Убийство в музее восковых фигур

Глава 11 НЕКОТОРЫЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ ПРИВЫЧКИ БАГРОВОГО НОСА

Слова Бенколена не достигли моих ушей. Я знал, что он разговаривает по телефону, но слушал его так, как слушают радио, читая захватывающую книгу. Я как никто другой знал, какой магической силой обладает речь моего друга. Его фразы гудели в сознании набатом и, рассыпаясь повторяющимся эхом, достигали самых потаенных уголков души и порождали призраки. Выбеленный известкой переход, в который просачивалось зеленоватое свечение, казался мне сейчас более жутким, чем когда я видел его в натуре. Рывок убийцы из своего темного убежища представляется мне безжалостным прыжком дикого зверя. Я почувствовал боль и ужас, ту боль и тот ужас, которые обрушились на Клодин Мартель в тот миг, когда чудовище нанесло смертельный удар. Ее крик звенел в моих ушах — имя убийцы, — крик, обращенный к безмолвным, бездушным стенам…

«Мадам Дюшен и мсье Робике» — наконец смысл этих слов достиг моего сознания. Бенколен зажег висящую лампу. Конус света падал на стол, беспорядочно заваленный бумагами, оставляя в тени комнату. Сыщик опустился в кресло. Он выглядел весьма странно: полуприкрытые глаза на затененном, изрезанном морщинами лице, темные седеющие волосы, разделенные посередине безукоризненным пробором, завивались на висках, создавая полную иллюзию рогов. Одна рука покоилась на столе. Рядом с ней что-то поблескивало — на промокательной бумаге лежал маленький серебряный ключ.

Служитель ввел мадам Дюшен и Робике. Бенколен поднялся и указал на два кресла, расположенные у стола. Несмотря на дождь, мадам была облачена в котиковое манто, под которым на шее виднелась нитка крупного жемчуга. Лицо в тени широких полей черной шляпы казалось почти юным. Мешки под глазами выглядели глубокими тенями, а живой взгляд полностью соответствовал общему облику. Перед нами сидела совсем не та болезненная, с заострившимися чертами лица женщина, которую мы видели сегодня утром. Ее глаза были не карими, как мне показалось при первой встрече, а темно-серыми, чуть подернутыми романтическим флером. В обтянутой перчаткой руке она держала свернутую газету, которой нервно постукивала по столу. Неожиданно ее лицо исказила гримаса, похожая на гримасу отчаяния.

— Мсье Бенколен, — начала она своим сухим голосом, — я взяла на себя смелость посетить вас. От инспектора полиции, который заходил сегодня после полудня, я услышала намеки, которые не могу понять. Я бы совершенно не обратила на них внимания, если бы не это… — Она постучала газетой по столу. — Я попросила Поля проводить меня сюда.

— Да-да, — подтвердил ее слова Робике. Он нервно закутался в тяжелое пальто, и я заметил, как он искоса поглядывает на серебряный ключ.

— Мне весьма приятно вновь увидеть вас, мадам, — галантно сказал Бенколен.

Она подняла руку, как бы протестуя против его протокольной учтивости.

— Вы можете сказать мне все совершенно откровенно?

— Сказать что, мадам? — спросил детектив.

— О моей дочери, о ее смерти. И о смерти Клодин Мартель. Вы мне ничего не сообщили сегодня утром.

— Но почему я должен был сделать это, мадам? У вас и без того много горя, и еще одно трагическое известие…

— Умоляю вас, не уходите от ответа! Мне необходимо знать. Я уверена, что обе смерти связаны между собой. То, что Клодин нашли в каком-то музее восковых фигур, наверняка выдумка полиции, не так ли?

Бенколен не отвечал. Он внимательно смотрел на посетительницу, прижав кончики пальцев к вискам.

— Вы понимаете, — продолжала она не без некоторого усилия, — в свое время я сама входила в «Клуб масок». Много лет тому назад. Двадцать лет. Это совсем не новое заведение, хотя, я полагаю, — добавила мадам Дюшен горько, — оно сильно изменилось под новым руководством. Но музей восковых фигур? Нет! Музей здесь ни при чем. Иногда я подозревала, что Клодин хаживает туда — в клуб. Когда я узнала о ее смерти и подумала о гибели Одетты… — лицо ее приобрело сероватый оттенок, она облизнула губы кончиком языка, судорожно постукивая по столу газетой, — на меня обрушилась страшная догадка. Я знала и знаю. Матери всегда знают. Я чувствовала: здесь что-то не так. Скажите, ведь Одетта была связана с клубом?

— Не знаю, мадам. Но даже если это и так, то совершенно невинно, не понимая.

— Воздастся — как это? «Воздастся в третьем и четвертом колене». Я никогда не страдала избытком религиозности, но теперь уверовала в Бога. И в гнев его, гнев против меня.

Ее начала бить дрожь. Робике побледнел так, что казалось, будто его лицо было вылеплено из воска. Он зарылся подбородком в воротник пальто и выдавил приглушенно:

— Тетя Беатрис, я же говорил, что вам не следует выходить из дома. Это безрассудство. Эти господа делают все, что в их силах. И…

— Уже утром, — продолжала она торопливо, — когда вы послали этого мсье (кивок в мою сторону) подслушать разговор Джины с посетителем, мне следовало все понять. Конечно, Джина тоже замешана. Ее поведение!.. Какое ужасное поведение! Моя маленькая Одетта… Они все были связаны с клубом.

— Мадам, вы преувеличиваете, — мягко прервал ее Бенколен. — Этого человека привела в ваш дом обычная формальность, и мадемуазель Прево приняла его.

— Теперь я должна вам кое-что сообщить. Голос посетителя поверг меня в шок и пробудил воспоминания.

— Я весь внимание, — быстро сказал Бенколен и принялся выбивать пальцами дробь на подлокотнике кресла.

— Я вспомнила, что слышала этот голос раньше.

— О! Вы знакомы с мсье Галаном?

— Никогда не видела его, но четырежды слышала голос.

Робике словно загипнотизированный не сводил глаз с серебряного ключа. Мадам же монотонно продолжала:

— Во второй раз это случилось десять лет тому назад. Я была наверху. Одетта, еще совсем девчушка, находилась со мной и училась вышивать. Мой муж читал внизу в библиотеке — до меня доносился запах его сигары. Зазвенел дверной звонок, горничная впустила посетителя, и я услышала голос. Он был весьма приятным. Мой муж принял визитера. Я слышала, как они беседовали, но смысл слов разобрать было невозможно. Несколько раз пришелец начинал громко хохотать. Вскоре горничная проводила его… Помню скрип его башмаков, когда он уходил, громко смеясь. Через несколько часов до меня вместо сигарного дыма донесся запах порохового дыма, и я сбежала вниз. Мой муж, стреляясь, использовал глушитель, потому что… потому что не хотел будить Одетту.

И тогда я вспомнила, когда впервые я услышала этот голос. В «Клубе масок», когда я там бывала. О, это было до замужества, клянусь. Я слышала его у смеющегося человека, лицо которого было скрыто под маской. Думаю, что с тех пор прошло двадцать три, может быть, двадцать четыре года. Мне запомнился этот человек только потому, что в маске был сделан вырез для чудовищного носа — багрового и кривого. Увидеть такой можно лишь в кошмарном сне. Поэтому и голос навсегда запечатлелся в моей памяти.

Она замолчала и уронила голову на грудь.

— И в третий раз, мадам? — спросил Бенколен.

— В третий раз, — ответила она, сглотнув, — меньше чем полгода назад, ранним летом, в доме родителей Джины Прево. Вернее, в саду, уже ближе к вечеру. До меня донеслись слова из беседки. Это было любовное воркование. Я задрожала, потому что узнала этот голос, и убежала от него прочь. Буквально убежала, но все же успела заметить выходящую из беседки Джину Прево. Она улыбалась. Тогда я сказала себе, что наверняка ошиблась, впала в истерику… Но сегодня, когда этот голос зазвучал вновь, прошлое мгновенно вернулось. Теперь я знаю все. Не спорьте! Моя маленькая Одетта!.. Меня не интересуют ваши импровизированные объяснения. Когда я прочитала в газете…

Она взглянула на Бенколена. Тот сидел неподвижно, поставив локти на подлокотники кресла, уперевшись кончиками пальцев в виски, и исподлобья смотрел на нее немигающим, ясным взглядом. Мадам Дюшен повторила свой вопрос:

— Вы можете мне что-нибудь сказать, мсье?

— Ничего, мадам.

Молчание. Тишина. Слышно лишь тиканье чьих-то часов.

— О… я понимаю, — наконец произнесла она, — я в глубине души надеялась, что вы начнете отрицать, видимо, еще верила, что… Теперь я все понимаю.

Слабо улыбнувшись, она пожала плечами, бесцельно пощелкала застежкой сумочки и оглянулась с таким видом, как будто только что попала в комнату.

— Я прочитала в газете, что Клодин нашли в объятиях восковой фигуры, существа, именуемого Сатиром Сены. Именно такое впечатление произвел на меня обладатель багрового носа. Не знаю, как насчет Сены, но он точно Сатир — дьявольское отродье.

Робике торопливо прервал ее:

— Тетя Беатрис, нам пора. Мы без пользы отнимаем время у занятых людей.

Все встали. С губ женщины не сходила потерянная улыбка. Бенколен пожал протянутую руку и отвесил короткий вежливый поклон.

— Боюсь, что не смогу вас утешить, мадам, — произнес он тихо, — но по крайней мере обещаю… — Голос его поднялся. — Пройдет совсем немного времени, и этот человек окажется там, где ему надлежит быть. И клянусь Создателем, больше он никому и никогда не принесет горя. До свидания и… мужайтесь!

Когда дверь закрылась, он все еще стоял со склоненной головой. Под ярким светом были заметны седые пряди в его густых волосах. Медленно-медленно вернулся он к столу и тяжело опустился в кресло.

— Старею, Джефф, — неожиданно заявил он. — Несколько лет тому назад я бы лишь усмехался в глубине души, слушая эту даму.

— Усмехался?! Великий Боже!

— От ненависти к ближним своим, как у Галана, меня спасало лишь то, что я умел смеяться над ними. Это самое существенное различие между нами.

— И вы сравниваете себя с Галаном?

— Да. Он, как и я, видел, что наш мир скверно устроен, и ненавидел его. Галан думал, что, бросив в расплывшуюся, самодовольную физиономию своего ближнего несколько слов правды о нем самом, мир можно улучшить. Что сказать обо мне, Джефф? Итак, я смеялся, потому что боялся людей, боялся услышать их мнение о себе, их осуждение… Передайте мне как добрый друг этот графин и потерпите еще минутку мои глупые излияния. У меня так мало для этого возможностей…

— Позвольте мне, — вставил я, — посмеяться над вашими страхами.

— Но я действительно боялся. Я боялся, что окружающие могут недооценить меня. И поэтому старался показать себя. И я заставил себя стать больше, чем я есть. Взгляните, вот идет Анри Бенколен, всеми уважаемый, его боятся, им восхищаются. Но никто не знает, что за ним везде следует крошечный дух, который ставит под сомнение его истинную сущность.

— Что вы имеете в виду?

— Недоумевающий дух, Джефф. Он не может понять, почему все принимают за мудреца жестокого идиота, сказавшего «познай самого себя». Проникнуть в свой ум и сердце, препарировать их до конца — какой чудовищный, сводящий с ума призыв! Человек, без конца роющийся в себе самом, — узник, вечно обшаривающий свою камеру. Ум наш лжет больше самого завзятого обманщика, он лжет своему владельцу. Взгляд в свою сущность порождает страх, который, в свою очередь, возводит редуты ненависти или веселья. Не обращайте на меня внимания, Джефф.

Им овладело странное состояние духа. Он беспорядочно сыпал словами, и я не все мог понять. Такие приступы черной депрессии в последнее время стали одолевать его все чаще. Казалось, он напрягает всю волю, чтобы изменить ход мыслей. Борясь с собой, Бенколен машинально поднял со стола серебряный ключ. Мгновенно его настроение волшебным образом изменилось, и он сказал, обращаясь ко мне:

— Джефф, я говорил, что собираюсь послать агента в «Клуб масок» сегодня ночью послушать разговор Галана с Джиной Прево. Как по-вашему, вы смогли бы справиться с этим делом?

— Я?!

— Почему бы и нет? Так смогли бы?

— С превеликой радостью, — ответил я. — Но зачем делать ставку на способности дилетанта, когда в вашем распоряжении штат специально подготовленных профессионалов?

Он недоуменно посмотрел на меня:

— Действительно, зачем? По совести говоря, не знаю. Наверное, потому что вы того же роста и сложения, что и Робике. Вы сможете использовать его ключ и под маской пройти проверку. Опять же мне, наверное, интересно, как человек со стальными нервами и вечно уравновешенным состоянием духа поведет себя под огнем в стане врага. Предупреждаю, это будет смертельно опасная миссия.

— Видимо, последнее соображение и определило ваш выбор?

— Возможно. Ну, что вы ответите?

— Повторяю, пойду с превеликой радостью.

В душе я ликовал. Возможность поближе познакомиться с клубом, пьянящий напиток приключения, волнующий взгляд опасности… Он заметил мое состояние и кисло произнес:

— Послушайте, это вовсе не шуточное дело.

Я мгновенно протрезвел. Бенколен уже сумел проиграть целый ряд различных вариантов.

— Я дам вам самые точные инструкции, но прежде скажу, что вы можете ожидать от их беседы. Джина Прево, вероятно, знает, но может и не знать, кто убийца. Вы слышали мою теорию, но это всего лишь теория. Нет фактов, подтверждающих ее правильность. Но если она знает, то Галан выдавит из нее правду быстрее, чем сделал бы целый департамент полиции. Если бы нам удалось поместить там диктофон…

— Бенколен, — спросил я, — так кто же все-таки убийца?

Вопрос мой прозвучал вызовом. Это был удар по его самому уязвимому месту — тщеславию. Если он знает, то ответит обязательно, если нет, то честно скажет, но очень рассердится.

— Не знаю. Ни малейшего понятия. — И после паузы он добавил: — И это обстоятельство страшно раздражает меня.

— Боюсь, что это и есть причина вашего мрачного философствования?

Он пожал плечами:

— Вероятно. Я отлично вижу всю сцену преступления, но лицо убийцы остается во мраке. И это действует мне на нервы…

Мы довели нашу реконструкцию событий до того момента, когда преступник нанес удар и Джина Прево опрометью кинулась прочь. С первого взгляда на переход я понял, что свет вопреки уверениям старого Огюстена включался (возможно, на короткое время) и после одиннадцати тридцати. Кровь на стене, сумочка на полу, все ее содержимое и дверь в музей находились на одной линии. Свет, возможно очень слабый, шел от двери — убийца мог рассмотреть жертву и перетрясти сумочку. Поэтому я задал вопрос мадемуазель Огюстен и получил ответ, что она включила освещение на пять минут.

Этот факт приводит нас к важному умозаключению. Убийца обшарил сумочку. Что он искал? Не деньги — они остались нетронутыми. Не записи, не документы.

— Почему нет?

— Согласитесь, Джефф, освещение было настолько слабым, что с трудом можно было увидеть лицо человека с близкого расстояния. Так каким же образом убийца мог выбрать из множества писем и записок, хранившихся в сумочке, то, что нужно? Там он не мог прочитать ни единого слова. Преступник не взял сумочку или ее содержимое в музей, к Сатиру, где освещение было относительно хорошим. Напротив, он все бросил в переходе. Нет. Убийца искал предмет, который можно легко распознать и в полумраке. Прежде чем попытаться решить, что это могло быть и нашел ли он это, зададим себе вопрос: с какой целью преступник затащил труп в музей?

— Очевидно, для того чтобы скрыть подлинное место убийства и отвести подозрения от «Клуба масок».

Бенколен посмотрел на меня, изумленно подняв брови, и печально произнес:

— Мой дорогой друг, иногда ваш анализ настолько блестящ и глубок, что… Ну да Бог с вами. Следовательно, он отнес тело, чтобы мы пришли к заключению — девушка убита в музее. И, претворяя в жизнь эту великолепную идею, оставил довольно большую сумку на полу в переходе. Он забыл закрыть дверь, чтобы все видели.

— Что же из того? Вполне вероятно, что в спешке…

— При всей, как вы говорите, спешке ему хватило времени уложить тело в лапы Сатира, поправить драпировку, придать всей сцене законченность. Нет, мой друг. Ваше предположение неверно. Преступнику было безразлично, где найдут тело. Он перенес труп в музей с совершенно определенной целью. Мысль отдать девушку в объятия Сатира осенила его позже. Думайте. Что вы увидели на трупе?

— Боже мой! Ну конечно! Разорванную золотую цепочку на шее.

— Именно. И объект поиска находился на этой цепочке. Теперь вы понимаете? Сначала преступник думал найти его в сумочке, перерыл ее и понял, что искать надо в другом месте. Возможно, что необходимый предмет на теле, рассуждал он, вероятнее всего, в карманах. Но где карманы на этом проклятом пальто? Их не видно в полутьме. Итак…

Я насмешливо поклонился:

— Сдаюсь! Он несет ее в музей, где относительно светло.

— Не только по этой причине. Он знал, что Джина Прево (естественно, имя ему неизвестно) видела, как он наносил смертельный удар. Преступник видел — свидетельница убежала, чтобы, как он полагал, позвать полицию. Убийца не мог торчать на виду. В музее, очевидно, тоже таилась опасность (ведь кто-то включил свет), но неизмеримо меньшая. Убийца втаскивает тело в музей и закрывает за собой дверь. В случае необходимости он может спрятаться. И конечно, он не хотел убегать через дверь на бульвар, пока не найдет нужный предмет.

— Когда же вы мне сообщите, что он искал?

Бенколен откинулся в кресле, задумчиво глядя на лампу.

— Я не до конца уверен. Но имеются некоторые отправные точки. Даже без заявления мадам Мартель о том, что Клодин никогда не носила подвесок или медальонов, было ясно, что на цепочке был не легкий предмет вроде медальона или брелока. Цепочка обладала исключительной прочностью, но тем не менее она разорвалась. А это означает, что предмет был весьма твердым и не болтался на хилом соединительном колечке. Скорее всего на цепочке висел…

Произнося эти слова, Бенколен взял со стола серебряный ключ. Я посмотрел на отверстие в его головке, перевел взгляд на Бенколена и кивнул.

— …личный ключ Клодин Мартель, — закончил он, бросив ключ Робике на стол. — Я понимаю, что это всего лишь предположение, но за неимением более правдоподобной версии я останавливаюсь на ключе. Но зачем он убийце? Почему он пошел на такой риск ради ключа?.. Но у нас теперь есть все для завершения рассказа. Преступник находит ключ. Его осеняет мысль положить труп в руки Сатира. Что происходит после этого? Итак, он расправляет складки плаща, прикрывая тело, и в это мгновение гаснет свет. Кошмарный спектакль закончен. Мадемуазель Огюстен убедилась, что в музее все нормально. После смертельного удара прошло не больше пяти минут. Убийца открывает дверь, выскакивает в переход и оттуда — на бульвар. Наверное, он был безмерно удивлен, что женщина, заставшая его на месте преступления, не вызвала полицию.

— Если ваша теория правильна, то почему, по вашему мнению, Джина не обратилась в полицию?

— Да потому что опасалась расследования, которое неизбежно вышло бы на мать Одетты Дюшен. Она не хотела, чтобы ее даже в малейшей степени подозревали в связи с клубом. Мадемуазель Прево не желала объяснять, почему она оказалась в этом месте. Что она делала потом, вам ясно…

— Да, я могу предположить ход ее дальнейших поступков. (По совести, я вообще не представлял, что она могла предпринять, однако поторопился закрыть тему Джины, чтобы перейти к более важному, по моему мнению, вопросу.) Мне кажется, — продолжил я, — что в ваших следственных действиях есть одна несообразность. Вы утверждаете, что с самого начала догадались — убийца спрятался в музее до его закрытия, не так ли?

— Да.

— И он, по-видимому, прошел через главный вход, взяв билет?

— Да.

— Но в таком случае какого дьявола вы не спросили прямо в лоб эту самую девицу Огюстен — она все это время торчала у входа, — кто посещал музей в тот вечер? Посетителей не могло быть много. Туда никто не ходит. Она наверняка видела убийцу.

— Да потому, друг мой, что мадемуазель Огюстен нам бы ничего не сказала, но убийцу мы, без сомнения, вспугнули бы. Я вам объясню. — Для вящей убедительности Бенколен сопровождал каждое свое слово ударом ключа по крышке стола. — Думаю, что убийца является членом клуба. Наша добрая мадемуазель Огюстен вовсе не горит желанием укрыть убийцу. Она не желает ущерба клубу в целом. Отказ оградить заведение от возможного расследования может означать для нее конец весьма прибыльного бизнеса. Допустим, один, два, может быть, полдюжины завсегдатаев «Клуба масок» проследовали в тот вечер через музей. Неужели она согласится выдать нам своих благодетелей?

— Думаю, что нет.

— Верно. Но больше того, зная, что мы ищем одного из них, она могла бы, подчеркиваю, могла бы скрытно предупредить всех, кто воспользовался музейной дверью той ночью. Который раз мне приходится повторять, Джефф, что наше единственное спасение — заставить всех, включая полицию, поверить, что это обычное преступление: ограбление или попытка изнасилования. Помните, как я пытался внушить эту идею мадемуазель Огюстен, заметив, между прочим, что мадемуазель Мартель, видимо, ни разу в жизни не посещала музея восковых фигур. Девица Огюстен повела себя после этого гораздо увереннее… Подумайте, в этом клубе мы столкнемся с представителями лучших семейств Франции. Нам не нужен скандал. Мы не сумеем «выдавить» признания, как вам с вашей американской непосредственностью хотелось бы. И еще. Я убежден, что мадемуазель Огюстен каким-то образом играет важную роль в нашем расследовании. Пока, правда, не знаю, какую именно. Но готов поклясться — под слоем пепла ярко светятся угли. Уверен, что, прежде чем кончится дело, она займет много места в наших мыслях, несмотря на то что все время сидит неподвижно, продавая билеты. Если бы ее папочка знал…

Бенколен опять принялся раскуривать сигару, которая в очередной раз погасла, но вдруг его рука застыла на полпути. Спичка горела все ярче, но он не обращал внимания. Его взгляд был устремлен в одну точку. Шепотом, как бы не веря самому себе, он повторил:

— Продавая билеты… Если бы ее папочка знал…

Губы Бенколена беззвучно двигались. Бросив почти догоревшую спичку, он вскочил на ноги, провел рукой по волосам и замер.

— В чем дело? Что… — начал я, но тут же замолчал, повинуясь повелительному жесту. Он не замечал меня.

Сыщик сделал несколько шагов в тень, затем вернулся к столу. Повторив этот маршрут несколько раз, Бенколен разразился саркастическим смехом, но мгновенно овладел собой. Я слышал, как мой друг бормотал: «Алиби… это алиби, и опять интересно, кто мог их чинить? Нам надо найти этого человека».

— Бенколен! Что с вами?

— Да, конечно! — Повернувшись ко мне, он продолжал спорить с собой: — Если мы получим хотя бы один, то вывод однозначен. Необходимо изучить стену. Это может быть лишь стена.

— Как насчет успокоительных капель? — поинтересовался я. — Бараба да, караба да, абракадабра.

Однако мой выпад остался без внимания. Его мрачное настроение исчезло. С триумфальным видом он потер руки и высоко поднял стакан:

— Прошу вас, разделите мой тост. Нам надо воздать должное одному человеку. Выпьем за убийцу, за то, что он вел с нами честную игру. Он настоящий спортсмен. Впервые в моей обширной практике преступник сознательно дал в мои руки все ключи для разгадки тайны.