У нас была Великая Эпоха

Партия – наш рулевой

Он – зам секретаря парткома по идеологической работе. Задачи простые.

Политинформации должны проводиться еженедельно. Парторги отделов назначают очередного докладчика, который должен почитать газеты, послушать радио и рассказать об этом на собрании.

Он строго контролирует и записывает в журнал.

Подписка на партийные газеты и журналы должна охватить всех членов партии и беспартийных начальников. Он рассуждал просто: раз уж ты вступил в партию или занял руководящее кресло, выразив тем самым согласие с ее генеральной линией, значит должен идти в ногу. Газета одна – «Правда», с журналом сложнее: «Коммунист» дороговат, некоторые подписывались на простодушный «Блокнот агитатора». Один попробовал ерничать, я, мол, читаю газеты на уличных стендах. Его переубедили: это же неудобно и утомительно, тем более на твоей руководящей должности.

Новаторство он проявил, организуя встречи со старыми коммунистами. Приглашал их через райком партии. Одна женщина была подругой секретарши Ленина и видела его самого. Другой, профессор, рассказал о дискуссиях в партии. Почти все они отсидели в лагерях.

Вскоре председательша их клуба отказалась от встреч:

— Вы знаете, после посещения вашей организации многие скончались.

Чистая случайность, посчитал он: привозил и увозил на директорской машине, на встречах все было тихо и благопристойно.

Секретарь обкома партии рассказал на партийном собрании института о судебном процессе над Синявским и Даниэлем, которые занимались антисоветской деятельностью. Народ слушал равнодушно, вопросов не задавал.

Марков, секретарь парткома, рассудителен и положителен. Не склонен к шуткам и спорам на острые темы, чем обычно увлекаются передовые специалисты. Последние, в свою очередь, снисходительно относятся к его отделу научной организации делопроизводства на базе конторской техники.

Между ним и Колесовым – хорошие, приятельские отношения. Постепенно Марков открывал ему подробности институтской жизни. И он невольно вовлекался во внутренние конфликты.

Шумное происшествие случилось в отделе научно-технической информации (ОНТИ). Неутомимая искательница приключений Захаревич сделала перевод чешской книги. Тема – организационные структуры. Бдительный сотрудник отдела прочитал и отнес в райком партии. Войска в Чехословакию еще не ввели, но идейные шатания уже проявлялись. Инструктор райкома обратился к Маркову за разъяснениями. Отдел взбунтовался, обрушился на «доносчика», так называли его теперь передовые дочери 20-го съезда партии.

Колесов тоже сначала сурово отчитал бдящего:

— Почему вы к нам в партком не обратились? Почему побежали в райком?

— Да я же хотел только посоветоваться.

Марков наедине посоветовал Колесову:

— Ты будь с ним поосторожнее.

Он мгновенно оценил ситуацию и в следующий раз говорил:

— Да, конечно, вы вправе обращаться в любую партийную инстанцию, но лучше было начать с парткома.

Зав отделом ОНТИ ворвался к Беднякову, не кричал, а орал:

— Владимир Тимофеевич, прекратите это безобразие!?

— А что я могу, я работаю под руководством партийной организации, — и показал на Маркова и Колесова.

После ухода зав отделом Бедняков спросил:

— Ну что, будем менять его на этого?…

Он назвал фамилию бдящего.

Решили, что Колесов, как зам по идеологии и специалист по системам управления даст заключение по переводу.

Прочитал, в одном-двух местах обнаружил крамолу: автор «углубил» решения 20 съезда, указав на возможные деформации в жестко централизованных, однопартийных системах управления. О крамоле умолчал, написал пару листов о полезности перевода, напичкав текст научной фразеологией.

— Зря вы давали это заключение, — знакомый по давней работе инструктор райкома сказал это ему мягко, но вполне определенно, — текст действительно идейно сомнителен.

На этом вопрос был закрыт.

С руководящими партработниками трений не было. Их институт курировал инструктор обкома партии Александр Смирнов, тридцатилетний, положительный, разумный, толково выступавший на собраниях. В узком кругу он откровенничал:

— Вы не думайте, что мы плохо относимся к евреям. Просто, когда на предприятии образуется большой процент евреев, у нас возникает естественный вопрос: почему это происходит? Почему их удельный вес в одной организации в три-четыре раза превышает их долю среди населении? Точно также мы бы ставили вопрос, если бы у вас была большая доля татар или еще кого-то.

Колесов заметил, что Марков оказывает незаметное и осторожное противодействие Беднякову. Внешне – терпимость и послушание. Однако разборки конфликтов зачастую разрешались не в пользу тех, кому покровительствовал Бедняков. Сам же он всегда молча голосовал вместе с товарищами по партии.

На парткоме Колесов действовал в рамках партийной демократии, высказывался прямо и иногда резко. Разумеется, в рамках той же демократии никогда не выступал против директора. Спорные вопросы предварительно обсуждались членами парткома, так что бунтарей – одиночек не было.

Он очень плохо относился к Беднякову. В те годы продолжался процесс изживания волюнтаризма и возвращения к ленинским нормам. Бедняков в его глазах был «типичным представителем» руководителя в его самом скверном облике – цинизм, лицемерие, надменность к низам, подобострастие к верхам. Марков подпитывал его негативом на Беднякова из партийных кругов.

Заметным партийным событием стал эпизод с зав отделом Нильвой, беспартийным евреем, еще одним исключением из кадровой политики, частично компенсируемой его заместительницей – русской, но тоже беспартийной. Между ним и его партгруппой возник конфликт. Заявление парторга проверял Колесов, было что-то несущественное, но Нильва повел себя неправильно, не по принятым понятиям.

— Надо же ставить на место нахалов и невеж, — сказал он Колесову.

Насчет парторга он был прав, однако вместо кропотливой работы с кадрами – давать задания, наказывать за невыполнение, подводить нерадивых к уходу – Нильва проявил наивность.

В предварительном разговоре члены парткома решили наказать Нильву – типа «указать». Сообщение делал Колесов. И тут вдруг члены парткома возбудились, подняли вопрос на партийную высоту и рекомендовали директору снять Нильву с должности зав отделом. Директор проголосовал вместе со всеми, издал приказ. Но в душе, как говорится, затаил хамство.

Колесов смутился: «Получается, что меня попросту использовали, выставили вперед в качестве дубинки». Нильва, симпатичный человек, грамотный спец, был наказан с явным перебором.

Следующий эпизод связан с Кулешиным. После двух лет спокойной работы возник конфликт.

Недавно Кулешин привел в отдел для выполнения научных работ двух молодых, серьезных мужиков: кандидата технических наук и аспиранта.

Беспорядок в работе всегда был присущ Кулешину – опаздывать или вообще не приходить на назначенные встречи, полностью исчезать на день-два и т. п.

Разбросанность, беспорядочность были сутью его во всем. Указания и задания менялись, новые неожиданные требования выдвигались с напором, доходящим до хамства. Женщины восхищались – талант, чуть ли не гений, некоторые, как говорится, писяли от восторга.

Колесов не возмущался, спокойно делал свое дело, полностью закрывал текущие дела – планы, отчеты.

Однако новые сотрудники сначала удивлялись, потом стали возмущаться. Чаша терпения переполнилась, когда они обнаружили свои статьи в печати за подписью Кулешина. Даже директора печатались в соавторстве с согласия благодарных подчиненных. Кулешин брал не по чину – и нагло, и глупо.

Примкнувший к ним Тюрин уже достаточно претерпел от Кулешина, возмущался хотя и с шуткой, но всерьез.

Колесов тоже когда-то предложил Кулешину соавторство по написанной им статье (работаем вместе). Когда же увидел свою статью напечатанной под фамилией только Кулешина, спросил:

— Это что за дела, Володя?

— Ошибка издательства, — беспечно объяснил тот.

Вызревал заговор. После праздничной демонстрации заговорщики зашли по дороге на квартиру аспиранта и вступили в сговор – против Кулешина. Ходом событий и по должности Колесов становился вожаком (лидером) бунтовщиков. Это ему очень не понравилось – за ним уже из прежнего отдела тянулся хвост (шлейф) склочности, конфликтности. Притязаний на должность начальника отдела у него не было…

В это же время клюнул жареный петух. Как и у любого другого начальника в характеристике Кулешина писалось: «морально устойчив, отношения в семье нормальные». Для утверждения на парткоме. Однако к этому времени он подправил свою характеристику. Оставленная им жена с двумя малыми детьми обратилась в партком с жалобой. Еще одна жалоба поступила от женщины, родившей от него ребенка. Сам же он жил еще с какой-то бабой. Партийная комиссия приступила к проверке его моральной устойчивости.

В конце концов Колесов все-таки решил быть принципиальным (опять?!). Во-первых, был еще крайне нетерпим насчет аморалки – люди типа Кулешина с его бабами и брошенными детьми были в его глазах просто подонками. Во-вторых, паразитирование Кулешина противоречило интересам общего блага и «дальнейшим видам России».

Было еще и третье: Кулешин писал часть диссертации Беднякова – раздел по технике. Колесов знал это, но должен был поступить как настоящий коммунист. О котором так говорится в анекдоте: «Не за то я тебя уважаю, Иваныч, что ты пьянствуешь беспробудно, и не за то уважаю, что ты по бабам шастаешь, и не за то уважаю, что ты на работе ни хрена не делаешь, а за то я тебя уважаю, что ты, Иваныч – настоящий коммунист».

Наступление началось по всем правилам советской демократии – собрание верхушки (актива), затем собрание партийной группы отдела. Большинство осудило Кулешина. Дело подвигалось к парткому, решение которого при таком раскладе (плюс Колесов – зам секретаря по идеологии, аморалка как раз по его ведомству) было предопределено.

Неожиданно Кулешин как бы восстановил свою моральную устойчивость – он женился на сотруднице отдела, формально отсек всех предыдущих баб. По недавним нормам его все-таки можно было репрессировать, по более свободным нормам 70-х годов – можно простить: человек упорядочил свои семейные отношения, стал вполне правоспособным членом общества. Однако за ним еще висели служебные грехи, да и запущенная машина бунта продолжала работать.

В это время новый человек в ЛЭМе зав отделом Евдокимов предложил Колесову перейти к нему на должность главного конструктора системы. Предложение выгодное, он согласился.

На прощание Кулешин смущенно улыбнулся:

— Страшный год был, скорее бы кончился.

Раскрученный маховик уже не остановился. До парткома дело не дошло, продолжился бунт в отделе, Кулешин уволился. Красногородцев стал заместителем начальника отдела, поссорился с Тюриным и другими. Потом появился новый начальник – со стороны.

Кулешин несколько лет руководил вычислительным центром на заводе, затем перешел в университет (ЛГУ). Встретившись с его женой (той самой – очевидно, воспитание подействовало), Колесов передал ему привет.

Бедняков озлобился – сняли Нильву, добили Кулешина, были и другие факты. «Оргвыводы» для Маркова и Колесова он сделал не сразу, но без промаха.

Кампанию против них провели на очередных перевыборах парткома. Эту кампанию возглавил зам директора Бунаков. (Психотерапевты правы – после этого Колесов на много лет невзлюбил хорошего человека).

«Сказали бы заранее, наотрез отказался бы от выборов – я не строю служебную карьеру на общественной работе».

В кампании участвовали еще два-три человека, неавторитетных и косноязычных. Блистательный Бунаков не обременял себя поиском доказательств:

— Я сужу по результатам работы, они – отрицательные, значит, руководители парторганизации работали плохо, их нужно заменить.

В перерывах участники кампании собирались у директора. Сам он на собрании безмолствовал.

Маркова и Колесова избрали подавляющим большинством голосов. Новый партком избрал нового секретаря – не Маркова.

В течение года Бедняков провел через центр новую структуру института, в которой отдела Маркова уже не было. Почти полгода Марков просидел дома (разумеется, с зарплатой) и дождался от партийных органов должности директора проектного института.[24]

Через год после снятия Нильвы Колесов обегал всех членов парткома и договорился о восстановлении Нильвы в должности зав отделом.

В 1970 году завершилась очередная пятилетка, ее итоги внешне выглядели хорошо: все планы выполнены, в стране внедрено 100 систем. Дело новое, о недостатках не говорили. Газеты пестрели заголовками: умные машины управляют заводами.

План по «Радиоприбору» закрыл бывший директор завода Бедняков, свою диссертацию объявил секретной, защитил на закрытом Ученом совете.

Очевидно, на самом деле были нелады со сдачей системы. Как и раньше, грамотные программисты застревали на непонятной им обработке экономической информации.

Рейнер орал на Голынкер. Она плакалась Колесову:

— Как можно так обращаться с женщиной! Куда я устроюсь? Ведь я же Голынкер, Голынкер!

И стучала кулачком в грудь.

Она все-таки устроилась в ВЦ Госснаба.

Итак, Колесов вступил в пятилетку с большими надеждами: главный конструктор системы для завода «Красногвардеец». Это главное: «Вот ужо я покажу…» А прибавка десяти процентов к зарплате не главное.

«Ты помнишь, как все начиналось…» Начиналось хорошо.

Хороший парень зав отделом Валера Евдокимов: 29 лет, закончил инженерно-экономический институт с отличием, был рекомендован в аспирантуру, вступил в партию, после защиты пришел в ЛЭМ, здесь начался его трудовой путь. Энергичный, жизнерадостный, деловой, жаждущий больших свершений. Умеет обаять нужных людей: заказчиков, специалистов, вышестоящих начальников. Чистая анкета, небольшой минус – жена еврейка.

Он привел в свой отдел Пальмского, Германова, Колесова. С Пальмским дружил еще в инженерно-экономическом, здесь принял на должность главного конструктора системы для «Скорохода».

Германов стал главным конструктором по заводу «Вибратор». Он работает в ЛЭМе со времени его основания. Пришел с оборонного предприятия, где занимался серьезной тематикой.

Колесов слышал о нем в жарких разговорах Зверева и Гуркова о спорах на научно-техническом совете и парткоме. Они ругали Германова: формалист, дурак… Свой, решил он, во всяком случае, более свой, чем передовики в окружении Зверева.

Анатолий Владимирович старше его на шесть лет, человек обстоятельный, пунктуальный, порядочный. Он провел обучение новейшим методам проектирования (по зарубежным источникам): проектирование сверху-вниз, структурное программирование, таблицы решений, ручная отладка программ (на столе). Дефицит машинного времени – большая беда. Когда впоследствии программистка Надя после отладки на столе получила программу, сработавшую на машине без ошибок, это стало сенсацией.

Евдокимов с восторгом подхватывал эти инициативы:

— Ребята, надо делать методические материалы.

Колесов вгрызался в работу: разработка технического задания, затем технического проекта. Завлаб Шульман рисовал огромные схемы оперативного управления производством.

Радовался – повезло с заказчиком: начальник вычислительного центра завода Шалыбков – грамотный программист, хороший товарищ.

В конце первого года работы Бедняков предложил передать тему по «Красногвардейцу» в тот самый отдел, где Нильва был начальником (еще до его реабилитации). Предполагалось передать тему с людьми, то есть и с ним тоже. Внешне предложение деловое – в целях специализации отделов, в интриге не обвинишь. Можно было бы и переходить, с Нильвой он мог договориться и нормально работать. Однако фактический руководитель отдела – его заместительница Инна Ивановна, по слухам, жесткая, суровая диктаторша…

И тут он совершил грубую ошибку: сказал о возможной передаче темы Шалыбкову. На следующий день Бедняков пригласил его, Бунакова и секретаря парткома – на разборку. Изложил:

— Просто такой человек не нужен в организации – вроде шпиона…Нечего больше делать, как с Колесовым бороться…Цель жизни – заниматься не делом…Я с вами работать не могу… Побежал на завод – защитите меня… По бабски…

Колесов молчал, рисовал фигурки на листке, записывал слова поярче.

— Вот смотрите, — возмутился Бунаков, — сейчас он записывает, чтобы бежать в райком, горком и так далее.

— Да нет, это у него привычка такая, — заметил секретарь парткома.

Так Колесов и промолчал до конца разговора.

Еще через несколько дней Евдокимов молча передал ему письмо от зам директора «Красногвардейца». Колесов остолбенел – в письме содержалась просьба освободить его от руководства темой ввиду его неподготовленности как специалиста. Поехал к Шалыбкову, показал письмо:

— Что это?

— Да знаешь, — смутился он, — тебе надо уходить из ЛЭМа.

Он повернулся и ушел.

«Политика ясна, как воды глоток. Звонок Беднякова директору завода – помогите убрать смутьяна, указание Шалыбкову, письмо… Дальше просто и мило: смутьян сам пишет заявление. Никаких конфликтов».

Он и написал заявление: прошу освободить от руководства проектом. Евдокимов помог ему: сделал его своим заместителем, опять он оказался на должности зам зав отделом.

Удар, потрясение. Он сделал выводы и лет десять жил спокойно. А выводы простые, житейские: не балуй, живи по понятиям: общественная работа – в меру, служба – на признание, нужен – будут держать, нет – ищи другого хозяина. И т. д. и т. п.

Припомнил совет зам директора по кадрам на прежней работе в «Граните»:

— Умерь ты эту свою прямоту, ты же талантливый человек, не лезь на рожон, и тебе цены не будет.

Еще и еще раз благодарил судьбу и себя за то, что не ввязался в борьбу, не превратился в правдоискателя с горящим взором. Но и отказаться полностью от самого себя тоже не мог. Решил: «Буду соблюдать конспирацию, не вылезать наружу со своим общим благом». Память услужливо напомнила утешительную формулу бравого солдата Швейка: вот сейчас мы все как-то живем, думая только о себе, а если бы люди заботились только о благополучии других, то еще скорее передрались бы между собой.

А для невинного самоутверждения в своей особости он отрастил бороду.

Очевидно, ему повезло: Евдокимов, постоянно добивавшийся расположения директора, не стал добивать неугодного тому человека. Не получил прямого указания? Или Валера просто хороший человек? Впоследствии Колесов смог уточнить: хороший администратор. Притом прирожденный, не имевший ранее никакого опыта работы. Но сразу же оценивший ситуацию: во-первых, хлопотное это дело – добивать человека с хорошей анкетой, во-вторых, в хозяйстве и веревочка пригодится: в смысле, работник, обиженный на директора, и в то же время обязанный ему, Евдокимову…

Гурков, лицо, приближенное к Смольному, предложил:

— Хочешь работать в обкоме, инструктором, я могу порекомендовать.

— Надо подумать, но в принципе да.

Через несколько дней Гурков похлопал его по плечу:

— Да ты, оказывается, уже старик. Они берут в инструкторы до тридцати лет.

Решил: надо кончать с активной общественной деятельностью. Заявил секретарю парткома:

— Переизбираться на новый срок не буду.

Тот отмахнулся: участок идеологической работы налажен, и ему лень что-то менять. Порядок известен – не выскочишь из списка до собрания, автоматом пройдешь в партком.

Пошел к Беднякову.

— Что, делом решил заняться? — усмехнулся тот.

«Гадина ты все-таки», — нет, это он только подумал. Вопрос был решен.

Впоследствии, сопоставляя даты, он подивился своему бесстрашию. Еще месяц назад директор нанес ему сокрушительный удар. А он не отступился от своего плана рожать второго ребенка. Подпирали сроки: ему 38 лет, жене 34. Рожать решился по двум причинам: во-первых, родительские чувства, один из трех краеугольных движителей жизни, во-вторых, не дать вымереть своему русскому народу. Для простого воспроизводства нужно делать 2,3 детей. Ну да ладно, три десятых простят по жизненным обстоятельствам… И вот за месяц до планового зачатия – удар от Беднякова. «Почему не пересмотрел план? — думал он, — ну да, уже три года работал спокойно, последний год с подъемом и надеждой. Конфликт сдемпфировал: ушел от партийной работы и подальше от директора. И еще: если раньше удар нанес уважаемый человек, то теперь – откровенное дерьмо».

Дата рождения ребенка по японскому счету пришлась на Новый год.

Бедняков после защиты кандидатской диссертации занялся докторской. Зав кафедрой Бирштейн, научный руководитель Колесова по диссертации, как-то задумчиво произнес:

— Надо бы вам еще одного руководителя назначить, у меня есть на примете.

На примете оказался Бедняков, которому для выхода на докторскую полезно поруководить аспирантами. Колесов пошел к Беднякову – принять унижение до конца: «ваша сила – власть, моя – свобода духа». Юродство, однако.

Бедняков слегка усмехнулся:

— Не знаю, надо подумать.

Не надумал.

Определился на ближайшую перспективу: в первую очередь делать диссертацию, во вторую – саму работу.

Позднее прозрение – в 36 лет, но лучше, чем никогда. Простые люди (нормальные герои) схватывают быстрее: если за одну и ту же работу платят в два раза больше тому, кто имеет ученую степень, надо делать эту самую степень.

На самом деле как раз в это время опять пришлось вгрызаться в новую работу.