У всех разные игрушки

Глава 2

— В The Times пишут, что больше вам ничего не светит. Вам больше не подняться. Мне жаль.

— Что они понимают в этом The Times! Никто из них в жизни не сделал ничего серьезного. И что они понимают в недвижимости?

— Им незачем что-то понимать. И делать. То же самое пишут в Forbes, The Financial Times — всюду. Вам крышка, это нужно признать. Впрочем, это нужно было признать год, два назад, когда вам в голову пришла идея финансировать строительство чужими деньгами.

— Столько денег у меня не было. В банках кредиты дороги. А проект очень хорош. Недостроенное казино, я не мог упустить шанс! У меня просто не было выбора. И знаете что? Я гарантирую, что стоимость моих казино в ближайшие три года вырастет вдвое!

— Конечно, Дон, конечно. А год назад вы наверняка гарантировали свое банкротство?

— Нет! Год назад были трудности, но они были преодолимы! Если бы не японский кризис…

— Подождите, Дон, если вы не можете предсказывать верно на год вперед, то почему беретесь это делать на три года? Кто поручится, что через полгода не грянет какой-нибудь филиппинский кризис? Или малайский? Австралийский? Но вернемся к вашим методам. Потому что в банках кредиты дорогие, вы решили занять денег у частных инвесторов? Вы могли бы акционировать свою компанию — неплохой ход. Но вы решили, что вы самый умный и поэтому можете все сделать…

— О, нет! Не так. Если вы вспомните ситуацию двухлетней давности, то увидите, что все так делали. Все выпускали мусорные облигации под высокий процент, рынки росли, недвижимость дорожала. Мы посчитали, что такой вариант куда вернее банковского кредита. И если бы не…

— Да, я даже знаю нескольких человек, которые разбогатели на «розовых листках»[14] NQB. В основном те, кто их продвигал. Думаю и ваш брокер не остался внакладе от торговли вашим мусором?

— Не вижу в этом чего-то предосудительного. У каждого свой бизнес.

— Верно. Но готов спорить, что идею с junk bonds[15] они вам и подбросили? Не сообщив, что если рынок хоть чуть-чуть притормозится, вам все равно придется обеспечивать высокую доходность бумаг?

— Почему вы так думаете?

— О, Дон, перестаньте! Это классика жанра. Клиент горит желанием потратить деньги, которых у него нет. Зато есть имя и кое-какая собственность. Он не хочет акционироваться и обращаться в банки. Впрочем, я сейчас склонен думать, что это они и отсоветовали вам обращаться в банки и выпускать акции? Не так ли? Не отвечайте, это неважно. Важно то, что услуги андеррайтера по размещению мусора оплачиваются гораздо выше. И любой не очень добросовестный брокер с радостью за это возьмется, в ущерб другим возможным вариантам.

— Да, я все это знаю, — Дональд нетерпеливо мотнул головой. — Просто мне не хотелось иметь в своем бизнесе дополнительных советчиков, поэтому акционирование — не для меня.

— Но сейчас вы пришли ко мне и готовы на все. Ну или почти на все, что одно и то же. Вы обратились не к своему приятелю Гринбергу, а ко мне. Кстати, почему вы не обратились к Алану? Ведь, говорят, он настолько хорош, что ему завидует Баффет?

— Почему вы думаете, что он мой приятель?

— Потому что весь мир знает о ваших добрых отношениях.

— Мы просто работали одно время вместе над одним проектом. И… я обращался, — сознался Трамп. — Но вы же знаете этого упрямца! Если он не увидит за моей спиной денег, которые можно просто забрать, он не пошевелит и пальцем.

— В газетах пишут иное, — я отыскал среди бумаг статейку, посвященную Тузу с Уолл-стрит[16]. — Здесь о нем говорится как о добром, отзывчивом человеке, осуществившем американскую мечту. Сорок лет работы в одной фирме, это, знаете по нынешним временам, показатель! Если он настолько лоялен Bear Stearns, то, думаю, и к своим друзьям он должен быть привязан.

На заре нашей с Серым карьеры — это было всего-то четыре года назад, а кажется, что это было так давно, что и память уже подводит, — мы держали некоторое количество номерных счетов в конторе Гринберга. С ним было удобно работать. Хриплый лысый грубиян обеспечивал абсолютную непрозрачность наших операций для сторонних взглядов. Алан контролировал почти восемь сотен брокерских контор по всей Америке и мог предложить своим клиентам абсолютную анонимность. Житель Оклахомы через Bear Stearns помещал свои капиталы где-нибудь в Сан-Франциско, и был спокоен за стабильный доход и свою невидимость для фискальных агентов и соседей. Должно быть, мистер Саура и по сию пору обеспечивает наличностью детище Гринберга и уж наверняка является акционером этой замечательной компании.

— В газетах много что напишут, — сморщился Трамп. — Что еще они могут написать, если статья проплачена самим Гринбергом. В общем, он посоветовал мне оглядеться вокруг, наняться к кому-нибудь на работу, и даже назвал ваше имя. Он считает, что мне не стоило оставаться в Нью-Йорке.

Еще бы он не назвал мое имя, когда такое пожелание было высказано ему прямым текстом!

— И вы воспользовались советом?

Беседа продолжалась уже три часа, и я не считал, что теряю время. Такие люди как Дональд Трамп на дороге не валяются — штучный товар. Теперь он переживал не лучшие времена и готов был вцепиться в любую руку, которая его поддержит.

— Да, но только потому, что и сам уважаю вас, — он обезоруживающе улыбнулся. — И знаю, что при вашем участии, Зак, никогда не попаду в подобную ситуацию. Мы были бы неплохими партнерами. Ваши деньги и чутье, мои идеи и энергия — мы перевернем этот мир!

Да уж, перевернуть — не проблема, проблема в том, что никогда заранее не знаешь, что станешь делать с ним после переворота.

Банда Сауры-Снайла целый год выбивала из-под Трампа одну подпорку за другой: выкупали его бонды у частных инвесторов, формируя рычаг для давления, устраивали протестные акции экологов и прочих «зеленых» перед строительными площадками, перекупали его доверенных чиновников и архитекторов, отвратили от бедняги все его прежние банковские знакомства, включая того же Гринберга, устраивали бесчисленные проверки его офисов и документов. Трудовые комиссии, профсоюзные, различные комитеты мэрии — все прошли через порог его офиса на Пятой Авеню. Самым трудным в этой эпопее было создать иллюзию действия многих сил, но, кажется, удалось и это. Все делалось для того, чтобы Трамп был сговорчивее. И после того, как он отчаялся найти помощь даже у черта, появился я — весь в белом. На коне и с мешком золота в кармане. Спаситель и благодетель.

— Мне нравится, Дон, как вы ведете свой бизнес. Ну, если не считать последнего эпизода с бондами. У вас хорошо получалось зарабатывать на налоговых послаблениях, на перекредитовке. Зачем вы полезли в бумаги? Не понимаю. Вы мне все равно нравитесь тем, что никогда не опускаете руки. И я бы подумал о партнерстве. Не стану скрывать — вы мне симпатичны, но бизнес — это бизнес. У меня есть условия, — сказал я. — Вы можете на них согласиться и получить все, что желаете, можете отказаться и… не думаю, что вам понравится жить в тоннелях нью-йоркского метро.

По возрасту он годился мне если не в отцы, то в очень старшие братья. По опыту и обилию нужных связей — в деды. Обратись я к нему год назад, без тщательной подготовки, он бы презрительно поджал губы и посоветовал бы записаться на прием к секретарю. Теперь же этот улыбчивый дядька был куда сговорчивее.

— Я слушаю вас, Зак.

— Мои люди проведут полную оценку вашего бизнеса. До последней машины.

— Хорошо, я согласен.

— Затем мы посчитаем все ваши долги.

— Это нужно было бы сделать в любом случае. Но я боюсь, что время уходит. Мне каждый день нужно платить…

— Все текущие финансовые операции буду вести я и мои люди. Это бесплатная услуга. Вы будете должны только за то, что мне придется выплатить по искам и иным неоспоримым претензиям. Когда все посчитаем, произведем слияние компаний. Вы войдете в мою группу на правах младшего партнера. Сорок девять на пятьдесят один. И обязуетесь в ближайшие десять лет не искать иного партнерства.

Это было наглое требование, но не в его положении стоило строить из себя девочку-комсомолку. Перед дверями офиса Трампа уже стояли несколько судебных чиновников с повестками, дожидаясь появления ответчика.

— А что делать мне сейчас, пока вы считаете? — он обиженно насупился.

Никому не нравится, когда из-под ног выбивают основу. Но у меня и кроме кнута было что предложить новому партнеру.

— А вы займётесь пока тем, что лучше всего умеете — достраивайте свой Тадж-Махал[17]. И еще кажется мне, что вашей энергии хватит еще на десять таких объектов? И мы ведь уже почти партнеры? Пожалуй, я дам вам контракт без конкурса на постройку чего-нибудь в моей Андорре. Можете подключиться к пробивке тоннеля через горы, можете строить мой Европейский университет, можете предложить что-то свое — отели, аэропорты, да хоть королевский дворец! — мы обсудим все варианты. Поезжайте, осмотритесь, поговорите с месье Персеном, с мисс О'Лири. Контракт миллионов на триста-пятьсот я готов подписать с вами даже до выполнения вами всех моих требований. Потому что я верю в ваше слово, Дон. И вот еще что — в Trump Tower разместится мое представительство. Это станет показателем вашей финансовой стабильности, да и моим людям будет проще консультировать ваших. Согласны?

Он напряженно думал. Должно быть сама идея, что европейцы будут консультировать американцев, показалась ему абсурдной, ведь в последний раз такое было лет сто назад! Он что-то считал, шевелил губами, но быстро решился:

— Хорошо, я принимаю ваши условия.

Рецепт, придуманный каким-то гением на заре становления общественных отношений срабатывал всегда и везде — и в коммунистическом Союзе и в насквозь демократических Штатах. Если хочешь сделать человека счастливым — отбери у него все, что есть. А потом верни половину. И не будет у тебя сторонника вернее.

Я протянул своему новому партнеру руку:

— Добро пожаловать в большую семью, мистер Трамп! Буду рад встретить вас в Андорре.

Нельзя сказать, что мы простились добрыми приятелями, но главное — положить начало перспективному партнерству.

Едва за Трампом закрылась дверь, я позвонил Снайлу:

— Том, все отлично, он наш. Отзывайте иски, убирайте этих придурков с транспарантами, ну, ты знаешь. И передай отдельный реверанс Гринбергу — он все сделал замечательно!

— Поздравляю, — ответил Том через пару секунд, видимо, пересказывал кому-то мои слова. И мне послышался короткий смешок Серого на заднем плане. — Успехов!

Главный капитал любого бизнеса — люди. Не деньги делают деньги, их создают люди. Некоторые, как Снайл, или герр Мост — из воздуха, другие, как Трамп — из стекла и бетона, третьи, как герры Шульц из австрийской OMV и Штроттхотте из Glenсore — зарабатывали на самих людях. Но в основе всего — люди, которые умеют добиваться поставленных перед собой целей. И мне очень хотелось думать, что помимо того, что эти люди работают на меня, проявляя фантазию, профессионализм и необыкновенную энергию, я и сам смог многому и них научиться и стать на них похожим.

Следующим пунктом моей программы стояло близкое знакомство с мистером Брауном, которого я видел уже несколько раз и на которого очень рассчитывал. Впервые мы встретились с ним в обществе мэра лондонского Сити, во второй раз он сам призывал бизнес в моем лице вложиться в развитие инновационной экономики.

В организации кризиса, на котором так настаивал Фролов, мистер Браун должен был сыграть не последнюю роль. К тому же контора, вице-президентом которой он числился — Crown Estate, была организацией настолько интересной, что рано или поздно обязательно должна была привлечь мое внимание.

Англичан их политические недоброжелатели — в том числе и «отец народов» — частенько презрительно называли, называют и будут называть англо-саксами, удивительным образом наклеивая на волков овечьи шкуры. Это так же смешно, как если бы нынешних американцев называли апачами или ирокезами, а австралийцев — австралийскими бушменами.

Как известно даже младенцам, политика любого государства определяется теми людьми, которые контролируют его собственность. И нет большого секрета в том, что семьдесят процентов недвижимости в Британии принадлежит двум процентам ее населения. Штука в том, что почти полностью эти два процента состоят из потомков тех людей, кто пришел завоевывать англо-саксов в составе нормандского войска Вилли Бастарда почти тысячу лет назад. Но если кто и определяет политику «англо-саксонского» мира, то как раз вот эти два процента пришлых норманнов-нормандцев, находящихся между собой в очень близких родственных связях. И совершенно ни при делах здесь несчастные покоренные англо-саксы — они такие же жертвы, как и весь остальной мир.

Кто-то скажет: старое норманнское дворянство вырезало само себя во время войны Алой и Белой Роз. Плюньте ему в глаза — это вранье. Это такой же миф, как и все, связанное с английским нобилететом. Историками давно посчитано, что в общей сложности все сражения этой «кровопролитнейшей» гражданской войны, воспетой гением Шекспира, оплаканной сотней других, менее значительных пиитов доблести и славы, длились… четырнадцать дней. На территории всего Острова 14 дней боевых действий. За тридцать лет. В анналы истории попали даже «великие» сражения, в которых потери с обеих сторон составили двести — пятьсот человек. Солдат, конечно, не баронов. Поистине — «побоище». На этом фоне поход Ермака Тимофеевича за Иртыш выглядит мировой войной. Были, конечно, и большие битвы, где сталкивались в бою по тридцать-сорок тысяч человек, но их было очень немного и потери дворянства в них были минимальны. Гибли в основном простые солдаты, те самые англо-саксы. И что-то мне слабо верится, что за две недели можно вырезать все нормандское дворянство.

Как были норманны врунами и дикими викингами, плюющими на чужие интересы тысячу лет назад, такими они и остались поныне, изменившись лишь самую чуть и совсем не в лучшую сторону — стали еще жаднее, еще бессердечнее, еще лживее, еще упрямее. Поэтому, когда они слышат об очередных происках «англо-саксов», они даже не относят эти претензии на свой счет, полагая, что речь идет об их крестьянах, цирюльниках, портных и докерах, которые и в самом деле — то еще зло!

И мистер Браун — какой бы не была его настоящая фамилия — занимал в этой норманнской аристократии очень важное место, если уж ему доверили место вице-президента крупнейшей британской компании-владельца недвижимости, чьими хозяевами скромно числились неприметная семья Виндзоров.

Как и все, связанное с английской короной, история Crown Estate была очень мутной. Числясь ее номинальными владельцами, королевская семья по существующему закону не могла ни продать, ни заложить эту компанию. Общественность была убеждена, что компания принадлежит государству, государи считали ее своей частной компанией, доходы которой на время изъяты королевством. Из доходов компании оплачивались старинные долги королевской семьи, содержание правительственного аппарата, выплаты на содержание королевской семьи шли отсюда же. И едва ли не каждый год королевские советники поднимали в парламенте вопрос о полном возврате королевской семье контроля над компанией. Речи о том, чтобы эту жемчужину в британской короне приватизировать на общих основаниях не шло вообще никогда. Рано или поздно вся собственность должна была вернуться к Короне[18]. Но и сейчас все руководство компанией назначалось Королевой, и не было подотчетно никому кроме нее. Не считать же отчетом представляемый Парламенту документ, который никак не мог повлиять на деятельность компании. Все, что мог Парламент — сердито надуть губы и посетовать Королеве на некомпетентность назначенных ею лиц. Немного.

Королевской компании, руководимой мистером Брауном, принадлежали: гольф-клубы, магазины, двадцать семь тысяч акров лесов, шахты, карьеры, монополия на вылов лосося в реках Шотландии, фермы. Офисов и жилых помещений почти на двести гектаров (и если кто-то подумал, что это где-то в глубинке, то сильно ошибся — Риджент-стрит посреди Лондона вся принадлежит этой компании). Но главное, что принадлежит семье Виндзоров через эту интересную компанию — вся береговая линия Острова, половина приливной полосы и весь морской шельф Великобритании.

Когда вы мочите ноги в теплой волне какого-нибудь пляжа острова Уайт — вы идете по королевской земле, по королевскому песку и королевским камням. Если вы решили поглядеть вдаль Северного моря с дюн близ Бернем Маркет — вы стоите на королевских дюнах.

Легко играть в демократию, владея всем. И поучать других о том, как правильно распоряжаться своим богатством — тоже легко.

Упустить мистера Брауна, знающего все о реальном положении вещей, я не мог при всей своей необъяснимой антипатии, сложившейся с первых минут знакомства. К тому же у нас было общее дело, небольшой бизнес в сфере венчурного инвестирования, и мне очень хотелось узнать о том, как идут дела, из первых рук.

Мистер Браун оказался личностью незаурядной и скрытной. Это стало ясно при детальном изучении наследства Мильке: мой новый знакомый отметился только на посту вице-президента уже упомянутой Crown Estate. А кем он был до того так и осталось большой загадкой. И если не считать его одноразового появления в качестве иностранного советника при правительстве Индиры Ганди в Дели, то в практическую политику он не сильно-то и лез. А до того он успел закончить Оксфорд и немножко поработать в Chatham House[19] на должности очень младшего клерка.

В Индии, во время первого премьерства «самого гуманного человека на свете» — Индиры Ганди, мистер Браун занимался решением задачи перенаселенности субконтинента. Потому что страна и в самом деле столкнулась с таким уровнем рождаемости, что ни о каком развитии в рамках традиционных экономических решений и речи идти не могло — все уходило на поддержание скудного рациона огромного населения. Соответственно для преодоления этой проблемы была создана правительственная программа. И суть этой программы состояла вот в чем: населению была предложена недорогая операция по стерилизации мужчин — вазэктомия, хирургическое удаление фрагментов семявыводящих протоков. Была создана целая сеть клиник, хирургических кабинетов, предназначенных для этой несложной операции. Были вложены огромные деньги в выплату вознаграждения стерилизованным индусам. Каждому согласившемуся полагалось выдавать по тридцать долларов, но стерилизовать предполагалось не менее ста миллионов человек — поэтому общая сумма была отнюдь не малой. И у истоков этой «гуманной» программы как раз и стоял мистер Браун.

В первый год действия программы выяснилась неприятная для ее организаторов проблема: индусы с радостью шли на операцию, но только те, кто уже имел пять-шесть-восемь-десять детей. Только те, для кого рождение лишнего рта в семье становилось личной экономической катастрофой. Но другие, имеющие одного-двух детей или вовсе бездетные, совсем не спешили избавить мир от своего генофонда. Программа забуксовала, потому что оказалась лишена практического смысла — вместо борьбы с перенаселенностью, правительство совершенно бесплатно проводило операции для тех, кто их и так желал, да еще и приплачивало им по тридцатке.

И тогда мистером Брауном было предложено интересное решение: ввести вазэктомию в Уголовный Кодекс страны как наказание за незначительные правонарушения. И вот здесь-то началось! Любого гражданина могли насильно отправить (и отправляли) на оскопление. То, за что раньше полагалось пять ударов бамбуковой палкой, теперь каралось вазэктомией: проехал в автобусе без билета — простись с возможными детьми, украл морковку на базаре — расставайся с потомством. За пару лет было оскоплено почти восемьдесят миллионов мужчин. И никто из ООН или ПАСЕ даже не посчитал нужным раздувать из этого скандал.

Ни в одной стране мира принудительная кастрация не принимала таких поистине индустриальных масштабов. Разве только ее слабое подобие в гитлеровской Германии, где за двенадцать лет кастрации было подвергнуто «всего» полмиллиона человек. Из-за ненужных сложностей, наверное, ее не стали ставить на промышленную основу, ведь газовая камера стерилизует гораздо надежнее. Но кастрировать восемьдесят миллионов не мог мечтать и Гитлер — для этого нужно иметь по-настоящему извращенный ум.

Говорят, эта именно «гуманная» программа ограничения роста населения в числе других ошибок стоила доброй тетушке Индире ее премьерского поста, проигранного на выборах семьдесят седьмого года.

Этого короткого эпизода в Индии хватило бы любому деятелю, чтобы навсегда похоронить свою карьеру, однако мистеру Брауну та неудача придала только дополнительную силу. И уже в семьдесят девятом он обосновался в том кресле, которое занимал и поныне. Что входило в круг его обязанностей, выяснить людям Мильке не удалось. И парням Луиджи тоже. Мистер Браун был везде, всем что-то рекомендовал, с кем-то встречался, о чем-то договаривался, но никакого определенного вектора в приложении усилий не прослеживалось. Такой трудяжка-муравей.

Как водится, помимо основной работы, он состоял еще членом попечительских Советов полудюжины колледжей, числился в составе директоров нескольких региональных и одной международной корпорации, словом, был очень занятым и нужным обществу человеком.

Лу не удалось узнать о нем что-то важное, что позволило бы очернить этого джентльмена в глазах света, но зато получилось выполнить незаметную «подводку» — наша встреча с мистером Брауном в Альберт-холле на какой-то оперной постановке выглядела как случайность. После короткой беседы он даже согласился на короткий визит в мою маленькую Андорру, что и сделал буквально через один уик-энд. Ради этой встречи пришлось перенести заседание Совета Директоров в одном из инвестиционных фондов, чтобы успеть добраться до того места, в котором я сам предложил провести встречу.

Потом для Луиджи нашлось более подходящее дело — он надолго застрял в Риме, пытаясь реализовать еще одну, новую для европейцев, идею. Поэтому дальнейшее копание в прошлом мистера Брауна на время прекратилось, а наше с ним знакомство развивалось само собой — без задних мыслей с моей стороны.

— Мистер Майнце, сэр, — он сухо поклонился на пороге моего временного убежища в единственном отеле Энкампа. — В этих живописных горах найти вас было непросто. Так много потрясающих, удивительных видов! Все такое древнее! Все эти камни, крыши…

Его постное лицо не выражало тех эмоций, которые должны были сопровождать его слова.

— Дэвид, мы же условились, обращаться друг к другу по имени? Я обижусь, — изображать радушного хозяина мне было не впервой. — А древность — это единственное, чем пока может похвастать любое из здешних ущелий. Говорят, даже в Париже, если выйти за пределы Ситэ, не найти столь же старых домов. Взять, к примеру, церковь святых Мигеля и Иоанна Крестителя на соседней улице — она еще помнит бородатых вандалов и свирепых вестготов. Но вскоре здесь все изменится.

— Вы в это верите? — проходя в помещение, поинтересовался мистер Браун.

— Хуже, Дэвид, я над этим работаю!

— Тогда я не сомневаюсь в успехе. Люди говорят, что вы хотите здесь создать конкурента нашим Гибралтару, Джерси и Мэну?

— Да, посмотрим, что из этого выйдет. Нулевые налоги для технологичных компаний, дешевые кредиты, минимум документации, упрощенный регламент. Знаете, я хочу здесь сделать рай для финансистов и передовых компаний, для торговцев и ученых. Экотуризм, самый дешевый шопинг в Европе, соединение дремучего захолустья, древности и передовых технологий — вот будущее Андорры. Думаю, у нас есть шансы. Лет через десять вы не узнаете эти городки. Немецкая Италия с ее замками, дорогами и красотами будет завидовать здешним условиям.

— Посмотрим, посмотрим, — покивал мистер Браун. — Пока что у вас все получалось.

Мы еще полчаса разговаривали обо всякой ерунде вроде процедуры оформления гражданства Андорры и красоте местных прелестниц, в которой я вовсе не был уверен или о рыбе в местных прудах — и мне пришлось выдумывать бог весть что, ведь я совсем не рыбак. Потихоньку разговор сам собой перетек к нашим деловым отношениям.

— Погода сегодня прелестная, — мистер Браун закинул традиционную удочку, нащупывая мою готовность соглашаться с ним. — Тихо, безветренно. Последний раз я видел такую тишину недалеко от Женевы.

— Чудесная погода, — мне и в самом деле нравились такие спокойные вечера. — В этих запутанных ущельях такое не редкость. Желаете попробовать здешнего вина?

Он покрутил в руках оплетенную лозой бутылку, извлеченную мной из темного угла.

— Давайте, Зак. Из меня неважный сомелье, я больше ценю пиво и бренди, но глупо быть на юге и не вкусить вина.

Первичный контакт был установлен и теперь можно было говорить не прибегая к обязательным прежде иносказаниям.

— Ваш взнос в наше общее дело, — морщась от каждого маленького глотка «Виоха», мистер Браун посматривал на заходящее солнце, — начнет возвращаться к вам уже через пару лет. Есть определенные прорывы, не настолько значительные как у американцев, но очень неожиданные, что и позволяет нам надеяться на успех. Однако, нужно понимать, что время не стоит на месте и каждый новый день ставит нас перед новыми вызовами. И не всегда можно остановиться, передохнуть и посмотреть на уже сделанное. Гораздо важнее — не останавливаясь, двигаться вперед. Вы понимаете?

Он говорил так, словно вещал с трибуны Семнадцатой партийной конференции — расплывчато и глобально.

— Не очень, — я покачал головой и тоже прикоснулся губами к вину со льдом.

— Если вы запретесь в своей Андорре, то очень быстро окажетесь на обочине мировых процессов. Здесь, между Испанией и Францией — двумя самыми большими европейскими неудачниками — время умирает. И можно однажды проснуться и понять, что цивилизация ушла далеко вперед.

Я даже не понял, говорит ли он серьезно или просто ради того, чтобы что-то говорить?

— Вы что-то предлагаете?

Он почмокал губами, промокнул их салфеткой и спросил:

— Что вы думаете о нынешней России? Ведь у вас там какой-то бизнес?

— Вы желаете присоединиться ко мне?

— Нет, пока что мне интересно ваше мнение в целом.

Я задумался на несколько секунд, собираясь с мыслями. Без вопроса со стороны мне даже в голову не приходило представить ситуацию целиком. Все виделось как разрозненные элементы мозаики: Афганистан, Западная группа войск, Горбачев, сепаратисты в каждом кишлаке или ауле, начинающийся голод, «Демократический союз», вывоз поголовья свиней и коров из ГДР в Москву — для компенсации провалов Продовольственной программы, частные банки, создаваемые шарлатанами и откровенными бандитами. Как можно в целом охарактеризовать нынешнее положение?

— Армагеддон, отступление по всем фронтам и сдача позиций, — сказал я.

— Вы не задумывались о том, что будет после этого? Вы застраховали свой бизнес в России, но что будет, когда все развалится?

Мистер Браун облокотился на резной поручень балкончика, с которого открывались прекрасные виды на зеленое ущелье и добавил:

— Какой свежий воздух!

— Вот как? Вы уверены в том, что в России все развалится?

Он помолчал недолго и снова кивнул:

— Обязательно. Мы не позволим сохраниться этому монстру. Это просто вопрос безопасного ведения бизнеса и никакой идеологической или националистической подоплеки здесь нет. Нас устроит, если распад произойдет по их нынешнему республиканскому делению. Если распад произойдет глубже, то мы не сможем обеспечить топливную безопасность Европы. Потому что труба пройдет по множеству суверенных областей, и у каждого тамошнего царька появится соблазн надавить на нас просто перекрыв однажды вентиль. Тогда придется вводить войска, тратиться на их содержание. В итоге мы получим русскую нефть по цене золота. Это никого не устраивает — и больше всего, наверное, вас. Ведь лучше будет, когда сами туземцы отвечают за целостность трубы и бесперебойность поставок нефти и газа и борются за прибыль, оставаясь в рыночной цене. Их дело добыть, и предоставить нефть нам. Поэтому полная дезинтеграция России нам не выгодна — придется нести слишком высокие расходы для обеспечения транспортировки углеводородов или менять поставщика на кого-нибудь на Ближнем Востоке, чего делать тоже не хотелось бы — это усилит арабские режимы. Лучше каждому врагу дать по пенни, чем одному — фунт. Есть, конечно, в политике и экстремисты, требующие поставить Москву на колени. Но трезвые люди, и, слава Богу, что их большинство, понимают, что загонять крысу в угол не стоит. Однако это не снимает вопроса о том, что будет после кончины коммунизма и кто сумеет воспользоваться плодами?

Он сумел меня удивить. Мне почему-то всегда казалось, что если они собираются ослабить и разделить Союз, то непременно на тысячу частей — чтобы ни одна из них не могла угрожать гегемонии Запада. Но оказалось, что все просчитано. Им проще договориться с одним человеком в Москве, чем с десятком по пути от Тюмени до Бреста. И поэтому они никогда не допустят полного распада России на области. Разве только когда нефть кончится.

Зато уже сейчас были видны перспективы того политика, который после развала Союза начнет бороться за сохранение РСФСР. Народ его на руках носить будет, совсем не подозревая, что главная его забота — всего лишь обеспечение бесперебойной работы трубы силами туземного населения.

— И как вы это видите? Как нам с вами правильно воспользоваться плодами?

Мистер Браун посмотрел вдаль, собираясь с мыслями, и заявил:

— Английское и американское правительства солидарны в том, что опустевшие рынки должны занять те, кто вкладывался в создание ситуаций. Вы хорошо проявили себя в прошлом, поэтому я уполномочен сделать вам интересное предложение. Вы же не желаете останавливаться на достигнутом, не так ли?

— Вы хотите сказать, что на проведение там, — я показал головой на восток, — нужных решений кто-то уже инвестировал определенные деньги?

— Видите, Зак, в чем дело… Нет тайны в том, что политика — самый доходный из бизнесов. Поднимите из грязи бесполезного говоруна, проплатите его избрание в высокие кабинеты и все вернется вам сторицей. Политика выгоднее торговли наркотиками или оружием. Да, здесь высок входной порог, но результат того стоит. Вложив сто миллионов в человека или партию можно получить в свое распоряжение страну со стомиллиардным бюджетом. Вы понимаете? Тысяча процентов прибыли — это не фантазии. Так было всегда. Для тех, кто понял, что политика — это просто еще одна форма бизнеса.

Его слова заставили меня отставить вино в сторону — разговор становился все интереснее.

— И что вы предлагаете?

— Русские уйдут очень скоро. Из Германии, Венгрии, Польши, Румынии, Болгарии — отовсюду. Иначе им не видать кредитов. Иначе им не видать рынков для сбыта своей нефти, иначе занавес станет не просто железным, а… абсолютно герметичным и страна взорвется изнутри, из-за внутреннего давления.

— На место русских нужно попасть нам?

— Вы все еще гражданин Сити, Зак. И очень быстро соображаете. Идет крупная игра. Мы с союзниками действуем в общем русле, но каждый видит именно себя монополистом в той или иной отрасли хозяйства Восточной Европы. Трудность состоит в том, что денег всегда не хватает. На просветительскую работу, на создание демократических движений наши Правительства тратят очень большие деньги. Но это политика для политиков. Понимаете? Им важно показать избирателю свои успехи. Кто-то для этого продвигает пенсионную реформу, а кто-то победу демократии во всем мире.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы говорите. Но не буду спешить, продолжайте.

— Никакая политика не может быть четкой и бесповоротной, если на выигранных землях не укрепился наш бизнес. Экспансия нашего бизнеса — вот главная гарантия нашей безопасности. Не чьего-то там — югославского или чешского, а нашего бизнеса! Британского, американского, французского, итальянского и немецкого! Отчасти японского. Нам не нужны конкуренты, которые проведут у себя реструктуризацию, очистятся от долгов и станут вставлять нам палки в колеса. Нам нужны свинцовые рудники в Югославии, принадлежащие Rio Tinto, польский уголь должен стать собственностью Billiton, а чешское машиностроение — Siemens. Поэтому есть некоторый пул заинтересованных лиц, спонсирующих практическую сторону завоевания рынков. И пропаганду наших свобод и возможностей в среде туземцев, определяющих перспективы своих стран. Речь идет о тех деньгах, за которые иным партийным деятелям не придется отчитываться в Парламенте, Конгрессе или Бундестаге. Я уже слышал о вашей деятельности в Восточной Германии, вы молодец, успели раньше этих напыщенных болванов из Бонна, Гамбурга и Мюнхена. Так им и надо, нечего упиваться самодовольством! — он тоненько засмеялся. — Но я предлагаю вам не ограничиваться одной страной.

Если я правильно сообразил о его предложении, то он говорил о спонсировании антикоммунистических лидеров в Восточной Европе, о скупке новых парламентов, региональных вожаков и тех прекраснодушных идиотов, кто ждал освобождения с уходом коммунистов. Тех, кто верил, что диктатура идеологии хуже диктатуры денег. И готов был за деньги на все.

— На работу с каждым из тамошних царьков не хватит бюджетов никакого государства — они хоть и дешевы, но необыкновенно многочисленны, — развел руками мистер Браун. — Многочисленны, но все же конечны.

— И давно ведется такая работа?

— Активно — последние лет восемь-десять. До того — на уровне самодеятельности некоторых корпораций, людей, управлений в определенных ведомствах. Не системно. Но теперь настал финальный этап, когда нужно немного поднажать и плод упадет к нашим ногам. Мы будем откусывать рынки у русских один за другим, и на опустевших местах должны будут сразу появиться наши компании. А потом дойдет черед и до самих русских. Ведь оставшись без рынков сбыта для своей продукции, они просто вынуждены будут начать приватизацию своей промышленности. Чтобы снизить риски банкротства и свести их с уровня государства на уровень отдельных частных лиц.

— То есть моя страховка сработает?

— Да, — улыбнулся собеседник. — Поздравляю, вы вовремя сообразили так сделать. Те, кто сунулся вслед за вами, никаких контрактов уже не получили. И знаете почему? Они слишком много хотели. Гиффен даже всплакнул, когда узнал о вашей находчивости. Но сам уже не успел сделать то же самое. От вашего контракта страховые компании не останутся в убытке. Они будут только рады падению Москвы, ведь перед ними откроются обширные рынки с населением примерно в полмиллиарда человек с приличным уровнем жизни, несравнимым с Индией, Африкой или континентальным Китаем. Спишут вашу премию на убытки будущих периодов, а там погасят их прибылью от новых рынков. Не проблема. Зато какой мощный промоушн? Говорят, что когда о вашей страховке узнал Горбачев, он стал еще сговорчивее. Он окончательно поверил, что мы хотим равноправного партнерства.

Вот такого я точно не ожидал. Теперь Горби еще быстрее сольет доверенную ему страну. Но странно — почему Серый ни словечком об этом не обмолвился? Ему было на руку, что Михаил Сергеевич стал гораздо уступчивее перед своим «западными друзьями»? Я уже ничего не понимал: одной рукой мы с Фроловым поддерживали существующий режим, а ногами в это время делали ему подножки. Что за странная тактика? Я сделал себе пометку поговорить об этом с Серым — потому что уже совсем потерял ощущение правильности происходящего.

— Что от меня требуется? — спросил я у мистера Брауна.

— Вы понимаете, что сейчас я ничего не могу вам гарантировать — ни по срокам, ни по окупаемости ваших… инвестиций? Просто потому что сам еще ничего не знаю наверняка. Цифры настолько общие, что строить далеко идущие планы преждевременно. Единственное, в чем я твердо уверен — в том, что ваши интересы будут учтены в числе первых, когда речь зайдет о компенсации затрат и хлопот. Вот вам реквизиты двух, — он протянул мне визитные карточки, — благотворительных организаций. Перечислите сколько-нибудь, чего не пожалеете. И вы потом об этом не пожалеете.

И я подумал, что теперь не очень уверен в том, что это Лу «подвел» меня к мистеру Брауну. Выглядело все так, будто это я глупый карась, попавшийся в хитромудрый садок.

— Я рад, Зак, что нам удалось договориться. Надеюсь, встречаться мы станем чаще, — мистер Браун добродушно улыбался тонкими губами. Глаза оставались безучастны. — Завтра мне нужно быть в Милане на встрече с людьми из Хэмптона[20]. Так что вынужден откланяться. Если потребуется что-то от меня — не стесняйтесь, звоните в любое время дня и ночи, я почти не сплю.

Я не стал уточнять, что за люди прибудут из Хэмптона. Это могли быть либо ЦРУ-шники, если речь шла о вирджинском Хэмптоне, либо кто-то из тамошних толстосумов-биржевиков, если имелся в виду Нью-Йоркский пригород — выбор на самом деле невелик.

Мы простились не добрыми друзьями, но очень хорошими знакомыми.