Не знаю где, за часом час,
Я падал в ночь свою начальную…
Себя я помню в первый раз
Заброшенным в толпу печальную.
Казалось, тут я жил века
Под этой неподвижной сферою…
Свет был щемящим, как тоска,
И серый свод, и море серое.
Тут море делало дугу,
Всегда свинцово, неколышимо,
И на бесцветном берегу
Сновали в мусоре, как мыши, мы.
Откос покатый с трех сторон
Наш котлован замкнул барьерами,
Чтоб серым был наш труд и сон,
И даже звезды мнились серыми.
Невидимый — он был могуч
Размеренно, с бесстрастной силою,
Швырял нам с этих скользких круч
Работу нудную и хилую.
Матрацы рваные, тряпье,
Опорки, лифчики подержанные
Скользили плавно к нам в жилье,
Упругим воздухом поддержанные.
Являлись с быстротою пуль
В аду разбиты, на небе ли
Бутылки, склянки, ржа кастрюль,
Осколки ваз, обломки мебели.
Порой пять-шесть гигантских морд
Из-за откоса к нам заглядывали:
Торчали уши… взгляд был тверд…
И мы, на цыпочках, отпрядывали.
Мы терли, драяли, скребли,
И вся душа была в пыли моя,
И время реяло в пыли,
На дни и ночи не делимое.
Лет нескончаемых черед
Был схож с тупо-гудящим примусом;
И этот блеклый, точно лед,
Промозглый мир мы звали Скривнусом.
Порой я узнавал в чертах
Размытый облик прежде встреченных,
Изведавших великий страх,
Машиной кары искалеченных.
Я видел люд моей земли
Тех, что росли так звонко, молодо,
И в ямы смрадные легли
От истязаний, вшей и голода.
Но здесь, в провалах бытия,
Мы все трудились, обезличены,
Забыв о счетах, — и друзья,
И жертвы сталинской опричнины.
Все стало мутно… Я забыл,
Как жил в Москве, учился в Орше я…
Взвыть? Шевелить бунтарский пыл?
Но бунтаря ждало бы горшее.
А так — жить можно… И живут…
Уж четверть Скривнуса освоили…
На зуд похожий, нудный труд
Зовется муками такое ли?!
…В Скривнусе он чувствует подлинное лицо обезбоженного мира. Сознание души озаряется мыслью: стоило ли громоздить горы жертв — ради этого?