Убиться веником, ваше высочество! (СИ)

Глава 15

Романтика гномам чужда, но чего у них не отнять — это смекалки, проявляющейся во всем. Долго смотреть на меня, застывшую изваянием, Монто не смог, не вынес непонимания.

— Ты же не видела наши свадьбы! Жених всегда дарит невесте брачный сад, — он кивнул на клумбы с гномиками. — Я работаю по металлу, конечно, хуже отца, но куда лучше Сомро.

Мне нужно было что-то сказать. Вот о каких решетках шла речь, но прозвучало крайне двусмысленно, и я опасалась, что моя ответная реплика выйдет еще провокационнее.

— Я помогал Сомро, — Монто указал на левый садик, и я признала, что решетка там была не настолько затейлива, как в садике Бенко и Ораны. — Если ты пойдешь в королевский сад, увидишь, что у меня получается красивее, чем у дворцовых кузнецов.

— Я верю, — пролепетала я и приподняла скребок, прикрылась им — на щит не тянет, но хоть какая иллюзия защищенности. К счастью, Монто не стал требовать ответа сию же минуту.

На следующий день в Астреме был праздник. Моя работа закончится уборкой улицы и номеров — так сказала Орана, и я подумала, что сегодня состоится королевская свадьба. Меня заколотила дрожь: Лили благополучно добралась до Астри, а остальные? Марибель? Но Орана, присевшая позавтракать вместе с работниками, объяснила, что это обычный выходной день, и если я хочу, могу пойти веселиться вместе со всеми.

Мне было невесело, я привыкла к напряженной работе, рутина давала мне важное чувство стабильности, я могла часть запланированного на сегодня раскидать на два дня и вечером лечь пораньше и выспаться. Через полчаса «У старого моряка» не осталось никого, кроме меня и Бенко, который решил подлатать птичник, а я, выпросив у него старую бочку, занялась стиркой.

Бочка подходила для замачивания лучше, чем корыто, в нее вмещалось больше белья, и вместе с простынями постояльцев я набросала туда и хозяйские. Я вскипятила воды, залила белье, растворила остатки мыла, попросила у Бенко два дуката и отправилась в термы. На площади было столпотворение, веселье, пляски, песни, смех, пахло пивом и свежей выпечкой. Я засмотрелась на кукольный театр, послушала, как поют молоденькие девочки, мысленно дала себе оплеуху, потому что работа сама себя не сделает, и уже от дел не отвлекалась.

На обратном пути меня посетила гениальная рационализаторская мысль: я могу стирать все белье в бочке разом, поэтому у первой попавшейся гномки я спросила, где базар, сбегала туда и купила за дукат весло. Гном, торгующий лодками, пытался продать мне оба за два дуката, и спорили мы долго, пока продавец тканей, ухмыляясь, не пояснил коллеге, что рыбаки умеют отлично управляться с одним веслом. Торговец лодками посмотрел на меня с уважением, и точно такие же взгляды я ловила, пока шла домой. Ближе к трактиру я начала гордиться навыком, которым не обладала.

Бенко уже закончил с птичником, сидел во дворе с неизвестно откуда взявшимся Монто и пил пиво. Мне не нравилось, что они смотрят, как я работаю, но гнать хозяев я не могла, поэтому с деланным равнодушием сунула в бочку весло и начала проворачивать белье. Вода порядком остыла, но когда я вытащила на пробу простыню, убедилась, что отстирывается все великолепно.

Пока белье кипятилось, я убрала номера и опробовала новый скребок — Монто постарался, воск легко отходил от деревянных полов, мне оставалось только смести мусор. Когда я вышла в садик развешивать простыни, Монто изучал мою бочку. Я притворилась, что ничего не заметила, потому что я не могла заявить сыну хозяина, что мне в ней удобно стирать. Черт возьми, в подвале еще полно бочек, почему он не мог присмотреть себе любую другую?..

Бенко сидел в пустом зале и что-то считал за стойкой. Я постояла, прислонившись к косяку, потом поднялась в мансарду, выгребла из тайничка все пряности и соль и спустилась в зал.

— Что это? — прищурившись, спросил Бенко. — Пряности? Откуда у тебя столько добра?

— Я забрала их в лесу, — ответила я. — Сомро и Монто сказали, что я имею на это право. Но я должна заплатить много денег, если буду их продавать, поэтому… я отдаю их тебе просто так.

— Просто так ничего не бывает, — Бенко откинулся на спинку высокого резного стула и продолжил меня изучать с тем же прищуром. Я пожала плечами. — Но как скажешь. Что тут… соль, перец… шафран? Это очень дорого стоит. Уверена, что не хочешь мне это продать?

Я помотала головой. Бенко улыбнулся.

— Твои мать или отец не гномы? — спросил он, и я опять пожала плечами. — Больно ты хитрая. Я-то тоже должен платить подати с продажи этих пряностей.

— Ты можешь добавлять их в блюда, которые подаешь. Тогда ты будешь платить подати только с того, что действительно продал, а не с того, что у тебя еще осталось.

Бенко открыл рот. Закрыл. Выпрямился, подергал себя за бороду, и я не могла уловить смысл его пантомимы. Возможно, он пытался мне намекнуть, что прямо сейчас он должен пригласить сурового гнома в синей форме и отправить меня в тюрьму, или отвести меня в участок самостоятельно, но Бенко вдруг расхохотался во все горло и завопил так, что сухоцветы смело из вазочек:

— Монто! Монто, иди сюда! Монто!

Раз за разом гномы повергали меня в ступор непредсказуемым поведением. Я понимала, что постепенно начну предугадывать их выходки и реагировать на них правильно, пока мне оставалось наблюдать и делать выводы. Хорошо бы верные.

— Монто! Вот ты где! — орал Бенко. — Захочешь наконец-то жениться, лучшей жены тебе не найти! У нее точно было гномы в роду, чтобы моя борода не росла! Послушай, что она мне сейчас сказала!

В голосе его был такой восторг, что я понадеялась — он не помчится трезвонить о моей идее по всему городу. Впрочем, о чем я, это же гномы, и это теперь наш общий секрет — мой и всей семьи Бенко.

Я рано легла спать, слушала, как пускают в воздух шутихи, и думала, что в невысказанной прямо идее войти в эту семью что-то есть.

В эту ночь я увидела реалистичный, последовательный, похожий на плохое воспоминание сон. Я никогда не была в самой церкви в Комстейне, если не считать, что монашки волокли меня через молельные комнаты, но мне приснился именно храм — огромный, остро пахнущий хвоей и медом; наверное, стояла зима. Я сидела в углу и смотрела, и слушала, как дивно поют скромно одетые девушки, нижняя половина лица у них была скрыта тканью. Девушки казались огромными, и лишь когда одна из них подошла и взяла меня на руки, я догадалась, что это я — совсем крошечная, малышка, мне, возможно, года два или три, и эта девушка — моя мать.

Она была монахиней? Я проснулась, меня потряхивало. Во сне не случилось ничего пугающего по-настоящему, но узнавать то, что было известно Эдме-до-Мартины, оказалось жутко.

Потом мне еще не единожды снилась мать, и я просыпалась и долго лежала, глядя в окно на острый, тонкий серпик луны и лисферу, разлегшуюся на ветке. Молодая, очень красивая монахиня или послушница, может, она была мне не мать, а сестра? Или няня? Кто я такая? А девушка или женщина, хранящая на людях обет молчания, нарушала его со мной наедине и учила меня читать по свиткам, я водила пальчиком, старательно складывала крупные яркие буквы в незнакомые слова высокой речи.

Память Эдме настигала меня беспощадно, и уже не только ночами. Слова, жесты, запахи вдруг пробуждали воспоминания, и я пыталась сбежать от них. Работала на износ, подшивала платья, которые отдала мне Мейя, возилась в садике, по наивному женскому обычаю прошлась по внешности: подстригла у брадобрейки волосы и постепенно приводила в порядок ноги. Я сидела в термах и терла ступни пемзой под веселую болтовню Мейи и крики играющих детей. Две молодые гномки что-то не поделили, и вопль одной хлестнул меня как пощечина:

— Вон отсюда! Убирайся!

Я выронила пемзу, увидев как наяву, как под такой же пронзительный крик моя мать — сестра или няня — хватает меня и выбегает в одной монашеской робе в осенний промозглый дождь, и видение было настолько острым, что я задрожала. Мейя убежала посмотреть на скандал, я сидела, обхватив себя руками, и меня лупили по голым плечам холодные струи.

Я тряхнула головой и поняла, что это кто-то из старших гномок наливает в деревянный тазик воды из ледяного водопада, чтобы разнять дерущихся девчонок.

— Они помешались! — взахлеб рассказывала Мейя на обратном пути. — Из-за какого-то парня, ты представляешь? Нет, не представляешь — из-за человеческого парня! Они сошли с ума, гномы никогда не ревнуют, да помоги им великие силы!

Я из вежливости кивала ее словам. У истории малышки Эдме могло не быть ни начала, ни развязки кроме того, что я уже знала: ее мать зарезали из-за пролитого дерьмового пойла.

Бенко ждал нас, несмотря на позднее время, и я насторожилась. Он обычно ложился спать очень рано и раньше всех вставал, но сейчас нетерпеливо бегал по залу.

— Эдме, иди-ка сюда, — загадочно позвал он, и я подчинилась. Даже если бы мне влетело за что-то, это отвлекло бы меня от моего — не моего — прошлого. — Держи. Твой заработок за неделю.

Я глупо, как рыба, таращилась на горку монет на стойке.

— Пятнадцать дукатов? — просипела я. — Мне?

— Ты видела цены, Эдме? А сколько у нас клиентов? — ужаснулся Бенко. — Я ходил утром в ратушу, просил разрешения выставлять столы и на улице, иначе мест на всех желающих не хватает.

— У меня будет больше работы, — кивнула я. Превосходно. Умаяться так, чтобы не было сил даже думать.

— Я найму еще одну работницу, — отмахнулся Бенко. — Твой маленький секрет сделал мне отличную прибыль, несмотря на подати, хе-хе… Ты заработала и больше, — и он решительно выложил еще пять дукатов. — Иди и купи себе самое красивое платье! Это твое новое жалование — двадцать дукатов в неделю.

Я заторможенно кивнула, сгребла монеты в карман фартука, повернулась и под смешки очень довольного Бенко пошла по залу, снимая со стульев брошенные на них несвежие скатерти. Во дворе я давно поставила корзину для грязного белья, и я вышла с ворохом скатертей и обмерла.

День сюрпризов не кончился.

— Я подумал, что поторопился с решетками, — произнес Монто чуть виновато и отступил от двух бочек, соединенных трубой. — Но я сделал для тебя это.

Я сбросила скатерти в корзину и подошла. Конструкция мне что-то напоминала. Одна из бочек была полна свежей воды.

— Ты кинешь сюда белье, поднимешь вот эту заслонку, — говорил Монто, — и вода польется к белью. Закроешь заслонку, потом, — он поднял с земли колесо, к которому была приделана ручка, приладил ее на бочку, а следом поднял и воткнул в колесо мое весло, — начнешь крутить…

Наверное, за все свои двести семь лет он не испытывал подобных потрясений. А может, за последний месяц их было слишком для меня — я не выдерживала. Я кинулась Монто на шею, крепко обняла и только после сообразила, что — да, я ни черта не знаю о гномах!

— Прости, — я шарахнулась и, кажется, покраснела. — Прости, я надеюсь, я тебя не обидела?

Монто помотал головой. Выглядел он ничуть не обиженным.

— Гномка бы меня потрепала по бороде, — признал он, — но человеческая благодарность мне тоже нравится.

— Тогда так, — я улыбнулась и чмокнула его в щеку. — У тебя золотые руки, ты знаешь? И ты очень талантливый… — Инженер? Черт. — Изобретатель.

Когда тебе далеко за сорок, ты ценишь не антураж. Смазливое личико и отвага — не то, что ждешь от человека, с которым ты можешь — планировать, намереваться — связать свою жизнь. Монто с первых минут нашего с ним знакомства заботился обо мне так искренне и открыто, что это не могло меня не тронуть. Но стиральная машинка!..

— Это ты меня надоумила. Я подсмотрел, как ты работаешь веслом. И подумал — почему бы не сделать твою работу проще?

Мне стоило пройти в этом мире через многое, чтобы в конце концов оказаться в трактире «У старого моряка», где мне было самое место.

У нас с Монто была общая страсть — оптимизация и изобретения. То, что знала я, что в моем прежнем мире было обыденным и привычным, я доносила до него чертежами, рассказами и даже попыткой сконструировать что-то из палочек. Бенко только удивленно захмыкал, когда Монто и Сомро собрали в зале раздаточную линию — она годилась лишь для того, чтобы составлять на нее грязную посуду и транспортировать ее на кухню, но посмотреть на диковину валили гномы не только из Астрема, но и из ближайших городов. Потом Монто и Сомро принялись за трубы для миниатюрного водопровода, и Бенко с невероятно гордым видом поменял вывеску с ценами. Теперь на ней красовались «Десять дукатов за номер», и от желающих все равно не было отбоя.

В садике мы сделали собственный ров для Странников, насест для сов-альб и «кошачий домик» для лисфер. Совы в Астрем заглядывали нечасто, но парочка лисфер облюбовала норки и, как таинственно сообщила Орана, готовилась к появлению котят.

Я так и не попала ни на один выходной-праздник, потому что я или работала, или сбегала с Монто на побережье. Гномы не читали стихов, не дарили цветы, и украшения Монто со мной обсуждал, а потом вытачивал и выковывал. Мейя отвела меня к портнихе, у меня появились прекрасные, добротно сшитые платья кофейного цвета, множество радующих глаз белизной фартуков и мягкие кожаные полусапожки. Я носила подаренные Монто браслеты из кожи и металла и присмотрела себе в лавочке подвеску, которую видела в первый день в Астреме на дочери ювелира. Ну и что, что у меня не было бороды?

Мы с Монто располагались на высоком морском берегу, доставали из корзинки припасы и устраивали пикник, иногда к нам присоединялись Сомро и Мейя. Нам было о чем поговорить — о новых изобретениях, об обычаях, о традициях, о законах, и я усиленно запоминала все, как урок. Вылетало из головы, правда, многое. Ни словом, ни делом Монто не давил на меня, не проявлял ничего из того, что мой опыт обозначал как «домогательство», а хитрые писатели и бесхитростные барышни моего бывшего мира — «он ее добивается». Все шло своим чередом, и я была этому рада.

Ничего не было слышно о свадьбе принца, и то ли с Лили у него разладилось, то ли она убежала еще в пути и под видом принцессы во дворец опять привезли бесшабашную гномку, которая похихикала над людьми и вернулась к семье.

Монто в конце концов уговорил меня сходить на праздник: подарил мне прекрасную диадему, и у меня не хватило упрямства отнекиваться. Я была взволнована, как старшеклассница перед свиданием, всю ночь не сомкнула глаз и любовалась, как свет набирающей силу луны играет на крошечных металлических цветах и листьях. Гномы — волшебники.

Под утро меня зашвырнуло в трактир госпожи Трише. Я слушала ее вопли, видела, как она стегает тряпками нерасторопных работниц, наблюдала, как до крови бьются пьяные матросы и пострадавших выкидывают на улицу их же товарищи, и прикрывалась истрепанным свитком, шепча молитвы — или что это было — на высоком наречии, не понимая ни слова.

Одна из подавальщиц споткнулась, выронила кружку, и из-за стола поднялся огромный, заросший, сильно нетрезвый человек.

— Ах ты криворукая дрянь! Это были мои последние деньги!

Он коротко размахнулся, и я, маленькая, беспомощная десятилетняя девчонка, увидела, как моя мать безжизненно оседает на пол.

Слезы застили все, что было дальше, в ушах многократным эхом стоял вопль убийцы. Я проснулась, и веки пекло от соли, и я все еще была там, в Комстейне, в дрянной забегаловке, где жизнь Эдме безжалостно разделили на до и после — и не понесли наказания. Никакого.

Эдме не была от рождения тронутой дурочкой.

Это людская злоба и жадность сделали ее такой.