У батьки Миная

Полку Минаева прибыло

С возвращением в Москву навалились на меня заботы. Во-первых, надо было, как говорят журналисты, «отписаться» за командировку во вражеский тыл. Статьи, очерки, зарисовки… Во-вторых, яркие, незабываемые впечатления просились в стихи. Многие мои стихотворения той поры были напечатаны с пометками: «Партизанский лагерь батьки Миная», «Партизанский отряд Данилы Райцева», «Отряд Михаила Бирюлина». Наконец, зрела во мне, бродила поэма «Мой мастер», тоже навеянная увиденным в партизанской зоне. И так мне нужно было встретиться, побеседовать с Минаем Филипповичем, но я не знал, где он.

А он был в Москве. Еще в середине сентября 1942 года его вызвали в Центральный штаб партизанского движения да при штабе и оставили. Сказали: «Орлы, прошедшие твою школу, теперь и сами управятся. Твой опыт здесь нужнее. Отсюда он пойдет по всем партизанским отрядам и бригадам, повсюду, где полыхает партизанская война».

Конечно же, мы в редакции узнали, что в феврале 1943 года состоялся пленум ЦК КП(б)Б и что на этом пленуме Минай Филиппович произнес большую речь, в которой, обобщая опыт партизанской борьбы на Витебщине, говорил о выдающейся роли партийных органов в организации и руководстве этой борьбой, в создании крупных партизанских боевых единиц.

Летом того же года мне довелось увидеть его, когда мы, белорусские поэты Петро Глебка, Анатоль Астрейка и я, приехали на встречу с людьми, которые ждали отправки во вражеский тыл.

Похудел, совсем седым стал Минай Филиппович. Может, сказалось то, что он был оторван от родной земли, от своих верных хлопцев, от боевого дела. А может, наоборот, потому его и не пустили за линию фронта, что какая-то хворь точила уже немолодого человека.

Что же привело Миная в эту партизанскую школу? Ему ли нужно было учиться, как бить оккупантов? С этими вопросами я пришел к руководителям школы.

— Минай Филиппович — сам партизанская школа, — сказали мне. — Это живая энциклопедия партизанской стратегии и тактики. Только его опыта гражданской войны хватило бы на целый курс лекций…

Потом мы читали стихи. Начинал я, видимо, как самый молодой. Батька Минай меня попросил:

— Ты, Антось, давай-ка по-нашему, по-белорусски.

Помнится, я читал отрывок из незадолго до того законченной поэмы «Мой мастер». Читал для него, для батьки Миная.

Я читал о том, как фашисты издевались над Маланьей. Привезли к своему штабу, дали в руки зажженную свечу: донесешь огонь до своего двора — останешься в живых, погасит ветер свечку — капут. Пошла Маланья в свой мученический путь с заклинаньями:

Мне было интересно, как Минай Филиппович прореагирует на трагическую развязку этой истории. А он Задолго до конца уронил на грудь седую голову, стал даже вроде бы меньше ростом. Таким я видел его у могил боевых друзей. Знал Минай: фашисты есть фашисты, донесет Маланья свечку или нет — конец один. И вот высшая награда для поэта: мне показалось, что в глазах у батьки Миная блеснула слеза.

Кстати, услыхав позднее этот отрывок, Александр Твардовский сказал, что такие стихи не нуждаются в переводе, что они «доходят» и на языке оригинала.

— Ну, а теперь давай поздороваемся по-настоящему, корреспондент, — распахнул Минай Филиппович объятия, когда мы, закончив выступление, смешались со слушателями и я подошел к нему. — Не довелось больше побывать в наших краях?

— Нет, батька Минай. А вы, верно, знаете, что там сейчас, как ваши хлопцы?

— Еще бы не знать! Растут хлопцы и в прямом смысле, и в переносном. Нет больше отряда Данилы Райцева, и отряда Миши Бирюлина нет.

— Как так нет?

— А так. Есть бригады имени Ленинского комсомола и 1-я Витебская, а комбригами — Райцев и Бирюлин. Сила! Этой весной фашисты против них две операции предприняли. Такое год назад могло бы большой бедой обернуться. А тут выстояли!

По тому, как говорил Минай Филиппович, чувствовалось, что он душою с ними, с орлами-минаевцами, что его радуют их успехи, рост партизанских рядов.

— Не слыхал, как Миша Бирюлин в один день пополнился? — продолжал Минай.

И он поведал историю, которую с позднейшими дополнениями, услышанными уже после войны от Михаила Федоровича Бирюлина, я хочу рассказать.

В бригаде батьки Миная можно было встретить русских, украинцев, грузин, татар, узбеков, калмыков, латышей. В большинстве своем это были красноармейцы, оставшиеся на оккупированной территории после трудных и безуспешных попыток выйти из вражеского окружения. Их знания, боевая выучка пригодились партизанам. А вот что произошло в районе торфопредприятия «Двадцать лет Октября», где тогда действовали партизаны Бирюлина.

Под Витебск прибыл вражеский батальон. Половина его разместилась в деревне Сеньково, в двенадцати километрах севернее Витебска, вторая — в деревнях Гралево и Сувары. Зеленая саранча в касках и седластых офицерских фуражках заполонила деревни. И словно еще глубже ушли в землю хаты, деревья горестно зашептали листвой: «Приш-шла беда! Немцы приш-шли!..»

Но какие-то необычные, загадочные были те немцы. Они никого не трогали, не волокли из хлевов скотину, не выгребали из клетей и амбаров муку, зерно, не требовали сала. За кусок хлеба, за кринку молока расплачивались тут же. Были покладистые, какие-то добрые. А когда прислушались к их говору, оказалось, что говорят они между собой на каком-то непонятном языке. И песни пели какие-то протяжные, немного печальные.

Один из них, в форме фашистского офицера, зашел в крайнюю хату деревни Сеньково. Поздоровался по-русски и задержался у порога. На его «здравствуйте» пожилая хозяйка не ответила, только скосила глаза и отвернулась. Стала растапливать печь. «Чего его принесла нелегкая? — думала она. — Может, прослышал, что у меня двое сыновей в Красной Армии? Может, он меня в свое гестапо потащит?»

А тот возьми и начни расспрашивать, как ей живется, не обижают ли солдаты. По-доброму расспрашивает, без злости. Осмелела старая:

— Ты, может, пришел меня от немцев защищать?

— Да! — решительно сказал офицер.

— Так я тебе и поверила! Ты же сам немец…

— Ошибаешься, мать. Я советский человек.

— Советский? — опять нахмурилась женщина. — А чего ж так вырядился? Почему лопочешь не по-нашему? Чего хитришь, притворяешься? Говорил бы по-немецки…

— Да я, мать, не знаю по-немецки. Я чуваш. С Волги родом. Там и вырос. Тут много моих земляков, волжан. Мы все из плена попали в этот батальон. Нам бы с партизанами, мать, связаться. Тут где-то в лесах партизаны Бирюлина. Может, помогла бы, мать, мне связаться с Бирюлиным?

Женщина — за кочергу.

— А чтоб тебе на горле веревку завязали! — набросилась на офицера. — С Бирюлиным он хочет связаться! Чтоб тебе воронье глаза выклевало, чтоб вовек не видеть тебе стежек-дорожек к Бирюлину!..

А когда она выпроводила офицера, из другой комнаты вышла ее дочь, комсомолка. Она была партизанской разведчицей, держала связь с Бирюлиным.

— Зря ты на него накричала, мама.

— Чего это зря? Фашиста жалеешь?

— Он не фашист. Пристрелил бы тебя фашист за твои слова, а этот как побитый из хаты поплелся. Худого слова тебе не сказал. Я тоже приглядываюсь к ним. Не хотят они воевать против партизан, людей наших не обижают. Может, устроить ему встречу с партизанами?

— Кто ж его знает, может, и надо, — задумалась женщина. — Если бы они перешли к партизанам, у Бирюлина прибавилось бы силы. Надо посоветоваться с самим Бирюлиным.

А через несколько дней в землянке Бирюлина собрались командиры, комиссары, разведчики. Начальник разведки Анащенко так обрисовал положение: на подмогу гитлеровским карателям прибыл этот батальон. В нем бывшие советские воины — пленные татары и представители других народов Поволжья. Батальон хорошо вооружен и специально обучен для борьбы с партизанами. На всех командных постах, в разведке и охране — немцы. Их около ста. Бойцы батальона не хотят подчиняться приказам фашистского командования. С первых дней они начали устанавливать контакты с нашими людьми, чтобы с их помощью перейти к партизанам.

Было решено вызвать на переговоры парламентеров. К партизанам их привел житель деревни Сеньково, которого, чтобы не вызвать подозрений, переодели в немецкую форму.

На предварительных переговорах парламентеры рассказали, что они действуют от имени подпольной организации, созданной еще на месте формирования батальона, под польским городом Радомом. Парламентеры настаивали на встрече с самым главным партизанским командиром. Говорили, что готовы всем батальоном перейти на сторону партизан.

Настороженная тишина стояла в землянке Михаила Бирюлина. Нужно было основательно подумать, прежде чем принять решение. Еще был памятен случай, происшедший летом 1942 года. Партизаны встретили в Щелбовском лесу группу людей, выдававших себя за советских бойцов и командиров, пробивавшихся из окружения. Командовал ими молчаливый, мрачный майор-артиллерист с забинтованной головой. Окруженцы рассказали, что уже давно пытаются с боями выйти на соединение с действующей армией, но все безуспешно, и они не прочь присоединиться к лесным солдатам.

Партизаны поверили, приняли их с открытой душой, накормили, предложили отдохнуть в своих шалашах.

А вскоре партизанская разведка донесла, что на опушке Щелбовского леса, где появились окруженцы, обнаружены следы немецких автомашин. Когда об этом им сказали, те сначала растерялись, а потом стали оправдываться:

— Да ведь мы именно там напоролись на фашистов. На машинах они ехали. Мы их обстреляли, они и бежали.

Партизаны сделали вид, что поверили им, но устроили проверку: назвали фамилии нескольких предателей, перебежавших незадолго до этого к оккупантам, и сказали, будто бы эти люди — партизанские разведчики.

Через день связные сообщили, что всех перебежчиков-отступников фашисты повесили. Стало также известно, что у «окруженцев» есть рация, по которой они поддерживают связь с оккупантами. Не дав вражеским лазутчикам опомниться, партизаны обезоружили их, связали и заставили говорить. Оказалось, что все они отпетые негодяи, изменники.

Позже наши разведчики сообщили, что в Смоленске фашисты подготовили две группы провокаторов. В эти группы вербовали уголовников. Большинство же составляли немцы, хорошо владевшие русским языком. Они выдавали себя то за бойцов-окруженцев, то за партизан, которые якобы сражались в лесах Прибалтики, но были вынуждены уйти оттуда на Витебщину. Говорили, что хотят познакомиться с методами партизанской борьбы у партизана гражданской войны батьки Миная, у прославленных партизанских командиров Данилы Райцева, Михаила Бирюлина. А потом удалось установить, что у них было специальное задание гитлеровского командования: разведать дороги к лагерям партизан, выкрасть или уничтожить Шмырева, Райцева, Бирюлина и других руководителей партизанского движения…

Вот эти недавние события и отдались настороженной тишиной в темной, прокуренной землянке Бирюлина. А если и в этом батальоне такие же подлецы?

И так и эдак прикидывали, судили-рядили. Нашлась горячая голова:

— А что тут рассуждать! Давайте скажем им, что мы их принимаем, а сами выберем подходящее место и время и ударим по предателям из засады из пулеметов, автоматов.

Михаил Бирюлин не согласился.

— Сердцем чую — хотят люди искупить вину. И если они перейдут к нам, мы от этого только выиграем.

На том и порешили: принять. Были оговорены условия перехода, определены для батальона боевые задачи. Первая — перебить всех немецких офицеров в батальоне, разгромить вражеские гарнизоны в Сенькове, Гралеве и Суварах. Переходить к партизанам не всем сразу, а тремя группами. Й, наконец, привезти в партизанский лес все пушки, минометы, пулеметы, обоз с боеприпасами и сразу после перехода сдать оружие. Место перехода — высокий западный берег Двины неподалеку от завода «Руба». Там удобно замаскировать пулеметные расчеты, которые будут держать под прицелом батальон и в случае провокации откроют огонь. Легионерам некуда будет деваться на голом ровнехоньком льду Двины.

Все эти условия парламентеры приняли. В землянке Михаила Бирюлина был разработан детальный план операции. Начало вооруженного выступления батальона — 22 февраля 1943 года в 24.00. Сигнал для выступления — взрыв немецкого штаба в Сенькове.

Двоих парламентеров партизаны оставили в отряде заложниками, а двоих с сопровождающими отправили в Сеньково…

Тишина. Тревожное ожидание. Наступила полночь, а взрыва нет. Пятнадцать, двадцать, тридцать минут первого… Михаил Федорович Бирюлин обеспокоен. Не нравится ему эта тишина. «Неужели мы пустили козлов в свой огород? Неужели провокация? Сколько уже лежат мои хлопцы в снегу за пулеметами! Замерзли, а сигнала все нет. Молчит Сеньково. Неужели обвели нас вокруг пальца парламентеры? А как горячо говорили, как клялись в верности нашему делу…»

И Михаил Федорович вспомнил смуглого, невысокого парламентера, который, волнуясь, поблескивая черными искристыми глазами, говорил: «Наша Родина — здесь, наша мать — здесь, наше сердце — здесь! Мы с вами душой и сердцем. Нам вместе надо бить наших врагов — оккупантов!..»

«Нет, не лгали те черные искристые глаза! — решил мысленно Михаил Федорович. — В них светилась открытая душа нашего, советского человека. В него — верю!»

— Что так долго нет взрыва? Чего тянут волынку? Как ты думаешь, — обратился Бирюлин к своему комиссару Григорьеву.

И словно услыхали его в Сенькове: прогремели взрывы, в небо взметнулись яркие огненные столбы. До слуха долетели винтовочные залпы, длинные пулеметные очереди. Радостной, победной музыкой прозвучала эта стрельба для командира.

Вскоре прибежал связной, возбужденно доложил:

— Товарищ командир! Штаб в Сенькове взорван! Наши друзья добивают фашистов.

Как выяснилось, сначала все шло строго по плану. А минут за тридцать до выступления батальона гитлеровцы арестовали нескольких руководителей подпольного комитета. Вероятно, нашелся предатель, пронюхал, донес немцам, что готовится восстание. Они были настороже и оказали восставшим упорное сопротивление. Но было уже поздно: лишь немногим фашистам удалось вырваться и бежать из Сенькова. На улицах деревни трупами легли семьдесят четыре гитлеровских офицера.

Перебили офицеров и в других вражеских гарнизонах. В ту же ночь перешли к партизанам легионеры из Гралева и Сувар. Всего они доставили в отряд Михаила Бирюлина сотню пулеметов, три сорокапятимиллиметровые пушки, много минометов, свыше пятисот винтовок, пистолетов и двадцать шесть подвод с военным имуществом и различными боеприпасами.

Бирюлин радовался: есть чем бить!

Верно говорил партизанский командир: бить было кого. На подмогу карательным отрядам с фронта была переброшена целая стрелковая дивизия. Но и эта карательная экспедиция оккупантов «по окончательному и полному истреблению витебских партизан» закончилась провалом. Была в этом заслуга и новых бойцов отряда Бирюлина. Влившись в партизанские взводы, они уже на следующий день вступили в бой с карателями. Гитлеровцы вынуждены были отойти, оставить грозную партизанскую зону.

Михаил Федорович рассказал мне:

— Здорово дрались перешедшие на сторону партизан бойцы, кровью искупили вину свою. Ни разу не подвели нас. Прикажешь им держать оборону — стоят насмерть.

А еще Бирюлин припомнил, что слышал от кого-то про их подпольные группы, созданные в Польше, за колючей проволокой концлагерей.

Руководил подпольными группами, нацеливал работу подпольного комитета татарский поэт. Кто он, тот поэт, тогда никто не знал. Много времени спустя, когда в газетах появилось имя Мусы Джалиля, я понял, что речь шла именно о нем, о героическом человеке и поэте Джалиле…

Охотно, с подробностями рассказывает Бирюлин о своих боевых друзьях-товарищах, об их славных делах, героических поступках, о себе говорить не хочет, не любит.

— Михаил Федорович, а вот тот бой в конце зимы, — напоминаю ему конкретные детали боя.

Михаил Федорович молчит, улыбается.

— А, давно это было, — говорит. — Зачем вспоминать? Была война. Надо было воевать, бить врага. Я это и делал. Многие это делали…

Что правда, то правда, очень многие. Все верные сыны и дочери Родины. Таким верным сыном, таким патриотом был и ты, Михаил Федорович. Гляжу в его чистые, умные глаза, а в них то живые искорки радости засветятся, то облачко застарелой печали проплывет. Рад человек, что своими глазами увидел нашу победу. Горько ему, что многим его друзьям и товарищам не довелось дожить до нее. И кажется, я читаю его мысли, а он, притихший, слушает меня. Слушает стихи о тех, кому не суждено было дожить до светлого праздника Победы, о нашей земле, давшей им последний приют.

Но и нам, живым, не дано забыть боевых побратимов, до конца исполнивших свой долг. Они всегда, навеки с нами.

Долго, скорбно молчит Михаил Федорович. И я знаю, что перед ним сейчас не «тени людей дорогих», что видит он живых партизан, партизанок, деливших с ним и последний сухарь, и тяжкую ношу той горькой поры. А если память уведет его еще дальше, в золотые годы детства, он увидит лесные тропки, по которым синеглазый, белоголовый мальчонка бегал по ягоды, по грибы, по орехи. Увидит свежую борозду в поле, которую он прокладывал, шагая за плугом, услышит звон косы под бруском-менташкой. В живой яви встанут перед ним и первые комсомольцы родной деревни, и горячие диспуты в сельском клубе о религии, о жизни земной и «райской». Из той далекой поры ему и сегодня слышен веселый рокот первого трактора в поле, доносятся выстрелы кулацких обрезов. Он, комсомолец Миша Бирюлин, был на переднем крае борьбы за новый колхозный строй, прокладывал для своих земляков широкую и ровную дорогу к лучшей доле…

После службы в Красной Армии Михаил Федорович возвратился в родной колхоз, стал работать бухгалтером, потом его, хорошего организатора, выдвинули председателем Боровлянского сельсовета Витебского района. Потом… А это уже известно: война, подполье, партизанский край, долгие месяцы партизанской борьбы. И вот Михаилу Федоровичу присвоено воинское звание полковника. Он награжден пятью орденами и шестью медалями. А всего дороже ему, прославленному партизанскому командиру, любовь и уважение тех людей, которым он отдавал и отдает богатство своей души, свой ум, свои силы.

Беспощадная, самоотверженная борьба партизан против оккупантов принесла плоды. Над штаб-квартирой батьки Миная снова реял алый стяг. Здесь, в партизанской зоне, работал Суражский райком партии, работали советские учреждения. Они направляли в верное русло всенародную борьбу, строили планы перехода к мирной жизни. Весной 1944 года здесь все чаще можно было услышать слова «сев», «уборка», «обмолот». Партийные работники — агитаторы, пропагандисты — несли хлеборобам призыв партии браться за плуг, но не выпускать из рук оружия. С винтовкой за спиной, с наганом на боку партизан пахал, сеял, бороновал… Люди верили, что брошенное в землю зерно пробьется к свету. Молодые, зеленые всходы выкупаются в свежих росах, в солнечных лучах — заколосится нива победы. И вестником победы будет спелый, теплый, тугой сноп. И победа была уже не за горами. Она первой ласточкой стучалась в наши окна, в наши сердца. Приближалась великая буря победоносного похода наших армий.

Стратеги вермахта сваливали свои неудачи на суровость русской зимы: у них-де генерал Мороз! У них-де полководец Зима! Но никто уже не верил этому. Мужество народа, партия Ленина, могущество нашей Родины — вот кто были наши полководцы! Бредовые планы установления мирового господства, «нового порядка» для всей планеты, которые вынашивали фашисты, потерпели крах. А вскоре всей своей мощью заговорили фронты.

Вот уже партизаны Витебщины обнимаются с воинами Советской Армии. В Витебске на Сенной площади партизанский парад. Выступает начальник Белорусского штаба партизанского движения Петр Захарович Калинин. Он говорит о героизме, о партизанах, погибших в боях с оккупантами, о батьке Минае и его верных товарищах и соратниках.

Многие партизаны из бригады Миная Шмырева влились в регулярные воинские части и ушли на фронт.

Состоялся партизанский парад и в столице Белоруссии — Минске. И с этого парада в составе полков, дивизий, армий уходили партизаны навстречу победе.

На запад, на Берлин!..

Уже 28 июля 1944 года, за месяц победоносного наступления, Беларусь полностью была очищена от оккупантов.