Миллионами нас исчислять надо, с Агром знакомых,
Нас, когда-то людьми называвших себя наверху,
И жестокий рассказ, как от волгр ускользали тайком мы,
Я от слез и стыда не посмею доверить стиху.
Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам…
Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека,
Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом,
Остальные ж томились: недели? года? иль века?
Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто;
Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич,
И сквозят через них блики сального, тусклого быта,
Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч,
Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок,
Где снуют и клубятся отбросы народной души;
Этажи новостроек, где бес современного мира
Им кадит, как героям, твердя, что они хороши;
Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут,
Просверливший миры и по жерлам свергавший сюда
Миллионы слепых, покорившихся трижды слепому,
Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда.
Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революций
Раздробил скорлупу их пример и обычай отцов;
Суетливою массой по Верхней Москве они льются,
Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов.
— Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищ
Благовонным туманом текут славословия, — плачь!
Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ,
Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч!
Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиям
Из небесного храма под черную сень низойди,
Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им,
Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди!
…Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… Ужас
В закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, пока
Тайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась,
Мне внезапной надеждой забрезжила издалека.
Меж багровых кубов, по кварталам, промозглым и волглым,
Как тоскующий зов, мне маячили их купола:
Двойники ли церквей, до сих пор недоступные волграм,
Тех, что в мире людей сквозь столетия Русь берегла?
А, так вот для чего нам внушал мироправящий демон
Разрушать естество этих мирных святынь наверху,
И кровавой звездой точно дьявольскою диадемой,
Обесчестить их трупы, их каменную шелуху!
Как хитер этот бес: посмотри, — их почти не осталось,
И покрову небесному негде коснуться земли…
Горе Агру скорбящему! как снизойдет к нему жалость?
Защитят ли страдальцев все башни, дворцы и кремли?..
Так, рыдая как гном, от стыда, от бессилья, от страха,
То бегом, то ползком я к убежищу крался, — но путь
Был оборван, когда исполински размеренным взмахом
Длиннорукая волгра меня подхватила на грудь.
Она тесно прижала меня к омерзительной коже,
То ль присоски, то ль жала меня облепили, дрожа…
Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,
Эту новую смерть срам четвертого рубежа.
Я был выпит. И прах моя ткань — в ее смрадные жилы
Как в цистерны вошла, по вместилищам скверны струясь,
Чтобы в нижних мирах экскрементом гниющим я жил бы…
Вот, ты, лестница зла! Дел и кар неразрывная связь.
…Так, в Агре он впервые испытывает живое чувство жалости. Здесь он понял, что множества несчастных пали сюда вследствие отяжеления души, вызванного жизненным укладом, долю ответственности за который несет и он.