Твоя тайная дочь

Глава 24.

Глава 24.

Арина.

Нервы – как рваные электрические провода… Каждое касание его пальцев – словно удар током… Без сексуального подтекста, просто потому что не ожидала такой заботы от напыщенного, самодовольного мажора. Как вспомню его наглую улыбку и девиц этих расфуфыренных – аж плохо становится… Моет меня, на руки подхватывает и осторожно полотенцем вытирает. А потом вынимает из тумбы чистый халат.

– Повернись, малиновка, я тебе волосы посушу феном. Не надо ложиться с мокрыми, а то…

– Мне плохо, Фил, – хриплю чуть слышно. – Голова кружится, кажется, температура поднимается… Господи, может, я ошиблась с диагнозом? Но я ведь пью антибиотики, а еще…

– Сейчас я стул принесу, – не слушая меня, отвечает Фил. – А завтра привезу доктора. Дед говорил, что врачам свойственно недооценивать тяжесть своего состояния. Все будет хорошо, Арина.

Маруська постанывает во сне, когда Фил помогает мне войти в спальню. Помогает лечь, а потом склоняется над кроватью дочери и трогает ее лоб.

– Мокрая вся. Температура, кажется, снизилась.

– Ее надо переодеть, возьми маечку в шкафчике.

Веки тяжелеют, я мгновенно засыпаю. Проваливаюсь в черный колодец ночных кошмаров. В них я стою посередине аэропорта и возвращаюсь в Германию… Одна. И никого у меня нет, кроме Машеньки. Я ведь привязалась к ним – бабушке и дедушке Филиппа, его родителям… Боялась, что влюблюсь и в них тоже, и это случилось… Оказывается, ее во мне через край – любви… Аж дышать больно… И глаза слезятся…

Вздрагиваю и разлепляю заплаканные глаза. Из кухни доносятся голоса – Фил рассказывает Марусе сказку. Пахнет едой и чем-то подгоревшим. Поднимаюсь, чувствуя, как тело опутывают невидимые нити слабости. Как немощная, ей-богу!

– Фи-ил… – сиплю чуть слышно.

– Не вставай, птичка. Сейчас я кашу принесу. Маруся немного поела. И на горшок сходила.

– О боже… Об этом я не подумала. Ты, наверное…

– Все детство подтирал Данькину жопу. Так что не беспокойся.

Он приносит мне… комок. Иначе кашу не назовешь. Но я ем ее с таким удовольствием, словно это блюдо от шефа. Он и варенье добавил для вкуса. Принес мне горячий чай с малиной. Забрал посуду, а после укрыл пледом. Я не знаю, сколько я спала… Кажется, целую неделю. Наверное, испытания последних месяцев обрушились на меня болезнью – необъяснимой и тяжелой…

Врачи ничего особенного не находили – банальная стрептококковая ангина. Но я походила на бледную тень…

А потом недуг отступил. Филипп все время жил с нами. Спал на диване в гостиной, варил кашу и готовил омлеты. С обедом помогала Нина Андреевна и Зинаида Никитична. Он уезжал на работу после обеда, но и оттуда умудрялся постоянно писать мне сообщения.

«– Арина, сегодня я возвращаюсь к себе. Ты выздоровела, Маруся тоже. Приеду ее навестить в воскресенье».

Буквы сливаются перед глазами в неразличимое черное пятно. Прошла неделя… Целая неделя… Или всего неделя, не знаю… Но я свыклась с его присутствием в моей жизни. Как мне теперь… без него?

Смартфон дрожит в руках, а глаза щиплют непрошеные слезы. Он даже не намекал ни на что… Ни разу меня не обнял, не попытался поговорить. Заботился, ухаживал и прятался к комнате, старясь казаться незаметным.

«– Хорошо. Спасибо тебе за заботу», – отвечаю я.

А что я должна говорить? Не мне же делать первый шаг? Я медленно возвращаюсь к жизни. Отбрасываю уныние, грусть и возвращаюсь к работе.

Катерина помогает с Марусей, я днями напролет оперирую. Нормальная жизнь. Как у многих. Адское напряжение и бесконечные думки отступают… Какой смысл о чем-то думать, если Фил сделал свой выбор? Он ведь мог… хотя бы попытаться?

Но он не захотел… Засомневался в своих намерениях, испугался. Когда мыслей становится много, я включаю музыку. Или Машины мультики – они ненадолго отвлекают… Но порой и это не помогает – я слышу лишь звук своего влюбленного, глупого сердца. Обнимаю колени, понимая, что сама все упустила… Ничего не сделала, чтобы было по-другому. А теперь поздно.

Мы встречаемся на совете директоров через месяц. Чужие люди, связанные общим ребёнком. Все разговоры между нами угасли навсегда. Недосказанности тоже – в них больше нет смысла. На мне – элегантный брючный костюм серого цвета, на Филе – голубая рубашка с подвернутыми до локтей манжетами и узкие темно-синие брюки. Я не знаю, где он живет – отец моей малышки предпочитает навещать дочь в нашей квартире. К слову, я пока не переехала. Решила отложить квартирный вопрос до лета.

За большим овальным столом много людей, но я никого не вижу… Только его… Изгиб губ и ямочку на подбородке, отросшую русую челку… Чувствую его запах, к которому так привыкла. Все в прошлом, Ари… Надо было задвинуть гордость куда подальше и предложить ему… попробовать.

– Подписываем, Арина Николаевна?

– Д-да, – вздрагиваю от слов юриста.

Под руководством Фила компании удалось закрыть некоторую часть долгов перед кредиторами. Он молодец. Олег Юрьевич отпускает нас до следующего собрания. Я спешно со всеми прощаюсь и выскакиваю в коридор, чуть не столкнувшись нос к носу с Натой.

– А ты тут какими судьбами? – раздраженно произносит она, брезгливо отряхиваясь. – Все бегаешь за ним?

– Я хозяйка холдинга – единственная наследница Николая Литвинова. Ты не знала?

– Нет, а… – блеет она. Точно не ожидала меня здесь увидеть. – А Фил… Мы встречаемся. Он помог мне сюда устроиться. Я не знала, что фирма твоя.

– Да, и я решаю, кого брать на работу, а кого нет. Без моего согласия он не имел права принимать тебя. А кем ты тут… прости? – вкладываю в голос все пренебрежение, на какое способна.

– В отделе кадров, – сглатывает она. – Послушай, Арина… Так бывает. Старая любовь ведь не ржавеет? Неужели, из-за ревности ты меня выгонишь? – хихикает, а потом тотчас меняется в лице, столкнувшись с моим взглядом. – Ты теперь будешь всех, кто подходит к нему ближе, чем на…

– Я увольняю сотрудников, если они не справляются со своими обязанностями. И ты зря волнуешься – меня интересует только дочь. Я не из тех, кто будет унижаться ради мужского внимания. А вам… совет да любовь. На свадьбу можете не звать.

– Да мы распишемся потихоньку и все… – довольная собой мямлит Наташа.

Я разворачиваюсь, чтобы поскорее отсюда уйти, и замечаю Филиппа, застывшего в дверях переговорной.