У батьки Миная

«Свадьба»

Чуть свет запрягли хлопцы в легкую фасонистую бричку коня для своего комбрига. Он собрался ехать по отрядам. Поехал и я с Минаем Филипповичем.

Еще не взошло солнце, как мы уже были в первом отряде бригады. Стоял отряд на весьма ответственном участке: неподалеку был Сураж, а там большой, хорошо вооруженный фашистский гарнизон.

Переговорив с командиром, Минай Филиппович поехал дальше. «К Гурко», — сказал он. А я остался в первом партизанском отряде.

Было свежее, искристое утро. Таким же бодрым, как это молодое утро, был и командир отряда Георгий Курмелев. Молодой, веселый, розовощекий. Воспитывался и рос он в детском доме, который привил юноше любовь к людям, к родной земле. Как я позже убедился, Курмелев был общителен, быстро и легко завязывал дружбу с хорошими людьми. Даже в самую трудную, горькую годину готов был поделиться с друзьями-товарищами живым огоньком своего сердца, открыть свою душу. В хате, где он жил, всегда было много парней и девчат, много полевых цветов. Собирать цветы любил он сам, приносили и девчата-партизанки. Не раз замечал я, что даже духами от него легонько пахло. «Не донжуанчик ли местного масштаба? — подумал я. — Не ошибся ли батька Минай, назначив его командиром отряда?..» И еще больше поразил он меня в то утро.

— Бери-ка эту посудину, — протянул он мне глиняный горлачик.

Гляжу на него и думаю: «На кой мне сдалась эта посудина. Что он придумал?» Смотрю, и сам он берет крынку.

— Любишь землянику? — спрашивает. — Тогда пошли. Самая первая на угреве поспела.

Вот уж этого я от него не ожидал. За речушкой рукой подать — немцы, а ему, видите ли, земляники захотелось!

Однако пошли мы по землянику. Собираем на полянке в березничке, а вражеские пули тенькают, цокают по белым стволам.

— Давай-ка отсюда, — говорит. — Здесь простреливается.

Сам вижу, что простреливается. И зло меня берет: «Никак храбрость свою хочет показать, отчаянная голова!» Я коленями мну свежую молодую траву, выпрямиться, разогнуть спину боюсь, а он идет в полный рост, ветерок волосы шевелит на его голове. Орел! И я начинаю проникаться к нему уважением. «Отважный, обстрелянный воин! — уже думаю о нем. — Этот не вильнет в кусты, не оставит в беде».

И мне становится веселее от этих мыслей. Отвага Курмелева делает и меня смелее.

Из-за густых кустов лещины доносились голоса, какой-то стук, грохот моторов. Из кустов вышел часовой.

— Стой! Пропуск! — требовательно произнес он, но, увидев своего командира, миролюбиво забросил винтовку за плечо.

То, что открылось моим глазам за кустами, не могло не радовать. На поляне стояли танк, грузовик, пушка, пулеметы. У шалаша — ящики с патронами, снарядами, гранатами. «Ого, как оснащен этот Георгий Курмелев! — восхищенно подумал я. — Сила! Вот почему такая уверенность у молодого командира».

Направляясь в бригаду батьки Миная, я думал, увижу группки людей в укрытиях среди кустарников и болот, а тут, оказывается, настоящая армия за линией фронта! Уже там, в штаб-квартире Миная Филипповича в Пудоти, я понял, сколь наивны были мои представления о партизанах Отечественной войны. В боевом штабе бригады — телефонисты и радисты. Штаб связан телефонами со всеми отрядами. В любое время можно снестись по радио с Москвой, с Центральным штабом партизанского движения. Здесь же больница, амбулатория, аптека. В помещении бывшей картонной фабрики мастерская по ремонту оружия. В своей пекарне партизаны выпекают хлеб, в своих мастерских шьют одежду, обувь, выделывают овчины, кожу. Все это отправляется в отряды, в ближние и дальние деревни, в села и поселки— населению, людям, помогающим бить врага. Партизаны крепко связаны с окрестным населением, с советскими людьми, которые сеют, косят, жнут — поддерживают боевую армию лесных солдат партизанской зоны на Витебщине…

Георгий Курмелев познакомил меня со своими хлопцами — боевыми друзьями, которых связала, спаяла одна нелегкая военная доля.

— Доброе утро, командир! — послышалось из орешника.

На поляну вышел парень с гармошкой.

— Здравствуй. С вечеринки?

— С вечеринки, — отвечает гармонист.

— Сыграем «свадьбу»?

— Сыграем! Сегодня же ночью сыграем, товарищ командир!

Курмелев отвел в сторону гармониста, о чем-то расспрашивает, а тот достает из кармана лист бумаги, что-то показывает на нем, что-то говорит. «Странные порядки тут у них, — думаю я. — Нашли время свадьбы играть, жениться. И куда только батька Минай смотрит? Как позволяет такое?»

Мыслей этих я вслух не высказал, но хитрец Курмелев понял мой недоуменный и осуждающий взгляд, озорно подмигнул мне и решительно сказал:

— Что ж, сыграем «свадьбу»! «Невеста» сосватана!..

Находившись за день по лесу, наговорившись с людьми, мы с командиром ужинали — с аппетитом ели бульбу, огурцы, черпали ложками землянику с молоком, ту самую, что собрали утром. Потом я прилег в хате отдохнуть и уже сквозь дрему слышал, как Георгий Курмелев по телефону приглашал на «свадьбу» батьку Миная с начальником штаба Захаровым…

Около полуночи разбудили меня далекие раскаты орудийных разрывов. Выскочил из хаты, хотел выбежать на дорогу, но девушка с винтовкой дала мне, как говорится, от ворот поворот:

— Не приказано!

— Что такое? Кто стреляет? Где Курмелев? — спрашиваю.

— Курмелев на «свадьбе», — отвечает партизанка. — Слышите «музыку»?

Лишь теперь я понял, что это за «свадьба»… И до самого рассвета слушал эту «музыку».

Уже при свете дня возвращались на свою базу партизаны Курмелева. Запыленные, усталые, они были веселы и оживлении — радовала, окрыляла хлопцев победа над врагом. Тот же гармонист-разведчик растянул меха своей гармони. На росистой мураве, на влажном песке дороги глухо затопотали сапогами, ботинками хлопцы и девчата.

— Расскажите про «свадьбу», — прошу гармониста-разведчика.

— Хитро, толково было все придумано, — говорит молодой партизан. — План разработал сам батька Минай. По его сценарию и сыграли «свадьбу».

Говорит, а в глазах у него светится глубокая, граничащая с умилением любовь к комбригу. Он не поведет боевых товарищей на рожон, в пекло. Он им поистине добрый, заботливый, сердечный отец, батька. Все они для него как родные дети. А детей разве дашь в обиду, разве не оградишь от беды? И, чтобы отвести от них беду, чтобы не пришлось им лезть напролом на вражьи пушки и пулеметы, батька Минай и сочинил тот сценарий, по которому сыграли «свадьбу».

Забылось название деревни, где в ту ночь партизаны громили вражеский гарнизон, ничего не подсказали мне и архивные документы, но картина, нарисованная гармонистом-разведчиком, живет в памяти.

…В деревню, где расположился вражеский гарнизон, на двух бричках едут молодые парни и девчата— в церковь. Все празднично одеты. У хлопцев на пиджаках банты — красные, белые, девчата с букетами цветов в руках. На голове у «невесты» — первой красавицы партизанского отряда — венок, в косах ленты. В подвенечном платье сидит она рядом с «женихом» — веселым кудрявым парнем.

Звенят-заливаются колокольчики под расписными дугами. Играют гармошки. Гремит бубен. Весело, с песнями влетает «свадьба» в деревню. А наперерез — фашистские часовые:

— Стой! Кто такие? Пропуск!

На свою «невесту» показывает «жених»:

— Вот наш пропуск! В церковь к попу едем. Венчаться.

Из хат высыпала местная молодежь.

— Выкуп давай, «молодой»! Не пропустим в церковь!

— Оплачивай проезд, «молодой»!

— Даю, даю выкуп, добрые люди! — «Жених» достает из-под сена бочонок крепкой браги-медовухи, наливает в кружки: — Пейте, добрые люди!

И часовым наливает:

— Пейте, паны солдаты!..

И брагу, и самогон за здоровье «молодых» пили прямо на дороге. Свадьба! Давно тут не видали такого дива! Но вот «свадебный поезд» подъехал к церкви. «Жених» с «невестой» идут под венец. Интересно всем. И немцы зашли в церковь. А приезжие хлопцы за местными девчатами начинают ухаживать. Девчата не жеманятся, в хаты приглашают — знают, что это партизанские разведчики. Все выведали хлопцы: и где пушка стоит, и где пулеметы установлены, и в каких хатах фашистские офицеры живут. Нашлись среди жителей и такие смельчаки, которые спрятали у себя двух вооруженных партизан.

Торжественно, с музыкой покидала «свадьба» деревню. Над хатами плыла песня:

Так закончилась первая часть «свадебного обряда» по сценарию батьки Миная. А ночью, темной летней ночью отряд Курмелева двинулся на врага. Схватка была короткой. Сигнальными фонариками указывали цели своим боевым товарищам те двое партизан, что остались в деревне.

Мне стало не по себе. Подумать только, проспал боевую операцию!.. Какая досада, что не довелось своими глазами все увидеть. Этими мыслями я и поделился с Георгием Курмелевым.

— Не расстраивайся. Был приказ комбрига в бой тебя не брать. — И, наматывая на кулак ремешок полевого бинокля, добавил: — Пошли!

Луговая тропинка юркнула в кусты, а затем вывела нас в поле, к высокому кургану. Молча поднялись мы на него по крутому зеленому склону. Курмелев долго смотрел в бинокль за речку — туда, где ночью партизанские пушки, пулеметы перемололи, перекосили гитлеровцев. Видел и я в бинокль следы боевой работы героического партизанского отряда. Вспомнилось, что батька Минай особо уважает артиллерию, знает ей цену. Вдруг откуда-то долетела, вжикнула над курганом пуля. И у меня сразу пропала охота стоять на этом лобастом, высоком кургане… А Георгий Курмелев, не отрываясь от бинокля, все вглядывался в полевую даль. И был он под стать разгоравшемуся утру — веселый, окрыленный.