У всех разные игрушки

Глава 1

Америка — очень богатая страна и вряд ли найдется такой человек, который пожелает оспорить это утверждение. Здесь живет каждый третий миллионер, здесь творит каждый второй нобелевский лауреат, здесь лучшие университеты, здесь крупнейшие в мире банки и фабрики. В Америке есть все! Но богатство ее заключается не только в зеленом долларе и кипучей энергии переселенцев со всего мира. Подлинное богатство Америки — в ее разнообразии, от которого порой в глазах рябит. Здесь нашлось место всему: крокодилам, морским львам и медведям; густым хвойным лесам и джунглям, пустыням, горам, озерам; китайцам, филиппинцам, индейцам-апачам, итальянцам, финнам и зулусам; и, конечно, рвущимся ввысь городам, изображения которых давно уже стали визитной карточкой страны. Подлинный Вавилон, раскинувшийся на половину континента.

И самый разнообразный из американских штатов — вытянувшаяся вдоль тихоокеанского побережья с юга на север (ну или с севера на юг — кому как удобнее) Калифорния, охватившая практически все климатические зоны, кроме, разве что тундры. Говорят, когда-то давно здесь, как в раю, жили индейцы. Десятки народов, без малого сотня разных языков — почти как на Кавказе, только вольготнее. На них с борта «Золотой антилопы» как-то раз имел удовольствие поглазеть любопытный сэр Френсис Дрейк. Тысячи лет здесь царила патриархальная пастораль и первобытная идиллия, и ничто, казалось бы, не предвещало последующих бурных событий. Как бедные индейцы ошибались! Потому что однажды пришли испанцы, в то время уже постепенно становившиеся мексиканцами, научили и заставили индейцев понимать испанский язык. Но и это еще можно было пережить. Дальше все было только хуже. Для индейцев и девственной природы Калифорнии. Вслед за испанцами здесь недолгим присутствием отметились русские, которым приглянулся сосновый край. И бобры со всякими ондатрами. Две дюжины бородатых мужиков основали на берегу небольшую крепостицу и занялись торговлей шерстью и пушниной с местными племенами. Сравнительно честной — потому что несчастные индейцы вокруг русских поселений не мерли как мухи, что частенько наблюдалось вокруг городков бывших европейцев. Суровые бородачи построили здесь первые ранчо, спустили на воду пяток шхун, наплодили русскоязычных креолов, но так и не смогли создать устойчиво-прибыльную коммерцию — бобры вскоре кончились, а все остальное требовало солидных вложений. Пришлось продавать неприбыльную колонию мексиканскому швейцарцу. Должно быть сильно потом об этом пожалели — потому что уже через несколько лет случилась калифорнийская «золотая лихорадка», впервые сообщившая миру, что есть такая славная земля Калифорния и благодаря этому исключительному событию вызвавшая наплыв в регион англоязычного сброда. И вот здесь, вслед за бобрами, кончились уже индейцы. Впрочем, в те времена в Калифорнии уже хватало и других народов, переселившихся в благословенный край со всех континентов — от гонористых поляков до китайцев, завозившихся сюда вместо дорогих негров для строительства железных дорог и промывки речного песка. Население всего за десять лет троекратно умножилось и совершенно поменялось: индейцев не осталось, их языки канули в Лету. К Гражданской войне население понимало всего лишь два языка и оба были принесены пришельцами: с юга пришел испанский, с востока — английский. На первом с каждым годом говорили меньше, на втором — больше.

Гражданская война, причина которой заключалась не столько в том, какую форму социального устройства принять молодой стране, но большей частью в простой идее: кто будет осваивать «Дикий Запад» — промышленники или плантаторы? — в Калифорнии протекала тоже не так, как в остальной Америке. Калифорния, как и положено этому теперь уже вечнокипящему котлу, была одновременно и за Юг и за Север, поэтому здесь грабить соседа можно было не из алчной корысти, а исключительно в силу политических убеждений, что, безусловно, оправдывало в глазах добропорядочных протестантов применение силы.

Постепенно этот благословенный край вырос в крупнейший штат сильнейшего в мире государства. Верфи, заводы, фабрики, банки, Голливуд — здесь было все, чем славилась Америка. Особенно пытливые экономисты давно подсчитали, что если бы калифорнийцам удалось отсоединиться от Америки, то их государство по степени богатства сразу бы прыгнуло на четвертую позицию мировой табели о рангах вслед за США, СССР и Японией. Впрочем, никто не удосужился посчитать, что сталось бы с США, если изъять у них самый богатый штат.

Здесь, в Калифорнии, немного севернее Сан-Франциско — примерно в тех местах, где русскими были заложены первые виноградники, в жутком захолустье округа Сонома, что поэтически переводится как «Лунная долина», уже больше полувека каждое лето на пару недель собираются те, кто считает себя и друг друга солью мира. Сюда, в Богемскую рощу, на берег речки Русской, бегущей к Тихому океану петляя вокруг поросших соснами холмов, круто огибающей песчаные пляжи маленького городка Монте Рио, приезжают владельцы несметных состояний, сидельцы из самых высоких кабинетов, распорядители судеб, чаяний и информации: банкиры, директора федеральных агентств, крупнейшие промышленники — от изготовителей кетчупа и мармелада до оружейных баронов, ученые, музыканты, избранные писатели и многие-многие другие. В это место невозможно попасть с улицы. Чтобы оказаться подле сильных мира, нужно, по крайней мере, получить от них приглашение. А лучше, конечно, стать членом этого закрытого клуба. Но с этим сложнее — очередь примерно как в советское Политбюро, растянулась на пятнадцать лет.

Здесь с 1923 года побывали все Президенты Штатов от республиканской партии и некоторые из демократов, здесь запросто и без телохранителей можно увидеть Рокфеллеров, Шиффов, Морганов, Кеннеди, всех, без исключения, Бушей — от Сэмюэля до Нила. Собрание это среди секвой и сосен носит неформальный характер и предназначено не для того, чтобы вести важные разговоры, нет — даже девиз этого скаутского лагеря звучит как «здесь пауки не плетут паутину», намекая на то, что все деловые споры должны остаться за пределами Богемской рощи. И чтобы выполнить этот девиз, устроители праздника не жалеют фейерверков и своей фантазии. На театрализованных представлениях можно запросто увидеть как какой-нибудь сенатор из энергетического комитета изображает похотливого фавна — дурно дудит на свирели, трясет голыми ягодицами и скачет по поляне в поисках нечаянной жертвы для своего восставшего фаллоса (впрочем, на самом деле он всего лишь снимает маску приличия и показывается друзьям таким, каков он есть). Здесь можно наблюдать кардинала из восточных епархий, бьющего поклоны перед деревянным идолом совы, здесь легко можно наткнуться на целующихся в кустах конгрессменов. В целом, все просто отдыхают — как кому захочется, не стесняясь никого и ничего — потому что осудить этих людей некому, ведь в своих пороках они все так однообразны.

Они приезжают сюда, расселяются по профильным лагерям: военные к военным, банкиры — к банкирам, юристы — к юристам, политики — к политикам, и проводят пару недель в самой дружественной обстановке, которую только можно найти для них на этой планете. Ведь все споры и разногласия остаются снаружи, а внутри царит настоящее братство, цементирующее эти сливки общества почище любых договоров и протоколов.

Но эти люди никогда бы не стали тем, кем они стали, если бы каждое мгновение не думали о деле. Вопреки провозглашенному девизу.

— Знаете, Зак, — ковыряясь щепкой в зубах после уничтожения мраморного стейка, сказал мне плохознакомый человек в клетчатых шортах, — все эти конспирологические россказни не стоят даже той бумаги, на которой печатаются. Посмотрите на этих людей?

Он показал толстым пальцем с рыжими волосками и ухоженным ногтем на группу людей, что-то живо обсуждавших неподалеку, но я еще раз посмотрел на генерала.

У Гарольда был тот чудовищный бруклинский выговор, по которому в нем со стопроцентной вероятностью можно было бы угадать внезапно разбогатевшего дельца. Но на самом деле был он какой-то шишкой из военных. То ли две, то ли три звезды на генеральских погонах и непыльная должность в кабинете с видом на Ground Zero[1]. На вид ему было слегка за пятьдесят, но он ничем не походил на привычный образ генерала-ястреба — подтянутый, любознательный и открытый, он казался голливудским актером, не очень подходящим для своей роли. Если бы возникла необходимость, я не сомневаюсь, что он и сейчас легко пробежал бы под палящим солнцем миль десять, а потом бы еще и проплыл столько же — его физическая форма была превосходна.

Он заметил, что я на него глазею, подмигнул мне и снова показал на людей, сделал широкий охватывающий жест:

— Разве могут они работать в одной команде? Чтобы Стиви стал в чем-то потакать Полу нужно, по меньшей мере, случиться Армагеддону!

Он хохотнул.

— Другое дело, что есть объективные законы, если хотите, правила игры, заставляющие нас всех выступать единым фронтом против опасности или спешить всем в одной стае на потрошение какой-нибудь жертвы. Нет, вся эта белиберда о Трехсторонней комиссии, о Бильдерберге и прочих масонах — просто еще одна попытка создать социализированную «теорию всего», которая объяснила бы происходящее любому, кто не желает разобраться в реальности. Зачем нам узнавать механизмы движения денег, если достаточно сказать — всем правит старина Дэвид!

Он показал волосатым пальцем на седого старичка, бредущего по тропинке между лагерями Lost Angels и Hillside[2]:

— Вот, кстати, и он. Семьдесят пять старикану, а все никак не успокоится.

— Это, по-моему, Рокфеллер?

— Он самый. Все неймется ему. Вот вам идеальный кандидат на место главы какого-нибудь международного заговора. Совет по международным делам, Трехсторонняя комиссия, Комитет трехсот — выбирайте. Рокфеллер, Морган, Ротшильд, Виндзоры, Оранские, Бернадоты — вечные козлы отпущения для ленивого обывателя или газетного пустозвона.

Я проводил взглядом старика, в прошлом году навестившего в Москве драгоценного Михаила Сергеевича в качестве главы и посланника как раз Трехсторонней комиссии. Они так ни о чем и не договорились, потому что товарищ Горбачев уже получил первый транш обещанного кредита от товарища Фролова.

— А вы, Гарольд, считаете, что никакого заговора нет?

Собеседник потянулся за еще одним стейком, качели, на которых мы расположились, опасно наклонились. Я едва не свалился.

— Простите, Зак, я не хотел, — Гарольд протянул мне тарелочку с мясом, — угощайтесь. Заговор, конечно, есть. Я вам даже скажу, что этих заговоров — многие десятки, если не сотни! Черт! Да загляните в любую палатку в любом лагере этой рощи и непременно обнаружите там десяток заговорщиков!

— Что же тогда?

— Да просто все. Заговорщики есть, а глобального заговора нет. Понимаете? Вы же европеец?

Я кивнул:

— Можно и так сказать.

— Тогда я подберу вам подходящую аналогию. Больше всего мировая политика похожа на чемпионат мира по футболу. Понимаете?

— Признаться, не очень.

— Сейчас поймете. Разница политики и футбола лишь в том, что все игры этого «политического» чемпионата проходят на одном поле при одновременном участии всех команд. Представьте себе огромное поле и на нем выступают сразу все команды. Есть команды сильные, есть слабые, есть имеющие влияние, есть новички. Есть команды, вышедшие на поле в полном составе, а есть и такие, у которых на воротах одиноко застыл растерянный вратарь и больше никого не видно! И все они выходят на одну единственную игру чемпионата. Кто-то контролирует большую территорию, кто-то меньшую, кто-то лучше играет головой, кто-то умеет долго бегать, а у иных вся надежда на пару костоломов во вратарской площадке. Иные умудряются договориться с судьей. На один тайм. Они все гоняются за мячиком и мечтают запинать его в ворота соперника. Но если между собой они никак не договорятся, не установят правила и приоритеты, то никакого результата не будет. Мало этого, на поле постоянно выходят новые команды, случайно выбирающие себе ворота, а игроки в старых командах время от времени берут взятки у букмекеров или получают гражданство у соперников. Еще и тренера регулярно переходят из одной команды в другую, сдавая все тактические наработки. Вот и весь заговор. Мир слишком сложен, чтобы свести его к какому-то дешевому заговору, какие бы силы в его основу не ставились. Слишком разные у всех интересы. И все постоянно меняется. Так что, Зак, не верьте шелкоперам, объявившим наши невинные забавы сборищем дьяволистов или еще каких-нибудь солнцепоклонников, грезящих о том, как поработить весь мир — это неправда. Вернее — полуправда.

Я обдумал его слова, пережевывая сочную телятину. Еще минут двадцать и бравый генерал легко убедит меня в том, что и меня тоже не существует. Силен!

— Нет единого координирующего центра, Зак, — улыбнулся мой новый приятель. — Вы-то должны понимать, что создание такой структуры потребует создания запредельной контролирующей бюрократии.

— Можно использовать уже имеющуюся.

— Можно, — согласился Гарольд. — Только ценой провала той задачи, которая возложена на структуру по ее основному роду деятельности. Вы, наверное, никогда не работали в бюрократических иерархиях? Я угадал?

— Да. Не сложилось.

— Это к лучшему. Не жалейте. Это не тот опыт, который может вам пригодиться. Поверьте мне, старому бюрократу от военщины, поверьте, что в любой бюрократизированной организации творится такая муть, что поручать нам что-то ответственное и хоть немного выходящее за рамки обычных обязанностей никак нельзя. Джон может прекрасно договориться с Томом о поставках нового фасона ботинок, но поставьте перед ним задачу обуть в эти ботинки армию Гондураса — и он спасует. Потому что этим занимается Гарри и появление на арене Джона только испортит бизнес обоим. Тысячи интересов, десятки тысяч людей, сотни команд, стремящихся влезть повыше — настоящее змеиное кубло, занятое обслуживанием в первую очередь своих интересов. Им просто некогда заниматься еще и поручениями заговорщиков. Времени нет, понимаете? Чуть зевнул — пожалуй на этаж ниже. Так что единственный полноценный заговор, Зак, который вы здесь сможете найти — это всеобщее согласие не выносить на публику все, что здесь может произойти. Так что я оцениваю возможность существования какого-либо глобального заговора как стремящуюся к нулю. Не нужно совпадающие временами интересы разных кругов называть заговором. И не нужно их путать.

На тропинке показался «сенатор Тим» — знакомец Серого, по приглашению которого я и оказался в Богемской роще. Под руку он вел какого-то ковбоя с нефтеносных пустошей Техаса.

Серый несколько раз упоминал о том, что в прошлом году при крушении First Republic Bank of Texas[3], «наш друг Тим», предупрежденный за месяц до краха, прослыл в среде тамошних ковбоев настоящим ангелом-хранителем. Но мне кажется, что банк рухнул не в последнюю очередь благодаря тому, что напуганные сэром Тимом вкладчики позакрывали текущие счета. Но, как бы там ни было, а акции сэра Тима в среде посвященных техасских дельцов взлетели на необыкновенную высоту. К нему стали прислушиваться. И даже приняли в Богемский клуб. И он сразу пригласил на собрание «друга Сарджа» в качестве гостя. Но Серый почему-то отказался и порекомендовал сенатору меня или Снайла. А мне посоветовал побывать здесь и внимательно посмотреть на происходящее.

И пояснил свою настойчивость своей же глупостью. «Представь, — сказал он мне, — я имел однажды дурость учить этого человека приемам современного бизнеса. В то время, когда сам мог бы послушать его лекции. Сэр Тим тогда сделал вид, что поражен моими откровениями, но теперь-то я знаю, что переступил черту и наговорил много такого, о чем все участники игры прекрасно знают, но предпочитают не обсуждать при первой встрече. Так, что, друг мой Захар, съезди, проветрись и узнай, чем на самом деле дышит деловой мир Запада. Там, в Калифорнии, принято общаться без фиги в кармане».

И именно эту миссию я сейчас и выполнял — загружался впечатлениями и ощущениями, попутно знакомясь с весьма непростыми людьми.

— Гарольд! — Издалека закричал сэр Тим, — как я рад вас видеть! Как Мэг? Как ее чайный клуб?

Генерал изобразил пальцами «о-кей» и призывно махнул сенатору рукой:

— Давненько не виделись, Тим? Вроде как на разных планетах живем.

— Верно. Дела. Я чаще встречаюсь со славными техасскими парнями, чем со своими соседями в Вашингтоне. Хэл, Зак, вы знаете Остина?

Сэр Тим смотрел на своего ковбоя с тем выражением лица, которое чаще всего ожидают от любящих отцов по отношению к ненаглядным детенышам.

— Заочно, — генерал расплылся в белозубой улыбке, — наслышан.

Я развел руками.

— Остин имеет интересы в производстве говядины, птицы, владеет небольшой долей в Harken Energy[4]. И рассматривает возможность вложения капитала в Enron.

Ковбой протянул мне жесткую руку.

— Это Зак, — представил меня сенатор. — Финансы, портфельное инвестирование, управление. В основном в Европе. Очень удачливый молодой человек и я иногда даже думаю, что он всегда на шаг впереди рынков. Кто-то стал бы говорить об инсайде, но я вас уверяю, речь идет всего лишь о необыкновенной прозорливости. На вашем месте, Остин, я бы обязательно прислушался к его мнению об Enron. Оно стоит дороже любых дивидендов.

— Сенатор преувеличивает, — я протестующе поднял руки.

— А Хэл протирает штаны в хозяйстве мистера Брауна[5], после того как тот вернулся. — отрекомендовал генерала сэр Тим. — Что это вы здесь так глубокомысленно обсуждаете? Есть что-нибудь, чем можно промочить горло?

Сенатор оглянулся вокруг, обнаружил столик со спиртным и изобразил невероятное облегчение:

— Слава Иисусе! Алилуйя! Мне уж было показалось, что я опять пропустил принятие нового «сухого закона»! Но, видимо, мне это только снилось.

— Мы с Заком обсуждаем конспирологические теории и влияние их на мировую политику.

— Правда? Как неожиданно услышать такое здесь! Вы под кайфом, да? — Остин широко распахнул глаза, словно перед ним произошло что-то давно знакомое, но неожиданное. — Вы точно под кайфом!

Сказано это было с такой привычной простотой, что никто не смог остаться равнодушным.

— Нет, что ты! — засмеялся Гарольд. — Просто логическое упражнение.

— О, вот как! Это гораздо интереснее той занудной беседы на соседнем холме, где рассуждают о преимуществах охоты на марлина против чтения пасторальных стишков Уильяма Брайанта. Так что мы обсуждаем? Зеленые человечки, несчастный бедняга Кеннеди, масоны и розенкрейцеры? — ковбой огляделся, выудил из большой спортивной сумки стаканчик и налил в него минеральную воду.

— Нет, Остин, берите круче. Зака интересует — может ли быть в мире сила, незримо направляющая действия правительств, корпораций, народов? Сила, прямо не представленная в правительственных структурах, но имеющая подавляющее влияние на любую сферу экономики и политики?

— О! На ум приходит только Белый Дом! Сборище дилетантов, которому глупый народ разрешил порулить величайшей страной! — Остин опорожнил стаканчик и вытер губы тыльной стороной ладони. — История еще накажет нас за такую недальновидность.

— Зак считает, что вполне может быть некая скрытая структура, расставившая своих людей в нужных местах, дергающая за ниточки и заставляющая мир развиваться по предначертанному пути. Знаете, все эти книжки Саттона, Коулмана, легенды вроде Союза Девяти и прочих сказок.

— Ой, это так однообразно и скучно, — сморщился сенатор, наполняя стаканы янтарной жидкостью. — Как обычно — на один малозначащий факт нагромождение глупостей высотой с пик Вильсона. Я уже устал доказывать своим избирателям, что люди во власти, в Конгрессе и Сенате занимаются делом, а не плетут заговоры, на которые у них просто нет времени! Да вы сами подумайте — при том засилье бюрократии, что у нас есть, иметь еще одну подобную структуру для воплощения тайных планов просто не по карману никому! Разве только русские могли бы такое потянуть — они ведь все государственные доходы тратят на оружие и содержание бюрократии. Раньше они создавали Интернационалы, теперь наводнили мир своими шпионами! Но у нас в США такое нереально.

— Это интересно, — неожиданно сказал ковбой, принимая от сенатора стакан с виски. — Если бы я занялся созданием чего-то подобного, то для установления своего диктата над США мне хватило бы сотни неглупых парней на нужных местах. Разумеется, при условии, что никто мне не мешает на первых порах, что эти парни преданы мне или, по крайней мере, нашей общей идее, и никто из противников не знает о моих планах.

— Что вы имеете в виду? — сенатор расположился в матерчатом раскладном кресле напротив. — Каждый приходящий к власти Президент рассаживает на ключевые посты сотни человек. Мы уже много раз страдали от присутствия дилетантов на значимых постах! Сегодня ты — молочный король из Массачусетса, а завтра — председатель какого-нибудь военного или энергетического комитета! Или даже директор ЦРУ! Они заполняют иногда до семидесяти процентов административных должностей в правительстве. В министерстве иностранных дел — настоящая синекура для спонсоров выборов, в Пентагоне — раздолье для компаний-подрядчиков. От дилетантов всегда неисчислимые беды! Подумать только — месяц назад наш Конгресс потратил две недели на изучение вопроса применения анаболиков спортсменами! Больше важных дел у Конгресса не нашлось! И счастье демократии только в том, что проходит один-два президентских срока и все они возвращаются по домам.

— И приходят новые, такие же образованные и знающие, — хихикнул ковбой.

— Да, именно так, Остин! То есть, между двумя администрациями нет практически никакой преемственности! А без преемственности нет смысла в заговорах такого масштаба.

— Это потому что Президент связан Конституцией, нарушив которую, перестанет быть Президентом. Не будь Конституции — редкий Президент не постарался бы стать королем. Но я о другом, — ковбой глотнул напиток и поморщился, — ведь не все определяется высотой политических постов. Президент — отнюдь не Господь Бог и вынужден прислушиваться к советникам, консультантам и помощникам. А у тех — свой аппарат, работающий с информацией. Но информацию собирают от источников. Посадите нужных людей в начале цепочки и вам совсем не нужно будет контролировать ее конец. Да и обойдется дешевле. Разве не так работают все разведки? Так почему не допустить, что есть некие структуры, обладающие похожими ресурсами, но не имеющие политически и юридически оформленного вида? Бюджет ФБР, насколько я помню, что-то около трех миллиардов долларов. ЦРУ — вдвое больше. Какой-нибудь колумбийский наркобарон мог бы содержать обе эти организации годами. И получать от их работы хороший профит. Вот о чем я. При этом ему не нужно было бы иметь настолько раздутые штаты.

Сенатор рассмеялся:

— Остин — настоящий техасский республиканец и с неприязнью относится к федералам. Хотя и получил ученую степень не в Хьюстоне или Далласе, а в Колумбийском университете.

— Да, верно, — усмехнулся ковбой. — Не смотрите на мои шляпу и сапоги, надев их, я вовсе не оставил мозги в холодильнике.

— Я все же думаю, что это было бы слишком… заметно, — возразил Гарольд. — Такая структура не могла бы оставаться в подполье сколько-нибудь долго. Во всяком случае, во всей истории я не припоминаю ничего подобного. Исторически достоверного.

— Вы вспомнили о мифическом Союзе Девяти, но забыли о реальном Совете Десяти, — заметил Остин. — А ведь этот орган просуществовал в Венеции триста лет. Чем вам не заговор венецианцев против Европы?

— Совет Десяти? Что это?

— Это такой средневековый институт советников при венецианском правителе — доже. Возникнув как орган совещательный, со временем подмял под себя и дожа и Венецию, и половину Европы. Деньги, шпионы, торговые караваны. О них не знал никто, они знали все о всех и всех вокруг заставляли плясать под свою дудку — от турецкого султана до французского короля. Чем вам не прообраз того же Комитета трехсот?

— Трудно сказать, — пожал плечами генерал. — Я об этом ничего не слышал.

— Тогда я вам коротко расскажу — это интересно. При доже Пьетро Градениго, в самом начале четырнадцатого века, венецианская республика поссорилась с Римским папой. Последовало отлучение. Назревал и состоялся мятеж, торговля оказалась в упадке, и нужен был какой-то новый инструмент управления населением и внешней политикой. Большой совет при доже — бывший в те времена чем-то вроде парламента — неповоротливый и крикливый, периодически опаздывал с принятием мер и поэтому решил созвать из представителей самых влиятельных и богатых семей Совет Десяти. Для оперативного управления ситуацией. Сначала на временной основе — на два месяца, потом еще на два, потом еще и еще. Сроки продлевались, продлевались, продлевались почти четверть века. Потом Совет стал действовать на постоянной основе. Членов Совета избирали из знатных семей на год, через год меняли на других, и пока в Совете заседали новые — расследовались действия старых, всех без исключения. На предмет злоупотреблений. За коррупцию и предательство полагалась смерть. Совет просуществовал триста лет и прибрал к своим рукам войска, финансы, полицию — всю венецианскую власть, не будучи на то уполномоченным законодательно, и не отчитываясь в своих действиях ни перед кем. Совет правил городом до конца республики и был распущен только вместе с ее упразднением. С тех пор многое изменилось и современные последователи тех методов наверняка предпочли бы оставаться в неизвестности — чтобы не оказаться однажды ни с чем. Так что я не вижу ничего невозможного в существовании чего-то подобного. Даже надгосударственного.

— Но вы представляете нынешний объем связей, работы, информации? Это решительно невозможно, — Гарольд с сомнением покачал головой. — Чисто технически. Да и потом, насколько я понял, этот ваш Совет Десяти был вполне себе официальной структурой? По крайней мере на первых порах?

— Да, конечно, поначалу все невинно и даже забавно: масоны, «Череп и кости», розенкрейцеры, иезуиты — все это начиналось как чудачество, — Остин все больше распалялся, видимо, влез на любимого конька. — Только потом все почему-то вырождается в черт те что! Вспомните того же беднягу Джи-эФ-Кей! Зря он что ли произносил свою знаменитую речь перед нью-йоркскими газетчиками? Как там было, кто-нибудь помнит?

— А… секунду, — попросил сенатор, сморщил лоб и выдал: — «Мы противостоим по всему миру монолитному и беспощадному тайному заговору, где полагаются, прежде всего, на скрытые средства для расширения своей сферы влияния — на инфильтрацию вместо вторжения, на низвержение вместо выборов, на запугивание вместо свободного выбора, на террористов ночи вместо армии дня. Это система, которая задействовала громадное число людей и очень большие материальные ресурсы в строительстве тесно связанной, высоко эффективной машины, которая осуществляет военные, дипломатические, разведывательные, экономические, научные и политические операции». По-моему — сущая ерунда, сказанная под влиянием провала кубинской операции и отставания в космической гонке от русских.

— Даже если Кеннеди был прав, все равно это трудно себе представить, — генерал не собирался сдаваться. — Просто невозможно. Это очень большая и бестолковая работа — добиться тайного влияния при отнюдь не гарантированном исходе. Нужны огромные толпы адептов, чтобы убедить…

— Да почему? — перебил его ковбой. — Разве вам, чтобы управлять дивизией, нужна еще одна дивизия? Нет. Достаточно одного квалифицированного полковника, который будет понимать принципы функционирования вашей дивизии, станет работать только со значимой информацией и переложит обработку незначимой на плечи подчиненных. Разве редка ситуация, когда на главном посту сидит слабый человек, а за его плечом маячит кто-то сильный и умный? Вспомните большевистских комиссаров, постоянно контролирующих их военных? Что мешает заговорщикам поставить на это место своего человека? Другое дело, что таких современных Советов Десяти должно быть гораздо больше одного: свой наверняка есть у коммунистов, свой у арабов, свой у китайцев, свой у нас или европейцев. Кто-то более влиятелен и к нему прислушиваются, кто-то менее и вынужден подчиняться. Сейчас, мне кажется, как раз настал такой момент, когда два совета — американский и европейский, сговорившись, набрали такую силу, что имеют возможность управлять другими. Это ничего особенно не значит и лет через двадцать все легко может измениться. У всех бывают времена побед и у всех случаются поражения. Нельзя всегда быть успешным. Природа этого не потерпит.

— Господа, — сенатор Тим привлек общее внимание негромким похлопыванием в ладоши. — Послушайте меня. Мне кажется, мы все правы и говорим об одном и том же. Смысл разногласий сводится только лишь к оценке масштабности проекта. Мы с Хэлом считаем, что заговор, раскинувшийся на весь мир, или хотя бы имеющий целью контроль всего мира — невозможен чисто технически. Из-за необходимости вовлечения в процесс управления огромных масс людей. А у масс есть свои недостатки — они не станут долго работать просто за идею. Просто потому, что для существования масштабного заговора требуются постоянные победы, ведь глупо служить тем, кто часто ошибается? Люди не станут с работать с такими руководителями.

— Почему вы так думаете? — Остин, кажется, представлял собою тот типаж людей, которым спор нужен ради спора.

— Это просто, — я не сдержался. — Сенатор имеет в виду необходимость для любого человека работать ради конкретной цели. И если цель раз за разом ускользает, то не многие останутся за нею гоняться. Разве что идеалисты…

— Благодарю вас, Зак, — сказал сенатор. — И это тоже. И это значит, что руководство тайных орденов не имеет права на ошибку. Но мы все знаем, как много в мире зависит от исполнителей на местах. Самый гениальный план может разбиться о тупоголовость какой-нибудь посредственности, вознесенной наверх деньгами, древним родом или еще как. Говорят, что когда с этой стороны Атлантики решалась судьба Британской империи, лорд Сэндвич[6] вместо того, чтобы заниматься делом, рыбачил в заливе Птомака в обществе тамошних проституток и нескольких бутылок вина. Вот так просто: кто-то строил планы, кто-то подставлял грудь под пули американских сквоттеров, а командующий операцией удил форель. Как бы это сказать…

— Я понял, — генерал хоть и ковырялся в своем стейке, но за разговором следил. — Вы говорите о необходимости четкого предвидения будущего, чтобы не совершить неоправданных ошибок. А этого в принципе быть не может — будущее непредсказуемо. Как говорят в нашей среде: «любой план летит к черту, едва сталкивается с противником».

— Спасибо, Хэл, — вежливый сенатор поблагодарил и генерала. — Примерно это я и хотел сказать.

— А теперь вернемся к масштабам, — Остин, кажется, и не собирался сдаваться. — Масштаб — это просто вопрос времени. Мы все прекрасно осведомлены, что нашими кузенами в Британии вот уже пятьсот лет правит не королева, не Парламент, не Кабинет, которые по сути не более, чем исполнители решений Тайного Совета королевы[7] — господ, которых не выбирает народ, легитимность которого обеспечивается не Конституцией, а желанием монарха. И, тем не менее, этот Тайный Совет готовит, издает и контролирует выполнение государственных актов, часто ведает назначениями государственных чиновников, является высшей судебной инстанцией для всей Британской империи и многое-многое еще чего — то, что скрыто от обывателя. Господи Иисусе, я скажу больше — практически вся Европа погрязла в сетях разных Тайных Советов! И Канада! И Япония в недавнем прошлом. Только благодаря нам она смогла нормально демократизироваться. Россия — так та прямо так и называется: страна Советов. И хоть там они вполне официальны, они не подотчетны своим гражданам, что делает их абсолютно непрозрачными.

Остин остановился промочить пересохшее горло и его неожиданно поддержал сенатор:

— Единственная страна, избежавшая происков закулисных воротил — наша благословенная Америка, отвоевавшая это право в нескольких войнах за независимость. Америка, где все на виду, где журналисты повсюду суют свои длинные носы и общественность контролирует каждый чих в Конгрессе, Сенате и Белом доме. Америка в этом отношении куда прозрачнее любой другой страны. Здесь возникнуть какому-то заговору гораздо труднее, чем где-то еще. Тем более, заговора, ставящего своей целью контроль над миром. И это только справедливо, что нынешняя Америка стала тем, чем стала. Думаю, и Советы не станут рукоплескать таким заговорщикам. А, следовательно, шансов сделать что-то реальное у них не так уж много. Не так ли, Зак?

Мне показалось, что сенатор желает перевести разговор в привычное для себя русло восхваления «американской мечты», где он смог бы легко контролировать любые мнения, но мне не хотелось сворачивать с прежнего русла. Да и забавно было наблюдать за тем, как бывалые заговорщики убеждают друг друга в том, что их не существует.

— Меня радует, сенатор, ваш патриотизм. Так любить свою страну могут немногие. — Сенатор насмешливо смотрел на меня, не ожидая такой простой лести. — Ваши избиратели должны быть довольны. Но… Англия — особенная страна, сенатор. Нельзя отрицать, что именно она стала колыбелью современной демократии. В Англии, не в Америке, появился тот феномен, который принято называть «общественным мнением». Что плохого в том, что англичане предпочитают не отказываться от некоторых милых, сотню лет назад устаревших обычаев? Островитяне имеют право жить так, как им удобно. Оставим им этот забавный грешок. Если при этом они не станут поучать всех вокруг. А насчет прозрачности… Мы с Хэлом рассуждали именно о тайных заговорщиках. Которые не сидят в Конгрессе или Белом доме на публичных должностях, но о которых никто из журналистов и прочих активистов не знает. Догадывается — да, возможно, но не знает. О тех людях, которые в силу занимаемого в обществе положения и обладанию определенными ресурсами, могут по своему желанию направлять политику любой страны, не занимая при этом высоких административных постов. Для которых прозрачность — только лишь инструмент наведения тумана. Я вам так скажу — прозрачным становится только то, что может помочь одним заговорщикам свалить других. Уотергейт стоил Никсону места в Белом Доме, а недавняя история с полковником Нортом[8] стоила президентского кресла мистеру Бушу.

«Иран-контрас» дорого обошлась республиканцам, а Серый постарался раздуть скандал гораздо шире, чем мог себе позволить избирательный штаб Джорджа Буша. Кандидату в Президенты от республиканской партии припомнили все: и недолгое нахождение на посту главы ЦРУ — как раз во время основных событий скандала, и откровенные провалы в борьбе с наркотиками, за которую он был ответственным перед страной и Президентом. Вспомнили даже темное прошлое его отца — Прескотта Буша, деятельно сотрудничавшего с Третьим Рейхом.

Ковбой громко засмеялся.

— Получили, сенатор?

— Я еще не закончил. Подскажите мне, чем закончилось дело BCCI, которое расследует мистер Керри[9]? Ничем. Разве мог этот пакистанский банк создать сеть филиалов по всему миру без помощи определенных лиц? Я слышал, за спиной господина Абеди стоит саудовский принц, удивительным образом совмещающий банковскую деятельность с руководством разведкой. За какие-то пятнадцать лет этот банк расползся по полусотне стран. Если мне не изменяет память, то в прошлом году он был уже на седьмом месте в мире среди частных банков по размеру активов. И едва ли не открыто торгует наркотиками. Отмывание денег наркобаронов, финансирование Саддама, Норьеги, Доу, поддержка ближневосточных террористических организаций. Да тот же «Ирангейт» без него не обошелся. И все это происходило при прямом попустительстве Банка Англии, при снисходительном отношении американских властей и спецслужб. Меня не удивит, если однажды этот банк просто исчезнет, прихватив деньги вкладчиков[10].

— У меня такое впечатление, Зак, что вы знаете гораздо больше, чем пишут о том в газетах?

— Мы все здесь не читаем газет, Остин. Мы их издаем, не так ли?

Ковбой снова захохотал.

— Верно. И если мы их пишем, тогда то, что в них написано и становится действительностью для рядового избирателя. А пока все привыкают к этой вымышленной действительности, мы можем спокойно делать свои дела. Обычное бытовое мошенничество, в цивилизованных кругах это называется — бизнес.

— Но вы же не станете отрицать, что в демократической стране глобальному заговору возникнуть труднее, Зак? — Сенатор Тим все еще не желал слезать с любимого конька. — И если весь мир придет к истинной демократии, то для заговорщиков просто не останется места.

— Когда мы с вами рассуждаем о тайных заговорщиках, мы почему-то всегда имеем в виду прямое управление, — возразил я. — Но ведь можно управлять и непрямо. Когда федеральному правительству требовалось наказать какого-нибудь налетчика на банковские дилижансы на Диком Западе, оно не отряжало на его поимку тысячу федеральных маршалов. Оно просто выпускало тысячу листовок с указанием суммы вознаграждения за его голову. И за пятьсот долларов за ним охотились все крестьяне, индейцы и мексиканские бандиты. Немножко развить эту идею — и управлять можно всем, прямо никому ничего не приказывая. Достаточно навязать свое мнение через газеты, учебники, телевизор, и остальное люди сделают сами. В демократическом обществе это делается тайно и без излишней помпы, в тоталитарном — это точка зрения всем известна, официальна и потому более уязвима. Не так ли?

Чем больше я смотрю на американские и европейские демократические завоевания, тем больше прихожу к выводу, что провозглашение демократии — самый действенный способ контролировать народ, обманывать его и наживаться на его доверии. Даже не всегда нужна демократия — достаточно лишь ее задекларировать, как это сделано в Британии или Голландии. В королевствах или диктатурах иногда происходят революции, но при развитых демократиях просто не может быть революционеров, потому что для всех есть легальный способ прихода к власти. И если кого-то это не устраивает, если кто-то понимает иллюзорность предлагаемого пути — он мигом становится преступником, террористом и врагом общества. А с такими персонажами во все времена у всех демократических режимов способ борьбы один единственный, правильный и неотвратимый.

Вслух, разумеется, я этого говорить не стал. Не хватало еще стать парией в тех кругах, куда с таким трудом удалось пролезть.

— Господь знает, что не все решается правильными законами, сенатор! — Я продолжал рассуждать на заданную тему. — Президент в любой момент способен издать исполнительный приказ, обязательный к исполнению всеми органами власти, пусть даже и немножко противоречащий действующим законам. Да что там указ! Вы не хуже меня знаете, как принимаются американские законы. Вам, должно быть, известно, что каждый закон, получивший одобрение Президента, сопровождается небольшим дополнением — президентским заявлением[11], прямо указующим, как следует судам принимать и читать нормы нового закона, на что обратить внимание, а какие положения закона не использовать. Иногда такое заявление полностью переворачивает весь смысл новоиспеченной правовой нормы. Что это, как не способ преодоления законодательных препятствий? И что помешает заговорщикам протолкнуть своего человека в Овальный кабинет и издавать указы и заявления пачками? Я не вижу, чем ваше американское общество защищено от возможности быть использованным… энергичными людьми. Поэтому мне трудно судить, сенатор, о невозможности возникновения заговора в демократическом американском обществе. — Остин протянул мне стаканчик с холодным пивом и я быстро глотнул, пока кто-нибудь не перебил, но никто ничего не успел произнести. — Я еще не очень искушенный политик и знаток международных интриг, но уже вижу, что никаких препятствий кроме совести для заговорщиков не существует. Ни в Америке, ни в Англии. Возможно, в России всемогущий КГБ таких заговорщиков отлавливает и отправляет в сибирский ГУЛАГ, но и в этом я сомневаюсь — иначе мы бы никогда не услышали фамилию «Горбачев». Но вот ваше замечание о всемирной демократии абсолютно верно. Всемирной демократии незачем будет плодить заговорщиков. Ведь во главе нее они и встанут. Их главная и единственная цель — всемирная демократия.

Сенатор недовольно скривился, но в этом месте на берегу реки Русской было непринято поучать друг друга. Ведь все, кто здесь бывал — люди уже состоявшиеся, которым не требуются самозваные учителя.

— Здорово он вас уел, Тим, — хихикнул генерал. — Железный закон олигархии. Михельс еще восемьдесят лет назад сформулировал это правило о том, что любая форма социальной организации со временем вырождается в олигархию.

— Я бы дополнил его наблюдение тем, что происходит не вырождение, а, скорее, проявление олигархии, как на фотографии. Олигархия существует всегда, только на первых порах предпочитает действовать из тени, — добавил Остин. — Но, возвращаясь к нашим заговорщикам… мне вот подумалось, что в общем случае все зависит от того, какой смысл вкладывается в слово «заговор». Если речь идет о проталкивании закона, выгодного каким-нибудь определенным кругам вроде энергетических компаний или банков — разве это не заговор с целью надуть общественность? Им снижают налоги до символического уровня, дают послабления и отсрочки. Но разве общественность знает об этом? Разве Джейк из Юты, честно заплативший налоги, может подумать, что жирный кот с Уолл-стрит платит в десять раз меньше, потому что смог договориться с теми, кто составил с ним заговор? По-моему все, что делается без должного освещения перед общественностью, все, о чем гражданское общество узнает спустя годы — это все проявления каких-то заговоров. Но коль такие заговоры и сговоры есть среди энергетиков, производителей свинины и электроники, то почему бы не допустить существование чего-то большего, чего-то глобального, раскинувшегося на весь мир? И не обязательно всем заговорщикам знать, что они заговорщики. Любой из нас с вами может быть в числе используемых втемную. Все в рамках закона. Существующего и грядущего, который протолкнет другой человек, так же используемый втемную. Наверное, вообще стоит разграничить понятия «заговорщик» и «участник заговора».

— А в чем разница? — последнего пассажа не понял даже я.

— И тот и другой работают на реализацию каких-то целей, но первый знает о них, а второй нет. Если мой сосед по ранчо Макс предложит мне поучаствовать в каком-нибудь прибыльном бизнесе вроде поставок гуманитарки в Нигерию, я с радостью соглашусь, если увижу в нем живые деньги! Но знать не буду, что Макс использует мою курятину для вытеснения с рынка нигерийских производителей! Я просто поставляю его предприятию своих кур. А в глазах нигерийского негра я точно такой же негодяй как и Макс. Вот вы, Тим, к примеру, знаете цели деятельности председателя вашего сенатского комитета? Вы можете поручиться перед судом, что Сэм не является человеком Буша или Рокфеллера? И не занимается на своем посту проталкиванием законопроектов, выгодных только этим господам? Вряд ли. Но вы будете выполнять его поручения, искренне считая, что работаете на страну. И мало этого… Мне вдруг подумалось…

— Опять что-то заумное? — насмешливо поинтересовался Хэл.

— Нет, напротив, совершенно простое. То, что нет прямых улик о существовании глобального заговора, не позволяет говорить о его отсутствии. Это как… грибы. Если человек пошел в лес за ними и вернулся без грибов, он ответственно может заявить лишь о том, что не нашел грибов. Но ни в коем случае о том, что грибов нет.

— Сдаюсь! — сенатор поднял руки. — Вы меня убедили, что вокруг нас зреют десятки заговоров! Предлагаю не пускать дело на самотек, а пойти и сейчас же разоблачить всех негодяев! Кстати, о негодяях! Вы слышали, сегодня вечером на концертной площадке намечается отличный спектакль? Банкиры и дипломаты на Круглом поле[12] ставят пьесу Олби. Режиссура — Збиг Бжезинский. В роли Марты — Джон Негропонте[13]. Заявлены еще Бьюкеннен и Блумберг. Будет уморительно — вы же знаете Джона? Господи Иисусе, мне уже сейчас смешно!

Все, кроме меня — ведь я понятия не имел о том, кто такой мистер Негропонте, дружно закивали, и это было неудивительно. Почему-то так получалось, что во властных структурах оказывались люди, ходившие в одни и те же колледжи, читавшие лекции в одних и тех же университетах, знавшие друг друга еще по школьным проказам и почти всегда фамильярно называвшие друг друга по именам. Точно так же знали друг друга их отцы и деды. Кто-то гордился тем, что предки его прибыли в Америку на «Мэйфлауэр», кто-то присоединился позже. Семьи ветвились, множились, обзаводились новыми фамилиями, прирастали эмигрантами, но всегда оставались своеобразной кастой, члены которой стояли друг за друга несокрушимой скалой. И нет ничего удивительного в том, что Остин, Тим и Хэл знали Джона. Это я был здесь гостем, а они уже давно — одной большой сросшейся семьей.

— О! — воскликнул Хэл. — Тогда, должно быть, в роли мужа Марты — Кристофер Додд? Тогда и в самом деле должно быть очень весело.

— Вы читали программку? — подозрительно спросил сенатор. — Я думал, что это закрытая информация.

— Просто догадка. Я ведь аналитик, — оправдался генерал. — Мне по роду службы положено.

Я вертел головой от одного к другому и не мог понять, почему ожидается какое-то веселье?

— Наш европейский гость, кажется, не в курсе, — обратил на меня внимание Остин. — Ему трудно понять ваши надежды на веселый вечер.

— Правда? — просиял сенатор. — Зак, что же вы молчите? Я вам с радостью объясню, в чем соль затеи. Вы же знаете пьесу Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?».

Я изобразил задумчивость и потом покачал головой:

— Нет, я не очень интересуюсь драматургией.

— Зря, — вздохнул сенатор. — Тогда я вкратце расскажу. Суть пьесы в том, что некоторые семейные пары созданы для того, чтобы беспрестанно ругаться между собой. Они не могут без этого жить и не представляют, как может быть иначе. Эта постоянная ругань придает им сил. Человеку со стороны такой образ жизни может показаться странным, но они иначе существовать вместе они не могут. И все же, чтобы не поубивать друг друга в попытках довести свою половину до бешенства, они вынуждены придумывать некоторые границы своим словам и поступкам. Пьеса об этом. Так вот Джон и Крис как раз и будут играть такую пару! Пикантность ситуации создается их давними непростыми отношениями. Джон недавно вернулся из Гондураса, где, как вы, наверное, знаете, наши парни из ЦРУ и Пентагона отличились не в лучшую сторону? А руководил этим безобразием как раз посол в Гондурасе — Джон Негропонте. Всего было много, если верить газетам — убийства мирных жителей, незаконные аресты и пытки оппозиционеров, наркоторговля… Господи Иисусе, — сенатор перекрестился, еще раз демонстрируя нам свою набожность, — не допусти такого на земле Америки. Скандалу не дали разгореться, но сенатская комиссия все же была организована. И возглавлял ее как раз Крис Додд! Они с тех пор друг друга на дух не переносят! И все трое — Збиг, Джон и Крис в свое время учились у господина Йозефа Корбела — родного отца нынешнего представителя США в ООН миссис Олбрайт! Должно быть весело.

Он счастливо захохотал и остальные к нему присоединились.

— То есть ругаться они будут со всей возможной искренностью, часто выходя за рамки оригинального текста? — я попробовал догадаться.

— Не то слово!

Мне это было удивительно: что за сила заставляет людей, пламенно ненавидящих друг друга, делать общее дело? Пусть даже такое незначительное, как спектакль в курортном театре? И не сразу до меня дошло, что выговорившись на сцене в банальной постановке, они исчерпают и притушат свою ненависть, что позволит им сообща взяться за какой-то реальный проект.

И в который раз я удивился тому, как эти люди умудряются разводить конфликты. В России в подобной ситуации началась бы настоящая вендетта со взаимными подставами, обвинениями и нападками. Здесь же почему-то почти всегда находились способы бескровного разрешения любых противоречий. Это мы, русские, воспринимаем решение обратиться в суд как финал всех отношений, как окончательный перелом и новый этап в жизни. Здесь же все иначе и обращение в суд — чаще всего лишь констатация факта, что своими силами разрешить конфликт не удается и спорщикам требуется авторитет со стороны, арбитр, эксперт, чтобы уладить дело. Сегодня Джон судится с Дейвом, а завтра, глядишь, они вновь мирно играют в боулинг. Странные люди. Дикие.

— И кто это придумал? — мне хотелось посмотреть на этого тонкого инженера человеческих душ.

— Да Збиг и придумал, — со смехом отозвался сенатор. — Он мастер на такие штуки. Осенью он уезжает в Москву, читать лекции в их дипломатической академии — о геополитике, так скоро мы его не увидим. Да и вообще не знаю — увидим ли когда-нибудь? Кто знает, как оценят его творческие искания Советы? От них всего можно ожидать.

— Бросьте, сенатор. Горби совсем не похож на Бокассу. Не съедят Збига — точно, — ответил я. — Я бывал у них. Буденовки и дедовы шашки ныне пылятся в старинных сундуках и все, что нужно русским — деньги и новая идея для развития. Потому что старая завела их в тамошний вариант Великой Депрессии.

— Бог с ними, с русскими, пусть сами разбираются со своим дерьмом, — рыкнул генерал. — Вы, Зак, приходите на спектакль, будет весело.

И я последовал его совету.

Не знаю, как бы оценили эту постановку голливудские профессионалы, но на наш непритязательный вкус она удалась. Было смешно, отсебятина присутствовала в каждой фразе, главные герои друг друга подкалывали, обзывали, смешивали с грязью и этим вызывали необыкновенное веселье в среде зрителей, которым вскоре заразились и сами.

Со сцены Джон и Крис уходили обнявшись — если не как любящие супруги, то как добрые приятели — точно! И вновь были готовы вместе слаженно нести свет демократии всюду, куда дотягивались длинные руки американских корпораций.

Поездка, как и предсказывал Серый, и в самом деле оказалась чрезвычайно познавательной.