У нас была Великая Эпоха

Крутой поворот по служебной лестнице

Крутой поворот произошел на одиннадцатом году его работы в ЛЭМе. Впоследствии задумывался – ошибся или нет? Трудно сказать. После поворота начались приключения – хорошие и плохие. Пожалуй, приключений было даже многовато.

Он стал заведующим отделением, в который входило 9 отделов с общей численностью 200 человек (потом 300). Отныне он попал в первую десятку руководителей ЛЭМа.

Как попал? Хотел отойти от разработки систем для конкретных заводов и заняться созданием средств автоматизации проектирования. Этим занимались в основном в 21 отделении. Здесь можно было стабильно получать деньги из бюджета. Несколько раз, как бы мимоходом, говорил на эту тему в порядке трепа, в том числе с Рейнером:

— Вот, Слава, хочу заняться автоматизацией проектирования, может быть, к вам перейти. Вместе со своим отделом.

Рейнер поговорил с Евдокимовым. Тот предложил Колесову возглавить 21 отделение.

Действующий зав отделением, скромный и незаметный, уходил с должности по собственному желанию.

Предложение Евдокимова было понятно: Колесов для него лойяльный и в то же время ведомый партнер. Хвост скандалиста остался далеко позади.

К тому же Колесов уже зарекомендовал себя как более-менее неплохой специалист. Именно так. На суперспециалиста (в глазах институтской общественности) он не тянул по анкетным данным: русскому члену партии, кандидату наук, достаточно считаться хорошим организатором. Звание же неплохого специалиста он заработал обычным путем: нечастые выступления на научно-техническом совете, уместные вопросы и замечания. Рассуждал прагматично: «Хорошее дело – включаться в обсуждение директивных, общепризнанных идей. При этом – не посягать на главное. Беспокоиться по второстепенным деталям. Разумеется, не оглашая их второстепенными. Наоборот, мол, пренебрежение этими деталями может повредить главному. В итоге руководство и общественность забудет о деталях, но запомнит знающего и озабоченного специалиста. Да я и на самом деле разделяю сегодняшние центральные убеждения, например, насчет автоматизации проектирования. Прямо по Зощенко: «Я всегда симпатизировал центральным убеждениям».

Нильва, первопроходец по банкам данных, как-то сказал ему:

— Прочитал в нашем отчете сравнительный анализ банков данных. Это лучшее из того, что знаю.

— Спасибо, Саша, это я написал.

(Глушков заявил на конференции о системе Нильвы: «Ваши специалисты совершили научно-технический подвиг: создали банк данных на магнитных лентах».

Звонкая фраза, в то время на машинах не было дисководов. Это все равно, что сказать: создан лучший современный автомобиль на паровом двигателе).

Колесов задумался. И было над чем. После конфликта с директором Бедняковым он зарекся: «Никогда не лезь в начальники, это не для тебя. Вспыльчивость, слабая нервная система, с ней хорошо музыку слушать, а не втыки от начальства получать».

С другой стороны, за несколько лет работы под командой друга Пальмского подзабылись прежние страхи и обиды. Было и некоторое тщеславие: маршальский ранец в солдатском мешке. «А почему бы и не дерзнуть? Чем я хуже других? Тем более, что я, искренний приверженец общего блага, верный сын отечества. Почему бы мне не быть впереди? Да и не обвинишь в карьеризме: зарплата мне, кандидату наук, не повышается…»

В 21 отделении только что скандально завалилась большая тема Рейнера и Юкелиса – СМО-Проблема. В то же время в план был включен ее новый вариант.

И он пошел на самообман. Прежний зав отделением избежал ответственности: «он от дедушки ушел, а я от бабушки уйду, пусть Рейнер барахтается в своей идее фикс, а я займусь в своем отделе своими делами».

В начале 1978 года он занял отдельный кабинет в главном здании института на Галерной улице рядом с Медным всадником, там, где начинал свою работу в ЛЭМе.

Но теперь он сел за руководящий Т-образный стол: он во главе, подчиненные по бокам. Пустяк, а приятно. Тщеславие, однако.

В 21 отделении происходило следующее. Четыре года назад Рейнер сформулировал схему своей уникальной системы управления заводом: «системы проблемно-ориентированного математического обеспечения» – СМО-Проблема. Уже в то время на автоматизацию проектирования стали давать бюджетные деньги. Зам директора Бунаков был первой скрипкой в министерстве по этим делам. Получили финансирование на все отделение, примерно 10 процентов от институтского плана. Это немало. Поэтому и обещать пришлось много: внедрить систему на 40 (!?) заводах. Причем немедленно, в этой же пятилетке.

Впечатляющий размах работы вызывал наибольшие сомнения, как водится, в своем отечестве, среди коллег по институту. После одного из обсуждений на научно-техническом совете Рейнер горько заплакал, настолько обиделся на критику его любимого детища. Однако постепенно голоса сомнения перешли в подшучивание за глаза над «оторванным от жизни фантазером». В глаза же его дружески подбадривали: в общении Рейнер был всеобщим любимцем.

Рейнер – зав отделом постановки задач.

Другой отдел на основе постановок разрабатывал программы. Зав. отделом программист Юкелис – тридцатилетний, большой, массивный, классный боксер, штангист, каратист, веселый матерщинник – балагур насчет трахнуть и спустить («лучшее влагалище – задница товарища»), вообще как бы широкой души человек («слушай, Рейнер, жидовская морда»). Он же – высококвалифицированный специалист, трудоголик. Искренно верующий в идеи Рейнера, он много поработал на первом варианте системы.

Не получилось. Отдел Юкелиса не смог в срок разработать и сдать первый вариант СМО-Проблемы. Причины доподлинно неизвестны. Вероятна самая простая – не учли сложности работы, возможностей техники и т. п. Работу выполнили частично, а сделанные программы получились долгоиграющими – медленно работающими. Причины опять остались неясными: слабая техника или плохое программирование (вина Юкелиса?) или слишком сложные алгоритмы (вина Рейнера?) или что еще. Перед верхами отчитался и формально закрыл план Бунаков: “Отрицательный результат – это тоже результат”.

Рейнер и Юкелис поссорились.

Колесов спросил Юкелиса:

— Юрий Исакович, как у вас с Рейнером, наладились отношения?

— Учимся, умнеем, делаем выводы. Помирились.

Рейнеру некуда было податься. Программная реализация – его больное место. Он не знал программирования и не пытался влезть в эту сферу.

До начала работы по второму варианту обсуждали, не привлечь ли общепризнанного суперпрограммиста Овруцкого. Однако тот потребовал выдать ему подробное описание всех алгоритмов. Но Рейнер решил строить систему с учетом возможностей техники, в нужных случаях упрощая или огрубляя алгоритмы. Ему была нужна совместная с программистами работа методом постепенных приближений (итераций). Поэтому его устраивали Юкелис и его коллектив, освоившие первый вариант системы.

А Колесов начал работу с крупной ошибки. Он решил проводить в своем отделении единую техническую политику. Принял волевое решение: делать все проекты только на базе данных ОКА, в том числе и СМО-Проблему. В техническом плане он не совершил ничего необычного. Система IMS – в то время самая распространенная в мире. Создана самой мощной компьютерной фирмой мира ИБМ. Институт кибернетики Глушкова адаптировал ее на русский язык под именем ОКА. В ЛЭМе ОКА активно использовалась. Тем самым он делал серьезную подвижку к единой технической политике института.

Работа по новому варианту СМО-Проблемы только начиналась, поэтому его решение не могло сорвать разработку. Поговорив предварительно с Юкелисом, убедившись в нейтралитете Рейнера, он подписал приказ о переходе на систему ОКА. Знал, что Юкелис мог взорваться. Но у него преимущество нового начальника, имеющего право на волевое решение (карт-бланш). К Евдокимову обращались, но он промолчал. В итоге Юкелис подчинился.

Пиррова победа: теперь у него возникли моральные обязательства перед Юкелисом, который через пару месяцев попросил помощи: не осилить весь объем работ. Моральный долг вынудил опять принимать волевые решения: передать часть работ в другие отделы, в том числе в те, с которыми он пришел.

Рейнер порадовался:

— Теперь отделение работает как единый коллектив.

Впоследствии Овруцкий отметил:

— Знаете, Валентин Иванович, все-таки лучше было бы делать СМО-Проблему на прежнем банке данных, это было бы проще и быстрее.

Колесов не обиделся: во-первых, он знал, что тот уважал его право на технические решения, по поводу одного из них уважительно произнес:

— А Валентин Иванович разбирается.

(Редкий случай: еврей-суперпрограммист так отзывался о русском начальнике).

Во-вторых, у него уже были поводы сомневаться в системе ОКА (IMS). Система мощная, но излишне усложненная, заводские работники в ней запутывались.

Вторая ошибка – из-за собственной наивности. Сделал то, что вообще не стоило делать: поговорил с другими начальниками насчет внедрения СМО-Проблемы в их проектах.

Зав Колпинским отделением проявил интерес. Обсудили, заспорили, как организовать совместную работу. Евдокимов разрешил споры быстро в своем обычном ключе: он включил Колпинское отделение в его 21 отделение. С сотней сотрудников. И как вскоре выяснилось, с провальными темами по двум крупным заводам – Ижорскому и ЛЭМЗу. При этом Евдокимов еще и отнял часть колпинских людей, заткнул ими другую очередную дыру. Колесов так обиделся и разволновался, что вышел на Невский, прошелся до Московского вокзала и обратно. Рейнер поспешил на помощь, сам занялся ЛЭМЗом, выделил своего завлаба на Ижорский завод.

Бунаков, директор советско-болгарской фирмы, нанес визит в ЛЭМ. На банкете в ресторане Бунаков произносил тосты в честь присутствующих, с присущими ему блеском и изяществом:

— Хочу пожелать Валентину Ивановичу успехов в его сложной миссии. Его отличают настойчивость и упорство, и если его правильно направить, он действует как танк, преодолевающий на своем пути все преграды…

«Красиво уколол: если направить…»

Следующий тост – о Евдокимове:

— Продолжу сравнение, но с уточнением: если Валентин Иванович – это легкий танк, то Валерий Васильевич подобен мощному тяжелому танку, который сметает всё и вся на своем пути.

На следующий день Евдокимов сказал Колесову:

— Ну что ж, раз уж нас обозначили танками, давай так и действовать.

Потом добавил:

— Скоро поедем в министерство, подготовь материалы, что тебе там нужно.

Утром прямо с поезда приехали на улицу Горького, однако Евдокимов пошел не вниз по Огарева, а в магазин, Колесову поручил купить колбасу и сыр, сам встал в очередь за водкой. В министерстве поговорили со своими кураторами, затем Евдокимов с загруженным дипломатом пошел по кабинетам. Колесов остался проталкивать свои темы в бюджетный план, потом слонялся по коридорам. Евдокимов с оживленным лицом выходил из одного кабинета и нырял в другой. На ходу бросил:

— Собрать информацию, вот что самое главное.

Колесов восхитился: человек до ЛЭМа не имел вообще никакого опыта работы…

Рейнер Вячеслав Абрамович – сын еврея-интеллигента и донской казачки. Результат генетической смеси получился выдающимся. В описываемое время, в 1979 году ему исполнилось 50 лет.

Главная черта Рейнера – талант. Быть талантом, вызывать всеобщее уважение – это сопровождало его всю жизнь. Школа с медалью, университет ЛГУ, гордое звание – математик. Преподаватель в вузе, он одним из первых освоил новейшие разделы математики – теорию вероятности, исследование операций. Затем вместе со Зверевым работал в оборонном НИИ, здесь он и Зверев защитили диссертации. Второй с помощью первого. Вместе пришли в ЛЭМ. Теперь Рейнер имел уже 12-летний опыт работы на заводах. Кое-кто по инерции еще считал его оторванным от реальной жизни фантазером – математиком. Но это было несправедливо. Общение с заводчанами не прошло даром: теперь Рейнер в совершенстве знал производственные ситуации, документооборот, методы управления – знал все до мелочей. На этой основе он строил свою систему управления, сам разрабатывал постановки задач и алгоритмы.

Он научился доходчиво рассказывать заводчанам о своей системе, умело льстил им, говоря, что его система просто – напросто воспроизводит их практику управления, а он, мол, всего лишь закрепляет их методы в машине.

Воздействие на окружающих было еще одной гранью его таланта: добрая улыбка, проникновенный мягкий баритон, обаятельная манера общения – все это на уровне экстрасенсов.

Рейнер и женщины любили друг друга. Жена его – русская красавица, белокурая, изящная, две дочери. Через десять лет после женитьбы он повел беспутную жизнь. Уходил из семьи, сходился с женщинами, возвращался в семью. Временно закрепился с некоей Алкой, «кожа да кости» которой (по оценке приятелей) вызывали предположение об ее особых сексуальных способностях. Всему этому положила конец студентка – дипломантка, русская красавица: русая и в теле. Женитьба, дочка, дача… И инфаркт.

Зверев скептически отметил:

— Ведь Слава – это талант. А что нужно таланту? Подумать, поработать, перекинуться в шахматишки, картишки, посидеть в ресторане, выпить, покурить. А тут что же? Эта баба родила ему ребенка и заставила на даче картошку копать.

Действительно, инфаркт приключился прямо на грядке, с лопатой в руках.

Теперь Рейнер жил на квартире жены с ее матерью и своей любимой маленькой дочкой. Помогал деньгами дочерям – студенткам.

Бунакову, вернувшемуся из Болгарии с новой женой, Рейнер сказал: «Лучше не будет».

В молодости Рейнер выпивал по-русски: нечасто, но сильно. Как и положено русскому техническому интеллигенту. После инфаркта уменьшились дозы, но участие в застольях и выпивках сохранилось.

День рождения отмечался широко и пышно: десяток друзей с женами, богатый стол с коньяком и цыплятами – табака. Друзья – Евдокимов (зам директора), Бункин (директор учебного института ЛИМТУ), Гурков (зав отделом, VIP-персона в ЛЭМе), Константинов (зам Колесова), доцент ЛЭТИ (давний личный друг)…Была жена Зверева с сыном – аспирантом. Не было Юкелиса – нестыковка семей.

Обустроить стол помогала жена Константинова – икра и прочие деликатесы из обкома.

Теперь Колесов тоже побывал там.

Под шумным руководством тамады Гуркова застолья проходили бурно и весело. Друзья Рейнера сближались между собой.

Евдокимов получил четырехкомнатную квартиру в центре города: как номенклатурный работник и многодетный отец – к имеющейся дочери добавились две девочки-близняшки. Собрал на застолье всю приближенную к нему верхушку института. Рейнер с мечтательной улыбкой сказал в тосте:

— У нас в институте до сих пор были две системы, и вот, наконец, появился человек, который взялся объединить их.

Это о Колесове, не называя по имени. Нильва тоже улыбался, но молча.

Формула «Ребята, давайте жить дружно» исправно поддерживалась Рейнером: «Я не люблю ругаться». В редких случаях он все-таки ругался – но с подчиненными, с людьми, на которых он ставил крест как на специалистах. В двух случаях жертвами оказались женщины, пораженные, как они говорили, внезапной жестокостью его. По сути дела он был прав, хотя мог бы и не ожесточаться.

Колесов никогда не говорил с ним на тему о еврействе. Похоже, у Славы сложилась определенная жизненная позиция – принимать все как есть. Не обижаться на ограничения для евреев – на прием на работу, на продвижение по должностям. А значит, не претендовать на номенклатурные места – зам директора и выше. Он принимал как должное то, что руководителем его заветной темы СМО-Проблема назначается то предыдущий зав отделением, то сам директор (в ожидании наметившегося успеха), а сам он оказывался одним из пяти заместителей.

Писать диссертации для начальства – также входило в принимаемые им нормы жизни. Так было с диссертацией для директора Беднякова. Теперь он и Евдокимов писали совместную книгу на базе СМО-Проблемы, работали по выходным. Докторскую диссертацию для Евдокимова делали с опережением докторской для Рейнера.

В отличие от многих интеллигентов он не жаловался на беспорядки в стране, просто не обсуждал их. В молодости вместе с товарищами ездил на похороны Сталина. В партию не вступал, ни в каких общественных комиссиях, проверках не участвовал, и это считалось естественным для погруженного в науку и вроде бы непрактичного в житейских делах человека. Это была нарочитая поза. Маска, которая приросла, и которая способствовала любовному отношению к нему.

На технических совещаниях у Рейнера и Юкелиса Колесов видел, как подробно и дотошно разбирались все элементы системы. Иногда возникало подозрение, а не утонут ли в мелочах: к разработке привлекались еще всего лишь два-три специалиста. Остальная команда воплощала замысел чисто технически. «Может быть, так и надо в сложных проектах, вспомни ракету».

Постепенно он забыл о своем первоначальном намерении – не влезать в дела Рейнера и Юкелиса. Заразительный азарт работы, энтузиазм Рейнера втягивали его в общий интерес. А вдруг получится? Все-таки новое слово в науке…

Разобравшись в системе, выступал с докладами о ней на конференциях.

Проект Рейнера – это следящая система управления с обратной связью (говоря по научному: кибернетическая модель саморегуляции с контуром обратной связи). То есть то, что реализовано также в системах управления ракетами. Критерии похожи: для ракет – вероятность попадания в цель, для завода Рейнер ввел свой критерий: вероятность выполнения плана, понятный и близкий заводским работникам: «план это закон». План составляется с учетом возможных сбоев: отказов станков, брака деталей, непоставки материалов и т. п. Рассчитываются запасы деталей и материалов с целью исключить задержки производства. Решается также известная задача выбора порций плана – так, чтобы не слишком часто переналаживать станки под разные детали, но и не создавать излишних запасов (излюбленная задача экономистов и математиков – выбор оптимального размера партий).

В принципе похожие задачи решаются и в домашнем хозяйстве: сколько купить продуктов, так, чтобы и денег хватило, и по магазинам пореже ходить, сколько покупать про запас, как и где хранить, не приобрести ли еще один холодильник, сколько намолоть фарша, чтобы лишний раз не возиться с мясорубкой (переналадка станка) и т. п.

Колесов помнил свои попытки применить статистические модели в проекте крылатых ракет: с их помощью решать – делать ли предстартовый контроль. Призадумался: слишком мало событий для таких моделей, получится гадание на кофейной гуще. Призадумался и здесь, похожая картина, но вникать не стал…

Молоденький зам директора Ташкентского института уговорил Рейнера и Колесова поучить их кадры. Вдвоем они провели неделю в летнем Ташкенте. Пока один читал лекцию, другой спасался от изнурительной жары в городском парке и пруду. В их распоряжении легковая машина. Жили в оазисе: гостинице командующего военным округом, в орошаемом парке. А кругом ужас – вся земля в трещинах. Выезжали в горный пансионат. Уже в автобусе женщина стала «клеить» Рейнера. Вечером она вытащила его на природу, что и как – неизвестно, темно было. Впрочем, Рейнера больше увлек преферанс, играли до утра. На прощанье директор-узбек заверил их в том, что он уважает СМО-Проблему, а другие системы не уважает. На том контакты и завершились.

— Нет, Слава, наш питерский климат лучше: летом буйная зелень, зимой очистка от заразы.

Еще одну неделю они вдвоем провели в Баку, на заводах нефтяного машиностроения. В уличных кафе Рейнер удивлялся:

— Ты видишь? Они же только чай пьют, сами заваривают, сахар на столе стоит. Молодежи много. У нас такое, без водки, невозможно…

В Суздаль поехали втроем – Рейнер, Юкелис и Колесов – рассказывать о СМО-Проблеме на конференции. Были на ее открытии. Потом пренебрегли – прогулки по городу, по его храмам, застолья с медовухой и прочим. Здесь был Шкурба, ближайший сподвижник Глушкова, с которым Рейнер был в дружбе на почве общей вражды математиков против экономистов. Шкурба пел украинские песни, а Колесов, хорошо их знавший по Полтаве, подпевал. Рейнер путешествовал по трапезным и нашел-таки свою старую знакомую по прежним заездам – молодуху-повариху. Теперь за столом были она, ее подруги и их местные друзья. Юкелис оскорбился: друзья оказались сотрудниками КГБ, пили вместе с ними и больше их.

На новоязе говорят: «Оттянулись».

Семинары, конференции, статьи, книга, математическая начинка уникальной системы – все это еще до окончания проекта сделало Рейнера известным, популярным человеком в научной среде.

Талант вправе капризничать. Рейнер воспользовался этим правом в истории с Ленинградским металлическим заводом (ЛМЗ). Он оформил договор с этим заводом еще до Колесова, в техническое задание «забил» необычную вещь: передачу заказчику СМО-Проблемы в чистом виде. И только. Правда, цена договора была намного меньше обычной. Вероятно, Рейнер сумел увлечь заводчан уникальной системой, обаял начальника вычислительного центра. Завлаб от Рейнера изредка ездил на завод и рассказывал о СМО-Проблеме.

Теперь начальник ВЦ Хаханов возмущался, требовал срочно разработать подсистему технической подготовки производства, которой не было ни в СМО-Проблеме, ни в договоре. Колесов впервые услышал, чтобы Рейнер так громко и долго орал, начальник ВЦ отвечал тем же. Очевидно, перебранка шла в русле прежних приятельских отношений, однако положение становилось тупиковым.

Ответственность переходила на Колесова. Ему заранее были известны ответы и советы Кезлинга и Евдокимова. Отказаться от работы с ЛМЗ невозможно. Тема включена в планы двух министерств, обком партии всегда будет на стороне завода, одного из крупнейших в городе.

«Заказчик всегда прав!»- торжествующе восклицал Евдокимов, приучая руководителей заказов самим выпутываться из трудных положений. Колесов передал проект в отдел Анисимова. Рейнер этой темой больше не занимался.

Первое внедрение СМО-Проблемы планировалось провести на заводе «Волна». Директор Большаков – с родственными связями в обкоме партии, впоследствии известная фигура в стране, одно время был заместителем премьер-министра. Рейнер наладил прекрасные отношения как с ним, так и с главным инженером, начальниками цехов и служб. Здесь пока не ожидалось трудностей. Однако на третьем году работы Рейнер пришел с завода ужасно расстроенный. Начальники цехов в доверительной беседе (без директора) обрушили на него свои жалобы: двойная бухгалтерия по тарифам и нормативам, искусственная выводиловка зарплаты, «подснежники» и т. д. и т. п. И что в таких условиях им не поможет никакая, пусть даже самая совершенная автоматизированная система.

— Им ничего не надо, все бесполезно, — повторял в отчаянии Рейнер.

Колесов промолчал. Больше об этом не говорили, через некоторое время Рейнер восстановился, все пошло по-прежнему. [33]

Работа по СМО-Проблеме шла успешно. Колесов, Рейнер и Юкелис работали дружно и весело.

— Юра у нас патриот, — ласково сказал Рейнер, — хочет сделать полезную для страны систему.

Сам же Юкелис как-то прилюдно сурово заявил:

— Без Колесова не было бы СМО-Проблемы.

Трехлетняя работа по СМО-Проблеме завершилась в сентябре 1980 года. В ЛЭМе была продемонстрирован сквозной прогон всего программного комплекса на контрольном примере, имитирующем заводскую информацию. Несомненный успех. Прежнее недоверие сменилось поздравлениями коллег по работе. Директор издал приказ по институту о назначении научного руководителя темы – эту роль взял на себя сам директор – а также пяти заместителей: два заместителя директора плюс Колесов, Рейнер и Юкелис.

Такова селяви.

В этом же месяце СМО-Проблема была успешно сдана в централизованный фонд программ: для распространения по всей стране.

Имело место как бы даже некоторое ликование.

В это же время в институт поступила разнарядка на награждение орденами по итогам пятилетки. На отделение Колесова пришелся один орден. Он уже было привычно потянулся просматривать список и вдруг сообразил: самая подходящая кандидатура по всем параметрам – и по анкетным и по ситуации – это он сам. Сказал об этом своему заместителю Константинову, тот прошел к руководству, решение было положительным. Написал сам на себя характеристику, Константинов оформил документы, через полгода он получил орден Дружбы народов.

Советский директор. Кезлинг стал директором ЛЭМа в 1973 году. Он уже имел опыт работы по автоматизированным системам, был главным инженером НИИ, ранее там же работал секретарем парткома. Он русский, фамилия досталась от далеких шведских предков.

Прежде Колесов не имел непосредственных контактов с директором. Настораживала его сверхосторожность, обход острых углов, уклонение от решительных действий. В начале войны Кезлинг пошел добровольцем на фронт. Ему было 16 лет, в военкомате прибавил годы. Разведчик Кезлинг взял 20 языков. Для Колесова хватило бы и одного для того, чтобы искренно уважать его. Ведь его отец тоже был разведчиком. Как-то на день Победы на стенде появилась военная фотография Кезлинга: расстегнутый ворот гимнастерки, лихой взгляд. Долго всматривался: какой поразительный контраст, совсем другой человек.

Внешне он отнюдь не человек в футляре: непринужденно общается с людьми, добродушно подшучивает. Его разносы на институтских совещаниях беззлобны и неуничижительны, поэтому присутствующие покорно и спокойно выслушивали подчас затягивавшиеся назидания. Общаясь более близко во все последующие годы, стал уважать его. Непростой человек, по-русски мудрый, с большим жизненным опытом. Многое перенял от него.

У Кезлинга выработанная позиция к конфликтам внутри института. Это Колесов понял из своей попытки навести порядок на вычислительном центре. Как-то он поплакался на одном из заводов, что машины у них на ВЦ часто ломаются.

— Нет, — ответили ему, — там, где технари хорошие, там и машины нормально работают.

Тогда он пошел вечером на ВЦ. Убедился: все плохо. Машина зависла, программистка сообщила девице-оператору. Та не нашла сходу инженера и более его не искала. Инженер появился откуда-то через полчаса. Все это время программистка тоже не волновалась, хотя из ее драгоценных двух часов пропал уже час. Набралось несколько подобных примеров. Вечерами на ВЦ нет начальства. Колесов завелся на «борьбу». Понял, что руководство ВЦ не может справиться с народом (коллективом). Пошел к Кезлингу:

— Начальник ВЦ – прекрасный человек, но он научный работник, а там глоточник нужен, начальник цеха. Лозинский – хороший интеллигентный человек, но нет же жесткого контроля.

— Не всегда, значит, нужен интеллигент. (помолчав) Может, ты возьмешься?

Колесов оторопел:

— Я тоже научный работник.

ВЦ ответило письмом коллектива в дирекцию, партком и профком: Колесов, мол, ведет разнузданную клеветническую кампанию против здорового коллектива ВЦ, отдающего все силы и т. д. Старый приятель Иваненко, бывший начальник ВЦ, теперь работающий пенсионер, узнавался безошибочно по стилю резать правду – матку.

Кезлинг долго оттягивал, на совещании пригрозил:

— Вот вернусь из командировки, разберусь. Всем дам по головам. Мышиная возня.

И Колесов отступился. Вспомнил вторую часть мудрой молитвы: «Господи, дай мне терпения перенести то, что я не могу изменить». Люди есть люди. Вот ведь и его программисты не пишут в машинный журнал о потерях времени, боятся ссориться. А Кезлинг, интуитивно чувствуя проблему неопределенности, отказался разбираться в «этой мышиной возне».

Кезлинг преподал еще один урок в своем стиле. Колесов и начальник секретного отдела Марат ссорились. Марат грубил – по праву военного отставника. Колесов тоже – по праву шестидесятника и борца с наследием прошлых времен. Пошел к Кезлингу: уймите, срывает работу да еще и хамит. Не отрываясь от бумаг, тот буркнул:

— Кто из вас двоих должен быть умнее?

Колесова мгновенно озарило: «Растак и разэтак, ежу понятно, а мне еще с младых лет – я зав отделением, кандидат наук, а он…».

Он тут же побежал к грубияну, повинился перед ним, и они подружились.

До ЛЭМа Кезлинг был одно время секретарем парткома НИИ технологии судостроения. На семинарах встречался с другими секретарями, в том числе с Романовым, секретарем парткома судостроительного завода имени Жданова. На одном из мероприятий секретари были с женами. В перерыве встретились две пары.

— Григорий Васильевич, познакомься с моей женой, — сказал Кезлинг.

— Катя, — радостно воскликнул Романов, — сколько лет, сколько зим!

Они учились вместе в сельской школе.

Позднее Романов, уже став первым секретарем обкома, проводил совещание в институте Кезлинга. После банкета спросил:

— Это кто же у тебя так хорошо готовит.

Кезлинг назвал фамилию повара. На другой день приехал инструктор обкома, договорился с поваром о переходе на работу в обком.

Повар стал важным свидетелем события мирового значения: свадьбы дочери Романова. Он свидетельствует, что никакого сервиза из Эрмитажа на свадьбе не было. Свадьбу справляли на даче в Осиновой роще, гостей было немного, в основном родственники. Почему мирового значения? Потому что эта утка, сфабрикованная скорее всего в ЦРУ, позволила оттеснить Романова в конкурентной борьбе за высший пост в государстве.

Кезлинг член обкома партии. Однажды он попросил Колесова отвезти в обком, в Смольный, некие документы, отбивающие претензии очередной проверяющей комиссии, и передать их такому-то инструктору.

— Надо помогать нашим, — с улыбкой сказал инструктор.

Фраза запомнилась: значит, бывают и не наши. Впоследствии Пальмский работал вместе с этим инструктором в налоговой инспекции: «очень хороший человек».

Колесов подзабыл давнее предупреждение директора Павлова: «вам нужна революция». На новом посту его опять туда потянуло.

Вообще-то он просто хотел порядка, такого, как в передовых институтах: минском и казанском. Там проводилась единая техническая политика: единые для всех разработчиков языки программирования, банки данных, средства проектирования. Там было такое руководство…

В ЛЭМе каждый отдел работал как хотел, варился в собственном соку. Действовала оброчная система, возникал замкнутый круг. Руководство института не могло вмешаться в дела отдела: зав отделом сразу же списал бы на это срыв плана. Конечно, изредка можно пойти на волевые решения, но по важным вопросам и часто – нельзя. Демократия не позволяла: посыпятся жалобы, сформируется мнение: «волевой руководитель» не умеет работать с кадрами, в коллективе нездоровая обстановка. Оживятся соперники – свято место не бывает пусто.

Такая система позволяет работать хорошо или плохо – по выбору начальника отдела. Если какой-нибудь начальник отдела не умеет или не хочет работать, то его можно прогнать, но, во-первых, он два-три года исправно получал свою зарплату, а во-вторых, план все равно надо выполнять.

В такой ситуации на «острие атаки» выходит Дуся (так называли Евдокимова его недоброжелатели) в своей главной роли – чистильщика дерьма (ассенизатора). Работает с заказчиком (подменяет провалившегося начальника), пробивает в министерстве корректировку плана. Затем устраивает чехарду в институте: переставляет людей из хороших отделов в плохие. Тут-то и вылезает наружу изъян системы, отсутствие единой технической политики: людей надо переучивать на другие средства проектирования. Проще говоря, это то же самое, как если бы водителя кобылы посадили на автомашину, а шофера на кобылу, задачи у них общие – ездить. Переучить и вперед! Но – нет времени, возникают суматоха, беспорядок, кутерьма.

Конечно, большинство начальников старались работать хорошо, но знали, что при сбоях надо вовремя забить тревогу: вовремя выйти с корректировками плана, пока министерство их принимает. По правилам игры нужно письмо от заказчика со ссылкой на объективные причины: компьютер сломался, авария на производстве, стихийные бедствия – циклон, антициклон, буря, вплоть до землетрясения. В редких случаях можно без письма – под клятвенные заверения Дуси, что это, мол, в последний раз (министерство тоже под богом ходит).

Показательна история с зав отделением Пономаревым. Один из его отделов завалил работу для типографии «Печатный двор». План скорректировали, Пономарев стал лично руководить этой темой.

Как обычно в таких случаях руководство института помогало штурмовать: выделяло дополнительное машинное время, деньги на усиленные (аккордные) работы. Не помогло. На очередном диспетчерском совещании отчаявшийся Пономарев заявил:

— План не выполнить.

— Что? Что? — насторожился Кезлинг.

— Надо пойти на невыполнение плана. И наказать виновных.

Вторая часть фразы была неинтересна Кезлингу. Колесов, к тому времени поднаторевший в сценах из диспетчерских спектаклей, тоже заинтересовался. Может быть, открывается какая-то новая страница в системе, какой-то другой уровень работы, типа «жить по правде», снимаются устаревшие табу?

Ничего такого не произошло. Кроме того, что Кезлинг снял Пономарева с должности заведующего отделением, а остатки его отделения с проваленной темой передал Пальмскому. Друзья Пономарева – Евдокимов и Пальмский – приказ согласовали (завизировали).

Пономарев стал зав отделом, потерял надбавку к окладу. У него механизм вымещения сработал на друга Леню Пальмского. Перестал с ним общаться. Жена Пономарева, дочь номенклатурного начальника, усмотрела угрозу дальнейшей карьере мужа.

Жизнь сурова, и мудрый Леня попал в трудное положение. Пономарев и бывший секретарь парткома Киселев написали на него жалобу в КГБ с обвинениями в каких-то даже антисоветских деяниях.

Пальмский обиделся. На семейных встречах Колесов утешал его:

— Леня, я тоже пострадал, теперь каждые праздники выслушиваю от тебя эту историю.

Я не начальник, я только учусь. Конечно, Пономарев нарушил правила, хорошо усвоенные другими. Надо уметь вести себя на диспетчерских совещаниях. В начале очередного квартала Колесов трагическим голосом говорил о тяжелом (иногда – о чрезвычайно тяжелом) положении в своем отделении, о настрое на напряженную работу – все сделать для безусловного выполнения плана. Последнее Кезлинг просил занести в протокол.

Дальше говорил, что может потребоваться помощь от руководства – дополнительное машинное время и т. п., но здесь нельзя переусердствовать – ставить перед начальством невыполнимые задачи, поэтому добавлял, что пока справляемся своими силами.

Первую половину квартала положение оставалось тяжелым, но понемногу улучшалось. Во вторую половину он докладывал о преодолении отставания: план будет выполнен. Это тоже шло в протокол. Вообще об успехах – поменьше слов. Иначе рискуешь своих людей отдать или получить завальную тему от соседей.

Внутри отделения он действовал по тем же правилам: его задача – собирать еженедельно зав отделами и спрашивать, будет ли план выполнен и получать в ответ только «да». В сомнительных случаях потребовать от них самим найти выход, чтобы в следующий раз все-таки отвечали только «да».

Параллельно с руководством отделением Колесов занимался тем, ради чего он пришел сюда. Получил бюджетные деньги на свои средства автоматизации. Нарисовал перспективу последующих работ: создание системы автоматизированного проектирования автоматизированных систем управления – САПР АСУ.

Это броское название он забросил одним из первых. Как это обычно и бывает, претенциозное объединение понятий из двух разных областей – конструкторско-технологической и экономической – действовало завораживающе, рисовало новые горизонты науки.

Он нарисовал плакаты, дал краткое описание, бойко выступал.

«Хорошо, когда кто врет весело и складно».

Внутри института отношение к его амбициям было лояльным (или безразличным) по очень простой причине: в его проекте объединялись две уже заявленные в институте системы: СМО-Проблема и СМО-Запрос плюс его собственные разработки на базе уже витавших в науке идей по метасистеме (информации об информации). Поэтому угроза громких нападок сразу же снималась. Теперь Кезлинг выставлял его на все встречи с начальством и гостями: у нас, мол, тоже есть свой флаг, своя «новинка».

— Валя, — попросил его Евдокимов, — моя жена Люда поступила в аспирантуру, помоги ей с диссертацией.

Выяснилось, что пока у Люды нет никаких наметок насчет темы. Колесов предложил бродившие у него в голове идеи об актуализации данных. Сначала Люда вообще ничего не понимала. Он терпеливо повторил десяток раз, придумал названия исследуемых проблем: пороги актуализации, временная или натуральная актуализация, их зависимость от требуемой точности расчетов, алгоритмы перехода по уровням актуализации.

В основе проблемы лежала простая мысль: при переходе с уровня управления от цеха до министерства уменьшаются требования к точности расчетов, поэтому можно упрощать пересчеты нормативов. Люда наконец-то поняла суть темы, но для диссертации требовалось облечь ее в наукообразную, математическую форму.

Когда Евдокимов попросил сделать и это, Колесов промолчал. «Не могу же я нарушать традиции, — размышлял он, — такие вещи обычно делают евреи для русских, а тут получается наоборот».

Обратился к Жене Айзенбергу: помоги начальству. Женя растерялся, изобразил старание что-то сделать. Очевидно, Евдокимов намек понял, договорился со своим другом по Инжэкону доктором, профессором Львовым. Люда успешно защитилась. На банкет Колесова не пригласили, вероятно, к тому времени забыли о нем.

К моменту его прихода в отделение оставалась незанятой должность заместителя директора по научной работе, с которой Бунаков уехал в Болгарию. Обычно временное исполнение этой должности возлагалось на зав отделением 21, то есть, теперь на Колесова. Кезлинг подписал соответствующий приказ, он воспринял это спокойно: во-первых, хоть и временная, но надбавка к окладу, а во-вторых, он не влезал в хлопоты по вычислительному центру, отделу научно-технической информации и другие. Евдокимов, ставший первым замом, уже привык сам ими заниматься.

Кезлинг и Евдокимов решили назначить его на эту должность постоянно, что стало для него полной неожиданностью. Очевидно, его деятельность оценили как бурную. Для него это означало переход в другое качество – в номенклатуру. Кандидат на эту должность согласовывается с обкомом партии и назначается приказом министра. Далее – другая жизнь: квартира, государственная дача, спецмагазин, спецполиклиника, спецсанаторий, персональная пенсия.

Однако номер не прошел. Отказал начальник главка в министерстве. Причем поделом, по справедливости: не балуй.

А дело было вот какое: когда-то Бунаков обидел Колесова. Который затаил в душе хамство. А тут вдруг подвернулось. По слогану Юкелиса: «задница подставлена, осталось воткнуть».

После отъезда Бунакова в Болгарию Колесов изменил своему правилу – не высовываться. Велик был соблазн, хотелось вытворять. Он написал кляузу в Комитет народного контроля страны: огромные деньги по СМО-Проблеме съедены, работа сорвана, внедрения на заводах нет, а главного виновника отправили на повышение. Последнее означало упрек министерству.

Как он и ожидал, результатов не было, министерство как-то отписалось, а Комитет народного контроля открыл охоту за ведьмами только в следующей пятилетке. В институте никакого шума не было. Но начальник главка фамилию доносчика запомнил.

— Я же знал, что нарушаю правила, — сказал Колесов Кезлингу, — но не мог отказаться от удовольствия. К тому же я не предполагал выходить на такие должности.

Полгода он временно исполнял должность зам директора. Затем на эту должность назначили человека со стороны – Лозинского. Колесов почему-то обиделся.

Очевидно, эта обида сказалась через два года, когда генеральный директор объединения (фактически тоже института) Ленсистемотехника предложил ему перейти к нему на должность его заместителя. Благородная задача – автоматизировать управление родным городом.

Директор Ленсистемотехники представил его первому заместителю председателя исполкома Ленинграда. Огромный кабинет Мариинского дворца, краткая беседа, согласие.

Кезлинг мягко отговаривал, а Колесов полагал, что имеет моральное право. Переход сорвался из-за КГБ. К тому времени у него кончился срок действия допуска к секретным делам, не возобновлял, поскольку не требовалось. КГБ допуска не дал, объяснений в его системе не дают. Это было удивительно: раньше он имел высшие формы допуска: совершенно секретно особой важности.

Один слушок докатился: что-то насчет автомашин. Все верно, справедливо, признал он: да, я ими спекулировал. Год назад подошла его очередь на «Жигули». На запись в очередь затянули приятели, На машину не было ни денег, ни желания.

— Ну ладно, — говорил он приятелям, — просто постою вместе с вами в Апраксином дворе, на свежем воздухе.

Машину купил муж тети Нины – на имя Колесова. Вскоре муж умер, машину продали с небольшой наценкой, процентов десять.

Потом Евдокимов попросил Колесова помочь ему купить «тачку» через институт. По действующим правилам – дефицит предоставляется или по очереди, или лучшим людям. Евдокимов свое право уже использовал, его первая «тачка» оказалась неудачной. Колесов подал заявление в профком, вопрос решили мгновенно. Какое-то время Евдокимов ездил по доверенности, затем оформил продажу на свое имя. Так что да, спекулировал.

Впоследствии это могла хорошо звучать: «Меня преследовал КГБ».

Через год КГБ дал допуск, но место уже было занято. Вот так он не попал в номенклатуру. Не судьба. (Анекдот от Никулина: «Из двух городов навстречу друг другу по одной колее вышли два поезда. И не встретились. Вопрос: почему? Ответ: не судьба.»)

Глядя на зам директора Лозинского, Колесов думал: «Повезло мне, что не попал на эту должность. Непременно влез бы в конфликты, пытаясь сочетать науку и рутину».

Лозинский – приятнейший интеллигент, энциклопедист, занимается выставками, планами и отчетами по НИРам, наблюдает за ВЦ, отделами научно-технической информации, множительной техники, выполняет разовые поручения директора. Он органически неспособен на конфликты. Даже создал классику: «Ваши предложения?» Это выражение появлялось всякий раз в конце чьей-либо взволнованной речи о неких непреодолимых трудностях. Собеседник недоуменно замолкал:

— Меня не поняли?

Продолжает еще горячее о своих бедах.

— Я согласен с вами, — прерывает Лозинский, — но все-таки какие ваши предложения?

Колесову это так понравилось, что он взял эту фразу на вооружение.

У него работал хороший заместитель – Константинов, освободивший его от хозяйственных дел. Раньше он был замом у Рейнера, перешел по взаимному согласию и с надбавкой к окладу.

Константинов никогда не был военным, но действует с решительностью и напором отставника. До ЛЭМа он работал конструктором, секретарем парткома небольшого завода, сюда пришел на чисто организационную работу:

— Я вашей науки не знаю и не собираюсь в нее вникать. Я хозяйственник.

Зато эти вопросы он решает с бульдожьей хваткой, не теряя при этом чувство юмора. Любимая формула: «я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак». Его мужицкий ум придерживается простонародных суждений и оценок, у Колесова с ним не возникало расхождений, они быстро нашли общий язык. Общность мышленитета – полагаться на здравый смысл.

Константинов, работавший в отделении еще при Бунакове, отметил:

— У тебя, Валя, такой же стиль работы, как у Бунакова. Очень много общего.

Руководящее положение приучило его к лапидарным формулировкам. Сотрудники спрашивают:

— А где Валентин Иванович? Что-то его не видно, он не болен?

— Он не болеет, — кратко ответствует Константинов.

«Интересно, — подумал Колесов, — а ведь действительно, за всю жизнь всего четыре бюллетеня».

В неприятных хлопотах – отправить сотрудников на стройку, на прополку и т. п. — Константинов был суров. Получалось по формуле: два следователя – один добрый, другой злой.

Как-то Юкелис попросил помощи: подключить Константинова к организации перевозки мебели (у него не было помощника по хозвопросам). Колесов поручил. Через час звонит обиженный Юкелис:

— Валя, что-то я не понял: только что Константинов поручил мне организовать перевозку мебели и завтра доложить о выполнении.

Случай стал классикой, а он больше не вмешивался: блюдет мой зам порядок, ну и пусть.

Константинов не бегал за работой, но свои обязанности и поручения начальства выполнял четко, напористо. Колесов посадил его в своем кабинете – легче переводить стрелку. Зам мог часами сидеть молча – все дела сделаны, получил задание – энергично включился. Здесь же сидела секретарша, нанятая Константиновым, — пожилая женщина, тихая, исполнительная и с легким приветом. Последнее проявлялось по мелочам, например, однажды она наотрез отказалась идти на выставку голографии. Почему-то она была членом партии.

Прежняя партийная работа не испортила Константинова, очевидно, спасло чувство юмора. Они беседовали на любые темы свободно и раскованно. Встречались семьями на праздники. Его жена – инструктор обкома партии. Ее знает первый секретарь Романов, случайно встретив ее с мужем в Москве, на Красной площади, остановил свою машину, поговорил.

Жена – вторая, с первой он развелся, она скончалась. Взрослый сын – предмет беспокойства Константинова – неустроен, живет кое-как.

— Неудобства возникают, — говорит Константинов о разводах, — разные родственники, сложно общаться.

Вместе с зам директора Лозинским он создал еще одну институтскую классику. Когда сообщили о смерти Брежнева, все сотрудники продолжали трудиться, как будто ничего не случилось. Колесов был на заводе, Константинов не знает, что делать, томится. Заглянул к начальству – Лозинскому:

— Николай Николаевич! Вот сообщили: Брежнев умер. Какие будут указания?

Лозинский поднял голову от бумаг, секунду подумал:

— Скорбеть!

Какое-то время в руководстве обсуждался возможный перевод к Колесову отдела Нильвы, вероятно, по инициативе Евдокимова. Для него было бы удобно – два его источника для докторской в одном месте, в соавторстве с Нильвой издана книга. Плюс единая техническая политика.

В отделе Нильвы создали свою систему СМО-Запрос. Редкий случай: во главе отдела беспартийный еврей, в основном чистый организатор, а главный технический идеолог – русская Смирнова Инна Ивановна, создательница запросно – ориентированной системы. В командировки они ездили вместе. Ходили слухи об их интимной связи, даже приписывали Нильве отцовство ребенка Смирновой.

Насчет передачи отдела Кезлинг долго отмалчивался.

— Как с вопросом по Нильве? — спросил его Колесов, — я не настаиваю, но хотелось бы знать…

— У меня на прежнем месте в институте довели отделение до 600 человек, оно стало неуправляемым.

Колесов промолчал – с Нильвой у него стало бы 330 человек вместо 300.

— И вообще должна быть конкуренция, — продолжил Кезлинг, — пусть будут три направления: СМО-Проблема, СМО-Запрос и типовые проектные решения.

Отдел Нильвы включили в состав другого отделения, которое полностью перешло на СМО-Запрос. [34]

После перехода на систему ОКА Колесов уговорил Рейнера и Юкелиса подогнать структуру базы данных под структуру Нильвы, сам нарисовал технические решения. Теперь стало возможным пользоваться важнейшей частью системы СМО-Запрос – программой разузлования состава изделий. Колесов подстраховался.

Идею сочетания двух принципов проектирования – вырезания (генерации) и привязки (адаптации) — он отобразил в своей «новации» – САПР АСУ. Рейнер и Евдокимов поместили в своей книге общую схему этой системы, разумеется, со ссылкой на автора.

Когда министерский куратор Кузнецов – ядовитый умник, на каждом подведении итогов работы талантливо доказывавший специалистам ЛЭМа их серость и отсталость, спросил Колесова:

— Ну как у вас идет СМО-Проблема?

— Нормально, постепенно переходит в САПР АСУ.

— Постепенно переходит? Не так ли: из кустов раздавался девичий визг, постепенно переходящий в женский…

Нильва взорвал ЛЭМ летом 1979 года.

Утром Кезлинг просматривал документы, среди них – запечатанное письмо от Нильвы. Кезлинг вскрыл, прочитал и, как он сам рассказывал, подскочил (чуть не упал со стула) — Нильва просил выдать необходимые документы в связи с отъездом в Израиль. Зав отделом – изменник, враг!

Колесов оказался у Кезлинга через час после этого, услышал от бывшего разведчика:

— Я с такими людьми разговариваю только через дуло автомата.

По существующему порядку руководство института должно было ответить за Нильву.

К этому времени Колесов уже был знаком со всемирной «Декларацией прав человека», подписанной также и Советским Союзом. Поэтому к поступку Нильвы отнесся спокойно.

Нильву немедленно отстранили от должности зав отделом. Колесов взял его к себе инженером на 120 рублей (на большее не разрешили). Спросил:

— А что у тебя с секретным допуском?

— Он у меня неактивный.

— Пять лет прошло?

— Нет.

— Саша, ты что – дурак? — вырвалось у Колесова, — ты с кем связался? С системой? На что ты надеешься?

— А у меня нет выхода. Я не смог спасти жену – вылечить за границей. Теперь сын – теряет зрение.

Жена его недавно умерла.

Взрывная волна покатилась.

Евдокимов попросил подойти, начал так:

— Я вчера был в ЦК.

— В ЦК? В ЦК КПСС? Ну да, шел мимо, решил зайти.

— Разговаривал там с… (назвал фамилии). Просил подыскать мне работу. Рассказал о всей той обстановке, которая у нас творится.

— Это типа о слухах, в которые не могу не верить, потому что сам их распускаю. А не зря ли ты все это затеваешь, Валера.

— Я это сделал после того, как мне в нашем горкоме и райкоме сказали, чтобы я подыскивал себе работу, так как не сработался с директором.

Колесов посерьезнел: кампания разворачивается…

— Из ЦК позвонили в наш обком, — продолжал Евдокимов, — сказали, что они делают колоссальную глупость. Позвонили также нашему министру. В министерстве Кезлинга страшно не любят. Руднев, министр, его дураком называет. Зам министра при упоминании о нем из себя выходит. На следующей неделе в институте будет работать комиссия, приедет начальник главка, возможно, будет зам министра.

— Да, начнется заваруха. Я думаю, Кезлинг не предполагал выпустить всех джинов из бутылок.

— Ну что же, получит то, что хотел. Валя, будут беседовать, очевидно, с руководителями отделений, в первую очередь, ведущих, как твое. Надо быть готовым.

— Да я готов, — поддакнул из вежливости, — на совещаниях уже сидеть тошно, мелкая дерготня то в одну, то в другую сторону.

«Слаб человек, сейчас пожалел Евдокимова, потом пожалею о сказанном».

— А что тебе вешают? Нильву?

— Да, первое – это Нильва. Кезлинг говорит, что Нильва собрал для заграницы все сведения о нашей оборонке. Меня, соответственно, обвиняют в потере бдительности. А второе – злоупотребление служебным положением.

— Да уж, второе-то у всех и каждого набрать можно. Слушай, говорят, они с Романовым чуть ли не свояки, домами знакомы, в армии вместе служили.

— Насчет домов вроде нет. Они земляки, из одной деревни. Так вот – запасной вариант, который мне пообещали, — зав кафедрой. Кафедра человек тридцать, лаборатория при кафедре, и делать одну АСУ вместо наших сотен.

— Да, это, конечно, не тот размах.

— Да, не тот, но тут тоже есть свои «за». Так что об этом тоже надо подумать.

— Ну ладно, Валера, хорошо, к комиссии надо с мыслями собраться.

— Да, я тут еще с некоторыми зав отделениями переговорю.

«Так живем, много лукавим. Евдокимов – друг-приятель, трудно не посочувствовать. По правилам виновник должен быть найден и наказан. В этом смысле Евдокимов – виновник. Или жертвоприношение. Но сейчас Евдокимов тоже действует по правилам: бегает по верхам, вербует сторонников, привирает – министр Руднев едва ли помнит Кезлинга. Интриги, однако».

Анекдот в тему. На Красной площади в туалете много лет сидел один и тот же смотритель. Люди с демонстраций привыкли к нему и удивились, когда его вдруг не стало. И как-то этого смотрителя встречают в туалете на окраине, спрашивают, в чем дело. Тот вздыхает: интриги всё, интриги.

Взрывная волна катилась дальше – комиссии, отчеты, совещания. После одного из них Кезлинг гневно спросил Евдокимова:

— Что это Колесов так рьяно выступал, кто его подготовил?

— Никто не готовил, вы сами просили откровенно сказать о наших бедах.

Перед совещанием с начальником главка Кезлинг сказал в узком кругу:

— Может быть, еще удастся отстоять Евдокимова.

«Законы Паркинсона, однако».

Зав отделом горкома партии уклонился от встречи с начальником главка, поручил инструктору. Начальник главка взбесился, сказал Кезлингу и Евдокимову:

— Или работать вместе или уходить вдвоем.

А Нильва занялся рядовой работой, сделал несколько простых программ:

— Оказывается, это очень интересно.

Тогда возник Иваненко из вычислительного центра:

— Почему этот гад ходит на машину? А если диверсия? Я ни за что не отвечаю!

Колесов – к Марату, начальнику первого отдела – как быть? Тот:

— Вы учтите, что Иваненко такое гэ, с которым лучше не связываться. Он напишет куда угодно.

Взял под козырек: «Отставить Нильву от машины». Нильва пошел к Кезлингу – в часы приема по личным вопросам (наверно, они впервые встретились после заявления об отъезде).

Кезлинг: Да, это дискриминация, мы не допустим, я поручу Лозинскому разобраться.

Лозинский Колесову: «Пускать», и добавил: «Но желательно днем». Теперь получалось, что он для Нильвы должен выделять лучшее время.

Марат: «Пускать, но раз в неделю». Наверно, чтобы успеть предотвратить диверсию.

Колесов завелся:

— У меня указание. Отдельного порядка для Нильвы не может быть, время выделяется на отдел.

Заспорили. Порознь сбегали к Кезлингу:

— Через неделю решим. Отправлю Нильву в распоряжение отдела кадров.

Теперь получалось, что Нильва совсем не работал, только получал зарплату. Через несколько месяцев он уволился. Возник на экране телевизора как рабочий передовик на сборке портретных рамочек.

А Евдокимова удалось отстоять, еще на много лет вперед.

Бунаков был снят с должности директора советско-болгарской фирмы и направлен в ЛЭМ. Версия – пошутил неосторожно. Правдоподобно, он вполне мог ради острого словца (как там у французов – не пожалеть родного отца). Другая версия – запутался с бабами: оставил жену и сношался с двумя сотрудницами. Вернулся с одной из них – новой женой, которая уже понесла. Вполне вероятно, что сработали обе версии. Его назначили завлабом в соседнем отделении. Через месяц он пришел к Колесову:

— Валентин, я хотел бы перейти в твое отделение, работать вместе с Овруцким и его группой.

Колесов призадумался: пока у него всё тихо и безоблачно, а если что-то куда-то повернется…

— Володя, Овруцкий работает самостоятельно, ты и так можешь с ним контактировать.

Получается, что отказал.