Убийство в музее восковых фигур

Глава 17 УБИЙЦА

Я вынужден прервать на некоторое время свое повествование. Даже в изложении на бумаге эта сцена встает передо мной столь явственно, что я ощущаю тот же шок, что почувствовал тогда. Неожиданную развязку той ночи, полагаю, не смогли бы выдержать нервы и покрепче моих. С момента моего входа в клуб в одиннадцать тридцать события разворачивались с нарастающей скоростью. Напряжение возрастало настолько, что нервная система нормального человека отказывалась это выдерживать. Многие недели лицо Галана являлось мне в ночных кошмарах. Я видел его таким, как в тот краткий миг перед тем, как тело, перевалившись через подоконник, плюхнулось к нашим ногам. Шуршание листьев о стекло в тиши ночи или скрип оконной рамы возвращали это видение с такой отчетливостью, что я вскакивал с кровати, чтобы зажечь свет.

Думаю, меня не упрекнут в чрезмерной мягкотелости, если я признаюсь, что следующие за событием полчаса практически полностью выпали из моей памяти. Позднее Мари Огюстен рассказала мне, что все шло, как и должно было идти. Она закричала, бросилась прочь, и упала, ударившись о металлическую загородку. Оказывается, я поднял ее и отнес наверх, после чего позвонил Бенколену. Затем мы довольно много времени посвятили дискуссии, какой величины может достигнуть шишка, если упасть через заграждение и удариться головой о каменный пол…

Вот этого я не помню совершенно. Мое первое более или менее ясное воспоминание — неряшливая комната, заставленная набитой конским волосом пухлой мебелью, на столе лампа под абажуром. Я — в кресле-качалке и пью что-то очень крепкое, а передо мной возвышается Бенколен. В кресле сидит Мари, прикрыв глаза ладонями. Видимо, я изложил свои приключения Бенколену достаточно связно. Лично я помню все с того момента, когда начал описывать появление Галана с ножом в горле. Комната была набита людьми. Здесь были инспектор Дюрран с полудюжиной жандармов и, конечно, старый Огюстен в шерстяной ночной рубахе.

Инспектор, слушая мое повествование, заметно побледнел. Когда я закончил, установилось продолжительное молчание.

— Значит, убийца разделался с Галаном, — вымолвил инспектор.

Я ответил почти своим голосом и довольно связно:

— Да. И это упрощает дело, не так ли? Но как он проник вовнутрь, я не знаю. Последний раз я видел Галана в комнате наверху, когда он натравил на меня своих ублюдков. Может быть, у него была договоренность о встрече…

Дюрран покусывал нижнюю губу, не зная, как поступить. Затем он решительно шагнул ко мне, протянул ладонь и грубовато произнес:

— Молодой человек, позвольте пожать вам руку.

— Да, — сказал Бенколен, — неплохо, совсем неплохо, Джефф. А что касается ножа, господа… мы все оказались глупцами. Нам следует поблагодарить мадемуазель Огюстен за то, что она открыла нам глаза.

Оперевшись на трость и чуть согнувшись, он посмотрел на девушку. Мари подняла лицо, и, хотя оно еще не приобрело выражения, глаза уже смотрели со скрытой издевкой. Ее платье цвета пламени было изрядно помято.

— Я всего лишь возвратила вам свой долг, мсье, долг вчерашнего вечера, — произнесла она холодно. — Смею надеяться, что вы в конце концов согласились с моим анализом преступления?

Бенколен помрачнел.

— Я не совсем уверен, что полностью могу разделить ваше мнение, мадемуазель. Посмотрим. Тем временем…

— Вы осмотрели тело? — спросил я. — Убийство было совершено ножом, выдернутым из восковой фигуры?

— Да. И убийца даже не удосужился уничтожить отпечатки пальцев. Дело завершено, Джефф. Благодаря вам и мадемуазель мы знаем все, включая детали гибели Одетты Дюшен. — Бенколен печально вздохнул. — Ушел навсегда Этьен Галан… Теперь ему никогда не удастся свести со мной счеты.

— Как он ухитрился попасть за окно? Я этого не могу понять.

— Ну, это вполне очевидно. Вы видели скрытую между стен лестницу от каморки за Сатиром до галереи ужасов? Так она приводит к тыльной стороне ряда фигур.

— Лестница, по которой спускаются, чтобы установить освещение?

Он кивнул.

— Убийца нанес удар либо в каморке, либо поблизости от нее. Галан, видимо, побежал, споткнулся и покатился по лестнице вниз. В результате он оказался в пространстве позади экспонатов и начал искать выход. Галан уже испускал дух, когда обнаружил окно в комнате Марата. Мы нашли его уже мертвым.

— Тот же… кто убил Клодин Мартель?

— Вне сомнения. Итак… Дюрран!

— Слушаю, мсье.

— Берите четверых из ваших людей и отправляйтесь в клуб. Если надо, взломайте дверь. Ну а коли они решат оказать сопротивление…

На губах инспектора мелькнула легкая улыбка. Он расправил плечи, надвинул поглубже шляпу и удовлетворенно спросил:

— Так что же в этом случае, мсье?

— Испробуйте слезоточивый газ. Но если они и потом будут вести себя плохо, можете браться за револьверы. Но думаю, что до крайностей дело не дойдет. Арестов не производите. Постарайтесь выяснить, когда и с какой целью Галан покинул клуб. Обыщите помещение. Если мадемуазель Прево все еще там, приведите ее ко мне.

— Будет ли мне позволено высказать одну просьбу? — по-прежнему холодно произнесла Мари Огюстен. — Возможно ли провести дело так, чтобы не очень встревожить гостей?

— Боюсь, мадемуазель, что некоторого беспокойства для них избежать не удастся, — улыбнулся Бенколен, — хотя, возможно, будет лучше, Дюрран, если вы вначале попросите гостей удалиться. Всех служащих задержите. На входе вам легче удастся обнаружить мадемуазель Прево. Возможно, что она до сих пор в восемнадцатой комнате. Все. Теперь за дело, да побыстрее.

Дюрран отдал честь и знаком подозвал к себе четырех жандармов. Одного он оставил в вестибюле музея, а последнего послал на улицу. Наступила тишина.

Я поудобнее расположился в своей качалке. Нервы были все еще натянуты, но, кажется, благословенный покой был уже близок. Сейчас напряжение должно естественно пойти на убыль, думал я (и совершенно напрасно, как выяснилось вскоре). Все вокруг было мило и полнилось благостным покоем: тиканье жестяных ходиков, пламя пылающих в камине углей, лампа под абажуром и потертая скатерть. Потягивая обжигающий кофе, я поглядывал на остальных. Бенколен в мягкой темной шляпе и черном плаще угрюмо тыкал наконечником трости в ворс ковра. Плечи Мари Огюстен светились матовой белизной в свете лампы. Ее взгляд остановился на корзине для рукоделия, в огромных глазах виднелись сожаление и насмешка. Я же не испытывал никаких эмоций. Наступило отупение, я был полностью выпотрошен, и со мной оставалось только дружелюбное тиканье часов да потрескивание углей.

Неожиданно я осознал, что в комнате присутствует старый Огюстен. Серая ночная рубашка, почти достигающая пола, придавала старцу совершенно нелепый вид. Сидящая на тонкой морщинистой шее голова упала на грудь, бакенбарды разлохматились, а покрасневшие, озабоченные глаза непрерывно помаргивали. Крошечный и потерянный, он топал по комнате взад и вперед. Несчастный старик был обут в суконные ночные шлепанцы, такие большие, что его ноги свободно болтались в них.

В руках он теребил черную потертую шаль.

— Накинь на плечи шаль, Мари, — молил он писклявым голосом, — ты простудишься.

Дочь, кажется, была готова расхохотаться, но старик был трогательно серьезен. Он нежно прикрыл ее плечи этой тряпицей. Насмешливость оставила Мари, и она тихо спросила:

— Как ты, папа? Ведь теперь ты знаешь все.

Он сглотнул и посмотрел в нашу сторону. В его взгляде даже появилась некоторая свирепость.

— Ну конечно, Мари. Я знаю: все, что ты делаешь, не может быть плохим. Не бойся, я сумею защитить тебя. Можешь положиться на своего отца, доченька.

Ободряюще похлопывая ее по плечу, он продолжал сверлить нас осуждающим взглядом.

— Обязательно, папа. Но сейчас тебе лучше прилечь.

— Ты все время отсылаешь меня в постель, Мари. А я не желаю ложиться. Я останусь здесь, чтобы защитить тебя.

Бенколен снял плащ. Он сделал это нарочито замедленно. Положив трость и шляпу на стол, он выдвинул кресло и уселся, прижав кончики пальцев к вискам. Что-то в его взгляде, брошенном на Огюстена, привлекло мое внимание.

— Мсье, — обратился он к старику, — вы очень любите свою дочь, не так ли? — Бенколен задал свой вопрос как бы между прочим, не придавая ему значения. Однако мадемуазель Огюстен поднялась, схватила старика за руку и выступила вперед, заслоняя его собой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Но он совершенно прав! — запищал старик, выпячивая грудь. — Не сжимай мне так руку, Мари, она распухла. Я…

— Что бы она ни сделала, вы всегда будете на ее стороне? — продолжал детектив по-прежнему ленивым тоном.

— Естественно. Но почему вы спрашиваете?

Бенколен не ответил. Его взгляд, казалось, был обращен вовнутрь.

— Всеобщая закономерность, — пробормотал он, — по крайней мере его можно понять. Не знаю. Иногда они оказываются полными безумцами. Интересно, что бы чувствовал я…

Он провел рукой по лбу, не закончив фразы. Ровным, очень недобрым голосом Мари сказала:

— Не знаю, о чем вы толкуете, мсье, но уверена, что у вас есть дела поважнее, чем рассуждать о «всеобщих закономерностях». Ваше дело — арест убийцы.

— Да, вы правы, — ответил сыщик, согласно кивая, — мое дело — арест убийцы.

Бенколен произнес это с оттенком непонятной грусти. Жестяные часы замедлили свой бег, тиканье стало реже. Мой друг внимательно изучал носок ботинка, которым он машинально водил по полу. После продолжительной паузы сыщик сказал:

— Мы знаем первую часть истории. Нам известно, что Одетту Дюшен заманили в клуб хитростью, мы знаем, кто это сделал, нам известно, что она выпала из окна и затем была убита Галаном. Но кто же наш убийца? Мадемуазель, кто, по вашему мнению, зарезал Клодин Мартель и Этьена Галана?

— Не знаю. Это ваша забота, а не моя. Я лишь сказала мсье Марлу, что это, по-моему, женщина.

— И у нее, как вы полагаете, несомненно, существовал мотив для обоих преступлений?

Мари Огюстен раздраженно махнула рукой.

— Разве это не очевидно? Или вы не согласны, что мотив — месть?

— Да, это было отмщение, — сказал Бенколен, — но весьма необычное. Не знаю, сможете ли вы осознать все до конца. Больше того, не знаю, смогу ли я осознать все до конца. Мы имеем чрезвычайно странное преступление. Вы объясняете похищение ключа тем, что женщина, мстящая за смерть Одетты Дюшен убийством Клодин Мартель, якобы хотела попасть в клуб… Хм-м…

Раздался стук в дверь. В нем я услышал что-то зловещее.

— Входите, — сказал детектив. — О… добрый вечер, капитан. Кажется, вы знакомы со всеми присутствующими?

Шомон, весьма бледный, но, как всегда, с блестящей выправкой, вошел в комнату. Он сделал общий поклон, бросил изумленный взгляд на мою перебинтованную голову и повернулся лицом к Бенколену.

— Я взял на себя смелость, — начал тот, — пригласить мсье Шомона после того, что я услышал от вас, Джефф. Полагаю, ему будет небезынтересно побыть с нами.

— Надеюсь, я не помешал? — спросил Шомон. — Ваш голос по телефону, мсье Бенколен, звучал весьма взволнованно.

— Присаживайтесь, мой друг. Мы здесь без вас выяснили множество вещей. — Он не смотрел на молодого человека, продолжая разглядывать свои ботинки. Голос его звучал чрезвычайно мягко. — Мы узнали, например, что смерть вашей невесты явилась прямым следствием действий со стороны Клодин Мартель и Этьена Галана. Пожалуйста, постарайтесь не волноваться.

После долгой паузы Шомон произнес:

— Я не волнуюсь, я просто не понимаю, что со мной происходит… Расскажите мне все.

Он плюхнулся в кресло, сжимая в руках шляпу. Неторопливо и тщательно подбирая слова, Бенколен начал пересказывать то, что я узнал в клубе.

— Итак, друг мой, — закончил он, — Галан считает, что убийца — вы. Это правда?

Он задал свой вопрос между прочим, без всякого нажима. Но Шомон был ошеломлен. Капитан уже давно оставил в покое шляпу и теперь судорожно держался за подлокотники кресла. Он пытался выдавить какие-то слова. Лицо его стало совсем белым. Наконец его прорвало. Он заговорил быстро, слова набегали одно на другое:

— Подозревать меня?! Меня? Боже мой! Неужели вы думаете, я способен на такое? Ударить женщину в спину и…

— Спокойно, — проворчал Бенколен, — я знаю, что вы этого не сделали.

Из-за каминной решетки со стуком вывалился кусок угля. Я начал выходить из ступора. Протестующий вопль Шомона подействовал, словно инъекция сильного лекарства. Я впервые почувствовал, как кофе обжигает горло.

— Мне кажется, — прокурорским тоном заявила Мари Огюстен, — что вы прикидываетесь, будто знаете, кто убийца. Вы ухитрились проморгать самые важные улики.

Глубокая морщинка пролегла меж бровей Бенколена.

— Ну не так уж и все, мадемуазель. Я не могу согласиться со столь категоричным утверждением.

Что-то должно было произойти, но что именно, догадаться было невозможно. Я заметил, как на лбу Бенколена пульсировала жилка. Ее биение было почти синхронно с тиканьем часов.

— В вашей теории, мадемуазель, есть один серьезный недостаток — утверждение, что убийца украл ключ, чтобы проникнуть в клуб. — Детектив пожевал губами и добавил: — Ну, скажем, два серьезных недостатка.

Мари Огюстен лишь пожала плечами.

— Во-первых, вы не можете привести ни одной разумной причины, по которой убийца желал проникнуть в клуб. И во-вторых, я просто знаю, что ваша теория неверна.

Бенколен тяжело поднялся с кресла. Мы напряглись. Сыщик говорил очень тихо и по-прежнему смотрел на нас отсутствующим взглядом. Часы тикали невыносимо громко.

— Вы, мадемуазель, можете как угодно резко говорить о моей глупости. Я приму все ваши упреки. Я был на грани того, чтобы полностью запутать дело. Да, да! Только сегодня в конце дня мне открылась полная правда. И заслуга в этом принадлежит не мне. Убийца сознательно дал все ключи к разгадке тайны, дал возможность догадаться обо всем. И это, поверьте, самое необычное в моей практике. Глупец! — Его глаза наконец обрели живой блеск. Бенколен выпрямился и расправил плечи. Я обвел взглядом присутствующих.

Шомон сидел откинувшись на спинку кресла. Мари Огюстен, нагнувшись вперед, попала в круг света. Она закусила нижнюю губу, рука крепко сжимала предплечье отца.

— Какой глупец! — повторил Бенколен. Его взгляд опять угас. — Помните, Джефф, как я сегодня заметил, что надо найти лавку ювелира? Я сделал это. Именно там он и починил часы.

— Какие часы?

Он, кажется, был безмерно удивлен моим вопросом.

— Ну как же… помните частицы стекла, те крошечные осколки, которые мы нашли в переходе. Один из них даже прилип к кирпичу на стене.

Все молчали. Я слышал лишь удары своего сердца.

— Понимаете, практически это было неизбежно, особенно в таком узком пространстве. Он разбил стекло часов, когда наносил Клодин удар ножом… Это было неизбежно, потому что…

— О чем, черт побери, вы говорите?!

— …потому что, — задумчиво продолжал Бенколен, — у полковника Мартеля лишь одна рука.