У нас была Великая Эпоха

Защита

В эти же годы естественно сложилась тема диссертации: сбор первичной информации о ходе производства, то, чем занимался практически. К сожалению, уже сложилось общепринятое мнение: поставить на каждом рабочем месте регистратор производства, с которого рабочий сообщает о выполненной работе. Он начал размышлять: каждый рабочий выдает за день от одного до десятка сообщений. Ставить около каждого прибор стоимостью в сто раз больше его зарплаты – такое может прийти в голову только помешанным на технике фанатикам. Их лозунг – «техника решает все». В отличие от лозунга «кадры решают все».

Идти против моды, против ветра? Уже простые расчеты выявляют нелепость моды. Проблема ясна как воды глоток, она выеденного яйца не стоит.

Решил действовать по деловому: прочитал несколько диссертаций, посетил защиты, советовался с прошедшими этот путь. Понял: важны не выводы и результаты, главное – свою образованность показать. Набрать варианты решений проблемы, сравнить их плюсы и минусы, для этого привлечь признанные научные методы и не давать категорических рекомендаций.

Перебрал экономическую литературу, удачно наткнулся на книгу Новожилова «Измерение затрат и результатов», освоил метод сравнительной экономической эффективности, правило тождества эффекта, суть нормативного коэффициента окупаемости и др. На их основе сделал расчеты вариантов. Все просто и ясно. Но так нельзя. Как говаривал один из учеников Рейнера, теперь текст надо наукизировать. Так, чтобы было не очень понятно. Изобрел краткие и броские термины, нашпиговал математикой – пуассоново распределение, метод корреляционных плеяд (звучит отлично, а вещь-то простейшая).

И постоянно помни: главное в этом деле – зарплату повысить.

А писать диссертацию ох как не хотелось! Никакой пользы отечеству. От твоих выводов мир не перевернется, и даже наука не двинется вперед. Хорошо бы как главный конструктор Зайцев и другие в оборонке сделать дело и получить по совокупности заслуг. Но нет, здесь так не будет.

И он заставил себя после ужина садиться на кухне и выдавливать строчки до двух часов ночи. Втянулся, даже появились интерес и азарт.

Вставил в диссертацию свои последние наработки по кодированию информации – не пропадать же добру. Приятели отметили, что получилось две диссертации в одной. [26]

Сделал следующий важный шажок – поступил в заочную аспирантуру инженерно – экономического института, сдал экзамены по специальности и политической экономии. Два кандидатских экзамена: английский и философию сдал еще на предыдущей работе.

В диссертации нужно отчитаться: сделано столько-то публикаций, выступлений на семинарах. Вскоре понял – важна не идея, спорная или истинная, важна манера преподнесения – стоит человек перед плакатами, говорит научные слова, что-то доказывает…

Показал текст Евдокимову. Недавний аспирант отнесся с энтузиазмом, дал хороший совет: «Не надейся на других, хвали сам себя, пиши: достигнуты такие-то научные результаты, внедрены такие-то методы».

Так он и сделал (впрочем, как и все).

В суете и хлопотах мечта о защите диссертации превращалась в навязчивую идею, уже ему казалось, что потом, после защиты жизнь станет другой: хорошей и даже счастливой.

Его руководитель по диссертации Бирштейн, доктор, профессор, зав кафедрой, вел дело неспешно. Диссертацию он сам, разумеется, не читал, а отдавал на отзывы, а срок защиты оставался неясным. Для аспиранта – заочника нет отдельной строки в плане защит, вперед проходили плановые и значимые соискатели. Год-полтора были потеряны. Впрочем, Бирштейн, вероятно, просто ждал, когда плод созреет. Свою главную задачу он выполнил: подобрал оппонентов, притом солидных: первый – доктор, зав. профильной кафедрой из финансово-экономического института, второй – проректор института.

Случайно он обнаружил изъян в системе: свое право на шестимесячный творческий отпуск для подготовки диссертации. Благодаря Пальмскому и удаленности от начальства получил этот отпуск. Работу не прерывал, просто более свободно распоряжался своим временем.

Защиту готовил как все: сам делал заготовки отзывов – «рыбу», объездил и собрал подписи к ним в десятке организаций: срабатывали личные знакомства и помощь приятелей.

Защита состоялась в феврале 1974 г. Чтобы преодолеть волнение, не растеряться, выступал с напором, играл роль увлеченного идеей научного подвижника. Приятель отметил даже некоторую нагловатость. Не побрезговал заготовленными вопросами. Все прошло хорошо, счет 16:2 – и убедительно, и объективно.

Защита проходила в здании, где выступал Ленин (висит мемориальная доска), а во время защиты по коридорам здания проходил студент Чубайс.

Обошлось очень малыми денежными затратами. Самая крупная – на банкет. В то время шла очередная борьба со служебными застольями, Бирштейн и оппоненты на банкет не пошли. В ресторане “Невский” собралась интересная кампания: бывший зам директора Зверев, нынешний – Евдокимов, Рейнер, Пальмский, Диденко, Нильва, доцент кафедры Бройдо, школьный товарищ Сорокин.

— Валя, извини, — сказал Зверев, — я кроме коньяка ничего не пью.

Перезаказал, благо денег было с запасом. Хорошо посидели.

Крупно повезло: утверждение в Москве прошло рекордно быстро – через два месяца. Перешел на научную должность зав. лабораторией, оклад вырос на 55 процентов, а через несколько лет научного стажа – на 80 процентов (400 руб.). Ставки окладов установлены правительством, теперь достаточно было только удерживаться на должности, снятие требует больших усилий от начальства, в исключительных случаях – путем ликвидации лаборатории. Место завлаба оказывалось самым выгодным: при повышении в должности до зав. отделом или даже зав. отделением оклад не меняется.

В народе о защите диссертации говорилось: тридцать минут позора и – обеспеченная старость. Помешали реформы – он получал кандидатскую зарплату 16 лет, до 1990года, то есть, не до старости.

До защиты можно было выбирать – быть кандидатом технических или экономических наук. В те времена второе считалось второсортным, и он выбрал первое. Впоследствии приоритеты поменялись, но это уже не важно: «справедливость» восторжествовала – ученая степень перестала быть кормушкой.

При ЛЭМе создали институт повышения квалификации ЛИМТУ. Существующий в стране порядок обеспечивал хорошую жизнь таким институтам. На всех предприятиях действуют планы повышения квалификации кадров, выделяются средства, а уж желающие поехать, как говорится, на халяву на два-четыре месяца в северную столицу всегда найдутся.

Колесову повезло устроиться преподавателем по совместительству. Помогли Евдокимов (замолвил словечко) и Пальмский (не противился). Правда, условия не из лучших: не на полставки преподавателя, а почасовиком – за тот же объем работы получать в полтора-два раза меньше. Наш отечественный совместитель – это не западный мунлайтер (работающий при луне, то есть только вне основной работы). Он слегка злоупотреблял рабочим временем, не во вред делу.

Преподавательский фольклор: не умеешь работать, учи других, не умеешь учить, учи тех, кто учит.

Он же гордился тем, что он не просто учитель, а сам делает дело и учит этому других. Рассказывает о своей работе, о находках и преодолеваемых трудностях, зарабатывая тем самым уважение слушателей. Сам составил программу курса по информационному обеспечению. Все было внове, принималось в ЛИМТУ спокойно. Было непросто и интересно – поначалу.

В учебной группе около тридцати инженеров и экономистов – работников вычислительных центров, приезжавших сюда со всей страны. Многие из них были инертной массой поспешно привлеченных в новую область: ни интереса, ни творчества и зачастую даже и прилежания не проявлялось. Утешала работа на меньшинство. Еще более утешал дополнительный заработок: 20–30 процентов к основному.

Ученики уважают учителя: он стоит над ними и вещает. Правда, они еще и побаиваются: надо же ему экзамен сдавать.

Но институт заставил и его побаиваться учеников: здесь внедрялись новые формы, проводились анонимные опросы, как ученики оценивают итоги учебы, то есть собирали доносы на преподавателей. Руководство ЛИМТУ считало, что это – реклама для последующих наборов учащихся, для завоевания авторитета института. За их уважение приходилось платить, например, подчиняться требованиям диктовать лекции и разрешать пользоваться конспектами на экзаменах. Или – упрощать требования к курсовым работам, а то и просто выдавать им предыдущие курсовики.

В доносах на него не было отрицательных оценок, то ли эти подачки срабатывали, то ли сумел внушать уважение.

Прекратил преподавать через семь лет, после повышения занятости по основной работе.

Вскоре после защиты новый зав. кафедрой, сменивший Бирштейна, сделал ему лестное предложение: перейти на преподавательскую работу. Было заманчиво – вольная жизнь, хорошая зарплата и безответственность. Потихоньку состряпать докторскую. Другая жизнь, тихая гавань. Он подумал, поблагодарил и отказался. В свои 40 лет уже был вовлечен в творческий процесс, надеялся на успех.

Как говаривал Диденко: «Будем пока еще пригибаться под пулями».

Институтская жизнь. Самым главным достижением следующего пятилетия стал переход на структуру ЭВМ самой мощной в этой сфере американской фирмы ИБМ. Очевидно, вопрос стал настолько ясным и прозрачным, что решение по нему смогли принять административные руководители: надо идти как все, в ногу и по камням, не считаясь более с амбициями собственных ученых и инженеров.

На машинах единой серии (ЕС ЭВМ) воспроизвели структуру американских машин и благодаря этому бесплатно заимствовали (а проще говоря, украли, слямзили, сбондили) все западное программное обеспечение. В планах НИИ значились разработки операционных систем, трансляторов и т. п., а на самом деле делался перевод с английского на русский в документации и в текстах программ. Позже, для соблюдения приличий ввели понятие «адаптация программного обеспечения». На Западе такое дело называется пиратством, но русских это не волновало. Почему-то Запад не предъявил никаких претензий, может быть, руководствуясь высокомерной оценкой – все равно «отстали навсегда».

Первая отечественная ЭВМ из этой серии ЕС-1022 имела память прямого доступа на дисках и хотя бы отдаленно приближалась к простейшему современному персональному компьютеру.

Появление новых ЭВМ стало большим подарком для разработчиков АСУ: у них появился еще один вид работ – переделка старых систем, перевод их на новые машины.

Что касается количества компьютерных систем, то предыдущее потрясение оказалось достаточно отрезвляющим. В новом пятилетнем плане такой показатель попросту отсутствовал. Осталось общее указание не сбавлять темпов, планировать на уровне предыдущего периода.

Зато экономисты отыгрались на экономической эффективности. Здесь случилась следующая история. Большие средства, выделяемые в эту сферу, привлекли внимание искателей денег из других отраслей. Они объявили о гораздо меньших сроках окупаемости: у нас 1 год, а у компьютерщиков 2–3 года, поэтому отдайте деньги нам. В министерстве систем управления началась паника. Немедленно были разосланы указания во все институты: обеспечить срок окупаемости меньше 1 года, а лучше полгода.

Руководство института спустило план по эффективности в отделы.

— Леня, что будем делать с этой фантастикой? — спросил он Пальмского.

— Чего делать? Будем выполнять. Ты же знаешь, методика позволяет. Там есть такой хороший коэффициент альфа – процент внутрипроизводственных потерь. Чуть-чуть сократи, на доли процента и получаешь нужный срок окупаемости, хоть год, хоть квартал.

Да, это он знал: при расчете эффективности можно получать любую цифру. И это не вина авторов методики, вина всеобщая – в пренебрежении проблемой неопределенности: будущая эффективность объективно неопределима.

Системщики и постарались. Задача была решена, но теперь сама величина экономической эффективности выходила на фантастический уровень, сравнимый с годовым объемом производства. Была заложена мина, которую экономисты взорвали в следующей пятилетке.

Примечательным событием стало создание в Калинине (Твери) на базе отделения ЛЭМа централизованного фонда программ Центрпрограммсистем.

Западный опыт указывал направление развития. Разработка индивидуальных проектов признавалась бесперспективной. Предлагалось создавать типовые проекты в виде пакетов прикладных программ. Пакеты передаются в фонды типа Центрпрограммсистем, которые продают их потребителям – заводам, фабрикам, другим предприятиям, затем помогают им ввести их в действие.

Такая схема работы была провозглашена новой идеологией в области АСУ. Глашатаем ее выступал Бунаков. Обсуждался вопрос о назначении его генеральным директором «Центрпрограммсистем». Однако Бунаков ушел на более престижное место – руководителем советско-болгарского института Интерпрограмма в Софии. На этот институт возлагалась задача открытого пиратства – перевода на наши ЭВМ западных пакетов программ, при этом предполагались более широкие возможности Болгарии в получении (воровстве, умыкании) западных программ. Вопрос официальной закупки программ, получения лицензий даже не обсуждался, такие затраты русские считали излишними.

Надо признать, что идеология пакетов программ хорошо ложилась в рамки плановой экономики. Нужно было лишь слегка изменить направление денежных потоков: за счет уменьшения средств на индивидуальные проекты выделить деньги напрямую системщикам на создание пакетов.

Как только эта схема заработала, наиболее проворные из системщиков включились в борьбу за бюджетные деньги.

ЛЭМ среди прочих тоже получил немалые средства. С бюджетных денег еще в прошлом периоде началось создание системы Рейнера СМО-Проблема, которая на долгие годы стала ярким символом научных достижений ЛЭМа, предметом дискуссий и споров.

Правительство решило усилить работы по системам автоматизировавнного проектирования (САПР) и управления технологическими процессами (АСУ ТП). В ЛЭМе создали отделение по этим системам, начальником назначили Пальмского. На его освободившуюся должность зав отделом назначили Колесова. Некоторое моральное удовлетворение без увеличения зарплаты.

Повезло с очередной реорганизацией – созданием крупных отделений. В результате директор и его замы имели дело только с шестью начальниками отделений. Получалось, что зав отделом не имел постоянных контактов с руководством института, чем Колесов был очень доволен.

К моменту ухода Пальмского Диденко уже защитил диссертацию. Пальмский рассчитывал набрать нужных ему специалистов со стороны, не хотел разрушать отдел, взял с собой немногих. В том числе Диденко.

«Да это пощечина мне, — вскипел Колесов, — ситуация, понятная только двоим: наставнику и ученику. Ушел сразу после защиты: попользовался и смотался. Поматросил и бросил. А что? Деловой человек. Повышенной проходимости».

Еще до своего ухода Диденко отдыхал в Прибалтике, «достал» там одну детскую шубу. Их дочери примерно одного возраста. Шубу он отдал наставнику.

Вспомнился забавный эпизод: Колесов отдал ему одну статью для печати только под фамилией диссертанта, который должен иметь индивидуальные публикации. Статья вышла с двумя авторами: Диденко и Евдокимов. «Ничего я ему не сказал…»

С тех пор Колесов уже не оказывал аспирантам столь значительной помощи. Делился идеями, советовал, но в детальную проработку больше не вникал, мол, сами вылезайте.

Жизнь проектного отдела шла обычным путем. Уйдя со «Скорохода», отдел арендовал помещения в городских школах.

Необычным событием стала пропажа денег – месячной зарплаты отдела, оставленных на ночь в сейфе. Утром Колесова не было в отделе, энергичные женщины позвонили в милицию.

Он существенно пополнил свой жизненный опыт. Во-первых, поразила решительность милицейского опера, предложившего немедленно арестовать раздатчицу Ручьеву. Колесов с трудом отговорил его. Запомнил, насколько просто попасть в кутузку. Во-вторых, выяснилось, что раздача денег организована неправильно, с прямым нарушением закона, и крайним в этой цепочке оказался он, зав отделом. Самым же примечательным был разговор с директором Кезлингом, в котором участвовал также муж Ручьевой – преподаватель ЛИМТУ. Он настойчиво отстаивал невиновность жены, отметал любые подозрения. Колесов посчитал это вполне естественным и несколько удивился замечанию Кезлинга после ухода Ручьева: «В таком тоне с директором не разговаривают».

Милиция вора не нашла. Колесов снял со сберкнижки свои деньги и внес в кассу необходимую сумму. Через пару месяцев директор компенсировал ее известным порядком через профсоюз.

Спустя неделю после кражи две сотрудницы, экономист и секретарь, пришли к нему с результатами своего расследования: украл зам зав отделом Слава Пономарев. Ручьев, давний приятель Славы, был того же мнения: деньги пропадали также на вечеринках, где бывал Слава. Пропадали профсоюзные взносы – также с большим подозрением на него же. Давнее исчезновение второго ключа от сейфа также теперь связали с ним.

Прямых доказательств не было, тем дело и ограничилось. Со Славой, своим мужиком в доску, рядовым членом партии, поддерживались прежние бодрые отношения. Через несколько месяцев он уволился, может быть, догадался – пора…

Отдел продолжал работать на Львовскую фирму «Прогресс». Обстановка там резко осложнилась: новый начальник вычислительного центра оказался помешанным на лозунгах кибернетики. Бесконечные научные беседы, бессмысленные требования – все это проводил с садистским наслажением. Но – в очередной раз Колесову повезло: подвернулась возможность сбыть проект ростовскому отделению ЛЭМа. Они тоже намучились, но сумели подловить этого фаната на мошенничестве с документами.

Взамен взял другой «Прогресс» – издательство. По этой теме в соседнем отделе работало три человека, деньги были наполовину съедены – обычное дело, деньги съели на сдаточных темах за счет новых, только что начатых.

Вместе с темой перешел руководитель темы Анисимов с тремя сотрудниками, отдел напрягся, сдал в срок.