Ты постучишься в дверь мою

Глава 32

Настоящее…

Бродяга в третий раз перечитывал одну и ту же строку, пытаясь вникнуть в смысл текста.

На часах было около десяти, сегодня он приехал в офис в восемь — не спалось, легче было переключиться на работу, чем мучиться мыслями о реальном и вероятном трэше, который происходит вокруг.

Надеялся, что загоняет себя в офисе так, что вечером попадет в квартиру… Пустую… Ненавистную… Холодную… И моментально вырубится. А утром снова проснется и насладится первой минутой после пробуждения, пока все дерьмо разом вновь не выльется на голову осознанием — Ксюша по-прежнему не собирается с ним говорить, Данилов по-прежнему ничем не радует, он сам по-прежнему себя ненавидит.

Ваня скользил взглядом по строкам на экране, то и дело сбиваясь на посторонние мысли.

О том, что бледная сегодня. О том, что с подругой этой своей наверняка продолжает «корешиться». О том, что до нового заседания с каждым днем все меньше времени… А явных сдвигов нет.

Она холодная и отстраненная. А теперь у нее еще и глаза горят… И почему-то одновременно это так трогает… И так пугает.

От одной только мысли, что из-за кого-то еще у нее может так взгляд загораться, становится страшно. По-настоящему. Это ведь смерть для Бродяги. Не то, что дышать перестанет и чувствовать собственное сердцебиение, а то, что она его разлюбит. Встретит кого-то… Не Кира, который мог только надеяться. А кого-то незнакомого… Кого-то лучшего… Кого-то, из которого сколько дух ни вытряхивай, он выйдет победителем, потому что трофей — ее любовь — кулаками не заслужишь…

Ваня выдохнул шумно, откинулся на спинку кресла, стал глаза тереть… Нужно было переключиться. Срочно переключиться, потому что закончиться эти его размышления могли только какой-то идиотской выходкой, которая еще дальше отбросила бы его от Ксюши.

Надо было вспомнить о том, в чем он за десять лет ни разу не усомнился — она может любить только его. Так же, как он может любить ее одну. Это их общий «баг» в прошивке. Лучший в мире «баг».

Тихомиров не знал, есть ли еще кто-то в офисе, это его не особо-то интересовало. Задачи нарезались в онлайн режиме, а рабочее время для нормальных людей давно закончилось.

Поэтому, когда в кабинет не постучались даже — будто поскреблись — застыл на мгновение, растерялся…

— Можно? — еще больше, когда увидел, что зашла Ксюша.

Красивая до невозможности. В узком платье, с пышным гладким пучком на голове, на каблуках…

И сложно заставить себя ей в лицо смотреть, когда хочется путешествовать взглядом по всему телу. И не взглядом тоже…

— Что-то случилось? Почему ты до сих пор в офисе?

Ваня кивнул, дождался, пока она ближе к столу подойдет. Глянул на кресло, надеясь, что присядет, но она головой мотнула. Смотрела по сторонам, пару раз по его лицу взглядом скользнула… Ване показалось, что она пытается улыбку сдержать… Странно это было. Странно и непонятно. А оттого — немного пугало.

— Не только у тебя работы много, Тихомиров, — она вроде бы огрызнулась, но беззлобно как-то… Ласково даже.

— Ты снова о разводе хочешь поговорить, Ксюш?

Она на мгновение дольше обычного на его лице задержалась, потом опустила взгляд… И, черт возьми, точно улыбку прячет. Точно ее…

— Нет. Сегодня не о разводе. И вообще… Я не очень говорить хочу, просто…

Сделала шаг к его столу, положила что-то рядом с ноутбуком…

— Ты сначала сам осознай, хорошо? Не иди за мной… И давай обсудим это позже… Но просто осознай… — запнулась, а на глазах слезы выступили будто… — И поговорим…

Резко развернулась, снова к двери подошла, затормозила на секунду, оглянулась…

Тихомиров неотрывно на свой стол смотрел. На стол с четвертым уже тестом. И снова две — безумно уверенные — полоски.

— Это наш тест, Ксюш? — а потом на нее взгляд поднял. Растерянный до ужаса. Испуганный. Впервые у ее Бродяги взгляд испуганный…

— Наш…

Ответила, вышла, оставила его одного в надежде на то, что просьбу он исполнит.

Ксюша возненавидела себя за эту дурацкую идею почти сразу, потому что… Бродяга послушался.

Не пошел следом. Не начал названивать.

Позволил спокойно смыться из офиса, добраться домой, закрыться на все замки, принять душ, забраться в домашний костюм и в нем трястись… Не из-за страха или отчаянья, а из-за какого-то лютого предвкушения. Ксюша знала мужа, как свои пять пальцев. Она всегда так считала, но сегодня… Совершенно не понимала, чего от него ожидать.

И ожидать ли?

Неужели он настолько изменился за эти проведенные врозь месяцы, что будет чинно терпеть, пока она сама вновь не придет с разговором, пока не надиктует свои правила и… Что дальше?

У нее ведь нет правил. У нее ведь только страх и счастье.

Ксюша не находила себе места. Курсировала по квартире, наматывая круг за кругом, умоляя мысли успокоиться, но мыслям было все равно…

Они метались от паники до абсолютного спокойствия. От отчаянья до пофигизма, а потом…

В дверь позвонили… И сердце ухнуло в пятки… И кровь отхлынула от лица…

Ксюша даже не дышала, кажется, когда шла открывать… Надо бы посмотреть на экран домофона, но она забыла… Отщелкивала замок за замком, толком не понимая, это реальность или сон…

Сон, в котором Ваня жив — стоит за дверью. А она ждет их ребенка…

Тихомирова сначала на щелочку дверь открыла…

Иван стоял немного на расстоянии, руки в карманах, взгляд убийственно спокойный… Или просто убийственный… Не потому, что злой, просто… Невероятно сконцентрированный…

— Привет. Пустишь? — и видно, что слова приходится выдавливать из себя. А Ксюша и выдавить не смогла. Кивнула просто, дверь шире открыла, отступила в квартиру, сделала три пятящихся шага назад…

С замиранием сердца следила, как он входит, как за спиной дверь закрывает, как застывает, глядя на нее… Долго молчит, смотрит в глаза, лицо будто бы без единой эмоции…

— С первого раза, Ксюш… — потом же улыбается… Легко так… По-мальчишески немного… — С первого раза… — и возвращает жене ее слова.

После чего забывает, что можно и дальше разрешения спрашивать, что хорошо бы разуться, пальто снять, не «морозить» ее зимним воздухом, который с собой в квартиру занес. Хватает за руку, дергает, в себя впечатывает, чувствует, что она дрожит вся, что всхлипывать стала, утыкается в макушку и шипит…

Шипит, потому что бродяги не плачут, даже когда большего счастья в их жизни еще не случалось.



Ксюша не знала, сколько времени прошло, за задернутыми шторами еще вечер, уже ночь или светает, она лежала на кровати, уткнувшись лбом в грудь Бродяги, держала глаза закрытыми, размерено дышала, чувствовала, как по спине бродят пальцы, что они иногда берутся волосы перебирать, слегка дергая, но… Пусть перебирают. И дергают тоже пусть, потому что… В последний раз так хорошо было миллион лет назад.

— Ты давно знаешь?

Они так и не поговорили толком. Ни у Бродяги слова в предложения никак не складывались, ни у Принцессы. Тихомировы так долго мечтали о ребенке… Но понятия не имели, как будут вести себя, когда это случится.

Случилось… И слов не было очень долго. Только накатывающие волнами эмоции. От холодящего страха до счастливого жара, от которого, кажется, может разорвать грудную клетку.

— В воскресенье сделала тест. Потом была у врача, анализ крови подтвердил… — и снова дрожь по телу, которую Бродяга пытается унять, прижимая к себе.

— Спасибо, что сказала.

— Я не смогла бы не сказать.

— Ты лучше меня… В сто миллионов раз лучше…

Иван прекрасно понимал, что так поступить могла только его Ксюша. Любая другая обиженная женщина способна была сделать иначе — утаить, наказывать сначала незнанием, а потом запретами, но только не она. Та, что по его вине пережила слишком много боли. Та, что прошла все круги ада, сохранив при этом любовь. Законсервировав ее, а теперь даря… Ребенку, ему самому. Пусть крупицами, пусть скупо, пусть с болью во взгляде, но честно.

— Я не требую изменений. Знай, выгонишь — уйду.

— Я знаю… — Ксюша аккуратно скользнула рукой по рубашке, обняла, прижалась тесней. Сама не решила еще, чего ждет от него, да и от себя чего ждет, но рубить сплеча больше не планировала. Теперь у них новая реальность. Теперь подходы нужны другие.

— Будь рядом. Пока просто будь рядом. Меня трясет, когда одна…

Ваня ухмыльнулся, потому что сейчас она не одна — а все равно трясет.

— Ты кому-то говорила уже?

— Нет. Только тебе. Ну и врачу.

— А твои? — Бродяга тоже прекрасно понимал, какой реакции стоит ждать от Веремеевых. Поэтому, спроси Ксюша его мнение, советовал бы молчать до последнего. Но в ее отношения с родителями с самого начала старался не лезть. Откуда сироте знать, как лучше общаться с отцом и матерью?

Подумал… И самого дрожь пробила. Ведь получается… Он не знает, и как со своим ребенком общаться. Сирота ведь…

— Ты чего? — Ксюша его так же чувствовала, как он ее. Голову запрокинула чуть, поймала его взгляд — встревоженный.

— Неважно…

— Важно. Говори.

Вероятно, это был первый экзамен. Первый новый экзамен на честность. Либо опять озвучивать любую мысль по требованию, либо… Никаких вторых шансов.

— Боюсь. Отцом буду… Хреновым, — Ивану же отчего-то каждое слово из себя буквально выдавливать приходилось. Отвык он за это время от таких разговоров. Вообще от всего отвык. От ее тепла рядом со своим, от ее взглядов, от ее шепота…

— Дурак, Тихомиров, — и надеяться на то, что она бросится успокаивать тоже не следовало бы. Ксюша улыбнулась незаметно практически, прошлась пальцами по его межбровной складке, которая не хуже слов все его сомнения иллюстрировала, спустилась по ровному носу к губам, позволила поцеловать подушечку. — Бояться поздно…

— Наверное, ты права.

— Другого бойся, Тихомиров… — приподнялась немного, подтянулась повыше, так, что их лица оказались друг напротив друга, мужские руки с талии сползли, безошибочно располагаясь на той самой заднице, у которой в ближайшее время одна перспектива — расти, Ксюша же его лицо ладошами обхватила, прижалась ко лбу.

— Чего?

— Ты теперь умереть права не имеешь…

Скорей всего, ее слова стоило обдумать, вновь позволить дрожи по телу пройти, вместе с осознанием всей серьезности слов, но ее губы были слишком близко, а счастье слишком осязаемым. Поцелуй был неизбежен.

Поцелуй был засчитан за клятву — больше не умирать.