Ты постучишься в дверь мою

Глава 36

Настоящее…

— Ксюша…

— Ммм?

— Почему мельтешишь?

— Я? — бродившая по помещению Тихомирова застыла, посмотрела на Ваню с недоумением… Поняла, что действительно мельтешит — комнату шагами мерит. Зачем — сама не знает.

Подходил к концу первый из двух дней уединения, они провели его почти идеально.

В обнимку, за тихими разговорами ни о чем, прогуливаясь по территории, пробуя местную еду.

Теперь же Бродяга устроился на диване с ноутбуком, чтобы поработать немного, а Ксюша все никак не могла найти себе места…

Ей было хорошо… И тревожно.

Радостно… И страшно.

— Иди сюда…

Вероятно, это было так заметно, что Иван отложил ноутбук, протянул руку, дождался, пока подойдет, к себе потянул, она села на колени, к нему лицом, в грудь ладонями уперлась…

— Что не так?

— Не хочу говорить с тобой…

— Вообще? — усмехнулся еле заметно.

— Не хочу говорить о том, что ты учудил тогда…

— Почему?

— Не хочу заново все переживать. Меня отпустило немного. Не хочу снова.

— Все равно поговорить придется, Ксень…

— Зачем?

— Люди так делают иногда… Говорят… По слухам, это помогает решать проблемы.

— Ты такой умный, Тихомиров, — Ксюша съязвила, прекрасно понимая, что Иван воспримет спокойно. — Только почему-то решил поговорить после того, как… Умер. А можно было до…

Ваня не сразу ответил. Смотрел сначала в ее глаза. Сейчас спокойные вроде бы, но он-то слишком хорошо ее знает, чтобы не видеть на донышке все ту же ледяную корку ненависти, которая до сих пор местами толстым слоем на любви лежит. Потом опустился лбом на ее плечо, то ли с силами собираясь, то ли с мыслями…

Отметил, что ее рука почти сразу на его голову опускается, гладит…

Сама не разобралась до конца, что чувствует к нему — и любит, и жалеет, и злится по-прежнему.

— Я сказал Максу, а не тебе, потому что к нему не могло быть приковано всеобщее внимание. Он — наемный работник. За ним не наблюдали бы, как под микроскопом. Его родители меня не ненавидели. Мой друг за ним не ухлестывал полжизни. Мы проверяли других, Ксюша…

— За мой счет.

— Да. За твой счет. Прости меня.

Новый экзамен Бродяги на честность начался этим вечером.

— С любовницей — это была твоя идея?

— Моя.

— Ты понимаешь, что только за это я уже тебя ненавижу? Ты считал, что я поверю?

— Я ошибся.

— Ты так ошибся, Вань… Ты даже не представляешь, как ошибся…

— Не представляю, но… вижу.

— Это ты звонил, когда мы с Максом были в машине?

— Я.

— Тихомиров, — Ксюша глаза на секунду закрыла, головой покачала, фамилию его шепотом произнесла. Происходи разговор при других условиях, без «зефира в голове», до этого вопроса они просто не дошли бы. — Я думала, что схожу с ума, ты понимаешь это? Ты так легко…

— Это не легко было, Ксюша. Ты почему-то держишь у себя в голове, как данность, что для меня все было легко. Неужели думаешь, что подобное решение может даться «легко»? Что осознавать, к чему оно приводит, «легко»? Что потихоньку приходить к выводу, что все было зря — «легко»? Легко мне было только вернуться. Все остальное сложно.

— Ну так зачем ты на это согласился?

— Потому что иначе ты хоронила бы меня по-настоящему.

— Но ведь сейчас… Сейчас по-прежнему неизвестно, что нас ждет. Мы всю жизнь будем трястись, понимаешь? Я всю жизнь буду трястись… Бояться трубку взять, когда Кир звонит… Да и не только Кир.

— Мы найдем злоумышленника. Данилов проверяет одну версию…

— Ту, для которой важно, лежала ли моя мать в психиатрической лечебнице? — Ксюша хмыкнула саркастично. Она часто возвращалась мыслями к вопросам Данилова. Пыталась найти в них логику, но в какой-то момент… Просто в очередной раз убедилась в том, что Иван поставил не на того человека.

— Ту…

— И ты знаешь подробности?

— Нет. Ровно столько же, сколько знаешь ты.

— А это не слишком ли, с его стороны, скрывать информацию от людей, которых она может непосредственно касаться?

— Я ему верю, Ксюш. Почему-то верю…

— Да. Я помню. Веришь больше, чем мне…

Ксюша снова испытала злость, хотела оттолкнуться, встать, уйти куда-то…

Пусть внешне она оставалась спокойной, пусть тело не била дрожь, на душе становилось гадко…

Иван не позволил, удержал за талию.

— Ксюш… Я никому не доверяю больше, чем тебе. Ты — моя семья. Наверное, вся моя вселенная. Она вот тут сейчас, — он в ее глаза смотрел. — Не думай, что я не понимаю, насколько мы с Даниловым были самонадеянными, сколько боли тебе причинили. Но я не хочу жить без тебя. И все, что я делаю, делаю с мыслью о тебе. Лажаю, как последний… Но… Черт… Поверь… Я не спасал бы свою шкуру, если бы не знал, как она ценна для тебя. Твоя журналистка сказала мне, что иногда нужно позволить сгореть крыше, чтобы сохранить основание.

— Спасибо, Тихомиров. Ты помог моей крыше чуть не съехать… — язвительное замечание Ваня оставил без внимания.

— Я уже сжег нашу крышу, Ксюш. Основание сжечь можешь только ты. Спички у тебя. Воды не осталось. Ты имеешь право. Полное. Но я прошу тебя… О милосердии.

Ксюша ответила далеко не сразу. Сидела, смотрела на него. Сурового и беззащитного. Немногословного, но искреннего.

Задай она сейчас ему вопрос — жалеет ли о содеянном, ответил бы «нет». Честное и болезненное для нее. Но он не жалеет, тут без сомнений. Вот только задавать его не хотелось. Хотелось проявить милосердие. К лицу приблизиться, вернуть руки на его грудь, в которой сердце… Как бешеное… Бешеное сердце бешеного Бродяги…

— У нас больше нет крыши, Вань. Даже если я что-то подожгу, дождь потушит…

Она решила оставить себе спички. И учиться жить без крыши. Лишь бы с ним.

Пусть случившийся разговор был довольно спокойным, но заснуть после него все равно было сложно. Обоим.

Иван лежал в темноте, глядя в потолок. Ксюша же все никак не могла заставить себя оторвать взгляд от его лица. Спокойного, задумчивого…

— Я позвоню адвокату завтра. Скажу, что хочу отозвать иск.

— А он позвонит твоему отцу. Может лучше сначала сказать им?

— Знаешь… Мне кажется, я в двадцать была не такой трусихой, как сейчас. Сейчас страшнее…

— Чего боишься?

— Упреков, истерик, слез… У меня нет сил со всем этим разбираться сейчас.

— Ты и не должна с этим разбираться. Ты живешь свою жизнь…

— Они тоже часть моей жизни. Ты не представляешь, как бы я хотела, чтобы каждый мой шаг доставлял им только радость, но…

— Но пока ты идешь со мной — это невозможно…

Бродяга хмыкнул, Ксюша же только вздохнула тяжело, а потом положила голову на его плечо, дождалась, что приобнимет.

— Ты слишком эгоистичен. Когда тебя не было — я тоже делала им больно своим поведением. Мы такие разные… Не понимаю, как так случилось…

— Они тебя ломают, Ксюша. Что мать, что отец. А ты ищешь проблему в себе…

— Ты их не любишь так же, как они тебя…

— Именно поэтому не люблю. Я вижу это. Все годы вижу. Я бешу их, потому что я — твой выбор. Не согласованный с ними твой выбор.

— И теперь все будет только хуже…

— И подаваться это «хуже» будет, как всегда, под соусом заботы…

— Ты говоришь ужасные вещи о моих родителях.

— Они творят ужасные вещи с моей женой.

— Ты доставил мне куда больше боли, Вань…

— Но это между нами, Ксюша. Только между нами. Ты ни перед кем не должна оправдываться за это. И я тоже. Только перед тобой. А остальные… Идут лесом.

— Представь, что такое скажет тебе наш будущий ребенок…

— Он скажет, Ксень. Я даже не сомневаюсь…

— И что ты сделаешь?

Ваня не сразу ответил, продолжал в потолок смотреть, губы в улыбке дрогнули…

— Пойду лесом. Очень надеюсь, что пойду лесом…

Она тоже усмехнулась. Отчего-то сильно сомневалась, что он вот так просто возьмет и пойдет, но… Ошибки у них скорей всего действительно будут другими. Главное, чтобы был шанс их совершать.

— Знаешь, чего я сейчас боюсь больше всего?

— Нет…

— Что расслаблюсь, перестану с замиранием сердца просыпаться каждое утро, без страха открыть глаза и увидеть рядом пустую подушку, перестану испытывать облегчение из-за того, что не пустая, а потом… Ты снова уйдешь. И теперь уже не понарошку. Мне кажется, я с ума сойду.

— Этого не будет, обещаю.

— Ты не можешь за это поручиться, Вань. Не храбрись. Мы ведь оба это знаем…

— Мне кажется, могу.

— Кажется…

— Учись мне верить…

— Я учусь о тебе молиться, Вань… — уткнулась в шею, всхлипнула тихонечко… Раз, второй, третий… А потом всерьез расплакалась, потому что все, что ей оставалось сейчас — молиться, чтобы все обошлось.

Обиды, злость, перенесенная боль — это ведь все потупится, пройдет рано или поздно. А вот неопределенность будущего — самый настоящий страх. Будоражащий, не дающий расслабиться ни на секунду. И чтобы избавиться от него, нужно найти человека, которому почему-то так хотелось прикончить Бродягу. Только так.



Иван был совершенно прав. Стоило Ксюше связаться с юристом… И через десять минут ее набирал уже отец.

Они в это время обедали, устроившись вдвоем на широком диване, включив телек… Впервые за долгие годы просто смотрели вдвоем телек…

— Папа, — Ксюша ответила на не заданный мужем вопрос, отдала ему тарелку, встала, прокашлялась.

— Хочешь, я трубку возьму?

— Вы поругаетесь только, а потом мне вас успокаивать… Не надо…

Дала себе несколько секунд, чтобы настроиться, взяла трубку.

— Алло, пап…

— Алло, Ксения… Почему ты дала ребятам разнарядку сворачиваться? — в отличие от Нины, которая зашла бы издалека, начала с дежурного «как дела?», Игорь сходу задал именно тот вопрос, ответ на который его интересовал.

— Пап, я передумала, — ответила, глядя на Бродягу. Тот напрягся весь, это было очевидно. Ночная теория грозила подтвердиться тут же. Упреки, обиды, слезы… Бесконечное чувство вины… Просто за то, что хочет жить, как хочет…

— Если ты считаешь, что эти юристы плохи — мы найдем других.

— Я разводиться передумала, папа.

Ответила прямо, твердо, насколько хватило душевных сил. Потом же слушала тишину… Довольно зловещую… Достаточно долгую…

— Он тебе угрожает? Этот урод заставил тебя забрать заявление?

— Не начинай… Ты прекрасно знаешь, что меня нельзя заставить.

Самой Ксюше было гадко слышать, что первым делом пришло на ум отцу, Иван же только хмыкнул.

— Он рядом?

— Это неважно, пап… Это мое решение. Я благодарна тебе за помощь, но…

— Ты позволяешь ему вести себя с тобой, как… Как с безмозглой девкой, Ксюша. Захотел — ушел. Захотел — вернулся. А ты и рада…

— А ты злишься, потому что ему позволяю, а вам нет. Поцелуй маму, перевари новость, потом созвонимся…

Ксюша понимала, что дальше будет только хуже. Отец на взводе, она сама не лучше, поэтому скинула, выключила, опустилась на диван…

Есть больше не хотелось…

— Беременным точно нельзя пить, Вань? — Ксюша была благодарна, когда муж устроил тарелки на столик, сам подвинулся, обнял, позволяя опустить тяжелую голову на плечо…

— Точно. Зато можно есть и гулять.

— Аппетита нет. Пропал…

— Тогда идем в лес. Я тебе палку найду хорошую… Деревья попинаешь, — пошутить попытался, да только не слишком удачно, судя по всему, так как тут же получил ощутимый тычок в бок…

— Я тебя попинаю, Тихомиров. Мне полегчает…

— Договорились, идем…

Он встал, руку подал, помог подняться, на долю секунды в объятьях зафиксировал, поцеловал в волосы…

— Ты все делаешь правильно, Ксюш. Я люблю тебя, смелая.

— Не думай, что это спасет тебя от палки…

И пусть его тихие слова проняли до глубины души, как-то разом успокоили, от колкости Ксюша все же не сдержалась. И наградой ей был смех. Кажется, первый настоящий смех с тех самых пор, как он «ожил».

Уже позже, в лесу, он исполнил свое обещание — нашел палку, вручил торжественно, отошел на шаг — руки развел, сказал уверенное: «бей»… Ксюша не знала, как он в голове оценивал свои перспективы, но сама она… Долго с интересом разглядывала ту самую палку, «взвешивала» в руке, перебирала в голове варианты… Потом же бросила к ногам, подошла, обняла…

— Дрожишь опять. Что ж делать-то с тобой?

— Ничего не делать, прохладно просто…

Заново осознала, что будь перед ней тот, кто охотится на Ваню, а в руках… Неважно, палка ли, пистолет, что угодно… Она, без сомнений, не станет мешкаться, не дрогнет.

А вечером они вернулись вдвоем в свою квартиру. Здесь их снова ждал чемодан, заполненный вещами недавно изгнанного мужа.

Разбирал его Тихомиров, Ксюша же следила за этим, сидя на кровати, и училась верить, что это все ей не снится.

Теперь точно не снится.