У каждого своя война

ГЛАВА 13 ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Он только что отнес чай аббату и его гостю, а теперь возвращался, держа серебряный поднос в руках. Солнечные лучи, упав из окна, отразившись от его полированной поверхности, неожиданно брызнули в глаза монаха. Тот оторопело замер, потом тихонько засмеялся и, поднеся поднос к окну, стал рассматривать свое отражение. Некоторое время изучал свое лицо, потом воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что его никто не видит, скорчил смешную физиономию, а затем сказал писклявым голосом:

- Я Фома, божий человек.

В следующий момент его лицо приняло нормальное выражение. Он оторопело захлопал глазами, словно очнулся, а затем пришла мысль:

- "То, что я сейчас сделал - это кощунство".

Он уже не раз ловил себя на том, что совершает непонятные для себя поступки. Мысль о происках дьявола, пытающего его искусить, приходила ему уже не раз в голову. Тогда он каялся и замаливал свой грех молитвами, долгими часами простаивая на коленях перед маленьким распятием в своей келье. Несколько раз он порывался рассказать о том, что с ним происходит, настоятелю, но каждый раз его что-то словно удерживало от исповеди. Вот и сейчас с ним произошло то же самое. Из него словно выглянул какой-то другой человек. К этой мысли его привела виденная как-то им лубочная картинка, на которой Враг рода человечьего выглядывает из человека, словно из окна, а руки и ноги человека соединены с конечностями дьявола. Надпись под картинкой говорила о слабостях человека: поддавшись нечистой силе, ты теряешь самого себя и начинаешь творить непотребное на потеху дьяволу. Теперь брат Фома нередко вспоминал эту картинку, которая, как он считал, иллюстрировала его нынешнее состояние.

Он снова бросил взгляд на свое отражение, как вдруг ему показалось, что это лицо другого человека. Черты те же, а человек другой. Страх, поднявшийся из глубин его души вдруг вытащил за собой имя. Граф Анри де Сен-Жак. Он тихонько произнес их вслух и понял, что это имя и человек, чьи черты он уловил в зеркале, составляют одно целое. И вдруг он неожиданно понял, что его страх куда-то ушел и то, что он как бы раздвоился, больше не пугает его. Даже больше. Нечто, спрятанное в глубине его разума, даже обрадовалось тому, что сейчас с ним произошло. Он не понял в этот момент, что же с ним произошло, кроме одного: все, что с ним происходит - к его же пользе. Успокоенный, он опустил поднос и пошел вниз по лестнице. Он еще не осознавал, что с этой секунды, а шел уже шестой месяц пребывания брата Фомы в монастыре, образ монаха - францисканца стал блекнуть в его памяти, все чаще уступая личности самого графа. Его память должна была хранить священную тайну общества, накрепко запечатанную в его мозгу. Так думали мастера, которые осуществляли ритуал стирания личности, но на этот раз они ошиблись, так как снадобье, которое принял граф перед прохождением процедуры посвящения, частично помогли ему, оставив маленькую дырочку в стене. Ночью стена подрывалась благодаря снам, просочившимися сквозь это отверстие, днем - мелькавшими в его голове отрывками воспоминаний, которые являлись отражениями его снов. Они тревожили и мучили его, заставляя его верить в то, что он во власти дьявола, но в то же время складывали и формировали образ человека, которым он когда-то был. Это был долгий процесс, пока, наконец, не наступило утро, когда он проснулся и понял, кто он и зачем здесь. День ушел на понимание окружающей его обстановки, а следующие два дня он потратил на то, чтобы убедиться: ведется за ним негласный надзор или нет, а когда убедился, что слежки за ним нет, стал готовиться к бегству. Вдруг он неожиданно узнал, что через два дня отправляется телега с монахом в соседнюю деревню к кузнецу. Осторожно уточнив, он узнал, что такая поездка занимала сутки. Приложив максимум усилий, он добился, чтобы на этот раз послали его.

Отъехав на лье от монастыря, он загнал телегу в лес. После чего выпряг коня, надел на него седло, украденное им в конюшне, после чего инициировал свое ограбление разбойниками. Затем вскочив на лошадь, поскакал в противоположном от деревни направлении. Загнав коня, он, спустя двое суток, достиг тайника, где в свое время приготовил все для подобного бегства. Одежду и деньги. Переодевшись и дав себе отдохнуть несколько часов, он уже к вечеру достиг небольшого городка, где купил себе хорошего коня, доспехи и оружие. Не было только верных людей, но кому, по здравому размышлению, можно было доверить такую тайну? Никому.

Переночевав в гостинице, граф рано утром, нахлестывая лошадь, стремительно вылетел за городские ворота. Он прекрасно понимал, что сейчас время играет против него, поэтому не жалел ни коня, ни себя. Спустя сутки, он, предельно уставший, подъехал к городку Аррас на взмыленной лошади. Сначала он хотел сразу поселиться в гостинице "Черный орел", но в последний момент передумал. Выбрал небольшой постоялый двор под смешным названием "Два кота", находящийся на соседней улице. Поужинав, он, несмотря на то, что его тело буквально молило об отдыхе, он несколько раз прошелся перед "Черным орлом", пытаясь вычислить возможную засаду. Ничего подозрительного не обнаружив, отправился отдыхать, решив, если утром ничего не заметит, то войдет в гостиницу.

"Интересно, хозяин вспомнит меня или нет? - с этой мыслью он провалился в глубокий сон.

С первыми лучами солнца он уже был на ногах. Правда, он выглядел не отдохнувшим и жизнерадостным человеком, так как его, несмотря на усталость, всю ночь мучили кошмары. Неуверенность, страх и надежда. Подобный букет эмоций он испытывал впервые, но граф был сильным человеком и сумел обуздать их. Вскочив на лошадь, которую ему подвел мальчишка - конюх, он поехал в направлении гостиницы.

Единственной маскировкой, которую он применил, была повязка, закрывшая его левый глаз.

Дважды граф проехался перед гостиницей, прежде чем остановил коня перед широко открытой дверью. Кинув поводья вместе с мелкой монетой подбежавшему мальчишке, приказал тому подержать его лошадь, пояснив тем, что он не собирается задерживаться в этой грязной дыре, а выпьет бокал вина и поедет дальше. Только на мгновение он задержался перед тем, как переступить порог. Еще несколько секунд стоял в ожидании пока глаза привыкнут к полумраку, а потом двинулся к стойке, за которой сейчас стоял хозяин.

"Узнает или не узнает? И что говорить, если узнает?".

Но в припухших от сна глазах хозяина "Орла" не было даже намека на узнавание. Да и сама стандартная фраза успокоила графа: - Что угодно, господин?

Тот, готовый ко всяким неожиданностям, готовый драться хоть с людьми, хоть с самим дьяволом, несколько оторопел от простоты ситуации.

- Э-э.... У вас есть хорошая комната? На одну ночь?

- Есть, добрый господин. Она вам, наверняка, понравиться. Хотите посмотреть?

- Гм. Хочу.

- Сейчас служанка вас проводит. Эй, Лючия! А ну, живее сюда!

Спустя несколько секунд из двери, расположенной за спиной хозяина гостиницы, принеся с собой запах свежевыпеченного хлеба, выбежала молодая девушка. Она что-то дожевывала на ходу. Несвежая рубашка, имевшая серый цвет, выглядывавшая из-за шнуровки лифа, мешковатость платья и растрепанные сальные волосы, несмотря на юность и миловидность, старили ее лет на пять.

- Покажи, господину, нашу лучшую комнату.

Та коротко поклонилась и тихо сказала: - Добрый господин, идемте за мной.

Поднявшись по лестнице, она подвела его к двери той комнаты, за которой находился ключ к сокровищам. Граф невольно напрягся и бросил с опаской взгляд вокруг себя.

"Ловушка? Или просто совпадение?".

В любом случае он был не намерен отступать.

- Посмотрите, господин. Она вас устроит?

Он переступил порог, потом сделал вид что оглядывается и только потом ответил служанке, оставшейся за порогом: - Все меня устраивает. Сейчас я спущусь и рассчитаюсь. Иди, милая.

Как только топот башмаков служанки, спускавшейся по лестнице, стал затихать, граф запер дверь. Потом подошел к сундуку и встал на него. Провел рукой по балке и... нащупал паз. Вытащил деревяшку, а затем тубус. Несколько секунд смотрел на него и только тогда заметил, что его руки дрожат от еле сдерживаемого нетерпения, так ему хотелось вскрыть его. Спрыгнув с сундука, он швырнул деревяшку, которую до сих пор держал в руке, в угол.

"Вскрыть?! Или потом?!".

Осторожность победила нетерпение. Осторожно засунув деревянный пенал за пояс, и укрыв его плащом, он шагнул к двери. На секунду задержался, чтобы проверить, как выходит меч, и только после этого открыл дверь. Остановившись перед спуском лестницы, быстро и внимательно оглядел зал. За это время появился только один посетитель, сидевший со стаканом вина, недалеко от входной двери. Судя по внешнему виду, это был горожанин. Но даже его обычный вид насторожил графа. Спускаясь с лестницы, он постоянно держал его в поле своего зрения. Спустившись, бросил быстрый и цепкий взгляд на хозяина, продолжавшего стоять за своей стойкой. Тот, как и положено, оживился при виде клиента.

- Господин, вы берете комнату?

Как не хотелось графу убраться отсюда как можно скорее, он был вынужден продолжать играть свою роль.

- Беру. Держи.

Только тут граф понял, что допустил ошибку. Ему надо было раньше достать монету. Бросив ее хозяину, он мог продолжить путь к двери, а так ему пришлось лезть за ней в кошелек. Только он распустил завязки кошелька, как посетитель быстро стал и закрыл собою дверной проем. Бывший брат Фанор резко развернулся и зло усмехнулся. Рука горожанина лежала на рукояти меча, до этого искусно скрытого плащом. Вторым сюрпризом стал хозяин. Сделав быстрое движение, тот выхватил из-под стойки заряженный арбалет. На губах хозяина гостиницы играла злорадная ухмылка.

- Снимите пояс и бросьте его на пол, - скомандовал "горожанин".

- Даже не думай хвататься за меч! - вслед своему напарнику произнес хозяин гостиницы.

Даже оказавшись в ловушке, из которой, казалось, не было выхода, граф и не думал сдаваться. Впрочем, это было не удивительно, ведь сейчас его жизнь не стоила и ломаного гроша, а смерть от меча или болта была намного предпочтительней долгой и мучительной пытке в одном из подвалов Хранителей. Наверно поэтому он сохранил достаточно самообладания, чтобы выразить удивление и сказать: - В чем дело, хозяин? Или ты стал на путь грабежа?

Стоявший у двери "горожанин", явно подумал, что стоящий под прицелом арбалета здравомыслящий человек даже не посмеет дернуться, только поэтому ему пришла мысль закрыть дверь на засов. Даже граф понимал, что у него нет шансов. Дверь вот-вот должна была захлопнуться, как вдруг ее снаружи резко рванули. Хранитель поневоле дернулся вслед рывку и пошатнулся. Его движение на какое-то мгновение отвлекло внимание хозяина, который до этого самого момента не спускал глаз с графа. Тот не замедлил этим воспользоваться и швырнул в арбалетчика, то, что сейчас держал в руке - кошелек, а затем кинулся к двери, нашаривая рукоять меча. В следующее мгновение тренькнула тетива арбалета, но выстрел оказался не смертельным, болт не попал в грудь или в голову, а в предплечье беглеца. Пробив кольчугу, он сломал на своем пути кость, застряв в человеческой плоти, но даже дикая боль, огнем опалившая правую руку и плечо, не смогла сделать рывок графа менее стремительным. Поняв, что меча ему не достать, граф левой рукой выдернул из ножен кинжал и еще в прыжке выбросил стремительно руку с оружием вперед. Несмотря на выучку, убийца, оказался не готов к столь стремительному изменению ситуации и поэтому растерялся. Он бросил закрывать дверь и уже почти выхватил меч из ножен, как в этот самый момент кинжал графа пронзил его щеку. Боль и вид разъяренного противника заставили убийцу вскрикнуть и отпрянуть с пути беглеца. Дверь тем временем распахнулась настежь. Граф, не чуя под собой ног, чуть ли ни птицей перемахнул через порог и выскочил на улицу. Беглец даже не заметил, что сбил с ног одного из трех горожан, намеревавшихся пропустить по стаканчику вина. Двое приятелей лежащего в грязи горожанина, как и он сам, с изумлением смотрели, как человек с торчащей из плеча арбалетной стрелой и с окровавленным кинжалом в руке, подскочил к лошади и со стонами и гримасой боли вскочил в седло. Только он тронул лошадь, как на улицу выскочил хозяин гостиницы с мечом в руке. Следом за ним, с оружием в руке, вывалился из двери с залитым кровью лицом еще один человек. Не успели застучать копыта, погоняемого беглецом коня, как утренние гуляки, наконец, очнувшись от столбняка, стали разбегаться с криками в разные стороны.

Граф без труда вырвался из городка. Его провожали только полные изумления взгляды городской стражи, да купцов и мужиков, ехавших с товарами и припасами в город. Сейчас его поддерживало только нервное возбуждение, дающее силы и энергию. Скоро он свернул в лес. Чуть углубившись, становил лошадь и прислушался. Погони не было. Превозмогая боль, он достал деревянный пенал. Вскрыл его. И понял, почему так все было просто. В тубусе ничего не было. Это была ловушка. Одна из многочисленных и расставленных на пути охотников за сокровищами общества Хранителей. Граф несколько минут тупо смотрел на пенал в его руке, потом бросил его на землю.

"Я променял свою жизнь на....".

В нем в одно мгновение сгорело все, чем он жил, оставив сознание и душу пустыми, что сделало его похожим на мертвеца. Впрочем, он таким и был. Он не помнил, сколько он так просидел в седле, пока боль, пробившаяся сквозь его безразличие, не напомнила о себе. Автоматически тронул поводья, даже не думая о том, куда и зачем он едет.

Граф то приходил в себя, то снова впадал в забытье, пока в одном из просветов в сознании, не понял, что его лошадь стоит около деревянной избы, а рядом кто-то светит факелом прямо ему в лицо. Он хотел сказать, чтобы убрали огонь, но сухие, одеревеневшие губы не послушались его, и вместо слов из его горла вырвался хрип.

В очередной раз он очнулся от дикой боли, но как только боль схлынула, он снова, уже в который раз, потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то протирал ему лицо влажной тряпкой. Нестерпимо хотелось пить. Открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо пожилой женщины. Морщинистая, обветренная и темная кожа человека, который большую часть жизни проводит на свежем воздухе. Грубые пальцы, расплющенные тяжелой работой, держали белую тряпицу.

- Пить.

- Сейчас, милый, сейчас.

Сделав несколько глотков, граф почувствовал себя лучше.

- Спасибо.

- Полегчало?

- Да.

Он повел глазами по сторонам. Обычный деревенский дом, но в то же время, он отличался от него. Висевшие под потолком пучки трав, лежащая на грубом табурете, наполовину выделанная шкура волка, от которой сейчас шел удушливой волной тяжелый запах.

- Где я?

- Мой муж - лесник господина барона Гийома де Шарло. Вы в нашем доме.

- Сколько... я лежу?

- Третьи сутки, господин. Муж вытащил из вас стрелу, но с рукой у вас плохо. Я уже различные травы прикладывала к ране и отварами поила - ничего не помогает.

Граф скосил глаза. Правая рука опухла и почернела. Боль, терзавшая его с момента пробуждения, разом отступила перед волной нахлынувшего страха. Он уже видел подобную болезнь и знал, как лекари поступают в таких случаях. Отрезают пилой руки и ноги солдатам, пораженные гангреной. Женщина, очевидно, поняла, о чем тот думает, потому что отвела взгляд в сторону, перед тем как сказать:

- Муж, поехал сообщить господину барону о вас, а заодно привезет лекаря. Он уже должен скоро приехать.

Не успела она так сказать, как сквозь нараспашку раскрытую дверь, ворвался топот копыт лошадей. Прошло еще несколько минут и в избу вошло четверо людей. Взгляд графа быстро пробежал по всем. Двое - явно воины. Шлемы, кольчуги - безрукавки, кинжалы и мечи у пояса. Лесник, судя по его зеленому камзолу, имевший большую всклокоченную шевелюру и широкую бороду, лежавшую на его груди, зашел последним и остался стоять у порога. Последний, на ком остановился взгляд графа, был лекарем. Реденькая козлиная бородка, подслеповатые глаза, коричневый камзол с вытертой меховой опушкой, а главное - большая полотняная сумка с инструментами, свисавшая с его плеча. Было видно, как ее тяжесть оттягивает его плечо, заставляя клониться в правую сторону.

- Кто вы и что с вами случилось? - властно и резко спросил подошедший к нему один из воинов.

Анри де Сен-Жак был готов к этому вопросу, поэтому ответил сразу:

- Граф Анри де Сен-Жак. Был у любовницы. На обратном пути напали разбойники. Мой телохранитель погиб, защищая меня.

Упоминание о любовнице сразу снимало вопрос, почему он был без надлежащей свиты.

- Где это произошло?

- На Россевальской дороге. На рассвете.

- Лесник нам сказал, что вы были ранены арбалетной стрелой. Это так?

Графу не трудно было догадаться, к чему клонит офицер; простые разбойники не могут себе позволить столь дорогое оружие. Исходя из этого, следовало: либо муж любовницы устроил засаду, либо следствие клановой вражды или родовой мести.

- Это были разбойники, шевалье.

Тон и интонации, какими были сказаны слова, должен был утвердить офицера в его догадках.

- Мне надо кому-то сообщить о вас, граф?

- Не надо. Пока не надо.

Офицер удивленно вскинул брови, но свое недоумение благоразумно оставил при себе.

- Я доложу барону о вас, господин граф, - после чего офицер, в сопровождении солдата, вышел из избы.

Теперь наступила очередь лекаря. Тот подошел к лежанке и вопросительно посмотрел на графа.

- Можно, господин?

- Смотри.

После короткого осмотра, тот сделал умные глаза и начал говорить о том, что жизненные силы, проистекавшие из трех основных источников, расположенных в голове, сердце и желудке человека, сейчас у больного сильно ослаблены, что у него сгущена и почернела кровь. Через каждую пару предложений он еще умудрялся вставлять фразу по латыни, которая все больше затуманивала и без того непонятные объяснения лекаря.

- Ты мне просто скажи: руку можно оставить? - он это спросил только потому, что должен был спросить.

Лекарь отвел глаза и тихо сказал:

- Нет, господин.

Я сидел за столом у открытого окна харчевни, представлявшей собой обширную залу под низким закопченным потолком с выступающими черными балками. Земляной пол был грязным и склизким. По обоим бокам залы стоят по шесть массивных и изрезанных ножами столов с такими же грубыми скамейками. Эту грязную забегаловку мне указали как место встречи, так же она являлась местом сбора наемников и головорезов, а так же местного уголовного сброда. Именно здесь Джеффри уговорился встретиться с тремя бандитами, с которыми, как ему сказали, можно идти на любое дело. Хозяин заведения, оплывший жиром здоровяк, поставив передо мной кувшин с вином и оловянную кружку, убрался за стойку, и теперь время от времени бросал на меня подозрительные взгляды. Впрочем, я ловил на себе не только его взгляды, но и посетителей, личностей весьма разбойничьего вида. Я знал, что выгляжу "белой вороной" в заведении подобного типа, но меня это мало трогало. Мое спокойствие и уверенность в себе сейчас сдерживали даже самых нетерпеливых в желании пощупать кошелек богатея, неизвестно какими судьбами оказавшегося в этом грязном притоне, но я знал, что рано или поздно кто-то из них попробует рискнуть. А пока я поглядывал на улицу, где находился Джеффри, ожидая подхода бандитов. Он должен был подать мне знак, как только они появятся. Мы с ним решили, что говорить с ними буду я один, а он будет ждать меня вместе с Игнацио на улице. Последнее время мой телохранитель не возражал против такого распределения ролей, так постепенно смирился с тем, что в подобных случаях он будет скорее помехой, чем помощью своему господину.

Вот он чуть взмахнул рукой. Я чуть наклонил голову вбок и увидел переходящих улицу троих головорезов. Спустя несколько секунд они перешагнули через порог и остановились, оглядываясь по сторонам. Тут же полтора десятка посетителей тут же разразились приветственными криками, но те не обращая внимания на своих собратьев по ремеслу, вычислив меня, как своего клиента, уже шли по проходу, в направлении моего стола. Подойдя, бесцеремонно оглядели меня, всем своим видом стараясь выказать свою независимость, затем сели за стол, напротив меня. В зале мгновенно воцарилась тишина.

С минуту мы рассматривали, ощупывая взглядами, друг друга. Эти люди были человеческими отбросами. Разбойниками, грабителями и убийцами. Настороженные и злые глаза, широкие плечи, узлы мышц, выпирающих из-под материи. И в то же время они чем-то отличались от них. Если остальные посетители были в основном одеты в грубые, выцветшие куртки и неопределенного цвета штаны, заправленные в порыжелые сапоги, то эти выглядели на их фоне настоящими франтами. После короткого и обоюдного изучения, один из них, с рваным шрамом на шее, спросил: - Что за дело?

- Выкрасть узника из тюрьмы, - ответил я ему вполголоса.

- Из городской?

- Нет. Замок - тюрьма Льюченца.

Головорезы переглянулись. Их сомнения были понятны, поэтому я продолжил разговор:

- Я иду с вами.

Разбойник со шрамом криво усмехнулся:

- Ты, господин хороший, хоть представляешь, сколько там стражников?

- Двадцать восемь солдат, из них три сержанта. Два поста. В надвратной башне и перед воротами. Все остальное я скажу, когда получу ваше согласие. И в другом месте.

Главарь быстро пробежал глазами по залу, затем повернул голову ко мне и сказал:

- Может, вы и правы, но насчет денег мы можем поговорить сейчас.

- По десять золотых флоринов на нос сразу, и еще сорок каждому - после дела.

- Цена хорошая, что и говорить. Грех отказываться от таких денег. Задаток у тебя с собой?

Пришла моя пора усмехаться: - С собой. Но его сначала заработать нужно.

Тут раскрыл рот, сидевший по правую руку, крепкий парень с обычным, ничем непримечательным лицом:

- Что-то ты, господин хороший, не то говоришь. Ты что нам не веришь?

Сейчас в его голосе звучала неприкрытая угроза.

- С чего это я вам верить должен? - ответил я с наигранной ленцой. - Проверить сначала надо, на что вы способны.

- Проверить, говоришь? - сказал здоровенный малый с грубым, обветренным лицом, сидевший по левую руку от своего атамана. - Хорошо. За один золотой я прямо сейчас перережу глотку любому, сидящему в этом зале.

В зале воцарилась напряженная тишина, а меня, наоборот, пробило на веселье. Сдерживая смех, я коротко обежал глазами замерший зал, затем сказал:

- Я на всякую ерунду деньги не трачу. Идемте. Продолжим разговор на свежем воздухе.

Выйдя на улицу, я сразу повернул направо. До того как войти в харчевню, я, если можно так сказать, обошел ее кругом, и нашел рядом с ней пустырь - пепелище. Как сказал мне хозяин этого заведения, между харчевней и городской стеной была небольшая конюшня, а потом взяла и сгорела. Отстраивать ее, видно, было невыгодно - так и осталось пустое место.

Завернув за угол, мы оказались на этом самом пустыре. Пройдя несколько метров, я неожиданно развернулся и выхватил меч. Бандиты на миг замешкались, но уже в следующую секунду в их руках блеснули длинные ножи. Мгновенно подобравшись, они сейчас походили на хищников, настигших жертву, чем на людей - холодный взгляд, напряженные для прыжка тела, выставленные вперед ножи - клыки.

- Нападайте!

Здоровяк бросился на меня самый первый.

"Грубо и неумно. Я-то думал, что они профи".

Я и правда думал, что у них есть наработанные схемы уличных схваток, но подобное начало разом поставило под сомнение наем этих бандитов. Уход в бок, резкий взмах меча и кинжал вылетел из руки бандита, выбитый моим мечом, а уже в следующее мгновение мне пришлось менять свое мнение, уходя от ножа главаря. Тупые действия здоровяка оказались своего рода отвлекающим маневром для того, чтобы остальным напасть на меня с двух сторон. Уйдя от замаха атамана, мне пришлось использовать весь свой богатый опыт, чтобы среагировать на удар второго бандита. Выбить нож у него не удалось, но я смог ударить его плашмя мечом по плечу. Взвыв от боли, разбойник отскочил в сторону. Я уже начал разворачиваться к главарю, а тот уже атаковал меня. Его удар я смог парировать только потому, что тот имитировал удар, а не бил в полную силу. Сделав шаг назад, я поднял меч, говоря тем самым, что схватка закончилась.

- Ну, как? - поинтересовался здоровяк.

- Беру.

Сунув меч в ножны, кивнул Джеффри, который вместе с Игнацио, присутствовал при схватке. Тот отсчитал им по десять золотых, после чего я рассказал им подробности плана, а по окончании договорился о месте и времени встречи. Спустя два часа я встретился с Винценто Перроне. Согласовав с ним последние детали, мы расстались.

На следующее утро Игнацио был послан за одеждой стражников, а Джеффри за фальшивыми бумагами для сопровождения пленника в крепость. Когда все было принесено, в шесть часов вечера, под колокольный звон, мы выехали из города к месту встречи с бандитами. Около часа ушло на переодевание и согласование действий. Главарь переоделся в балахон узника, а лицо и руки измазал сажей. Остальные двое головорезов переоделись в форму городских стражников, как и мы с Игнацио. Оставив одежду и оружие на попечение Джеффри, вышли, сели на лошадей и поехали в сторону крепости - тюрьмы.

Часовой на стене, услышав про пленного, стал виртуозно сравнивать городскую стражу со всеми подряд представителями животного мира и угомонился только после того, когда я ему пригрозил:

- Еще одно слово и я перекину бумаги через стену, а узника привяжу к воротам! После чего мы уедем!

Часовой сразу заткнулся, но через секунду снова закричал, но уже не нам, а вглубь замкового двора:

- Узника привезли! Принимайте!

Спустя десять минут я уже протягивал через окошечко в воротах сержанту бумаги на арестанта, после чего мы ждали еще полчаса, пока не приоткрылись сами ворота. Внутри нас встретил заместитель коменданта тюрьмы. Худой, неопрятно одетый, человечек с мутными глазками и редкой растительностью на подбородке. Судя по виду и по запаху, было видно, что его оторвали от дружеской и продолжительной беседы с кувшином вина. Презрительно кривя губы, он, в свою очередь, обрушил на нас, поток ругани. Два стражника, которые его сопровождали, откровенно ухмылялись, глядя на нас. Излив свой гнев, заместитель коменданта, зло буркнул: - Кто из вас старший?

- Я, - сказав, шагнул вперед.

- Пойдешь со мной! Остальные олухи пусть здесь ждут! А вы чего ухмыляетесь, придурки? - обратился он к своим стражникам, стоявшим у него за спиной. - Примите у них арестанта! И живо за мной!

Замок был построен в незапамятные времена из слегка обтесанных серых глыб. Своды, нависавшие прямо над головой, полумрак, который с трудом рассеивал колеблющийся свет редких факелов, сырость и холод, идущие от стен, все это создавало впечатление мрачности и обреченности, изрядно давившее на психику.

Поднялись на второй этаж, где находился кабинет заместителя коменданта. Единственным светлым пятном, среди серой и убогой обстановке комнаты, был ярко пылающий камин. Сев за стол хозяин кабинета минут пятнадцать царапал пером по листку бумаги, буквально после каждой написанной буквы возводя глаза в потолок и шевеля губами. Скрутив листок, он подал его мне, сопроводив ее словами: - Слышь, ты, порождение осла, читать умеешь?

- Откуда, господин? Крестик могу поставить, где скажете, - при этом я постарался придать наиболее раболепное выражение своему лицу.

- Дурак! Я тебя что спросил?! Зачем мне твой крестик?! Бык тупоголовый!

- Извините, господин!

- В этой бумаге, что я тебе дам, написано: что я, Маттео Джованьолли, заместитель коменданта замка Льюченце, принял узника. Дальше стоит моя подпись и дата. Запомнил?!

- Запомнил, господин!

- Слава Богу! А теперь...

Договорить ему не дал договорить мой меч, упиравшийся острым концом в шею одного из стражников. Второй солдат уже хрипел, пытаясь остановить кровь, бьющую из перерезанного горла. Он еще стоял на ногах, но его смерть была делом нескольких секунд. Убрав меч от шеи стражника, я шагнул к столу, за которым сейчас сидело трясущееся от страха жалкое подобие человека.

- Хочешь жить?

Тот усердно и часто закивал головой, не сводя с меня молящего взгляда.

- Тогда успокойся и слушай меня внимательно.

Заместитель коменданта опять закивал головой, но тут раздался шум упавшего тела и его взгляд невольно переместился мне за спину. Я недовольно посмотрел на главаря, стоящего с окровавленным ножом над телом второго стражника: - А потише, что нельзя?

Тот в ответ только виновато пожал плечами. Я снова перевел взгляд на труса, а тот все никак не мог оторвать взгляда от трупов.

- Ты, урод, лучше на меня смотри, если жить хочешь!

- Пощадите, милостивый господин. Не убивайте меня! Ради всего святого! У меня семья, дети! Проявите милосердие! До конца жизни буду за вас Бога молить! И детям своим...!

- Заткнись! Ты пока еще ничего не сделал, чтобы что-либо мог у меня просить!

- Да, господин! Сделаю все, что скажете, добрый господин! Все! Только скажите! Я...!

- Где камера графини Беатрис ди Бианелло?

- Она наверху, господин! Наверху!

- Где наверху, придурок?

- На верхнем этаже, добрый господин! Я отведу вас к ней! Отведу! Вы меня можете закрыть в ее камере! Никому ни слова не скажу! Клянусь!

- Сколько там охранников?

- Только один! А днем их двое! Сейчас...!

- Не понял!

- Э - э.... Господин, не гневайтесь! Двое солдат, это потому что так удобнее пленников кормить. Один солдат дверь открывает и смотрит, чтобы все было в порядке, а второй тем временем еду заносит в камеру. Так положено, господин!

- Сколько солдат в крепости?

- Э.... Два десятка, наверно. Точно не знаю, господин. У сержанта, начальника охраны, надо спрашивать.

- Пошли!

Только мы стали подниматься по лестнице, как я неожиданно почувствовал волнение оттого, что сейчас увижу Беатрис. Я вдруг почувствовал себя сопливым мальчишкой, идущим на свое первое свидание. Даже напряжение, державшее меня все это время в своих цепких лапах, как-то стушевалось перед душевным волнением и отступило куда-то вглубь, но только мы успели пройти лестничный пролет, как неожиданно раздался топот многочисленных солдатских сапог, доносящийся снизу. Дробясь, он отдавался гулким эхом от каменных стен.

- Что это?! - спросил я у заместителя коменданта.

- Солдаты, господин.

- Это я и сам понял! Почему они бегут?!

- Не знаю, господин.

Главарь, который до этого придерживал того за рукав, резко развернул заместителя коменданта к себе лицом и приставил к горлу нож, затем злобно прошептал:

- Даже не думай кричать. Только открой рот, как я вспорю твой живот, затем вытащу кишки и забью тебе их в рот вместо кляпа! Понял?

Заместитель коменданта пытался что-то сказать, но страх, перехватив его горло, не дал ему этого сделать. Я же лихорадочно пытался прокачать ситуацию. В чем ошибка? Может какой-то узник стал дебоширить и они бегут его усмирять? Но логика мне подсказывала другое: нет шума и их слишком много для одного смутьяна. Значит, бегут по наши души. Я предусматривал вариант прорыва с графиней через охрану во дворе, а вот подобного поворота событий....

Сейчас мы стояли на площадке третьего этажа. Это было самое подходящее место держать оборону. Я прикинул, что мы могли бы продержаться на площадке некоторое время, пока не подойдет помощь в виде Игнацио и двух головорезов, но мне почему-то казалось, что подкрепления нам не дождаться. С другой стороны, другого выхода просто не было, и я скомандовал главарю: - Станешь за моей спиной! Если не договоримся - буду сражаться! А ты уж смотри сам, как будет получаться!

Злобно оскалившись, бандит оттащил назад, за мою спину, заместителя коменданта, который, судя по его виду, был готов упасть в обморок. Я достал меч и несколько раз махнул им, разминая руку, после чего замер в ожидании. Ждать пришлось недолго - на лестнице показалось не меньше десятка солдат во главе с сержантом в кирасе. Увидев меня, солдаты остановились. Быстро сосчитал их. Десять человек. Много! Но хуже всего было другое - три шедших сзади стражника держали в руках алебарды. Сержант только открыл рот, как я его опередил:

- Заместитель коменданта у нас в руках! Одно движение и ему перережут горло!

Реакция солдат на мои слова оказалась не та, что я ожидал. На напряженных лицах стражников появились ухмылки.

"Похоже, этот трус основательно всех достал, и они не прочь, если тому, в самом деле, перережут глотку".

Сержант сделал два шага вперед:

- Освободите заместителя коменданта и сдайтесь! В противном случае пощады не ждите! И не рассчитывайте на помощь! Ваши сообщники - мертвы!

"Если так, то нам конец!".

Самое странное было в том, что я ничего не чувствовал. Словно не я, а кто-то другой сейчас будет сражаться и, возможно, умрет. Мое отстраненное молчание сержант, очевидно, принял за растерянность и был готов к продолжению переговоров, как в следующее мгновение его горло пронзило острие моего клинка. Выдернув меч, я с диким ревом бросился на оторопевших солдат. Это были люди, привычные к битвам и крови, но страх объял их души, что они все шарахнулись от меня, отступив вниз по ступеням. Вторым умер солдат, стоявший сразу за сержантом. Когда тот попытался вывернуться из-под падавшего на него командира, мой меч стремительно упал ему на плечо, прорубая металл, кость и плоть. Его дикий вопль, слившись с моим ревом, заставил солдат отступить еще на шаг, но к этому моменту они уже пришли в себя, ощетинившись мечами и алебардами. В атакующем порыве я еще отбросил один меч, ударил по другому лезвию, но уже в следующий миг мне пришлось отскочить в сторону, пропуская мимо острие алебарды. С этого момента я начал отступать, с трудом отбивая удары мечей солдат и выпады алебардистов.

Я чувствовал себя, словно меня обманули, и это чувство трансформировалось в бешеную, дикую ярость. Отступив на площадку и получив возможность для маневра, я рубился словно в каком-то неистовстве. Еще один солдат с протяжным стоном рухнул мне под ноги, когда, залитый кровью, я получил сильный удар алебардой по каске, отдавшийся в голове протяжным звоном. В глазах у меня помутилось, и я рухнул на грязный, залитый кровью, каменный пол.

Очнувшись, я сразу пожалел об этом. Малейшее движение головы или руки приносило мучительную боль, но, несмотря на изломанное тело и подкатывающую волнами к горлу тошноту, скрипя зубами, я сумел все же сесть на охапке соломы, опершись спиной на стену. Холод стены в какой-то мере помог снять часть боли и в то же время заставил меня мерзнуть. Спустя время, мне пришлось поменять позу, и сжался на охапке соломы. Постепенно я привел свои мысли в порядок и попытался разобраться в том, что произошло. Как я не крутил различные варианты, но все они сводились к одному и тому же выводу: нас предали. Но кто?

"Кто? Нанятые мною бандиты или... сын коменданта? А если.... Есть, конечно, вариант, что бандиты проболтались кому-то об этом деле! А там пошло по цепочке... и вот вам результат! Логично. Но в чем выгода местным ублюдкам нас сдавать? Если только личные счеты.... Может и так, но уж больно все сложно. Не для местных умов. Хотя отбрасывать этот вариант нельзя. Впрочем... - заскрежетавший засов, разом оборвал мои мысли. Повернув голову в сторону двери, стал ожидать появления своих тюремщиков. Наконец, тяжелая дверь с протяжным скрипом распахнулась и на пороге появилась силуэт солдата с факелом в руке. Отблески пламени играли на лезвие меча, который тот держал в правой руке. Сделав шаг вперед, он поднял факел еще выше и после того как мы встретились с ним взглядами, радостно закричал, обращаясь кому-то за своей спиной:

- Похоже, жив! Вон глаза открыты, господин комендант!

- Дай дорогу, дурень!

Солдат тут же поспешно отступил в сторону, пропуская мимо себя человека, до этого стоящего за его спиной. Следом за комендантом шагнул второй солдат, держащий в руке с факел.

- Чего встал сзади, олух?! - рявкнул на отступившего в сторону стражника комендант крепости. - Встань тут и свети вместе с Марио!

Как только солдаты встали по обе стороны от меня, комендант вплотную подошел ко мне. С минуту внимательно разглядывал меня, потом заговорил:

- Вон ты какой, храбрец. Один против дюжины! Жаль, что меня не было! Эх! Давно я не держал в руках меча! А было время...! Гм! Так что тебя привело в крепость, воин?

- Да вот... в гости решил зайти, - мои разбитые губы с трудом выталкивали слова. - Да вот хозяева оказались не рады.

- В гости, говоришь? Что ж, погости. Места хватит. И все-таки ты мне скажи, зачем тебе понадобилась графиня? Да-да, я знаю, зачем ты пришел. Уже поговорил с одним из твоих приятелей, который перерезал глотку моему заместителю. Ничуть не жалею о нем. Пустой был человечишко. Никчемный. Так зачем тебе графиня?

Некоторое время мы мерялись взглядами, пока комендант не отвел глаза.

- Значит, не будешь говорить?

Я снова промолчал.

- Хорошо. Тогда последний вопрос: ты дворянин?

- Да.

- Значит, есть надежда, что умрешь под топором палача, а не на виселице.

- Воды дайте.

- Будет тебе вода, воин. И на мои вопросы ты все равно ответишь. Потом.

Прошло двое суток. Это нетрудно было определить по двухразовой кормежке в день. Один раз - днем и один раз - вечером. На третьи сутки за мной явились стражники и отвели в подвал. В темном помещении, куда меня притащили солдаты, воняло отвратительной смесью запахов. Пока один стражник охранял меня, другой, ругаясь последними словами и подсвечивая себе факелом, принялся наполнять дровами огромный очаг из рядом стоящей поленицы. Закончив, стал с помощью щепы, разжигать огонь. Он махал руками и дул на разгорающееся пламя до тех пор, пока дымное облако не накрыло его с головой. Вскочив на ноги, он снова принялся ругаться. Его товарищ начал было смеяться над чумазой физиономией приятеля, как в этот самый момент дверь отворилась, и в комнату вошло трое людей. Они по-хозяйски прошли в комнату, не обращая ни на меня, ни на стражников, ни малейшего внимания, после чего каждый занялся своим делом. Один из них пройдя в дальний угол, бросил в угол охапку дров, так я подумал сначала, судя по раздавшимся звукам, но как потом оказалось, это были факелы. Их требовалось много, так как в каменном подземном мешке, не было иного освещения кроме них и огромного очага. После чего он стал обходить камеру и методично вставлять, а затем поджигать их. Их оказалось двенадцать - по четыре на стену, после чего он подошел к очагу и стал ворошить дрова. Как только колеблющийся огонь факелов осветил пространство камеры, я понял, что нахожусь в камере пыток. В дальней от меня стене были вмурованы ручные и ножные кандалы, явно предназначенные для того, чтобы распять человека, а металлические инструменты, изуверского вида, разложенные на рядом стоящей лавке, у дальней стены, были предназначены для пытки человека. При их виде у меня по телу пробежала волна холодной дрожи.

В двух шагах от очага, где сейчас весело потрескивали дрова, стояло кресло, явно металлическое, судя по тусклым отблескам на его поверхности. Как только стало в достаточной мере светло, палач, до этого стоявший неподвижно у лавки с инструментами, наклонился и стал перебирать их, громко гремя и лязгая. Одновременно с ним, третий человек, стал аккуратно раскладывать на столе предметы, которые вытаскивал из сумки. Это была толстая книга, чернильница, рядом с ней легли несколько гусиных перьев и маленький ножичек с рукояткой из слоновой кости, предназначенный для того, чтобы подтачивать перья. Потом он поставил на стол распятие и две большие и толстые свечи, такие я видел на церковных алтарях, затем зажег их и после этого уселся за стол.

Я прекрасно понимал, что меня ждет, и теперь пытался напрячь всю свою волю, чтобы взять себя в руки. Будь я здоров, то наверно легче бы справился со своими чувствами, но мое состояние было усугублено моим физическим бессилием. Я даже сюда не сам пришел - меня притащили солдаты, поддерживая с двух сторон. Две рубленых раны, правда, неглубоких, сломанные ребра и ключица, пробитая голова - это был основной перечень тех ран, что нанесли мне стражники. Мне только и оставалось, что ругаться. На некоторое время все замерли, слушая меня, а потом снова занялись своими делами, только один из стражников кинул мне равнодушно:

- Не дери глотку попусту, успеешь еще ее надсадить!

Прошло еще некоторое время, приготовления закончились, и наступила тишина. Вязкая, тяжелая тишина, давившая на сердце и заставлявшая слабеть колени. Ожидание мучало меня не хуже физичкой боли и как только раздались приближающиеся шаги, я даже почувствовал некоторое облегчение, а спустя минуту, в камеру пыток вошел комендант. В отличие от первого раза, когда он казался вполне довольным жизнью, сейчас он выглядел нервным и раздраженным. С ним явно что-то случилось. Причем недавно, так как, судя по реакции подчиненных, они в свою очередь были также поражены состоянием коменданта. Тот, словно глубоко задумавшийся человек, несколько раз пересек камеру, даже не думая, что делает, после чего резко остановился и, увидев обращенные на него взгляды, злобно заорал:

- Что уставились на меня, идиоты!! Сыновья портовых шлюх, зачатые...!!

Ошеломленные бешеным криком несколько секунд люди стояли, замерев как статуи, чтобы потом сорваться с места и что-то начать делать, тем самым, демонстрируя свою занятость. Писарь принялся очинивать перья, палач стал греметь своим инструментом, а его подручный лихорадочно стал ворошить уголья. Только стражники, не зная, куда себя девать, старательно глядя в пол, судорожно вытянулись у стены. Комендант умолк так резко, как и начал кричать. Оглянулся по сторонам и снова закричал:

- Чего ждем!! За работу, бездельники!!

И снова наступила тишина. Правда, сейчас все смотрели не на коменданта, а на палача. Тот несколько мгновений стоял в нерешительности, а потом неуверенно спросил:

- Господин комендант, а вы что его спрашивать не будете?

Тот открыл рот, чтобы обругать палача, но в последний момент передумал и сказал уже почти нормальным тоном:

- Не твое собачье дело, Бернабо! Начни с огня!

Получив руководство к действию, палач радостно осклабился и скомандовал стражникам:

- Эй вы, придурки, тащите этого урода сюда!

Спустя несколько минут мои руки и ноги оказались плотно зафиксированными широкими кожаными ремнями к подлокотникам и ножкам тяжелого железного кресла. Я несколько раз рванулся, пытаясь вырваться, но это рвался не я, а мой страх, помноженный на чувство самосохранения. Все опять замерли, глядя на коменданта.

"Такое чувство, что он не хочет меня допрашивать. Неужели Винценто рассказал папе обо всем?".

- Бернабо, чего стоишь, бездельник?! Огнем его! Начни с левой руки!

Палач тут же засуетился, закричал на подручного. Я инстинктивно попытался отодвинуться, затем отдернуть руку, но не смог.

Боже, как это больно! Первым это ощутили пальцы, потом ладонь, запястье и за какую-то секунду она превратилась в сгусток обжигающе - горячей пульсирующей боли! Следом за рукой "запылала" моя голова, так как миллион осязательных нервов в кончиках пальцев разом послали панические сигналы моему мозгу. Я видел, как вспухают волдыри от ожогов, видел, как пальцы помимо моей воли начали скрючиваться, словно береста на огне. Дергаясь всем телом, я извивался, давился собственным криком, пока разум, не выдержав потока, залившей его боли, не отключился.