У царя Мидаса ослиные уши

Глава первая

Когда «Моя дочурка Джиролама» вернулась в порт, выяснилось, что за время её отсутствия пришёл танкер.

Матросы уже растянули толстые шланги из прорезиненного брезента вдоль двух главных улиц деревни и теперь с помощью более тонких шлангов подсоединяли к ним переулки и отдельные дома. Поскольку шланги давным-давно прохудились, из них сразу же потекли тонкие струйки, и вскоре в пыльных уличных выбоинах образовались грязные лужи, куда, едва сойдя на берег, со всех ног бросились Тома, Пикка и Шанталь.

– Только попробуйте явиться домой в грязных сандалиях! – сердито прокричала им вслед Форика.

– Если они испачкают пол, нам влетит от Аузилии, – спохватилась Зира.

Один из матросов, соединявших шланги, рассмеялся и подмигнул ей.

– Какие планы на вечер, красавицы мои? – спросил другой.

– Красавицы, да только не твои, – презрительно ответила Зира, схватила под мышку хохотавшую и болтавшую ногами Пикку, задрала нос и направилась к дому. То же проделала и Форика с Тома.

Саверио нёс зонтик. Остальные взяли по шезлонгу на каждого, не считая Лопесов, которые даже пляжные сумки заставляли носить Аннеду.

Танкер стоял на якоре у самого входа в порт, и шланги приходилось доставлять на берег шлюпками. На причале толпились матросы и любопытные. Даже на церковной площади было слишком оживлённо для столь жаркого часа.

– А ну-ка, не стойте, как зачарованные! – прикрикнула синьора Пау на трёх девочек. – Вы что, водоразбора не видели?

– Я уж точно вижу такое впервые, – возразила Тильда. – В Плайямаре есть акведук, если ты не знаешь.

– Тогда можешь остаться и поглазеть. Остальным пора обедать. Должно быть, Лугия уже накрыла на стол, а твой дядя терпеть не может холодную пасту.

Тильда вызывающе вскинула голову, бросила последний взгляд на танкер и решила всё-таки присоединиться к остальным.

Когда они проходили мимо бара, Лалага прислонила шезлонг к стене, обняла Ирен и крепко-крепко поцеловала её, как после долгой разлуки.

– Увидимся в три, – пообещала она (часы показывали без четверти два). – Я только поем и зайду за тобой.

За столом она и словом не перемолвилась с Тильдой. Но кузина продолжала вести себя с ней мягко, почти снисходительно, как взрослые при виде глупых детских капризов.

Обе одновременно встали из-за стола, наскоро проглотив десерт, пока старшие Пау ещё ждали свой кофе, и одновременно вышли на пыльную, прожаренную солнцем дорогу.

Взрослые считали, что они, как всегда, проведут остаток дня вместе, а не разойдутся в разные стороны, едва скрывшись за углом, где обычно не было ни души и никто не мог их увидеть.

– Не хочешь узнать, где сегодня свидание? – поинтересовалась Тильда.

– Не важно. Мы всё равно до вечера остаёмся в баре у Ирен, – сухо ответила Лалага.

– А близнецы? Что, если няни решат с ними погулять?

– Не волнуйся, пока стоит танкер, никто из них не уйдёт из порта.

– В любом случае свидание будет в старом немецком форте.

– Ну, приятно развлечься.

Это она сказала со зла: интересно, знает ли Тильда, что островитяне частенько использовали форт в качестве туалета, поэтому внутри невыносимо воняло. Вот уж действительно романтическое местечко для свидания с возлюбленным!

Глава вторая

Шланги уже протянули во все дома, оставалось дождаться, пока заполнятся баки. Вода текла медленно, так что операция продолжится и ночью. Стало совсем жарко, матросы вернулись на борт, и после утренней суматохи деревня теперь казалась ещё более пустынной.

Терраса бара пустовала, если не считать Лалаги и Ирен, которые сидели за столиком и читали в каком-то дамском журнале статью о новых достижениях хирургии. Там говорилось, что скоро будут с лёгкостью пересаживать от одного человека другому самые разные органы тела, а не только роговицу, как героический священник дон Ньокки, посвятивший жизнь помощи детям, которые потеряли ногу или руку под бомбёжками во время войны.

Возможность трансплантации очаровала Лалагу, но у неё сразу же возникло множество вопросов. Прежде всего: почему дон Ньокки пожертвовал роговицу, а не руку или ногу, хотя именно их не хватало его подопечным? Затем: что же такое человеческое тело – всего лишь машина, части которой легко заменить, когда они испортятся, или всё-таки каждая часть содержит в себе личность владельца, его чувства и эмоции?

Ей было трудно думать о своём «я», не имея в виду себя целиком. Если ей по очереди пересадят, например, все конечности и органы Ливии Лопес, останется ли она самой собой или станет Ливией? И есть ли части тела, которые управляют всеми остальными и определяют, что ты – это ты, а значит, их нельзя заменить, не став кем-то другим? Может, голова или даже просто один мозг? Правда, многим глупым людям не помешал бы новый мозг – например, Ливии Лопес.

– А если бы можно было пересаживать себе лицо, – спросила Ирен, – на кого бы ты хотела быть похожей? Я – на Одри Хепберн. Хочу такие глаза и волосы, как у неё в «Сабрине».

Сам фильм она, понятно, не видела (откуда же в Портосальво кинотеатр?), только фотографии в «Эпохе». Забавно, что Ирен собиралась стать актрисой, хотя за всю жизнь сходила в кино всего три-четыре раза, а телевизор и вовсе никогда не смотрела.

– Дурочка ты, – отвечала подруга. – Достаточно просто подстричься под неё в парикмахерской. Вот я хотела бы глаза, как у Марчеллы Мариани.

– А я тогда – как у Сорайи^[6].

– Но они у неё такие грустные!

– Это сама она все время грустит, бедняжка, потому что не может подарить шаху наследника. А глаза у неё чудесные.

Поняв, что увязли в споре, они перевернули страницу, попали на колонку советов по нанесению грима или, по-французски, макияжа, и сразу поняли, что если хочешь глаза, как у Сорайи, не нужно трансплантации – достаточно лишь немного теней для век и чёрного карандаша.

– Мать говорит, если увидит меня накрашенной, отвесит сразу четыре пощёчины, – вздохнула Ирен.

Лалаге мать ничего подобного не говорила. Но все Пау, как и все Марини, понимали, что до восемнадцати лет красятся, да и после ходят сильно накрашенными только вульгарные простолюдины. Они даже обесцвечивают волосы маленьких детей, чтобы сделать их блондинами. Вот Тильда – натуральная блондинка: сейчас, когда она загорела, самые тонкие волоски у неё выглядят совершенно белыми, не то что торчащие тёмные корни у этих пергидрольных убожеств.

И тут, как на помине, вдали показалась Тильда «из плоти и крови». «Похоже, сегодня свидание оказалось короче, чем обычно», – злорадно подумала Лалага, глядя, как она направляется в их сторону.

– Ну и жара! – фыркнула девушка, опускаясь на стул рядом с ними.

– Уже нагулялась? – спросила Ирен: работая в баре, она привыкла проявлять вежливость, да и по природе своей всегда старалась успокаивать начинающийся шторм, что бы по этому поводу ни думала Лалага.

– Да, хватит на сегодня. А вы чем занимаетесь?

Узнав, что они листают журнал, Тильда высказала своё мнение о нескольких фотографиях. Вела она себя вполне дружелюбно и естественно – те, кто не был с ней знаком, наверняка посчитали бы её вполне приятной и компанейской девушкой.

«Наверное, хочет попросить прощения», – подумала Лалага.

– Ирен, а почему бы нам не послушать музыку? Я могу научить вас танцевать, – предложила Тильда. Ирен поставила пластинку, сделав потеши, чтобы не беспокоить соседей, отдыхавших после обеда. Зазвучало аргентинское танго. Тильда встала и обняла её за талию.

– Я поведу, а ты следуй за мной. Следи за ногами. Раз-два, раз-два-три... Нет, не так... Расслабься, ты слишком напряжена.

И у Ирен, которая с Лалагой и трёх шагов не могла сделать, не споткнувшись, вдруг стало получаться – может быть, потому, что Тильда была выше ростом и вела очень уверенно.

Но тут появились три моряка.

Глава третья

Взрослые, но ещё молодые и, как один, красивые, будто актёры: загорелые, элегантные, в безупречно сидящей форме с блестящими пуговицами. По случаю летней жары они надели короткие, по колено, брюки, из-под которых виднелись икры (настолько загорелые, что волос почти не было видно) и белые носки. Один из троих был капитаном танкера. Они зашли в бар, чтобы купить сигарет.

И Лалага, и Ирен, наверное, уже видели их раньше, но по молодости лет не обращали внимания, поскольку не могли оценить мужской шарм. Теперь же, видимо, подруги несколько подросли – иначе объяснить произошедшее будет непросто.

Три офицера не замечали девочек, пока не вошли на террасу и не услышали музыку, а заметив – рассмеялись, но по-доброму, без издёвки. Совсем не так, как Альфредо Понти, который надувал щеки только лишь потому, что ему уже исполнилось шестнадцать. Младший из офицеров, рыжеволосый и похожий на американского актёра Расса Тэмблина, не говоря ни слова, взял Тильду за руку, осторожно оторвал от Ирен и, приобняв за талию, повёл танцевать. Другой, с нашивками лейтенанта, точно так же приобнял Ирен. Она не посмела отказать и только смущённо хихикала.

А Лалага с капитаном смотрели друг на друга, не зная, что им делать. Лалага немного стеснялась своей позы (она сидела, закинув одну ногу на подлокотник барного стула) и своей совершенно детской одежды: полосатой рубашки и красных шорт; волосы с одной стороны лба закреплены заколкой с утёнком Дональдом.

Капитан же, напротив, стоял навытяжку, подавляя её своим ростом. Выглядел он озадаченным, но при этом дружелюбным и весьма энергичным, и напоминал Тайрона Пауэра. А ещё капитана Контериоса из комиксов в журнале «Малыш», который всегда ходил с попугаем на плече и золотым кольцом в ухе, как у пиратов. Когда-то Лалага даже влюбилась в капитана Контериоса, потому что считала, что тот на самом деле существует: она была тогда настолько маленькой, что не отличала рисунки от фотографий.

Кольца в ухе у капитана танкера не было, но он усмехнулся, как Контериос, и посмотрел ей в глаза:

– Как тебя зовут?

– Лалага.

Ну вот, сейчас он, как и все остальные, наморщит нос и переспросит: «Как-как? Что-то я не расслышал. Что это за имя такое?». Но глаза капитана вдруг блеснули, как будто на ум ему пришло что-то приятное.

– А, точно, Кардуччи! – воскликнул он, чуть помедлив, словно припоминая, и начал читать наизусть: – «Я знаю, Лалага, что скрыто в твоём сердце, и как потери твой туманят взор...»

Лалага покраснела, а капитан продолжал:

– Но ещё до Кардуччи Гораций писал: «Dulce ridentem Lalagen amabo, dulce loquentem»^[7].

– Это всё дедушка, – сказала Лалага, которая, разумеется, не раз слышала, как дед декламировал эти стихи и всегда добавлял: «Вот почему я выбрал это имя».

– Молодец дедушка. А ты знаешь, что это значит?

– Что она очаровательно смеётся и очаровательно говорит.

– А ты? Ты такая же, все делаешь очаровательно?

Лалага снова покраснела. Ей никогда не хватало смелости произнести одно из этих слов: amabo, любить.

Она хотела спросить капитана: «А Вас как зовут?», но и на это ей не хватило смелости.

Две другие пары продолжали танцевать: они топали ногами, запрокидывали партнёрш, кружили их, как в каком-то сумасшедшем акробатическом этюде. Тильда и Ирен, найдя со своими кавалерами общий язык, уже хохотали во все горло. Капитан Контериос протянул Лалаге руку и помог подняться:

– Может, мы тоже потанцуем, очаровательная смешинка?

К счастью, в интернате они с Габриэлой в совершенстве изучили все фигуры танго. Из трёх девочек она была лучшей партнёршей, хотя капитан, конечно, не мог этого знать.

Пока они танцевали, Лалага чувствовала тепло его руки на талии, его дыхание на щеке, когда он прижимал её к себе. Сколько у них лет разницы? Конечно, безумно много. Но разве это помешает им пожениться? Капитан на борту своего судна представляет государство, а значит, может зарегистрировать брак.

Только вот как насчёт своего собственного? Или придётся просить лейтенанта, того, что танцевал с Ирен: ведь он, наверное, первый помощник?

К сожалению, пластинка уже почти закончилась. Когда музыка прекратилась, три пары остановились, тяжело дыша – ещё бы, танцевать в такую жару! – и Пьерджорджо, незадолго до этого выглянувший из-за двери и внимательно оглядевший всё происходящее, крикнул:

– Ирен, зайди-ка внутрь!

Видимо, он хотел занять сестру какой-то работой. Ирен пошла за ним во двор, где стояли ящики с пивом.

А на террасе офицеры, смеясь, утирали пот. Младший из них поклонился Тильде и приложил руку к груди:

– Спасибо за танец, синьорина.

– П-пожалуйста, – пробормотала, запинаясь, Тильда.

Лалага не знала, что сказать своему кавалеру, и смущённо опустила глаза. К счастью, капитан лишь ласково потрепал её по щеке, бросил: «Ну, пока», – и, не дожидаясь ответа, вошёл в бар вслед за остальными. А кузины, смеясь, двинулись вниз по ведущей в порт лестнице между двумя рядами пыльных олеандров.

– Как зовут твоего кавалера? – спросила Лалага.

– Ну... Он мне не сказал. Думаешь, меня это заботит? – устало ответила Тильда.

Но потом она слегка оживилась и во всех подробностях рассказала, что в этот день Джорджо смог побыть с ней в форте всего несколько минут, потому что Джакомо, ожидавший его в лодке, хотел вместе с Пьетро попасть на танкер.

– Он знает матроса, который проведёт их на борт, черт бы его побрал! – злилась Тильда. – Чёрт бы побрал весь этот танкер вместе с экипажем! Да-да, и не смотри на меня так. И этих трёх танцоров тоже! Ещё скажи, что тебе есть дело до таких стариков!

Глава четвертая

Через полчаса, когда офицеры уже ушли, кузины вернулись в бар, но не нашли Ирен ни на террасе, ни внутри. Пьерджорджо скучал за стойкой, решая кроссворд.

– Сестра здесь? – спросила Лалага.

– Нет.

– А куда пошла?

– Не знаю, – должно быть, у Пьерджорджо выдался плохой день, потому что обычно он отвечал куда более дружелюбно.

– Она мне ничего не передавала? – настаивала Лалага.

– Нет.

– А когда она вернётся?

– Я уже сказал: не знаю. Слушай, Лалага, у меня нет времени на всяких соплячек. Отвали.

Лалага опешила: брат её подруги никогда не говорил с ней в таком тоне. Конечно, он на семь лет старше, но всегда держался вежливо и добродушно.

– Ладно, пойдём, – сказала Тильда, хотя не была уверена, что «соплячки» относится и к ней. Вот что бывает, когда меняешь круг общения.

Они вернулись домой. На крыльце восседали близнецы в компании Зиры и Форики – они полдничали. Саверио рисовал мелом на тротуаре максимально подробную карту велогонки «Джиро д'Италия», на которой собирался играть с Джиджи и Андреа – велосипедистами им служили крышки от пивных бутылок. Входная дверь была приоткрыта из-за большого шланга, из которого наполняли бак на кухне. На улице две собаки, Гром и Молния, жадно пили воду, тоненькими струйками сочившуюся сквозь прорехи. За поднятыми ставнями в спальне причёсывалась перед зеркалом синьора Пау.

Услышав свою дочь и племянницу, она выглянула в окно.

– Сегодня сядем ужинать раньше, в четверть девятого, – сообщила она. – Потрудитесь явиться вовремя.

– Почему? – поинтересовалась Лалага.

– К половине десятого мы идём танцевать на танкер. Капитан недавно заходил в амбулаторию и пригласил твоего отца.

Лалага почувствовала, что сердце сейчас выскочит из груди.

На какое-то мгновение она подумала, что капитан Контериос хочет взять её в жены. Ведь так это бывает в кино: в разгар праздника он прямо с капитанского мостика торжественно объявит об их помолвке. Но тотчас же обозвала себя полной дурищей: она вспомнила, что экипаж танкера приглашал отдыхающих и сливки общества Портосальво на большой бал каждое лето.

Сама она бала никогда не видела, потому что была ещё слишком маленькой, но вместе с братьями, сестрой и прислугой часто стояла на причале, любуясь огромным судном, полностью залитым светом среди ночной темноты, и слушая приглушенный расстоянием оркестр.

Тильды, однако, ничуть не сомневалась, что приглашение касается и их двоих.

– Что мне надеть? – спросила она деловито. – Нужно что-то поэлегантнее?

Тётя на секунду задумалась.

– Почему бы и нет? На этот раз вы тоже можете пойти, – кивнула она, больше своим мыслям, чем отвечая на вопрос: так племянница меньше будет сожалеть о ротонде в Плайямаре. Что касается Лалаги, в городе ей ни за что не разрешили бы пойти на бал. Но сейчас они у моря, на отдыхе. Даже Анна Лопес берет с собой дочерей, в том числе и младшую.

Тильда потащила Лалагу в спальню, закрыла дверь и прошептала заговорщическим тоном:

– Вот увидишь, там и Джорджо будет. Я же сказала, что Джакомо дружит с одним из матросов. Это похоже на сон! Я буду танцевать в его объятиях при лунном свете, – воскликнула она и закружилась по комнате.

– Но тебя же все увидят! – встревожилась Лалага: после стольких мер предосторожности и тысячи ухищрений совать голову в пасть льва!

– И что? – отрезала Тильда. – Разве мы идём не танцевать? Джорджо здесь никто не знает. Кому придёт в голову, чтобы мы вместе? – она вдруг запнулась и строго посмотрела на сестру. – Если, конечно, ты меня не предала.

– Ты же знаешь, что нет. Но мне это не кажется разумным.

– Потому что ты трусиха. А мне кажется ещё менее разумным не пойти с ним танцевать, когда есть такая возможность. Конечно, я буду танцевать и с другими. Ах, да, смотри, ты тоже должна делать вид, что его не знаешь. Пусть нам его кто-нибудь представит, как будто мы не знакомы.

– Ладно, – сдалась Лалага. Видимо, Тильде нравится играть с огнём. Но она-то не такая! Похоже, на борту придётся держаться от кузины подальше.

К счастью, есть дела и поважнее. Разумеется, она не настолько наивна, чтобы на самом деле ожидать предложения руки и сердца, но без сомнения капитан Контериос пригласит её танцевать, когда обязанности хозяина дома ему это позволят.

Как там он сказал? Dulceridentem! Она повернулась к зеркалу, широко улыбнулась, налила в стакан воды из кувшина и принялась энергично чистить зубы.

Тильда тем временем опустошала шкаф, яростно раскидывая одежду по кровати и стульям.

– Что же мне надеть? – повторяла она в отчаянии. – Что же мне надеть? И как причесаться? Как лучше – с серёжками или без?

«А мне что надеть, чтобы не выглядеть маленькой девочкой, как сегодня днём?» – подумала Лалага. Но в тот момент она вспомнила про Ирен и бросилась в материнскую спальню.

– Мама! Ведь Ирен сможет пойти с нами?

– Тьфу ты! Вы что, приклеились друг к другу?

– Пожалуйста, мамочка дорогая, я тебя очень прошу...

– Ладно. Раз уж Анна Лопес берет троих, я тоже возьму троих. Но чур не ныть! И почему твоя подруга не идёт со своими родителями?

– Спасибо, мамулечка моя любимая. Я буду тебе благодарна до самой смерти, – театрально воскликнула Лалага.

– Не дури, достаточно просто поблагодарить. Пусть будет готова к четверти десятого.

Глава пятая

За барной стойкой синьора Карлетто расставляла бутылки с ликёрами. Как и Пьерджорджо, она встретила Лалагу, мрачно нахмурившись.

– А где Ирен? – спросила Лалага.

– В своей комнате. Она наказана, а значит, останется там надолго. Так вот!

– Но что она такого натворила?

– Это ж какую наглость надо иметь, чтобы такое спрашивать? Ты прекрасно знаешь, что она натворила. Вы уже достаточно взрослые, чтобы понимать, как должна вести себя приличная девушка.

Лалага никак не могла понять, в чем дело. Что могла сделать Ирен за те полчаса, пока они с Тильдой ходили домой? Зная подругу, она не могла поверить, что та способна на серьёзный проступок. К сожалению, старшие Карлетто иногда были слишком строги к своим детям.

– А её наказание не закончится к девяти? – спросила она на всякий случай. – Мы идём танцевать на танкер.

– Ещё не хватало! Слушай, Лалага, шла бы ты домой, пока у меня не кончилось терпение. А то накажу и тебя, и эту вертихвостку, твою кузину.

Ой! Неужели синьора Карлетто узнала что-то про возлюбленного Тильды и её, Лалаги, обман? И теперь собирается сказать маме? Но ведь несправедливо наказывать за это бедняжку Ирен, которая даже и не знала о существовании Джорджо!

– Слушайте, Ваша дочь тут ни при чём, – начала она.

– Ты что, плохо меня слышала? Убирайся! – завопила синьора Карлетто, швырнув в Лалагу мокрой тряпкой. И сделала это не в шутку, а со злости.

Совсем запутавшись, Лалага выскочила из бара. Но домой не пошла, а юркнула во двор тёти Пеппины Сантагедди (старушка во время церковной службы всегда оставляла дверь открытой): оттуда, взобравшись на умывальник, можно заглянуть в окно комнаты Ирен.

Та лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и тихонько всхлипывала.

– Тсс! Это я! – прошептала Лалага. – Что ты такого натворила?

Ирен поднялась и подошла к окну. Её лицо опухло, по правой щеке катились слезы.

– Что случилось? Что ты сделала? Почему ушла, ничего не сказав?

– Пьерджорджо запер меня, – всхлипнула Ирен. – А ещё он меня ударил. Смотри, – она подняла руку, показывая красную полосу и, ближе к плечу, тёмный синяк, – это он ремнём.

– Но за что? Что ты такого сделала? – настаивала Лалага. Отец никогда не бил её ремнём. Если честно, он вообще делегировал все телесные наказания жене, которая, в самом худшем случае, наносила старшим детям пару ударов щёткой для волос, а малышам – выбивалкой для ковров, но только тогда, когда совсем теряла терпение. Впрочем, Лалага знала, что её семья – счастливое исключение: почти все остальные отцы и старшие братья, в том числе в семействах Марини и Сорренти, колотили своих дочерей и сестёр – как правило, голыми руками, но кое-кто и ремнём по ногам, а то даже и металлической пряжкой. Конечно, не каждый день, а только в самых тяжёлых случаях.

– Так что ты натворила? – ещё раз переспросила она.

– Ничего! – снова расплакалась Ирен. – Пьерджорджо сказал, что мы мерзкие развратницы, раз танцуем с моряками. Да к тому же такой непристойный танец, как танго.

– Вот ещё! Тильду отец учил!

– Пьерджорджо говорит, что мы только задницами трясти горазды. Что если нас кто-то видел, нашей репутации конец. А уж нас, будь уверена, кто-то да видел.

– Наверное. На террасе нас любой прохожий мог увидеть. Но мы же ничего плохого не делали!

– Он говорит, что делали. И мама тоже. А вечером, когда папа вернётся, он ещё добавит.

Лалага терзалась одновременно сожалением, негодованием и удивлением. К ним снова отнеслись, как к маленьким детям! Что же это за репутация такая, если её можно погубить одним невинным танцем? И что сказала бы мама, узнав, как они провели день? Может, она бы тоже рассердилась? Уж наверняка не взяла бы их на праздник. Хорошо бы ей никто не рассказал – хотя бы до завтра.

Она нетерпеливо фыркнула. Хватит уже висеть, цепляясь за виноградную лозу и балансируя на краю умывальника: тёте Пеппина скоро вернётся из церкви и не должна застать её у себя во дворе.

Лалага не могла утешить подругу. Да и потом, что она могла сказать? Только послать ей воздушный поцелуй.

– Я зайду завтра, расскажу тебе о празднике. А если тебя выпустят раньше, приходи ты.

Домой она вернулась расстроенная: без Ирен, ни за что ни про что посаженной под замок, на танкере будет и вполовину не так весело.

Глава шестая

На ясном безлунном небе сияли тысячи звёзд. Запрокинув голову, Лалага отчётливо различила ковш Большой Медведицы и Ориона с его ярким поясом.

Пау плыли на праздник в шлюпке, которая курсировала между причалом и танкером, привозя всё новых приглашённых. Она могла взять на борт пять человек, не считая двух матросов на вёслах – с Ирен экипаж как раз был бы полон.

– А что же это твоя подруга не поехала? – поинтересовалась синьора Пау, не увидев Ирен на причале.

– Не отпустили: говорят, нужно помогать в баре, – соврала Лалага, добавив ещё одну ложь в цепочку, уже и без того настолько длинную, что теперь она с трудом вспомнила бы все её звенья.

Тильде она рассказала правду, но кузина не слишком удивилась методам воспитания Пьерджорджо, хотя и объявила наказание совершенно не заслуженным и преувеличенным.

– Надо же! – презрительно воскликнула она. – Что нам теперь, не танцевать танго? Тоже мне, нашли причину всех грехов!

В итоге в шлюпку с ними попал Серджо Ладо, вместе с другими гостями ожидавший своей очереди на причале. Этот франт, наверное, думал, что выглядит по последней моде, но его набриолиненный начёс выглядел просто смешно. Всю дорогу он пытался вытянуть из Тильды обещание оставить за ним первый же медленный танец.

Тильда, выглядевшая ещё красивее, чем обычно, надела зелёные брюки-капри и кружевную рубашку того же цвета, что только подчёркивало её светлые волосы. Сложную причёску она заколола более чем двадцатью шпильками и раз пять закрепила лаком,

Лалаге тоже хотелось брюки, но мать заставила её надеть дурацкое голубое платье с оборками, похожее на передник уборщицы, и белые кожаные сандалии: типичный наряд маленькой девочки. Она пыталась сопротивляться, но Аузилия встала на сторону синьоры, насыпав ещё соли на рану.

– Ты прекрасно выглядишь. Настоящая куколка, – а Тильда трусливо сбежала, запершись в туалете, чтобы избежать необходимости защищать кузину.

– Да-да, и выглядишь, как кукла. Ла-ла-гы-гы! – издевался Саверио, возмущённый, что остаётся дома с близнецами.

Лалага скрестила руки на груди, чтобы не дать натянуть на себя это чудовищное платье, и без конца повторяла:

– Я это не надену. Хочу брюки.

Наконец мать, окончательно потеряв терпение, заявила самым суровым и решительным тоном:

– Ладно. Значит, останешься дома, – и Лалаге пришлось смириться.

На пирсе Тильда тихонько шепнула ей на ухо:

– Выглядишь великолепно. Похожа на Анну-Марию Пьеранджели.

Наверное, она просто хотела утешить сестру – хотя могла быть в этом и некоторая доля правды, кто знает.

Вёсла тихо поскрипывали, ритмично погружаясь в тёмную воду. Танкер вдали весь светился. Отражаясь в спокойном море, он напоминал огромное, абсолютно симметричное созвездие. Наконец шлюпка подошла к борту, теперь предстояло подняться по трапу. На высоких каблуках сделать это оказалось нелегко, и синьоре Пау даже потребовалась помощь матросов. На палубе гостей приветствовал помощник капитана, встретивший Тильду как старую подругу:

– Добро пожаловать, мадемуазель!

Лалага бросила настороженный взгляд на родителей, но они, похоже, не нашли в этом ничего странного. Ей лейтенант ничего сказать не успел, потому что Пау сразу слились с толпой на палубе. Оркестр уже начал играть: звучал вальс, пары, сталкиваясь друг с другом, кружились на пространстве не шире тротуара. Лалага ахнула, увидев Джорджо, танцующего с Франциской Лопес, и взволнованно поглядела на Тильду, но та хихикала в ответ на комплименты своего утреннего кавалера, офицера, похожего на Расса Тэмблина. Лалага так и не поняла, видела та своего возлюбленного или нет, и решила, что если кузина способна так играть, то она просто фантастическая актриса.

Потом она заметила капитана, прокладывавшего себе путь среди танцоров с бокалом шампанского в руке, и направилась к нему. Сердце её неистово билось, щеки горели. Она надеялась, что не покраснела или, по крайней мере, что родители этого не заметили. И вот наконец красавец Контериос рядом! Он передал бокал синьоре Пау:

– Добро пожаловать на борт, синьора. Моё почтение, доктор.

– Уже знакомы с малышками, капитан? – поинтересовался доктор Пау. (МАЛЫШКАМИ?!) – Это моя племянница, а это – дочь.

Капитан вытянулся во весь рост, щёлкнул каблуками и протянул Тильде руку.

– Очень приятно, – сказал он формальным тоном, будто видел её впервые.

Теперь настала очередь Лалаги, которая смущённо уставилась в пол, чувствуя, как кровь стучит у неё в ушах. Контериос ласково погладил её по голове, но не сказал ни слова. Потом галантно улыбнулся матери:

– Никогда бы не сказал, что у Вас такая взрослая дочь.

«Узнал ли он меня? Почему не посмотрел мне в глаза? И что значит «взрослая»? – спрашивала себя Лалага. – Достаточно взрослая, чтобы влюбиться, несмотря на белые сандалии модели «Малыш»?

– Могу ли я иметь честь пригласить Вас на танец, синьорина? – Расс Тэмблин поклонился Тильде и увёл её.

– Давай, Лала, не стой тут, прилипнув к матери. Спускайся вниз, там есть и другие ребята, – сказал доктор Пау.

Глава седьмая

Но Лалагу сразу же поймала Ливия Лопес, которая затащила её в тёмный угол под кубриком:

– Видала? У моей сестры Франциски новый ухажёр. Если постараемся, может, даже застанем их целующимися.

Между тем вальс закончился, и они увидели, что Джорджо оставил свою партнёршу, даже не проводив на место, как это должен сделать любой хорошо воспитанный кавалер. Парень подошёл к Тильде, по-прежнему болтавшей с Рассом Тэмблином, и взял её за запястье:

– Следующий танец мой.

– Эй, молодой человек! Умерьте-ка пыл! Только если синьорина согласна, – строго перебил его офицер.

– Да пожалуйста! – ответила Тильда, имитируя снисходительность. И громко добавила, обращаясь к возлюбленному: – Мы, кажется, не знакомы? Или нас уже кто-то представил? Меня зовут Тильда.

Лалага поняла, что она старается быть замеченной всеми присутствующие.

– А я Джорджо. Очень приятно, – сказал парень, слегка смутившись: он явно не умел так же хорошо притворяться. К счастью, тут оркестр заиграл следующую мелодию, и, вдвойне к счастью для двух влюблённых, она оказалась медленной (slow, как пишут в газетах).

– Похоже, твоя кузина не прочь украсть чужого парня! – возмутилась Ливия.

Слава богу, Франциска уже нашла себе нового кавалера. Среди приглашённых вообще было гораздо больше мужчин, чем женщин, и вскоре Ливию с Лалагой наперебой приглашали танцевать – то ребята постарше, то какие-то моряки, и так до трёх часов ночи.

Всё это время Лалага переживала, что Контериос станет её искать. Но капитан проявлял галантность где-то в другом месте – возможно, обязанности хозяина отнимали у него больше времени, чем хотелось бы. Или, услышав о злоключениях Ирен, он решил не компрометировать Лалагу. А, может, уже просто о ней забыл – кто знает?

Ещё она очень волновалась за Тильду: та отказывала всем подряд, продолжая танцевать с одним только Джорджо, хотя в её положении смена кавалеров выглядела бы куда благоразумнее. Среди наиболее юной части отдыхающих кое-кто уже отпускал по этому поводу злобные шуточки, поскольку трёх «дикарей» с Репейного острова, приехавших на Серпентарию впервые, здесь считали чужаками, а то и захватчиками. Да и о ядовитых язычках сестёр Лопес не стоило забывать.

Но Тильда, несмотря на умоляющие взгляды кузины, без тени смущения продолжала кружиться в объятиях возлюбленного. К счастью, они не танцевали щека к щеке, не слишком прижимались и не часто смотрели друг другу в глаза, зато оживлённо общались, не обращая внимания на грохочущую музыку и шум разговоров. Всякий раз, проходя мимо них, Лалага изо всех сил старалась услышать, о чём они говорят, но ничего не получалось. Ну, зато их не мог бы подслушать и никто другой – по крайней мере, пока синьора Пау что-нибудь не заподозрит и не поинтересуется, что за кавалера выбрала на этот вечер племянница.

Глава восьмая

Но настала пора уходить. Когда доктор Пау, собрав семейство, попытался найти капитана и поблагодарить за вечер, ему сказали, что они с боцманом обсуждают на камбузе подачу коктейлей. Пришлось передать благодарности через помощника, который сперва склонился в поклоне, чтобы поцеловать руку синьоре, а затем попытался проделать то же самое и с Тильдой, но та грубо отдёрнула руку: как ни странно, она выглядела очень взвинченной.

Рано утром танкер отправится в обратный путь, а через две недели, возможно, придёт другой, с другой командой и другим капитаном.

Лалага подумала, что никогда больше не увидит Контериоса, и пришла от этой мысли в отчаяние: она ведь даже не узнала, взаимна ли её любовь.

Никто в мире не знал о них с капитаном, но это лишь делало страдание ещё более горьким. Ах, как жаль, что утром она не успела довериться Ирен! Сейчас бы поплакаться подруге, узнать её мнение... Ах, если бы только Тильда не была настолько поглощена своими собственными проблемами, если бы заметила, что и Лалага уже достаточно взрослая для несчастной любви...

Да, наверное, она сама виновата, что не взяла инициативу на себя и не сказала ему. И теперь ей нестерпимо хотелось кому-то открыться.

Наконец, закрыв за собой дверь спальни, она, преодолевая стыд, спросила кузину в упор:

– Как думаешь, капитан танкера меня любит?

Тильда потрясённо уточнила:

– Какой ещё капитан? Тот, старый? Ты что, рехнулась?

– И вовсе он не старый, а похож на Тайрона Пауэра.

– Подумать только! Знаешь, я слышала, как он говорил твоей матери, пока с ней танцевал: «У вас такая очаровательная девочка, синьора. У меня самого дочь примерно того же возраста», – а потом рассказал ей, что случилось сегодня утром в баре. «Мы, – говорит, – подыграли немного этим танцовщицам», – а твоя мать рассмеялась.

– Но... но он же назвал меня dulceridentem... – запинаясь, прошептала Лалага, раненая в самое сердце.

– Слушай, забудь ты этого слюнявого старикашку. Знаешь, что? Мужчины – редкостные негодяи.

Тут Тильда в бешенстве начала выдирать шпильки из волос, а потом, к величайшему удивлению Лалага, расплакалась.

Борясь с рыданиями, она рассказала, что провела ужасную ночь, непрерывно переругиваясь с Джорджо. А всё почему: в парне взыграла необоснованная ревность.

– Говорит, я заигрываю со всеми подряд. Только поднявшись на борт, вместо того, чтобы пойти его искать, сразу же начала охмурять этого рыжего офицера.

– А сам он что, разве не танцевал с Франциской, когда мы пришли? – возмущённо заметила Лалага.

– Вот и я то же самое сказала. До чего же он противный! Никогда его не прощу! Ненавижу его! Видеть его не хочу!

– Прости, это Джорджо тебя ревнует или ты его?

– Я бы не ревновала, но я не могу стерпеть, когда он пытается ограничить мою свободу, хотя сам любезничает с этой самонадеянной дурой Франциской, – сказала Тильда, обиженно утерев слезы тыльной стороной ладони и шмыгнув носом.

Лалагу вдруг поразила ужасная мысль: «А если бы она знала о том вечере в баре?» Права ли она, скрывая от кузины предыдущее предательство?

– Знал бы он, что с этим рыжим мы сегодня утром уже танцевали танго, танец греха! – с саркастической усмешкой воскликнула Тильда. Она бросила щётку, которой безуспешно пыталась расчесаться, и с горечью добавила: – Но теперь это уже не имеет никакого значения. Мы расстались.

– Да ладно! – удивилась Лалага. – Завтра же все ему объяснишь, и вы помиритесь.

– Не будет никаких объяснений, – снова зарыдала Тильда. – Завтра Джорджо возвращается в Плайямар.

Они всё равно собирались уехать через неделю, потому что товарищам Джорджо по палатке в августе нужно вернуться в Лоссай: их оставили на осень, и обоим придётся ходить к репетитору, чтобы подготовиться к экзаменам.

Лалага не могла поверить своим ушам: неужели Тильда думала, что их отношения будут длиться всё лето?

– Я была уверена, чтобы найду предлог заставить его остаться без них: он-то в следующий класс уже перешёл. Но Джорджо заявил, что ни дня больше не задержится на этом чёртовом острове! Они уезжают утром, с первым катером, а сейчас собирают вещи.

– Но это невозможно! Вот увидишь, он передумает.

– Нет, если Джорджо что пообещал, то сделает. И потом, я тоже не хочу его больше видеть.

Лалаге казалось, что земля уходит из-под ног, словно в каком-то кошмарном сне. Ощущение неминуемой трагедии раздавило её. Возможно ли, чтобы все несчастья случились в один и тот же день? Сперва Ирен. Потом Контериос, отрёкшийся от неё, как святой Пётр. А теперь и любовь Тильды разрушена – любовь, казавшаяся настолько сильной и прочной. Она тоже расплакалась.

– Прекрати сейчас же! – яростно приказала ей кузина. – Ты-то что ревёшь? Мы не доставим ему такого удовольствия. Пусть катится к чёрту, идиот! Не хочу его больше видеть.

– Девочки! – прошептал доктор Пау, тихонько постучав в дверь. – Хватит болтать, ложитесь.

Глава девятая

Наутро Лалага проснулась в меланхолическом настроении. Правда, она слегка смягчилась, осознав, что у них с Тильдой наконец-то есть что-то общее: обе они разочарованы и брошены.

Но кузина не собиралась ничего с ней делить – особенно главную драматическую роль. Ведь если кто-то и имел основания отчаиваться, то только она, Тильда. Только её сердце могло с полным основанием считаться разбитым. Так что печалиться – её монопольное право.

– Ты-то на что жалуешься? Не смеши!

Тщетно Лалага пыталась отстоять право на несчастье. Тильда, когда хотела, умела находить неоспоримые аргументы, так что Лалага вскоре вернулась к единственной роли, которую та ей оставила: помощницы, доверенного лица и утешительницы.

В тот день на пляж отправились позже обычного. Танкер уже ушёл, и от вчерашнего приключения не осталось никаких следов.

Ирен, разумеется, на причале не появилась, и Лалаге пришлось изобрести ещё один предлог, чтобы оправдать её отсутствие. Ей уже стало казаться, что жизнь покрылась сплошной паутиной лжи, из которой невозможно высвободиться.

Все утро она пыталась взбодрить Тильду, мрачно стоявшую в стороне:

– Вот увидишь, он передумал и решил не уезжать.

– Когда Джорджо что-то говорит, он это делает. Уж я-то его знаю, – скептически отвечала кузина.

После обеда, обнаружив, что Ирен всё ещё в плену и что на данный момент речи об её освобождении и не может быть, они взяли лодку доктора Пау и отправились ловить рыбу к Репейному острову. Тильда надела тётину широкополую соломенную шляпу и тёмные очки.

– Это на всякий случай, чтобы Джорджо не узнал меня, если вдруг не уехал. Не хочу, чтобы он решил, будто я за ним бегаю.

– Но меня-то он узнает.

– И что? Ты разве не можешь порыбачить там, где захочешь?

Подплыв к островку, они обнаружили, что палатки и след простыл.

– Ну, что я тебе говорила? – воскликнула Тильда с горечью.

Лалага уже хотела поворачивать к Портосальво, но кузина настояла на высадке. На месте лагеря ещё виднелись следы пребывания трёх друзей: кусты с обломанными ветками, раковины от мидий и моллюсков, аккуратно сложенные под куст можжевельника вместе с ореховой скорлупой и несколькими пустыми банками из-под сардин в масле... На безопасном расстоянии от иссохших зарослей репейника, который и дал название острову, в небольшой ямке в песке прятался очаг, где приятели готовили еду. Сейчас его покрывал толстый слой пепла.

Тильда с яростью, какой Лалага в ней и предположить не могла, принялась пинать и раскидывать камни, окружавшие очаг.

– И это после всего, что я из-за него пережила! – в бешенстве кричала она. – Я могла бы сейчас быть в Плайямаре, а не на этом чёртовом острове! Ела бы сейчас мороженое на набережной вместе с подругами! Ненавижу! Из-за него я всё лето проведу одна, как шажка подзаборная!

– Но есть же я, – не смогла смолчать Лалага, обиженная за Серпентарию: уже второй раз за день её называют «чёртовым островом», а ведь это совсем не так!

– И что с того? Ты мне не подруга, а всего лишь кузина.

Глава десятая

На следующий день Ирен выпустили из заточения. Лалага сразу рассказала ей историю о капитане, танцах и предательстве, получив в ответ спокойствие, внимание и сочувствие, которых так и не дождалась от Тильды.

Вот же глупость: Ирен, оказывается, вовсе не была влюблена в лейтенанта, а танго с ним танцевала, только чтобы ему угодить.

– Мне вообще не нравятся такие старики.

Так что её побили и наказали совершенно ни за что.

– В общем, хватит на этот год и мужчин, и влюблённостей! Слишком уж с ними много сложностей, – изрекла, наконец, Лалага с облегчением, пусть даже и смешанным с некоторой толикой сожаления.

Тильда, казалось, немного успокоилась. На пляже с тётей, кузенами, кузинами и семейством Ветторе она вела себе умеренно вежливо, но от сестёр Лопес старалась держать подальше, используя для этого всю свою едкость и весь свой сарказм. После обеда она снова стала в одиночку гулять по пустошам с книгой под мышкой, а закончив «Преступление и наказание», сразу принялась за другую книгу того же автора с непроизносимым именем. (Название «Униженные и оскорблённые», как считала Лалага, обещало ей вместо утешения только дополнительную порцию соли на раны.)

Единственное изменение, показавшееся её тёте подозрительным или, скорее, достойным осуждения, заключалось в том, что Тильда перестала так уж сильно заботиться об элегантности и могла три дня подряд ходить в одной и той же полосатой рубашке и шортах.

Она теперь приходила домой полдничать и после оставалась в компании близнецов, не пытаясь присоединиться к старшим девочкам. Лалага сдалась и больше не ожидала от кузины дружбы. Видимо, разница в возрасте – совершенно непреодолимое препятствие, утешала себя она. К счастью, у неё была Ирен.

Тильда же, выйдя однажды вечером с близнецами и нянями за ежевикой, своей весёлостью, остроумием и дружелюбием совершенно завоевала сердце Зиры. Теперь младшая из нянь ловила каждое её слово, копировала её причёски и даже попросила одолжить какую-нибудь лёгкую книгу, чтобы почитать, когда Пикка и Тома отдыхают после обеда.

Форика, напротив, по-прежнему смотрела на Тильду с подозрением и недоверием. Оставшись наедине с сестрой, она предостерегла её против «этой бесстыжей облизяны». Под «облизяной» она, конечно, имела в виду обезьяну, что ужасно возмутило Зиру, пламенно защищавшую объект своего обожания.

Так прошла ещё неделя. Близился конец июля. У некоторых отдыхающих скоро закончится отпуск, они вернутся на «большую землю», а им на смену придут другие семьи, которые поселятся в тех же домах. Но большинство всё-таки останется на Серпентарии до конца лета.

Однажды вечером, уже устроившись в кровати и погасив свет, Тильда вдруг повернулась к Лалаге и тронула её за плечо:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Ну скажи.

– Тебе скоро придёт письмо. От Джорджо.

– Ты с ума сошла?

Тильде пришлось нырнуть под простыню, чтобы подавить смешок.

– Разумеется, оно для меня. Ты должна отдать его мне, не открывая.

– Не понимаю. Почему это я его получу?

– Тьфу ты! Почему бы тебе его не получить? Он же не может написать мне, иначе твоя мать что-нибудь заподозрит. Допустим, она его перехватит, откроет и прочтёт. И всё узнает.

– Что – всё? Вы разве не расстались?

– Расстались. Но теперь снова помирились.

– Как так?

– Я ему написала и извинилась. Сказала, что прощаю его за Франциску. Смотри, Лала, теперь я знаю, что он меня любит, и не собираюсь больше его отталкивать. Мы просто обязаны помириться. Так что позавчера я написала ему письмо, и он, конечно же, ответит в понедельник. Я посоветовала ему указать на конверте твоё имя, а в качестве отправителя Сандру Паскуали – кажется, так зовут ту твою одноклассницу, что по воскресеньям заходит за тобой к бабушке, чтобы вместе сходить в кино?

– Сандра мне никогда не пишет. Она не моя одноклассница и вообще не из интерната.

– Разумеется. Мне просто был нужен кто-то из Лоссая. Если Джорджо подпишется Мариной или Авророй, твоя мать увидит штемпель и поймёт, что что-то не так.

– Но она же заметит, что почерк мужской!

– Я сказала, чтобы адрес написала его сестра.

В общем, Тильда подумала обо всём. Разве что спросила разрешения Лалаги не ДО того, как вовлечь её в этот новый обман, а ПОСЛЕ того, как пути назад у кузины не осталось.

Глава одиннадцатая

К счастью, письмо от Джорджо пришло вместе с двумя другими, тоже адресованными Лалаге. Одно снова было от Марины, другое – от Джанны Черри, которая в общей спальне «Благоговения» спала рядом с ней. Почтальон приходил, пока все были на пляже, и Аузилия положила их Лалаге на комод.

Лалага обнаружила их первой: Тильда во дворе ещё споласкивала волосы пресной водой из кувшина. Ей даже захотелось вскрыть конверт со штемпелем Лоссая, а потом сказать, что сделала это по ошибке, но она сдержалась, потому что дала обещание. И отчасти потому, что знала: Тильда устроит из этого целую трагедию.

В ожидании кузины Лалага стала читать письма от подруг: как обычно, ничего интересного. Или, может быть, это только так казалось с тех пор, как её саму стали занимать взрослые темы, дававшие острое ощущение риска и опасности.

Тильда, получив конверт, прижала его к груди, а потом поцеловала.

– Выйди, я хочу прочитать его в тишине.

– Но ты мне всё расскажешь.

– Знаешь, ты что-то слишком любопытна! Брысь!

Правда, чуть позже она всё-таки не смогла справиться с чувствами и, отведя Лалагу в сторону, пересказала ей письмо. Джорджо не только принял предложение помириться, но и извинился за свои подозрения. Он торжественно объявил, что ревновал без причины, что Франциска Лопес – наглая идиотка, что ему вообще не нравятся брюнетки, особенно кудрявые... Короче говоря, что единственная женщина в его жизни в прошлом, настоящем и будущем – это Тильда.

– Он хочет, чтобы я ответила как можно быстрее, и обещает писать мне каждый день. Так что будь готова получить много писем от своей подруги «Сандры».

Через три дня и впрямь пришло второе письмо со штемпелем Лоссая. Почтальон принёс его сразу же после обеда, когда Тильды не было дома. Лалага с Ирен сидели на крыльце и вклеивали в альбом новые карточки актёров. Теперь её подруге нравилась американка, светловолосая, слегка слащавая блондинка по имени Дебби Рейнольдс.

– Кто тебе пишет? – спросила Ирен заинтересованно.

– Сандра Паскуали, – смущённо ответила Лалага, торопясь убрать письмо в карман.

– Кто такая Сандра Паскуали? – Ирен не помнила, чтобы её подруга хоть раз говорила о девочке с таким именем. – И почему ты даже не открыла письмо? Не хочешь читать?

– Потом, – сказала Лалага – там наверняка одни глупости. Сандра с нами не учится, она вообще довольно глупая.

Ирен удивлённо посмотрел на неё:

– Если вы не подруги, зачем переписываетесь?

– Не знаю.

– Тогда давай, прочти, и я узнаю.

– Сейчас не хочу.

– Я тебе не верю. Ты покраснела, когда узнала почерк. Лалага, зачем ты мне врёшь? – пылко спросила Ирен. – Я же всегда говорю тебе только правду.

Лалага снова покраснела от стыда и смущения. Но она не могла предать кузину.

– А вдруг Сандра пишет мне что-то, чего ты не должна знать?

– Так прочти, – настаивала Ирен, – а потом решишь, должна я это знать или нет.

Почувствовав, что прижата к стенке, Лалага, вместо того чтобы сердиться на Тильду, которая и поставила её в это безвыходное положение, разозлилась на подругу:

– Послушай, ну, что ты пристала? Ведёшь себя, как сплетница какая-то!

Оскорблённая Ирен вскочила на ноги.

– Я поняла, – сказала она с горечью. – Я заметила это уже некоторое время назад, но не хотела верить. Ты меня больше не любишь. Уехав в Лоссай, ты изменилась. Может, стыдишься меня, потому что я-то учёбу бросила. Наверное, думаешь, что когда я вырасту, стану невежественной швеёй, как тётя Чичита.

– Что ты такое говоришь? Всё совсем не так! – в отчаянии вскрикнула Лалага.

– Тогда почему ты со мной ТАК? Я понимаю, теперь ты мне предпочитаешь эту Сандру, она теперь твоя лучшая подруга. Может, ты даже говоришь ей гадости обо мне.

– Что ты себе напридумывала? Это неправда! Послушай...

– Если тебе нечего скрывать, позволь мне прочесть письмо.

– Не могу!

– Видишь? Вечно ты от меня что-то скрываешь. Хватит с меня твоей лжи и твоих тайн. А ведь когда-то мы всё друг другу рассказывали... Я ухожу.

– Подожди!

– И не ходи за мной. Не хочу с тобой больше разговаривать.

Ирен с печальным видом побрела к бару, и Лалага, прекрасно её зная, поняла, что дело серьёзное. Дружба, продлившаяся пять лет, навсегда закончилась из-за Тильды.

Глава двенадцатая

Теперь у Лалаги не осталось никого, кому она могла бы довериться, поделиться своими мыслями и горестями. Тильда, услышав о ссоре с Ирен, только рассмеялась: «Что за ребячество!» Саверио был мальчиком и потому не мог понять, а Пикка – ещё слишком маленькой. Правда, когда она увидела, что старшая сестра сидит понурив голову на краю тротуара, то подошла, положила грязную ручонку ей на колено и предложила липкую карамельку, которую уже наполовину ссосала.

Лалага чувствовала себя совершенно одинокой, словно сирота из романов для девочек, которые ей давали почитать в интернате.

Однажды днём она даже решила было сходить посидеть на могиле Анджелины и довериться ей, как делали те бедные сиротки, обращаясь к своим покойным матерям, защищавшим их с небес. Но Лалага не знала Анджелину живой и потому на защиту претендовать не могла, а её собственная мать на небеса пока не собиралась и вообще мало напоминала умильных пресвятых мучениц.

Синьора Пау, как и все остальные члены семьи, разумеется, заметила исчезновение Ирен, но ни словом его не прокомментировала. Комментарии, причём самые злобные, отпускали Аннунциата и Франциска Лопес, заявившие, что очень рады больше не тесниться на яхте, раз уж теперь не нужно освобождать место для какой-то там крестьянки. А вот Ливия, напротив, обнаружив свободное место, тут же снова попыталась занять его и объединиться с Лалагой.

В тот день Лалага решила прогуляться вдоль берега, и Ливия снова увязалась за ней. Лалага шла и шла, не собираясь поворачивать назад. Ей хотелось оказаться как можно дальше от Конского лимана, от этих башен, от скал, засиженных чайками, от безмолвных руин. Они уже дошли до небольшой рощицы олеандров и тамарисков, как вдруг Ливия жестом подозвала Лалагу, показав, чтобы та шла на цыпочках и не шуршала сухими листьями, усыпавшими всё вокруг.

Поймав её недоумевающий взгляд, Ливия приложила палец к губам и пригнулась, спрятавшись за большим кустом.

– Тсс! – прошептала она. – Смотри!

В уединённой бухточке загорали шесть человек: кто лёжа, кто сидя, а некоторые и вовсе стоя на берегу. И мужчины, и женщины были голыми, причём без единой белой полоски от купальника на загорелых телах.

– Видала? Вот ведь свиньи! – прошипела Ливия.

А Лалага вдруг с огромным удивлением узнала в этих людях семейство Джербе из Лоссая: их отец держал магазинчик канцтоваров на центральном проспекте. «Очень приличные люди, честные, никогда не обманут», – всегда говорила о них обычно скупая на похвалу бабушка Марини. И вот они здесь, муж, жена, шурин со своей женой, даже двое детей – все голые: ни одежды, ни зонтиков, ни шезлонгов, только лодка с подвесным мотором на якоре у берега.

– А представь, проплывает мимо пограничный патруль и находит их в таком виде... – злобно сверкнула глазами Ливия.

– Пойдём-ка отсюда, – ответила Лалага, покрасневшая до самых ушей. Ей совсем не нравилось шпионить. Из газет она знала, что существуют нудисты, но никогда не думала, что может встретить их даже на Серпентарии. Она была убеждена, что те богаты, молоды, не похожи на других и как один, презирают закон. Может, среди них есть и артисты с красивыми, спортивными торсами. Здесь же она столкнулась с обычной семьёй, какую по воскресеньям вполне можно встретить при полном параде в кафе-мороженом «Венецианка». Впрочем, и Джербе без одежды не напоминали греховодников, а выглядели, скорее, чуточку смешными, особенно мужчины.

Лалага, конечно, знала, на что похож голый мужчина: два младших брата – это вам не шуточки. Кроме того, она видела статуи, картины и иллюстрации Гюстава Доре к «Божественной комедии». Но увидев всё то же самое вживую, она испытала неловкость.

Хозяин магазинчика канцтоваров ни капельки не напоминал статую: у него было изрядное брюшко и лысина, но при этом невероятно волосатые грудь и живот. Шурин и обе дамы смотрелись несколько лучше, но тоже не казались образцами неземной красоты.

Вели они себя непринуждённо, даже расслабленно, как если бы сидели в чьей-нибудь гостиной полностью одетыми.

Лалага мысленно вернулась к спору монахинь о грехе нескромности и вспомнила, как матушка Анна-Катерина защищала невинность «своих» африканцев. Интересно, можно ли считать нудистов такими же невинными, как это утверждали в одном журнале, или их ждёт адское пламя?

– Слушай, а давай крикнем «БУ!» и убежим, – предложила Ливия. – То-то они перепугаются, эти грязные развратники.

– Сама ты грязная развратница, раз тебе нравится подглядывать!

При мысли, что Ливия втянула её в свои трусливые проделки, Лалаге захотелось плакать от злости. В отчаянии она помчалась в сторону пляжа, а Ливия, спотыкаясь, бежала за ней, жалобно скуля:

– Ты чего? Подожди! Подожди меня!