У царя Мидаса ослиные уши

Глава первая

Из летнего дневника Лалаги Пау

3 августа

Дорогой дневник, приходится доверяться тебе, потому что с тех пор, как Ирен перестала быть моей подругой, мне больше не с кем поговорить. А дружить с Ливией я совсем не хочу. Она мне не нравится: только и делает, что болтает о разных грязных вещах. Например, хочет рассказать мне, чем занимаются мужчина и женщина, когда хотят сделать ребёнка. Я сказала, что и без неё прекрасно знаю, потому что мне уже рассказали девочки из третьего класса, и с тех пор она всё пристаёт: «Ну, расскажи, что ты слышала, а потом сравним, то ли это самое, что знаю я». Но я не собираюсь говорить с ней об этом.

Дорогой дневник, вот из-за этих слов о Ливии я теперь совершенно уверена, что не покажу тебя матушке Эфизии, когда закончатся каникулы.

С Тильдой я тоже не могу откровенничать. Каждый раз, когда я пытаюсь сказать ей что-то, не касающееся её и Джорджо, она дразнится и говорит, что всё это глупости.

А теперь, когда приехала Наследница, она и вовсе целыми днями с ней, приходя в постель так поздно, что я уже сплю. Не могу понять, чем эта девица ей так нравится, разве что возрастом: они совсем-совсем ровесницы.

Дорогой дневник, ты ведь ещё не знаешь, кто такая Наследница, поэтому я объясню. Это дальняя родственница Звевы, старшей кузины сестёр Лопес, которой уже почти восемнадцать и которая отдыхает только в Плайямаре. Этой зимой Наследница жила у Звевы, потому что родители у неё погибли в автокатастрофе (отсюда и другое дружеское прозвище – Сиротка). Нас тысячу раз предупредили, чтобы мы её не обижали и не упоминали в её присутствии о смерти, похоронах, кладбищах, автокатастрофах и тому подобных вещах.

У меня этой проблемы нет, потому что мы не так уж много разговариваем. А вот Тильда сразу в неё вцепилась и теперь делает вид, что они лучшие подруги с самого детства, какими были мы с Ирен. Только мы принимали во внимание наличие Тильды, а они моё – нет. Пускай и не очень хорошо говорить так о кузине, но я иногда думаю, что Тильда делает это нарочно, чтобы сестры Лопес полопались от ярости.

Ведь Наследница – и в самом деле наследница: когда она вырастет, то станет очень богатой. Раньше она жила в Неаполе, а теперь, как я уже писала, в Серрате с тётей, дядей и двоюродной сестрой, потому что других родственников у неё не осталось. Ливия говорит, Звева безумно ревнует и ведёт себя с ней отвратительно. Она привыкла быть единственным ребёнком в семье и не выносит присутствия посторонних, пусть даже это кузина, дочь сестры её матери. Но, похоже, Наследницу совсем не волнует грубость Звевы. Она блондинка, кудрявая и очень красивая, пусть и не настолько, как Тильда, хотя Анна Лопес вчера сказала маме, что через пару лет у неё отбоя не будет от охотников за приданым.

Бедняжка, со всеми своими деньгами она никогда не сможет быть уверена, действительно ли парень любит её или решил жениться по расчёту. Ужасное, должно быть, ощущение.

Они со Звевой приехали на Серпентарию на пятнадцать дней в гости к родителям Ливии, но Тильда уже пообещала, что их дружба будет длиться вечно, даже если они живут в разных городах, что они будут переписываться, а в следующем году увидятся в Плайямаре. Я слышала, как она говорила это Наследнице на яхте, когда мы плыли на пляж.

Уверена, она уже рассказала ей о Джорджо. А может, даже о том, целовались они или нет. Интересно, способна ли Дария хранить тайны так же крепко, как я.

Ах, да, совсем забыла: Наследницу зовут Дарией.

Дорогой дневник, вчера пришло ещё одно письмо из Лоссая. Почтальон принёс конверт, пока я гуляла с близнецами, и его приняла мама. Я очень боялась, что она скажет: «Что это ещё за Сандра, о которой я никогда не слышала? Прочти-ка, что она тебе пишет». К счастью, ей тоже пришло письмо, и на мой конверт она внимания не обратила. Но что, если спросит в следующий раз? Какое оправдание мне изобрести? Дорогой дневник, как ты считаешь, должна ли я рисковать прослыть лгуньей из-за Тильды? Если в следующий раз мама попросит у меня письмо, я отдам ей его, даже если Тильде потом не поздоровится. Пусть отправляет тайные письма через свою Наследницу!

Глава вторая

Вечером по дороге во двор, куда она шла выплеснуть ведро с грязной водой, Лалага краем уха услышала, как прислуга с воодушевлением обсуждает предстоящий приезд театральной труппы. Они пробудут на Серпентарии весь август, до конца праздника святого покровителя острова, которым закрывается купальный сезон. Репертуар обещали обширнейший.

– Каждые два вечера новый спектакль, – рассказывала Лугия, лучше всех информированная, поскольку актёры собирались поселиться в доме её племянницы. – Всего их десять взрослых и пятеро детей, они сами исполняют все роли.

– Но где? В Портосальво же нет зала, – поинтересовалась Лалага.

Зато в Лоссае их было целых три: «Пуччини», принадлежавший командору Серра из Серраты, где шли только оперы; кинотеатр «Блеск», где не только показывали фильмы, но и проводили театральные вечера, балы-маскарады и конкурсы красоты; и, наконец, клуб железнодорожников, где, в основном, ставили комедии на местном диалекте в исполнении любительских трупп. Не стоит забывать и о приходских спектаклях: в каждой церкви были свои постановки, даже в институте для глухонемых в конце каждого года показывали сценки с участием тех студентов, кто всё-таки научился говорить.

Марини часто бывали в театре. За зиму с бабушкой, дедушкой, тётей и дядей Лалага посетила по меньшей мере десяток спектаклей. Ещё она ходила в театр с матерью – та даже выписывала журнал «Занавес» и во время театрального сезона на пару недель приезжала в Лоссай, оставляя детей на попечение Аузилии. «Как же я тебе завидую!» – писала Ирен, требуя пересказать ей каждую постановку слово в слово. Сама она в театре не бывала, так что весь её опыт в этом вопросе ограничивался письмами подруги и статьями в журналах или газетах.

А на Серпентарии не было даже зала, достаточно большого, чтобы вместить импровизированную сцену и сиденья для зрителей. Где же будет выступать эта новая труппа?

– На площади Пигафетты, под открытым небом, – ответила Зира, прослышавшая об этом от дяди, работавшего сторожем. – Дон Джулио даст им лавки из церкви, а сцену устроят на грузовике – они всегда так делают, потому что выступают по всей стране, а залы есть только в городах.

Труппа называлась «Друзья Фесписа». Лалаге сразу вспомнилась книга «Капитан Фракасс», которую ей зимой давал дедушка Марини. В ней говорилось о благородном, но обнищавшем юном бароне де Сигоньяке, который путешествовал по Франции с труппой бродячих актёров, выдавая себя за одного из них. Она настолько полюбила эту книгу и с таким энтузиазмом о ней рассказывала, что дед предупредил:

– Только не пиши сочинений на темы, которые тебе не по возрасту, иначе монахини меня отругают. Может, стоило подождать, пока тебе не исполнится хотя бы пятнадцать. А то, глядишь, окажется, что в интернате она и вовсе запрещена.

В прошлом дедушке уже попадало, поскольку Тильда с детства читала все самые сложные романы, какие только могла найти в его библиотеке. Лалаге тоже не хотелось отставать, и даже натыкаясь случайно в какой-нибудь книге на незнакомые слова, она делала вид, что всё понимает.

Зира и Форика очень обрадовались приезду театральной труппы. Они надеялись не пропустить ни одного спектакля, тем более по весьма скромной цене: сто лир для взрослых, пятьдесят для детей.

– Интересно, разрешит ли синьора хотя бы разок взять с собой Пикку и Тома? Они, бедняжки, тоже имеют право получить удовольствие.

«Друзья Фесписа» прибыли на катере на следующий день после обеда. На причале, чтобы помочь с выгрузкой, собрались почти все женщины Портосальво (пожилые – в чёрном, помоложе – с детьми на руках, волосы у всех завязаны в узел на затылке и заколоты длинными металлическими шпильками), несколько рыбаков и толпа босоногих местных ребятишек. Отдыхающие были представлены группой нянь со своими подопечными и, конечно, четырьмя детьми доктора в сопровождении Зиры и Форики, внимательно следивших, чтобы близнецы крепко держались за их юбки.

Актёры шли сквозь толпу зевак. К огорчению некоторых женщин, начитавшихся фотороманов и даже несколько раз смотревших телевизор, а потому ожидавших блёсток и страусовых перьев, одевались они скромно и вообще-то выглядели самыми обычными людьми. Лалаге они показались как две капли воды похожими на обитателей старой части Лоссая. В основном это были люди в возрасте, а среди молодых не нашлось ни одного симпатичного мужчины или женщины, способной сравниться красотой с кем-то из киноактрис. Если бы не дон Джулио, вышедший их поприветствовать, никто бы и подумать не мог, что это те самые артисты, которых все так ждали.

Приехали они на большом американском автомобиле, в части размеров вполне способном посоперничать с машиной Лопесов, но изрядно помятом, в сколах и царапинах, а бампер и вовсе был привязан проволокой – настоящая развалюха. Скажем так: этот здоровенный грузовик с заплатанным брезентовым тентом предстал перед островитянами далеко не в лучшем состоянии.

Удовлетворив любопытство, толпа взрослых поредела, но дети, кривляясь, так и следовали за новоприбывшими до хижин, в которых разместились актёры. В этой ватаге были и Лалага с Саверио, которых мать на следующий день сильно ругала за то, что они вели себя хуже уличных мальчишек.

Глава третья

Из летнего дневника Лалаги Пау

4 августа

Дорогой дневник, вчера вечером я видела замечательный спектакль: страшную пьесу под названием «Отрезанная рука». Если честно, я даже скопировала афишу, висевшую на дереве перед церковью:

ОТРЕЗАННАЯ РУКА

мрачная драма

вольная адаптация

романа синьоры

Матильды Серао

действие происходит

в таинственном девятнадцатом веке

декорации и костюмы

идентичны подлинным

Сразу стало понятно, что будет страшно. Зира и Форика крепко держались за руки с самой первой сцены, хотя ещё ничего не происходило. Но потом путешественник, Роберто, нашёл в багажном отсеке поезда сумку, размером с футляр для кларнета, в котором лежала женская рука. Настоящая рука, с кольцами и браслетами, отрезанная по запястье и забальзамированная. (Муляж, конечно, но впечатление производит такое же сильное.)

Путешественник влюбляется в эту руку (такое возможно?) и пускается на поиски женщины, которой она принадлежала. Это красивая еврейская девушка, Рашель, которую похитил и загипнотизировал злобный старик, который хочет на ней жениться. Но она не соглашается, потому что он иноверец. Тогда её насильно подвергают гипнозу. Она уже не может проснуться, а врач говорит старику: «Ей может быть безумно больно…» – и режет руку без наркоза. Бедняжка Рашель просыпается, но теперь ненавидит старика ещё больше. Старик бальзамирует руку, чтобы приделать её обратно, когда Рашель всё-таки согласится выйти за него, но забывает футляр в поезде и выглядит полным дураком. Он начинает искать того, кто забрал руку, потому что ревнует и хочет его убить.

Думаю, в жизни такого ни за что бы не случилось: действие происходит задолго до первых исследований по трансплантации, как же старик хотел прикрепить руку обратно?

Как бы то ни было, путешественник находит Рашель, по-прежнему наполовину загипнотизированную, и похищает её, чтобы освободить. Она же, когда не спит, говорит, что любит его и что не знает, куда ей идти, потому что родители её умерли, а дома нет. Поэтому они отправляются жить на какой-то необитаемый остров в Англии.

В общем, они счастливы и ждут ребёнка. Ты можешь сказать: «Как же она будет укачивать его одной рукой?» Она ведь отрублена и уже снова потерялась. И кто же её нашёл? Конечно, злобный старикашка. Используя забальзамированную руку как своего рода компас, он начинает гипнотизировать бедняжку Рашель на расстоянии, хотя даже не знает, где та находится. Однажды ночью несчастная женщина слышит угрожающий голос. Чтобы избавиться от него, она бросается с высокой скалы и погибает, а её возлюбленный отчаянно рыдает, но уже ничего не может поделать.

КОНЕЦ

Когда занавес опустился, все мы, зрители, плакали. Особенно тётя Пеппина Сантагедди, которой за семьдесят, но она никогда раньше не бывала в театре и не могла убедить себя, что видит лишь игру актёров. Никола Керки, «парень» из магазина, очень злился, как будто эта история случилась взаправду, то и дело повторяя: «Всему виной капитализм! Всему виной американские империалисты!» Я не уверена, что правильно разобрала, но при мне американцев никогда так не называли.

Мы ещё плакали, когда на сцену вышел директор труппы и объявил: «Дамы и господа, а теперь, для поднятия настроения, мы предлагаем вам небольшой комический финал».

Эта часть спектакля длилась совсем недолго, всего минут десять. На сцену вышли два актёра в странной одежде – точнее, в лохмотьях. Их звали Чиччо и Джиджетто. Они стали без всякой причины оскорблять друг друга, пинались, падали, роняли стулья. Чиччо иногда катался по земле, делая вид, что рвёт на себе волосы, и выл, как собака. Джиджетто брызгал ему водой в лицо из резинового цветка в петлице пиджака. Я подумала, что так же глупо ведут себя клоуны в цирке, и это меня опечалило. Но эти двое были очень смешными, и публика хохотала во всё горло, поскольку цирка жители Портосальво тоже никогда не видели. Потом и я немного посмеялась.

В общем, представление прошло чудесно. На лавках дона Джулио не осталось ни единого свободного места. Даже если бы кто-нибудь предложил заплатить золотом за каждый килограмм своего веса, ему бы некуда было пристроиться. Многим вообще пришлось сидеть на стене сада Джузеппе Сасси, что в глубине площади. Явились все жители Портосальво. А вот из отдыхающих не пришёл никто, потому что, по их мнению (которое мне передала мама, так что я не знаю, почему они так думают), «Друзья Фесписа» – просто компания бродяг, нищих и попрошаек, которые даже играть не умеют, а потому ставят одни лишь душераздирающие мелодрамы, подходящие только для людей невежественных. Она не хотела, чтобы я туда шла. К счастью, я настояла, и она всё-таки разрешила. Спектакль мне понравился, хотя он и правда оказался душераздирающим. Но это не недостаток.

Я очень хотела бы пойти в театр вместе с Ирен. Для неё это было бы впервые. Но оглядев зал, я её не увидела. Кто знает, может, она придёт сегодня вечером. Или, может, её не отпускают: например, если отец считает, что все комедии аморальны и не годятся для серьёзной девушки. На самом деле, я не знаю, откуда в Карлетто проявилась такая строгость. Раньше они не особенно задумывались о моральном облике Ирен.

Тильда, естественно, тоже не пришла. Последние пару дней она стала слишком уж нервной и кидается на всех, как гадюка. Должно быть, Джорджо так ей до сих пор и не написал. Она даже пыталась убедить Зиру не ходить на спектакль, говорила, что не такое уж это и культурное событие. И эта дурочка Зира почти дала себя уговорить. К счастью, вмешалась Форика, которая в конце концов и победила. Наследницы тоже не было – тем хуже для них. Я, если только смогу, сегодня вечером схожу ещё раз (и наплевать, что я уже знаю и эту историю, и чем она заканчивается). А потом завтра, на новый спектакль, и послезавтра, и каждый вечер, пока эта труппа не уедет с Серпентарии.

Глава четвертая

Из летнего дневника Лалаги Пау

5 августа

«Отрезанная рука» понравилась мне вчера даже больше. Я снова боялась, но по-другому, потому что уже знала сюжет и происходящее на сцене не стало для меня таким страшным сюрпризом, как в первый раз. Зная, что пьеса кончится плохо, я не питала надежды на счастливый финал, но очень жалела бедняжку Рашель.

Я загрустила ещё и потому, что в театре была Ирен. Направляясь к своему месту, я прошла совсем близко от неё, но она сделала вид, что меня не видит. Аузилия заметила это и забросала меня вопросами, ответов на которые я не знаю.

Ещё она очень злилась на Зиру и Форику, потому что вчера утром они решили пересказать ей в подробностях весь сюжет пьесы (возможно, из-за печальной концовки её даже можно назвать трагедией), испортив добрую половину удовольствия. Аузилия сказала, что в следующий раз своими руками отрежет язык тому, кто осмелится открыть рот.

На первом представлении она присутствовать не смогла, потому что накрывала на стол и мыла посуду: служанки договорились, что будут посещать театр по очереди, чтобы на время ужина дома всегда кто-то был, иначе мама вообще запретит им ходить. Аузилии и Баиндже выпал второй вечер, поэтому остальным трём женщинам пришлось помалкивать.

Тильда и на сей раз не захотела прийти, хотя я всеми силами пытался её убедить. Она считает, что эта труппа играет хуже дрессированных собачек, а весь их театр – не более чем цирк-шапито. «Откуда ты знаешь? Взгляни хотя бы разок», – уговаривала я, но она ни в какую: ушла с Наследницей на набережную слушать, как парни играют на гитарах.

Так что никого из отдыхающих в театре опять не было. Но я видела, что многие местные, как и я, пришли второй раз. Теперь, когда я могла не следить за сюжетом, мне удалось получше разглядеть актёров, и я их всех узнала, несмотря на грим, парики и костюмы. Роль Рашель, например, исполняла Жизелла Дередже, жена Сильвано, которая на сцене выглядит гораздо красивее и моложе.

Главного героя играет Дженнаро Дженна, муж Мириам, а ребёнка Рашель – Адель Дженна, которой всего семь лет, но она уже выглядит как настоящая актриса. Злой старик-гипнотизёр – это дед Дередже, а его молодой помощник – вовсе не мужчина, а девушка, Арджентина Дзайас.

Наверное, сейчас, дорогой дневник, мне нужно написать про труппу «Друзья Фесписа». Арджентина мне всё объяснила вчера днём, когда я помогла ей отнести домой тяжёлые сумки (две очень тяжёлые сумки, если быть точной).

Сперва, встретив в магазине, я её не узнала: в повседневной одежде она вовсе не похожа на актрису, а выглядит как любая девушка из Портосальво (только не из отдыхающих, потому что она не загорелая, но ужасно бледная).

Она рассказала, что актёры вообще не должны загорать, потому что грим лучше смотрится на белой коже. А многих других вещей они не могут делать из-за того, что у них очень мало денег. Не думаю, что когда вырасту, стану театральной или даже киноактрисой. Наверное, в Голливуде получше – американцы ведь все богачи. Правда, Никола Керки говорит, что и там люди умирают от голода, просто этого никто не видит из-за пропаганды «холодной войны», объявленной сенатором Маккарти против русских.

Под предлогом помощи с сумками я проводила Арджентину до дома. Семья Дзайас живёт в сарае за домом священника, который они снимают у дона Джулио. Мебели у них нет, только матрасы на полу да стулья, заваленные одеждой.

Мать Арджентины готовила еду на походной печке (моя мама сказала бы, если бы увидела: «Как цыгане»). Тем не менее это очень чистые, образованные и добрые люди. Они предложили мне бисквитного печенья и оранжада. Арджентина сказала: «Жаль, что у тебя не длинные волосы, мать бы их быстро закудрявила». Это делается так: нагревают на свече металлический гребень и пользуются им как щипцами для завивки. Они попросили меня рассказать об этом соседским девушкам: всего десять лир, а кудряшки держатся не меньше недели.

Арджентину тоже нельзя завивать, потому что когда она играет мальчика, нужно очень туго заплетать косу и прятать её под нейлоновый чулок, а кудри так не соберёшь, говорит синьора Дзайас. Мальчиков она играет потому, что в труппе слишком мало молодых актёров-мужчин.

Ей пятнадцать лет, и у неё есть ещё старший брат, Франческо, ему по меньшей мере лет двадцать. В комическом финале он играет роль Чиччо, которого всё время пинают в зад. Это высокий худой молодой человек с каменно серьёзным лицом – и не скажешь, что комик. Например, у Макарио всё видно по лицу, а у него – нет, и это выглядит очень романтично (я сразу подумала о капитане Фракассе). Барон де Сигоньяк тоже был очень худым, потому что в его полузаброшенном замке не хватало еды. А ещё он, несмотря на благородное происхождение, тоже играл роль забияки и вызывал у публики смех, получая побои.

Родители Арджентины и Франческо тоже актёры. Синьор Дзайас заодно главный электрик компании: он отвечает за освещение сцены, гром и молнию, наступление ночи и так далее. Здесь, на острове, где нет электричества, одни керосиновые лампы, всё это, конечно, сделать невозможно. Но сцена, когда Рашель бродит, как сомнамбула, со свечой в руке, а вокруг сплошная темнота, просто великолепна.

Глава пятая

Потом Арджентина спросила, не хочет ли Лалага познакомиться с другими актёрами и, сделав вид, что хочет одолжить пару простыней, пошла с ней к дому Нины Рендине, где жила остальная часть труппы, состоявшая исключительно из семейства Дередже.

Синьор Дередже, как она объяснила, был директором труппы. Раньше «Друзья Фесписа» состояли только из членов его семьи. Потом, сразу после войны, к Дередже присоединились они, Дзайасы, пришедшие из небольшого цирка, потерпевшего полный финансовый крах. Синьор Дзайас в молодости работал наездником в цирке Буэнос-Айреса, там родился и Франческо. А её саму, хотя она родилась в Италии, назвали Арджентиной, потому что родители испытывали ностальгию по Южной Америке.

– Теперь, когда нас стало пятнадцать, мы можем ставить пьесы с большим количеством персонажей, – говорила она с гордостью.

Семья Дередже состояла из одиннадцати человек, но дома были только дедушка, основатель труппы (мужчина к восьмидесяти, который немедленно сообщил Лалаге, что самое большое его желание – умереть на сцене во время финального монолога), его невестка, жена директора труппы, специализирующаяся на ролях пожилых женщин, и ещё две актрисы с детьми от восьми лет до трёх месяцев, причём бабушка при каждом удобном случае рассказывала, что малышка Чечилия дебютировала и вовсе двух недель от роду в роли «плода греха», оставленного на ступенях монастыря в «Ничьих детях».

– Она плакала, а публика аплодировала: другие-то труппы для этой роли куклу таскают, – добавила она презрительно.

В съёмном доме Дередже обосновались получше, чем Дзайасы в сарае. У каждого из трёх глав семей имелось по спальне, хотя детям все равно приходилось спать в одной постели с родителями. Здесь же жил и дрессированный белый пудель, который прекрасно умел считать в любом порядке, делал сальто, приносил разные вещи и даже притворялся спящим. А у Мириам Дженны на плече всегда сидел приручённый щегол – даже когда она расчёсывала волосы, он лишь чуть отпрыгивал в сторону при каждом взмахе щётки.

Лалага была совершенно очарована этой живописной семейкой, а Дередже, в свою очередь, очень удивились тому, что она дочка доктора.

– Перед отъездом мы устроим особый спектакль для сливок местного общества и отдыхающих, – сообщил ей дедушка Дередже. – Обязательно скажи об этом родителям.

Лалага, конечно, пообещала, но очень сомневалась в том, что её мать придёт. Вернувшись домой, она первым делом набросала в летнем дневнике родословное древо Дередже (изображать Дзайасов было бы слишком просто).

ДЕДУШКА ДЕРЕДЖЕ

79 лет, вдовец

СИНЬОР ДЕРЕДЖЕ

58 лет, директор труппы. Выполняет обязанности режиссёра,

подменяет других актёров, играет роли пожилых мужчин

женат на

СИНЬОРЕ ДЕРЕДЖЕ

55 лет. Играет роли пожилых женщин.

Также шьёт и занимается костюмами.

СИЛЬВАНО ДЕРЕДЖЕ

35 лет. Играет роли молодых главных героев,

а также Джиджетто в комической части,

хотя с таким количеством грима его никто не узнает.

Во всем помогает отцу.

женат на

ЖИЗЕЛЛЕ, 25 лет, самой симпатичной из женщин.

Играет роли молодых главных героинь, влюблённых и т.д.

Раньше не была актрисой. Когда познакомилась с Сильвано,

работала парикмахершей, но с тех пор научилась прекрасно играть.

ПИППО (5 л.) и ЧЕЧИЛИЯ (3 м.)

МИРИАМ ДЕРЕДЖЕ

30 лет. Играет роли сестры, горничной, соперницы и т.д.

Переписывает тексты ролей, потому что у неё красивый почерк.

замужем за

ДЖЕННАРО ДЖЕННОЙ

34 года. Играет роли злодеев.

Самый надёжный, выполняет всю тяжёлую работу.

Собирает и разбирает сцену. Играет на скрипке.

ЛАУРО (8 л.) и АДЕЛЬ (7 л.)

Я спросила Арджентину, как дети актёров ходят в школу, ведь «Друзья Фесписа» ездят со своими спектаклями из деревни в деревню даже зимой. Она объяснила, что на самом деле в школу они не ходят, но умеют читать и писать, потому что их учат Мириам и старик Дередже. Кроме того, они учатся декламировать, петь, играть на гитаре, скрипке и концертине, фехтовать и делать всяческие прыжки и кульбиты, которые в будущем могут им понадобиться. Адель пока самая смышлёная. Интересно, смогла бы я научить чему-то подобному Пикку и Тома?

Дорогой дневник, видишь, о скольких разных вещах я должна была написать в тебе за последние дни? Надеюсь, мне хватит страниц на все спектакли, которые покажут «Друзья Фесписа», прежде чем вернутся на «большую землю».

К счастью, мне удалось вырвать у мамы разрешение ходить в театр каждый вечер. «Но только если ты будешь сразу же возвращаться домой с Лугией или Аузилией, – сказала она. – Хотя я всё равно не понимаю. Ладно бы приехала труппа Витторио Гассмана или Сальво Рандоне, или они бы ставили Шекспира и Пиранделло. Но если тебе так нравится, иди... Хуже не будет».

Единственное, что меня огорчает: я не могу обсудить все эти новости с Ирен.

Глава шестая

Из летнего дневника Лалаги Пау

6 августа

Вчера в театре я посмотрела ещё одну прекрасную пьесу, комедию, «Два сержанта».

Там есть ужасный момент, когда жена убеждает сержанта, пришедшего домой на побывку (его зовут Ренато), не возвращаться в полк. Она не знает о том, что другой сержант, Эрнесто, поспорил с капитаном: «Я убеждён в надёжности своего друга и готов за него поручиться. Он обязательно вернётся. А если не вернётся, можете меня расстрелять».

Ну, пока жена всеми правдами и неправдами убеждала Ренато, что он не должен возвращаться на фронт, мы, сидя на площади, волновались всё больше. Зира рядом со мной так сильно прикусила край платка, что тот порвался. А вот тётя Пеппина Сантагедди не сдержалась. Она вскочила и начала кричать: «Синьора! Синьора! Прекратите! Пусть идёт!» Кто-то засмеялся, другие зашикали: «Замолчите уже!»

Актёры сделали вид, будто ничего не слышат, и продолжили играть. Но тётя Пеппина не унималась: «Синьора! Вы полная дура! Разве Вы не понимаете, что если не отпустите Ренато, другого сержанта расстреляют?» Пришлось дону Джулио шёпотом объяснить ей, что всё закончится хорошо, только тогда она успокоилась.

А Форика сказала: «Я просто обязана пересказать эту историю Аузилии, даже против её воли, не то завтра она переволнуется и тоже что-нибудь эдакое учудит».

Ирен не приходила. Но днём я видела, как синьора Дзайас завивала ей волосы на террасе бара. Хорошо, что она может себе это позволить, волосы-то длинные, аж до середины спины. С тех пор, как мы поссорились, в бар я больше не хожу, даже за оранжадом. А если мама посылает меня с каким-нибудь поручением, даю Саверио пять лир, и он идёт туда вместо меня.

Тильда, как обычно, весь вечер каталась на лодке с Наследницей, так что и я не знала, чем заняться, и пошла на причал порыбачить с Саверио и его друзьями. Вскоре появился Франческо Дзайас – решил посмотреть, какой сегодня клёв. Деревенские ребята узнали его и зашептались: «Смотри, вон Чиччо!» Но из них всех он был знаком только со мной, поэтому именно у меня и попросил леску взаймы. Я дала, и в придачу немного наживки. Франческо – прекрасный рыбак. Он поймал пять или шесть кефалей и очень этому обрадовался: теперь мать сможет пожарить их на ужин, а значит, не покупать еду в магазине. Актёры ужинают очень поздно, уже после спектакля, объяснил он мне – на полный желудок играть невозможно. Он даже подарил мне одну рыбу (я бросила её к тем, что поймали мы с Саверио) и сказал: «Спасибо, птичка-невеличка». Интересно, почему нельзя просто звать меня по имени? Джорджо, тот вообще обозвал «Гекзаметром», «птичка» всё-таки лучше.

Тильда становится совершенно невыносимой. Вчера она вскрыла письмо, которое написала мне Марина. Даже слепой понял бы, что это писал не Джорджо: на конверте стоял штамп Серраты. Но лишь только она увидела письмо, как тут же подскочила и выхватила у меня конверт. А потом, когда поняла, что обозналась, даже не попросила прощения.

Более того, она продолжала читать, хотя письмо пришло вовсе не ей, а потом стала хихикать над тем, что в нём написано, и сообщила, что обязательно перескажет всё Дарии. Я хотел вырвать у неё конверт, но она подняла его вверх, чтобы я не допрыгнула. От злости я разревелась и сказала: «Слушай, если продолжишь, я напишу тёте Ринучче и всё про тебя расскажу». А она ответила: «Только попробуй, я тебя убью».

Лугия ходила к своей племяннице и познакомилась с синьорой Дередже. Она сказала, что видела приручённого щегла Мириам и пуделя. Синьора показала ей все сценические костюмы, а потом попросила взаймы немного углей для утюга и ещё сахару, чтобы добавить в молоко для малышей. По словам Лугии, эти актёры беднее церковной мыши. Мне кажется, они могли бы продавать билеты хоть несколько дороже.

Я видела, что у папы в амбулатории есть много сухого молока для младенцев. Сегодня вечером спрошу, можно ли отнести его Чечилии.

Глава седьмая

Со временем не только члены семейства Пау, но и прочие жители Портосальво поняли, что Лалага и Ирен поссорились. Все настолько привыкли, что они везде ходят вместе, что когда встречали порознь, страшно удивлялись, будто рыбе, гуляющей по земле, или снегопаду в середине августа.

– Что там у вас случилось? Когда ты уже помиришься с докторовой дочкой? – постоянно спрашивали Ирен завсегдатаи бара.

Синьора Карлетто даже посоветовалась с племянницей, Марией-Вероникой: она боялась, что Лалага устала от Ирен и попросту избавилась от неё, предпочтя компанию городской кузины.

Племянница, однако, заметила, что Тильда в последнее время целыми днями катается на лодке с парнями из числа отдыхающих, а Лалага после обеда бродит по улицам одна, как побитая собака.

– Поговаривают, даже захаживает в дом к Нине Рендине и болтает там с актрисами, что снимают у неё комнаты. И вот что я скажу: о чём только думает её мать, позволяя заводить знакомства с подобными людьми?

Синьора Пау и сама не одобряла новых друзей Лалаги, особенно после того, как встретила их на виа Рома: её дочь, словно куклу, несла на руках Чечилию, а следом Лауро в старой прогулочной коляске допотопной модели, облупившейся и ржавой, вёз Аделину.

– Ты что же теперь, подрабатываешь нянькой у нищих? Вылитый «Красный крест» – не хватает только фартука да шапочки! Только вот нянька из тебя... Мы, между прочим, оплачиваем Зире и Форике не только присмотр за близнецами. Взгляни-ка на это отродье: пелёнки грязные, сама вся в соплях и корках... Сколько её не мыли? Пахнет кислым молоком – она же срыгнула, ты что, не видишь?

Но Лалаге надо было с кем-то общаться, а дети Дередже выглядели предпочтительнее Ливии Лопес, которая на пляже не упускала ни единого повода подразнить её уходом Ирен и прочими «плебейскими знакомствами». Сама Ливия старалась держаться от театра подальше, как и все прочие дети отдыхающих.

Даже Аузилия поначалу поругивала Лалагу за чрезмерную близость с «этим народцем». «Девочка из порядочной семьи»», по её мнению, должна знать себе цену и не допускать фамильярностей с теми, кто ниже по статусу.

А потом Франческо Дзайас спас близнецам жизнь, и с тех пор никто в доме Пау не осмеливался возражать против новых друзей их старшей дочери.

Глава восьмая

Сказать по правде, Пикке и Тома в тот день попросту не повезло. Они пошли на большой пирс поглазеть на рыбаков, но тут внезапно налетел либеччо, юго-западный ветер. У нянь не хватило здравого смысла, чтобы увести близнецов в дом. Они только смеялись, глядя, как дети дразнят набегающие прямо на дощатый настил волны, а те становились всё выше и выше, лишь в самый последний момент рассыпаясь брызгами пены.

Но эта игра не могла продолжаться долго. Очередная волна захлестнула пирс увлекла за собой поскользнувшегося Тома. Пикка, не задумавшись ни на секунду, бросилась в воду, чтобы помочь ему, но сама тут же больно ударилась о камни. Только очень хороший пловец мог теперь спасти близнецов: они то скрывались из виду, то снова появлялись в пенных водоворотах, не в силах добраться до скользких ступенек. От Зиры и Форики, которые, как и большинство островитян, не умели плавать (да и в любом случае ни за что не сняли бы свои пышные юбки), помощи было мало: охваченные паникой, обе няни лишь вопили, как подраненные орлицы.

И тут, будто средневековый рыцарь, храбрый защитник вдов и сирот, появился Франческо Дзайас. Он не стал сразу прыгать в воду, а сперва соскочил в лодку, схватил моток верёвки и обвязался ею, накинув другой конец на ближайший кнехт. Потом осторожно сполз с борта и поплыл в сторону близнецов. Тем временем на причале собрались люди, привлечённые воплями Зиры и Форики. Среди них была и перепуганная Лалага. Ей казалось, что у Тома закрыты глаза – значит, он без сознания и только накатывающие волны по-прежнему удерживают тело на поверхности.

Франческо обернул верёвкой его талию, завязал узел и подтащил мальчика к себе. Сверху сразу же протянулось множество рук, которые перехватили повисшего на них ребёнка. Затем настал черед доблестно сражавшейся с волнами Пикки: она до синяков сбила руки о торчащие валуны.

Когда Франческо, кашляя и прикрываясь превратившейся в лохмотья одеждой, выбрался на пирс, Тома рвало солёной водой (какой-то старый рыбак поддерживал его за плечи), Пикка всхлипывала в объятиях Лалаги, а Зира криками и звонкими пощёчинами пыталась привести в чувство упавшую в обморок Форику.

Потом все двинулись в амбулаторию, где доктор Пау осмотрел близнецов с головы до пят, продезинфицировал царапины Пикки раствором йода и, словно пытаясь справиться с собственным страхом, наорал на всех, включая Лалагу, которая вообще была ни при чём.

Франческо он пожал руку, выдавив:

– Спасибо. Но лучше переоденься, не то схватишь пневмонию.

Вечером на кухне Лугия совещалась с прочей прислугой:

– Как сказать доктору, что одного спасибо тут мало? Парень всю одёжу изодрал, а другой-то у него нет. Сидит сейчас дома в театральном костюме, но не может же он все время так ходить.

– Я поговорю с синьорой, – вызвалась Аузилия. – У нас шкафы ломятся от старых вещей.

И поутру она послала Лалагу к Дзайасам с большим свёртком, в котором лежали три или четыре пары старых брюк доктора, рубашки, свитера, а также платья и жакеты синьоры, которые можно было укоротить и подогнать для Арджентины.

Глава девятая

Из летнего дневника Лалаги Пау

9 августа

Дорогой дневник, близнецам уже лучше. Ребята из Портосальво гурьбой ходят за Франческо Дзайасом, глядя на него с восхищением. Я считаю, что он поступил, как герой, и заслуживает медали.

Писем от Джорджо нет уже неделю. Тильда нервничает всё сильнее. Когда мы возвращаемся с пляжа, она сразу же бросается в комнату: вдруг на комоде её ждёт конверт? Я вижу, что иногда она с трудом сдерживается, чтобы не спросить Аузилию: «Ты уверена, что сегодня не было почты для...», подразумевая «для меня», но не спрашивает, потому что письма адресованы не ей. Вчера к приходу пограничного катера они с Наследницей пошли в порт и ждали у дверей почтового отделения. Я ей сочувствую. Вернее, хотела бы сочувствовать, но слишком уж сержусь.

Заодно я начинаю злиться и на Ирен. Согласна, по всем внешним признакам я сама виновата. Но зачем было ехать на Кабаний пляж с Соланасами? Что с того, что Бруна и Розетта – наши ровесницы? Подругами-то нашими эти две дуры никогда не были. Ненавижу их.

Может, Ирен даже пойдёт с ними на конкурс «Мисс Серпентария». Анджела Соланас уже достаточно взрослая, чтобы участвовать. Мама вчера сказала, что она стала очень хорошенькой и должна быть в числе фаворитов. А Тильда утверждает, что выиграет Звева Лопес дель Рио. Наследница сказала ей, что награда, можно считать, у Звевы в кармане, потому что она знает всех членов жюри, а те обещали помочь.

Утром дон Джулио, как обычно, прочитал проповедь о безнравственности отдыхающих. По его словам, девушки, которые осмеливаются появляться в купальниках с открытыми бёдрами не только на пляже, но и на деревенской площади, отправятся после смерти прямиком в ад. Как и родители, которые разрешают им подобный стыд. Плюс отец Ирен и картограф Вердиро, организаторы конкурса, а также члены жюри. Все – в ад.

Это мне рассказала Баинджа, которая каждый день к половине седьмого ходит к заутрене. Её эти слова поразили – отчасти и потому, что в этот раз дон Джулио описал конкурсы красоты как «выставку-продажу плоти», словно речь шла о лавке мясника.

Но ведь этих мисс никто не покупает! А даже если победительница захочет продать кубок, который дают в награду, не думаю, что она выручит за него серьёзную сумму – он же не из золота.

Не знаю, почему такие проповеди дон Джулио читает только во время заутрени, когда никаких отдыхающих в церкви нет, одни островитяне, то есть до людей, чьи дочери участвуют в конкурсе, его призывы не доходят. Возможно, правила конкурса это запрещают. Или я чего-то не понимаю.

В любом случае всё это неправильно. «Мисс Серпентарию» нужно выбирать не из приезжих девушек, а из тех, кто родился на острове.

Когда буду в зале, нужно присмотреться, а то раньше я не обращала внимания, что носят конкурсантки – сандалии или закрытые туфли, «как блудницы».

Жаль, что в этот день не удастся сходить в театр. Аузилия говорит, хотя оба мероприятия проходят в одно и то же время, никакого соперничества между ними нет и быть не может, потому что спектакль – это для местных, а конкурс красоты – для отдыхающих. Только я одна, как обычно, не знаю, что предпочесть.

К счастью, спектакли в театре идут по два вечера подряд. Значит, пьесу, которую ставят четырнадцатого, я посмотрю только один раз.

Глава десятая

Франческо объяснил Лалаге, что спать актёры ложатся очень поздно, потому что каждый вечер после спектакля им нужно не только снять грим и костюмы, но и убрать декорации, а лавки вернуть в церковь до заутрени.

Только потом можно поужинать, а там то да сё, пятое-десятое, и ложишься уже после двух ночи.

Зато актёры поздно встают. Днём дел у них немного, поскольку все спектакли в репертуаре уже давно и дополнительных репетиций не требуют.

Но, обосновавшись в приморской деревушке, Дередже и Дзайасы даже на пляж не ходили. Они не сидели на террасе бара и вообще никак не смешивались с приезжими купальщиками – в общем, были отдельной группой, чужаками как для островитян, так и для отдыхающих. «Неужели с ними всегда так, куда бы они ни приехали?» – спрашивала себя Лалага. Каково это – постоянно жить кочевой жизнью? К примеру, Арджентина: у неё что же, никогда не было возлюбленного? Или она просто ещё не задерживалась на одном месте достаточно долго, чтобы возможная симпатия переросла в отношения? А Франческо? Молодому человеку его возраста уже пора заиметь подружку. Может, у него, как и у Тильды, где-то есть тайная любовь?

Джорджо всё не писал, и Тильда выглядела совсем потерянной. В конце концов Лалага, пожалев кузину, вышла вместе с ней на улицу и поинтересовалась у почтальона:

– А может такое случиться, чтобы конверт, адресованный мне, потерялся?

– Ни в коем случае, – гордо заявил тот.

Тильда побледнела. В ответ на последнее письмо любимого она написала уже четыре или пять и никак не могла объяснить подобное молчание.

– Может, Джорджо умер, а я об этом никогда не узнаю, – повторяла она трагическим шёпотом, ложась вечером в постель.

– Да что ты! У него же есть сестра, которая пишет адрес на конверте? Если бы что-то случилось, она бы дала тебе знать, – пыталась подбодрить кузину Лалага, забыв о суровом тоне, которого Тильда заслуживала.

Вскоре они уснули.

Бам! Бам! Бам! Было три часа ночи, весь дом давно спал. Бам! Бам! Бам! Кто-то настойчиво колотил в дверь. Бам! Бам! Бам!

– Доктор! Доктор! – послышался мужской голос.

– Марио, скорее проснись! – трясла мужа за плечо синьора Пау.

В соседней комнате Лалага, привычная к ночным вызовам, повернулась на другой бок и, не открывая глаз, натянула на голову подушку. Сквозь сон она услышала, как отец поднял ставни и выглянул в окно.

– Что стряслось?

– Доктор, матери плохо. Скорее, доктор, пожалуйста!

– Уже иду. Дайте хотя бы штаны натянуть.

К счастью, Тильда спала крепко и не проснулась. Лалага около минуты прислушивалась к её спокойному дыханию, но ничего подозрительного не услышала, поэтому тоже уснула.

Глава одиннадцатая

Из летнего дневника Лалаги Пау

11 августа

Дорогой дневник, сегодня за завтраком папа рассказал нам о ночном визите к синьоре Дередже. В столовой были только мы с Аузилией, и он попросил нас не болтать об этом, потому что врач должен соблюдать профессиональную тайну.

Оказывается, синьора Дередже уже собиралась ложиться спать, как вдруг ей стало плохо: глубокий обморок, боялись даже, что она при смерти. Сильвано, её старший сын, бросился к папе. Но тот сразу понял, что дело не в сердечном приступе. «Бедная женщина, – сказал он нам, – думаю, она давно не ела как следует. Это от голода она такая слабая. Сами посмотрите: все в этой семье страдают от недоедания. Удивительно ещё, что детей обошёл стороной рахит, не то щеголять бы им квадратными головами. А так молодцы, даже ноги выглядят прямыми». Ещё папа объяснил мне, что, вероятно, Адель такая бледная не потому, что актриса, а потому, что не ест в достаточном количестве витамины. «И эти блестящие глаза, которые тебе так нравятся, – тоже дурной знак».

Дередже настаивали, чтобы папа взял деньги за визит, но он и слышать ничего не хочет. Чего только не предлагали в благодарность – всё тщетно. Как можно вообще говорить о плате, если актёр из этой труппы спас близнецов, когда их смыло с пирса! Потом они разговорились, и дедушка Дередже сказал, что сейчас настали дурные времена: раньше-то всё шло куда лучше, можно было даже заработать на безбедную жизнь. Но с тех пор, как появилось телевидение, люди уже не так часто ходят в театр, как раньше, особенно в деревнях.

В Портосальво «Друзья Фесписа» надеялись немного поправить свои дела, потому что прослышали, что телевидения здесь нет, и, кроме того, очень рассчитывали на купальщиков: на других курортах театры под открытым небом неизменно пользовались успехом.

Откуда им, бедолагам, было знать, что сюда приезжают только страстные любители прогулок под парусом и что солидные синьоры, вроде моей мамы, считают их не лучше собак, а в театр ходят только на Витторио Гассмана и Сальво Рандоне? Правда, у «Друзей Фесписа» всё равно каждый вечер аншлаг, но только потому, что площадь Пигафетты совсем крохотная и вмещает слишком мало людей. А расходы у труппы большие: например, аренда дома и сарая, где живут Дзайасы, да ещё лавки – я-то думала, дон Джулио отдаёт их бесплатно.

Сейчас, сказал папе старик, у них нет даже денег на обратный билет.

Папа собирается поговорить с доном Джулио и с прапорщиком с погранзаставы, чтобы найти способ помочь им, не оскорбляя, потому что люди они гордые, от работы не отлынивают, а значит, милостыни не примут.

Я всё утро не находила себе места, думая о том, сколько раз мы выкидывали еду. Например, когда в интернате нам давали треску, мы тайком от сестры Летиции прятали её под столом в бумажном пакете из-под хлеба, а после выкидывали в унитаз.

Дорогой дневник, сегодня конкурс красоты. Интересно, кто станет «Мисс Серпентария»?

Глава двенадцатая

Из летнего дневника Лалаги Пау

12 августа

Дорогой дневник, кто бы мог подумать? Наследница уехала, даже не попрощавшись! Они со Звевой вернулись на «большую землю». Тильда с самого утра буквально рвёт на себе волосы.

А виной всему конкурс «Мисс Серпентария». Вчера вечером на террасе бара устроили подиум. Это было очень красиво. Синьор Карлетто развесил на перголе множество китайских фонариков, масляных и керосиновых ламп. Чтобы вместить всех зрителей, пришлось занимать стулья у половины жителей деревни. Не хватало только лавок из церкви, потому что они нужны в театре, да и потом, дон Джулио никогда не дал бы их для столь греховного мероприятия.

Ирен сидела в первом ряду, рядом с Соланасами. Когда я её увидела, слезы так и хлынули у меня из глаз. И вот что странно: когда я думаю, что больше не увижу капитана Контериоса, мне не настолько грустно – кажется, что этой истории на самом деле и не было, как будто я прочитала о ней в книге или посмотрела фильм по телевизору.

Тильда восседала рядом с Наследницей, а бухгалтер Четти, пристроившийся по соседству, все пытался с ними заигрывать: «Вот вы – самые красивые девушки на Серпентарии. Жаль только, что слишком молоды для конкурса, любой бы фору дали». А они, польщённые, гоготали, как две гусыни, словно этот дурак говорил серьёзно. Раньше Тильда такой не была: до знакомства с Наследницей она бы хорошенько отдубасила бухгалтера Четти «Униженными и оскорблёнными» прямо по его дурной голове.

Ну, тем хуже для неё. Она получила что хотела, пусть это будет ей уроком.

Конкурсантки оказались очень симпатичными: все фигуристые, с большой грудью, как у Сильваны Пампанини. Я внимательно смотрела на обувь, но, видимо, мы здесь, на Серпентарии, более респектабельны, чем жители Серраты, потому что ни одна из девушек закрытых туфель не надела. У некоторых были сандалии на каблуке, у некоторых без, типа греческих, а Титти Берчелли, самая высокая, вообще вышла босиком.

Пока граммофон играл «Ты самая красивая», их попросили гулять взад-вперёд по подиуму, а потом жюри присудило титул «Мисс Серпентария» Анджеле Соланас, как и предполагала её мать. Звева Лопес стала «Мисс Элегантность», а Карла Ланци – «Мисс улыбка». Никто не заметил, чтобы Звева злилась, – во всяком случае, она не давала этого понять: наоборот, фотографировалась с лентой «Мисс» через плечо, улыбаясь направо и налево...

Но сегодня утром сестры Лопес появились на пристани без своих кузин.

«Звева и Дария уехали семичасовым катером. Они возвращаются в Серрату», – объявила Франциска с самым невинным видом, а Ливия в это время следила за реакцией Тильды. Та была на высоте: даже глазом не моргнула. В тот момент я ею гордилась.

Но позже, на пляже, мне не понравился её взгляд, и когда она пошла к дюнам, я отправилась за ней. И правильно сделала, потому что она плакала – не знаю, от злости или от грусти. «Могла бы и мне сказать! Могла хотя бы попрощаться!» – повторяла она.

На обратном пути мы услышали от Анны Лопес, что Звева не спала всю ночь – разглагольствовала о том, что члены жюри просто позавидовали её красоте, поэтому нарочно присудили это унизительное второе место. И что она не имеет ни малейшего намерения оставаться здесь ещё на день: ловить насмешливые взгляды других девушек ей будет невыносимо. В общем, вместо того чтобы лечь спать, она начала собираться – решила уехать с первым же катером. И уехала, причём самым наглым образом забрала с собой Наследницу – та, по словам Анны Лопес, совершенно не хотела покидать Серпентарию.

Но ведь по дороге в порт они волей-неволей должны были пройти мимо нашего дома, и она вполне могла хотя бы постучать в окно, попрощаться, пусть даже и в столь ранний час. Так что Тильда имеет все основания обижаться.

А в обед случилась другая странная вещь. К нам в дом пришла делегация актёров труппы «Друзей Фесписа», которые хотели поблагодарить папу за то, что он бесплатно лечил синьору Дередже. Они принесли маме в подарок шерстяную шаль, всю расшитую цветами, золотыми нитями и камнями (не драгоценными, а стеклянными, но очень удачно подобранными).

Вечерняя накидка, сказали они. Вышита вручную Мириам Дередже.

Пациенты не первый раз делают нам такие подарки – папа часто лечит бесплатно. Обычно приносят еду: сыр, ягнятину, омаров, домашнюю выпечку. Но никогда ещё не случалось, чтобы кто-то читал стихи.

Вместе со взрослыми пришла и Адель с букетом роз, вероятно, сорванных во дворе дома, где они живут. (Надеюсь, они спросили разрешения, потому что Нина Рендине очень переживает за свои цветы.) Дедушка взял Аделину под руки, поставил на стул, а она протянула цветы папе и сразу же начала читать стихотворение – будто кто-то на кнопку нажал. Я не помню его целиком, но первые строчки такие:

Верни цветенье розе,

Что миг назад увяла...^[8]

Зира и Форика, которые как раз убирали со стола, при виде этой церемонии так и застыли с раскрытыми ртами.

Папа смущался и вс` время повторял: «Не стоило беспокоиться. И потом, как я мог поступить иначе, раз ваш мальчик спас близнецов?»

Когда они ушли, мама сказала, что шаль ей не нравится и что она такое никогда не наденет. Ещё она сказала, что это редкостная гадость: видно же, что не новая, и неизвестно, кто носил е` раньше. Может, даже на сцену надевали. Папа подхватил: «Конечно, шаль обычно не имеет контакта с кожей, однако она может быть не менее опасной. Если поднести край ко рту, можешь вдохнуть каких-нибудь микробов. Лучше выбросим».

И мама, которая обычно смеётся над его боязнью заразиться, на этот раз ничего не сказала. А шаль отдали Аузилии, чтобы та её сожгла. Жаль, она и правда была красивая.