У демонов возмездия

Обреченное «я» чуть маячило в круговороте,

У границ бытия бесполезную бросив борьбу.

Гибель? новая смерть? новый спуск превращаемой плоти?..

Непроглядная твердь… и пространство — как в душном гробу.

Спуск замедлился. Вдруг я опять различил среди мрака

Странный мир: виадук… пятна, схожие с башнею… мост…

Тускло-огненный свет излучался от них, как от знака,

Что реальность — не бред! проникает в мой стынущий мозг.

Где я?.. жив или нет?.. Я — нагой, я — растерзанный, рваный…

Шаткий шаг — парапет камни лестницы — даль в багреце

А внизу, из глубин, с непроглядного дна котлована

Россыпь тусклых рубинов, как в бархатно-черном ларце.

Ты, читающий, верь! ты и сам это скоро увидишь!

Густо-черная твердь оставалась глуха и нема,

Но без волн, без теченья, как вниз опрокинутый Китеж,

Колдовскими свеченьями рдели мосты и дома.

Встала в памяти ночь: гордый праздник советского строя,

Отшатнувшийся прочь аспид туч над фронтом дворца,

И надменный портал с красным вымпелом в небо сырое,

За кварталом квартал в море пурпура и багреца.

Понял наново я: то был тайный намек, непонятный

Ни для толп, ни для рот, ни для чванных гостей у трибун

На испод бытия: вот на эти багровые пятна

И на аспидный свод, не видавший ни солнца, ни лун.

О, в какие слова заключить внерассудочный опыт?

Мы находим едва знаки слов для земных величин,

Что же скажет уму стих про эти нездешние тропы,

Про геенскую тьму и про цвет преисподних пучин?

Кремль я видел другой с очертаньем туманного трона,

Дальше — черной дугой неподвижную реку Москву

Нет, не нашу Москву: беспросветную тьму Ахерона,

В грозной правде нагой представлявшейся мне наяву.

Так. — Двойник. — Но какой?.. Я спустился — и обмер: на крыше,

Сиротливо, щекой к алой башне прижавшись, одна,

Приютилась она: две дыры вместо глаз, словно ниши,

Где ни блеска, ни зги, ни игры отражений, ни дна.

Охвативши рукой, колоссальной, как хвост диплодока,

Рыхлой башни устои, она изнывала, дрожа,

От желания взвыть, но — ни пасти, ни губ… Только око

Вопияло без звука, окном ее духа служа.

Что глядело оттуда? что грезилось ей? И какие

Несчетные груды погибших в утробе ее

В свои жилы влила эта хмурая иерархИя,

И невольница Зла, и живое ее острие?

Был неясно похож на сторожкое хищное ухо

Заостренный бугор над глазницами… и до земли

С расползавшейся кожи, с груди, поднимавшейся глухо,

Из разъявшихся пор сероватые струи текли.

И над каждым мостом, над аркадами каждого моста,

Исполинским венцом шевелились и млели они,

ВОлгры — прозвище их: дымно-серые груды, наросты,

Без зрачков, безо рта, неуклюжие, рыхлые пни.

Их чудовищных тел не избегли ни кровли, ни шпили,

И, казалось, их грел инфракрасный тоскующий свет;

Неживые глазницы, его, поглощая, следили:

Кто у ног их клубится? и чьей еще кармы здесь нет?

Неужели же здесь им достаточно жертв беззаботных,

И простак, ротозей им добычей попасться готов?..

И тогда, приглядясь, различил я меж стен, в подворотнях,

Моих новых друзей соотечественников, — земляков.

Я и сам был таким, мое голое, жалкое тело

Растеряло ту рвань, что из Скривнуса взял в Мород;

Смыв черты, словно грим, плоть бесформенным сгустком серела

И не скрыла бы ткань, что я — нечисть, я — гном, я — урод.