Ты помнишь, товарищ…

Без нимба и денег

вдоль шумных столов

блуждал, словно дервиш,

тишайший Светлов.

С улыбкою мудрой

входил он в кафе,

ни разу под мухой –

всегда подшофе.

И в шутках, как в розах,

легчайше тяжел,

невидимый посох

в руке его цвел.

Но часто я слышу

чувствительный вздор:

«Он мягок был слишком,

он слишком был добр.

Не то что ребенка,-

во взглядах не строг,

он даже подонка

обидеть не мог.

На каждую пакость,

на происки зла

преступная мягкость

ответом была».

Все стерпит бумага,

но слово беру:

к добру он был мягок,

но только к добру.

Любая гримаса

судьбы не страшна,

когда есть Гренада,

Гренада, Грена…

Не плачась напрасно,

жалея людей,

он не был ни разу

в Гренаде своей.

И без укоризны,

угасшей уже,

он умер – с безвизной

Гренадой в душе.

И как там – неважно ¦-

его ученик,

я безынструктажно

в Гренаду проник.

Я, думая горько

о том, что вдали,

взял теплую горстку

гренадской земли.

Со стеблями маков

повез ее я,

«преступную мягкость»

в душе затая.

Таможенник матом

меня не честил.

Преступно был мягок –

ее пропустил.

Привез я к Светлову

на вечный постой

гренадскую волость

в тряпице простой.

Могила молчала

под сенью ветвей,

и ветром качало

ромашки над ней.

Лопатою ясной,

в работе толков,

нахохлясь, как ястреб,

налег Смеляков.

И почва, чуть вздрогнув,

черна и тепла,

гренадскую – добро

в себя приняла.

И круто и крупно,

светя вдалеке,

скатилась «преступно»

слеза по щеке.

И, мягкостью ранящ,

слезу свою стер

Семен Ханааныч –

мудрец и актер.

Земля была грустной

землею сырой,

испанской и русской

и просто землей.

Дышала негласно

земля, как могла,

преступно прекрасна,

преступно мягка…