Уцелевший

15. Сила света

До глубокой ночи граф дез Эркольт развлекал собравшихся песнями собственного сочинения. Звонкий струнный перебор и неожиданно глубокий голос очаровали всех, а в особенности — Эрну, присевшую рядом на крохотной скамеечке, подпершую подбородок ладонями, безотрывно глядевшую в тонкое, точеное лицо провансальца. И тот, казалось, пел исключительно для нее одной, время от времени улыбаясь юной хозяйке замка, ласково щурясь и вкладывая особое чувство в нежные куплеты, исполненные замысловатых и не всегда понятных девушке метафор.

Столь не похож был этот случайный пришелец на людей, окружавших Эрну с детских лет, столь разительно изящен душой и телом, что влюбленность вспыхнула сразу. Наутро, когда молодой граф тронулся в дальнейший, лишь ему ведомый путь, Эрна безудержно разрыдалась и несколько недель бродила по замку Валленштедт словно потерянная, вяло отзываясь на вопросы и ни с кем не заговаривая первой. Забыть Раймбаута вполне ей не удалось даже в последующие, богатые пылом и приключениями годы.

Но до утра было еще далеко.

Дез Эркольт слегка покрутил костяные колки, дернул струну-другую, прислушался к звуку и запел:

Присутствовавшие помолчали, как требовала того печальная песня графа. Проняло даже седоусого задиру, который собственноручно подал дез Эркольту серебряный кубок и предложил выпить мировую.

— Благодарю, — добродушно и учтиво сказал трубадур.

Он осушил горячую, дымящуюся чашу до дна, поставил, откинулся на прямую спинку стула, давая понять, что больше играть не станет. Пятеро-шестеро гостей, предводительствуемые Конрадом, поднялись и понемногу двинулись в замковую столовую, где уже накрывали не то преждевременный завтрак, не то неимоверно запоздалый ужин. Поесть у фон Валленштедтов можно было едва ли не во всякое время суток.

Эрна и дез Эркольт немного задержались.

— Ты молода и прелестна, — молвил граф, обращаясь к Эрне. Он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза и, казалось, витал мыслями где-то в невообразимой, бесконечно грустной дали. — Грех будет преследовать тебя настойчиво и неотступно. Противиться ему надлежащим образом под силу только святым, а ни ты, ни я не принадлежим к числу праведников. Помни: главное — не множить мирового зла. Остальное, думаю, простится.

Эрна сглотнула поднявшийся в горле комок.

«Я люблю вас!» — чуть не выпалила девушка. И промолчала, смущенная, оробевшая, беспомощная перед властно заполонившим все ее существо неизведанным дотоле чувством.

Не раз и не два пожалела Эрна в грядущие годы о минутной своей робости. И никогда не уразумела загадочных слов дез Эркольта:

— Двоекрылая луна будет неустанно тебя преследовать — уж больно завидная добыча. Покуда не соблазнишься тайнами запретными и неназываемыми, не бойся — искупить можно куда больше, нежели принято полагать... Но страшись поставить на кон бессмертную душу.

Певец побледнел еще больше обыкновенного, он часто и глубоко дышал, точно испуганный одному ему открывшимся видением.

Ведаю: в далеком, еще неведомом веке ты подойдешь к чудовищной кромке бездны, из которой почти не бывает возврата. И черная двоекрылая луна возликует, но властитель рукотворных лун, явившийся из неоткрытой земли, противостанет ей. Злобные силы вопьются в тебя за свершенное здесь по неведению либо слабости человеческой, прегрешение; вцепятся, желая увлечь за собою. Но добро, свет и разум заслонят и спасут. И отпрянут, и расточатся побежденные страшилища!..

Раймбаут распахнул веки:

— Ибо сказано: дохнул Господь — и они рассеялись.

— О чем вы? — тихо спросила Эрна.

— О ком, — устало улыбнулся провансалец. — О тебе. О той, которую не узнаю, повстречав. Не гадай над моими словами, девочка. Лучше проводи поужинать...

* * *

Они скакали по едва освещаемой луною тропе до тех пор, покуда лошади не начали выбиваться из сил. Тогда испанец велел перейти на медленную рысь и, слегка натянув поводья, поравнялся с Эрной. Древняя дорога римлян, прорубленная сквозь Хэмфордскую чашу, служила уже многим поколениям, однако все, кто прошел по юго-западной Англии после закованных в бронзу легионеров, не слишком-то заботились об удобстве путей. Да и пользовались этой тропою нельзя сказать чтобы много и часто. Кое-где внезапными темными преградами начали возникать рухнувшие от ветра или старости древесные стволы, грозившие изувечить коня и вышибить всадника из седла. При дневном свете обомшелые бревна не представляли бы особой опасности, однако ночью следовало глядеть в оба.

Конские копыта глухо и равномерно стучали о сухую, покрытую плотным слоем почернелой, перезимовавшей под снегом листвы землю. Родриго посоветовал отпустить поводья и полностью положиться на животных. Бледный лунный серп окутывался мутноватой дымкой, полупрозрачные облака начинали скользить по небу с юга на север. В лесу ни малейшего дуновения не ощущалось, но где-то там, в вышине, уже витал южный морской ветер, суливший наутро пасмурную погоду и, возможно, дождь.

Окаймлявшие тропу непроницаемо черные древесные стены давили, угнетали. Даже самоуверенному, закаленному в походах и странствиях Родриго становилось не по себе.

Эрна же содрогалась при каждом всхрапе собственной лошади, мучительно боясь темноты и силясь понять, отчего даже присутствие вооруженного, сильного рыцаря не придает ей ни малейшей уверенности.

— Наверное, ты был прав, — сказала молодая женщина, чтобы хоть на несколько мгновений отвлечься. — Погони до сих пор не выслали. Бертран, пожалуй, и впрямь заколол бедняжку прежде, нежели та успела открыть рот.

Испанец рассеянно кивнул. Его заботила не мысль о маловероятной мести де Монсеррата, а куда более скверное раздумье, порожденное жутким предчувствием.

Лес безмолвствовал.

Безмолвствовал столь же странно и грозно, как в предыдущую ночь. Ни заячьего порска, ни лисьего лая, ни совиного уханья. Лишь глухой перебор копыт.

И эта окаянная штуковина в кармане куртки. Зачем таскал ее на себе Торбьерн-Волчья Шкура? Откуда взял?

Вопросы навечно остались без ответа, ибо лишь сам звероподобный варяг ведал происхождение своего талисмана. А еще скорее, не ведал и сам.

Где-то позади, очень далеко — на грани окоема, который открылся бы, исчезни Хэмфордский лес по мановению волшебной палочки, возник и разнесся первый услышанный беглецами ночной звук.

Конские уши напряглись, конские глотки втянули воздух и выплеснули обратно коротким, резким ржанием.

— Стой! — негромко скомандовал испанец, натягивая поводья и хватая под уздцы лошадь баронессы.

Звук повторился.

— Аа-уу-ыы! Воо-о-оуу!.. — долетело до Эрны и Родриго сквозь потонувшие во тьме чащобы.

— Dios mio![27] — хрипло прошептал кастилец.

— Волки? — тоненьким голосом вымолвила Эрна.

— Хуже, — ответил Родриго, с необъяснимой уверенностью понявший, что именно объявилось в оцепеневшем лесу и по чьим следам торопится. — Нельзя было давать монетку проклятой ведьме.

— Не понимаю...

— Потом! Держимся вровень, скачем спокойно и быстро. Вперед!

* * *

Услыхав признание де Ришло, Рекс едва не вскрикнул от ужаса. На лбу ван Рина проступил холодный пот, однако несколько мгновений спустя само замешательство старшего друга, на чью беззаветную отвагу американец привык полагаться всецело, придало ему сил, наделило уверенностью. Рекс отчетливо и внезапно понял: де Ришло боится, ибо, в отличие от него самого, вполне сознает чудовищность угрозы. Что ж, будем считать герцога раненным и временно выведенным из строя...

— Так не годится, — сказал ван Рин с неожиданной твердостью. — Оставайтесь на месте, а я сделаю бросок.

— Ни в коем случае!

Де Ришло буквально вцепился в пиджак американца:

— Они прикончат тебя, едва лишь завидят!

— Правда? Сейчас поглядим. А прикончат — вы сможете натравить на всю поганую свору полицию: уж убийство-то Скотланд-Ярд возьмется расследовать.

— Никуда ты не пойдешь в одиночку, — выдавил герцог, подымаясь на ноги. — Пойми, я не смерти боюсь! Козел Мендеса глянет на тебя и отнимет разум — прикажешь подавать в суд? Половина умалишенных оказалась на больничной койке благодаря медицински установленным нарушениям психики, но другая половина страдает душевными расстройствами необъяснимыми и страшными! Эти люди одержимы, повторяю: одержимы в буквальном смысле слова! Их держат бесы!

Рекс поднял распятие.

— Будем обороняться этим. У меня достаточно веры в Бога. Особенно теперь, когда привелось ужаснуться деяниям противоположной стороны.

— И безумие — не самое худшее. Нынешняя жизнь — сущий пустяк по сравнению с грядущей. Господи, если бы взошла заря! Если бы эту нечисть, поклоняющуюся Тьме, окатило Светом...

Де Ришло поперхнулся и вскричал едва ли не во весь голос:

— Быстро! За мной!

Взлетев на пологий увал по пятам герцога, ван Рин спросил:

— В чем дело?

— Машина! — задыхаясь от спешки, бросил де Ришло, торопясь вниз по склону. — Фары! Хотя и подобная атака — безумие... Но здесь мы, по крайности, получаем шанс!

Рекс добежал первым, распахнул дверцу, скользнул к рулю.

— Вон! Я поведу сам! Живо! — рявкнул де Ришло.

Ошеломленный американец повиновался.

— На подножку, — отрывисто сказал герцог, поворачивая ключ в замке зажигания. Двигатель заурчал, испано-сюиза мягко двинулась вперед и начала взбираться по травянистому откосу.

К де Ришло разом вернулась прежняя решительность.

— Ставлю десять против одного, что заглохнем на противоположном взлобье, — задорно объявил он ван Рину. — Однако, риск — благородное дело. Я выключу мотор, скатимся холостым ходом. Держи руку на кнопке и, когда скомандую, зажигай фары. Метнешь распятие в рогатую тварь — и не вздумай промахнуться. Сразу после этого хватай Саймона за шиворот — виноват, за волосы, — втягивай в машину и бей по чем попало — только бы угомонить.

— Отлично! — выпалил Рекс. — А вы не забудьте про первую передачу и полный газ на подъеме!

— Еще бы! — ответил герцог.

Машина быстро набирала разгон, скользя в долину шабаша. Три-четыре секунды спустя друзья чуть не задавили ближайшего из сатанистов. Герцог перевел рычаг:

— Давай!

Могучие фары испано-сюизы, поставленные на дальнее освещение, вспыхнули.

Оглушительный рык семидесятисильного двигателя прозвучал в безмолвной лощине подобно грому. Казалось, тяжелый бомбардировщик низвергается из набегавших облаков, готовясь разнести поганое сборище в мелкие клочья. Световые лучи плясали, хлеща застывшие от неожиданности фигуры. Де Ришло утопил педаль акселератора до отказа и, собирая в комок воспрявшую волю, мысленно воззвав о помощи ко всем силам Добра и Света, устремил громадный автомобиль прямо на страховидного козла.

С визгом и воем участники оргии рассыпались по сторонам. Наполовину обезумев от вина и помрачающих разум воскурений, некоторые решили, будто настал конец и силы тьмы предъявляют к оплате выданный ранее вексель, наслав преисподнее чудовище, которому велено пожрать и уволочь в утробе всех, явившихся отметить нынешнюю Вальпургиеву ночь. Другие, менее очумелые, мгновенно позабыли о косматой твари, перед коей только что склонялись и кривлялись. Эти приняли автомашину герцога за полицейский фургон.

Им уже мерещился невообразимый скандал, сенсационные газетные заголовки, навеки загубленные добрые имена.

Испано-сюиза шла в атаку.

Когда фары прицельно ударили светом прямо в Козла Мендеса, Рекс по-настоящему испугался, что кровавые лучи, вырывавшиеся из кошмарных дьявольских глаз, превозмогут силу электричества. Нити накала померкли, замигали. Но герцог, вцепившийся в баранку, вел напрямик, полностью сосредоточась на мысли о подкове, увенчанной серебряным крестом, охватывавшей чело. Он изо всех сил впечатывал этот образ в собственную ауру, твердя стихи девяносто первого псалма[28] — бесконечно могучего при борьбе с темными и злобными силами:

«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится. Говорит Господу: прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы...»

Рекс, намертво уцепившись левой рукой за вертикальную переборку меж дверцами, откинулся вправо и что было силы метнул распятие прямо в чудовищную харю дьявола.

Тот же час де Ришло вывернул руль, уклоняясь от столкновения с каменным троном. Саймон продолжал стоять недвижно, оцепенелый, безучастный ко всему, творившемуся вокруг.

Пламя черных свечей, обставших сатанинский алтарь, угасло разом, точно задутое мощным порывом ветра. Фары вспыхнули вновь, с прежней ослепительной силой, и потусторонний вопль, яростный замогильный вой — пронзительный, вибрирующий — раскатился по закутанным тьмою окрестностям на много миль.

Распятие просияло в электрических лучах и насквозь прошло через бесовскую морду.

Тошнотворный запах горящей падали, перемешанный с вонью серных свечей, затопил долину, словно волнами отравляющего газа. Но времени для размышлений и сравнений не было. Тварь, восседавшая на троне, испарилась. В ту же секунду Рекс ухватил Саймона за шею сгибом локтя, сдавил, взметнул на подножку и вместе с товарищем опрокинулся внутрь кабины.

Трясясь и подпрыгивая, испано-сюиза уже взбиралась по противоположному склону. Достигнув гребня, машина вздрогнула и едва не подалась назад: казалось, незримая темная сила тянет автомобиль к себе. Герцог нажал педаль до отказа.

Секунду-другую колеса отчаянно крутились на месте, а потом вновь обрели сцепление с почвой, и еще мгновение спустя машина вырвалась на ровное пространство. Инстинктивно, вопреки запрету, ван Рин оглянулся. Лощина, ставшая вместилищем стольких ужасов и мерзостей, лежала внизу — черная, безмолвная и, видимо, покинутая.

Теперь испано-сюиза ехала гораздо быстрее, хотя герцог не решался перейти на высокую передачу из опасения наскочить на торчащий валун или угодить в некстати подвернувшуюся канаву.

Они безостановочно устремлялись на северо-восток. Де Ришло повторял хранительные строки уже вслух:

«...перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится:

Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым...»

Затем, к невыразимому облегчению обоих — герцога и ван Рина — автомобиль под прямым углом вырвался на шоссе. Де Ришло избрал северо-западное направление и помчался так, будто и впрямь все дьяволы преисподней преследовали по пятам. Пять миль оказались покрыты за столько же минут, и беглецы очутились на дороге Лэвингтон-Вестбери.

Даже здесь де Ришло не убавил скорости. Машина летела к Лондону, ревела мотором, визжала тормозами, проходя повороты. Герцог вовсю вертел рулем, боролся против неизбежных заносов, однако продолжал гнать во весь дух, презирая опасность, ибо куда более страшная угроза могла возникнуть позади.

Они вихрем промчались мимо Истертона, где, незримый во мраке, стоял, уткнувшись капотом в стенку амбара, брошенный синий роллс-ройс. Миновали Бушелл, Апэйвон, Ладжершелл, приблизились к Андоверу, исколесив по периметру всю огромную равнину. При въезде в городок де Ришло затормозил и обратился к Рексу:

— Как дела у Саймона?

— Бесчувствен, аки скот зарезанный. И веком не шевельнул, я уж боялся, что придушил чересчур основательно... Господи Боже! Ну и зрелище мы с вами застали!

— Милая картинка, ничего не скажешь, — процедил герцог.

Он внезапно показался ван Рину гораздо старше своих лет. Пепельно-серое лицо избороздили усталые морщины, под горящими, пронзительными глазами набрякли темные мешки. Де Ришло прочел мысли Рекса, отвернулся и на несколько мгновений уткнулся лбом в рулевое колесо. Потом резко, решительно выпрямился, запустил руку в карман, извлек небольшую фляжку.

— Влей-ка ему в рот пару глотков — да, гляди, осторожно, чтоб не захлебнулся.

Рекс повиновался. В автомобиле запахло добрым выдержанным брэнди.

Саймон кашлянул, дернулся, поднял веки. Во взоре, устремленном на американца, не было и тени разума.

— По-прежнему без сознания, — негромко сказал Рекс. — Но, слава Тебе, Господи, жив, а это уже немало. Пока вы неслись по дорогам, точно с цепи сорвавшись, я боялся, бедняга отдаст концы. А теперь доставим голубчика в Лондон и отдадим на попечение ближайшему врачу.

— Нельзя.

Во взоре де Ришло сквозила неподдельная тревога.

— Мы просто-напросто не доберемся до Лондона. Вся орава наверняка опомнилась и возвратилась в чилберийский дом. А значит, берется за дело.

— Поясните. Чилбери, кажется, не близко.

— Не играет роли. Они в силах подчинить любую мелкую тварь — нетопыря, змею, крысу, филина, — а также кошек и некоторые породы собак: волкодавов и немецких овчарок, например. Если крупную собаку направить под колеса быстро идущей машины, возможна катастрофа. Но поскольку подобный способ ненадежен, есть гораздо более действенные средства. Адепты вроде Мокаты могут распоряжаться стихиями — скажем, наслать в нужную область густой туман. А для вящей верности овладеть мозгом едущего навстречу нам подвыпившего шофера и принудить того к лобовому тарану. Или безо всяких тонкостей определить точное наше положение и либо столетнее дерево повалить на шоссе, либо удар молнии нацелить... И там не один Моката, вспомни. Соединенные усилия стольких чернокнижников — ужасная вещь, mon ami. Будь покоен, одолеть остающиеся до Лондона семьдесят миль не позволят. Walpurgis Nacht продолжается. Злобные силы пребывают на воле и устремятся вдогонку всем скопом. Покуда не рассветет, нам продолжает грозить лютейшая опасность...

* * *

Скакун испанца пал четыре мили спустя — пал неожиданно, словно громом пораженный. Едва умудрившись отклониться в сторону и выдернуть сапог из левого стремени, Родриго все же не успел выпрыгнуть из седла, как обычно поступают в подобных случаях. Конская туша грохнулась, покатилась кувырком, замерла.

Эрна оглянулась, удивленная тяжким, резким ударом, завизжала и натянула поводья.

Кастильцу почудилось, что правая, оставшаяся в стремени ступня оторвалась напрочь. Сразу понять было затруднительно, ибо широкий круп андалузского палафрена придавил ногу до самого колена. Родриго приподнялся на локте, ошалело помотал головой.

— Что с тобой, что с тобой, что с тобой? — отчаянно и безостановочно твердила соскочившая с лошади и уже стоявшая рядом на коленях Эрна.

— Сейчас... одну минутку...

Скрежеща зубами от пронизывающей боли, кастилец напряг мышцы и попытался выдернуть пострадавшую конечность из-под конского трупа. Охнул, опрокинулся на спину. Разноцветные круги заплясали перед глазами Родриго, лицо похолодело, в ушах начала петь и насвистывать маленькая противная цикада.

Он лежал почти без сознания несколько секунд, пока не почувствовал на щеках нежные, дрожащие ладони Эрны.

— Что с тобой?

— Отдыхаю, — попытался улыбнуться испанец. — Уже отдохнул. Ну-ка еще разочек...

С мучительным стоном он дюйм за дюймом выпростал ногу. Эрна поспешила снять стальную ловушку стремени. Упершись ладонями в землю, Родриго перенес опору на левую ступню, присел. Очень осторожно, затаив дыхание, провел руками от правого колена до ахиллесова сухожилия. Ощупал снова, слегка нажимая пальцами, перебирая ими с постепенно возраставшей силой.

— Кажется, кости целы.

Чего, по-видимому, нельзя было с уверенностью сказать о связках.

— Ааа-ыы-оуу! — послышалось опять — немного ближе и отчетливее.

Лошадь Эрны захрапела и заплясала, готовая ринуться прочь.

— Держи Аладу, — сказал Родриго деревянным голосом. — Ускачет — пропадем.

Баронесса метнулась к животному, схватила повод, потянула изо всех сил, подвела перепуганную кобылу к ближайшему дереву и быстро привязала. Бегом возвратилась и взяла испанца за руку.

— Это наверно, растяжение. Попробуй забраться в седло, я устроюсь у тебя за спиной и поедем дальше.

— Слушай, — медленно и ровно молвил Родриго, — погибать обоим вовсе незачем. Немедленно убирайся и береги лошадь. Миль через пятьдесят-шестьдесят лес начнет редеть, а там и до жилья недалеко.

— Ты с ума сошел! — закричала Эрна.

— Время не терпит. Уезжай! Уезжай и развяжи мне руки! Себя я сумею защитить, не беспокойся.

— Родриго де Монтагут-и-Ороско. Время действительно не терпит. Поэтому не задерживай нас. Я и шагу отсюда не сделаю одна.

— Молчать!.. — заревел Родриго.

— Я боюсь, — отпарировала Эрна, старательно пытаясь изобразить улыбку.

Испанец только рукой махнул:

— Загоним двойной тяжестью вторую лошадь — хороши будем.

— О двойной тяжести речи не идет. Поедешь верхом, не торопясь. А я двинусь рядом и стану держаться за твое стремя.

— Еще чего!

— Еще могу тащить тебя сама. Но далеко не уйду, шлепнусь.

— Аыы-воо-оуу! — снова раздалось позади.

— Мне страшно, Родриго, — застонала женщина, глядя на испанца отчаянным взором. — Не упрямься, ради всего святого! К тому же, — добавила она с неискоренимой лукавой находчивостью, — сидя верхом, ты вполне можешь драться.

Последний довод Эрны оказался решающим.

Чертыхаясь и охая, Родриго доплелся до кобылы, и лишь благодаря исполинской физической мощи умудрился взобраться в седло с первого раза.

— С эдакой ногой только по-дамски и разъезжать, — буркнул он, устраиваясь непривычным способом. — Тьфу, забыл! Скорее сними с моего седла арбалет. Стрелы — слева, в подсумке.

Эрна распустила повод и пошла рядом, стуча зубами, не в силах вымолвить более ни единого слова. Всю усталость баронессы точно рукой сняло. Первобытный ужас, витавший над умолкшим лесом, пропитывал все ее существо, цепенил сознание, но заставлял утомленные мышцы сокращаться с новой, невесть откуда прихлынувшей силой.

— Ыыы-ааооуу! — послышался нарастающий вой.

Охоты Эрна де Монсеррат, не в пример прочим благородным дамам того времени, отнюдь не жаловала. Тем не менее, она достаточно знала о дикой природе, чтобы окончательно и панически перетрусить.

Ибо зловещий звук, долетавший из темноты, не могло издавать никакое живое создание, обитавшее в зеленых дебрях, парившее в поднебесье, зарывавшееся в прибрежную речную поросль...

* * *

Болотная тварь бежала по Хэмфордской дороге неудержимо и на диво проворно. Напившись накануне свежей крови, бродячая падаль обрела неожиданную подвижность и стремилась к новой добыче с поразительным упорством.

Когда-то давно, еще до нашествия норманнов, деревенский кузнец убил в ссоре одного из воинов тана Гэдрика. Преследуемый целым отрядом жаждавших мести латников, настигаемый косматыми охотничьими псами, преступник решил искать спасения в глубине Чертовой топи, о которой и ныне, без малого девятьсот лет спустя, рассказывают в Оглторпе мрачные легенды, куда по сей день избегают ходить без особой нужды. Правда, молодые сельские сорвиголовы, набравшиеся ума-разума в местной школе, не слишком-то склонны верить старушечьим бредням, однако и они предпочитают не назначать свиданий близ угрюмой трясины, объясняя это изобилием комаров.

Болото — странная, загадочная, непроницаемая для настоящего изучения среда. Никто не может с уверенностью сказать, что творится в немеряных глубинах. Легче исследовать океанскую впадину, чем настоящую топь. Какие химические процессы происходят в густой, почти пастообразной жиже? И какие неведомые силы управляют ими? Песчинка, попавшая под мантию морского моллюска, постепенно становится жемчужиной. Во что превращаются засосанные и поглощенные топью? Предания всех народов населяют болота несметными тварями, враждебными живой природе — чертями, кикиморами, бродячими огоньками, бесчисленными неназываемыми гадинами. Предания не возникают из ничего.

Беглый кузнец исчез в необозримых трясинах вместе с любимым волкодавом тана Гэдрика — единственным, кто решился гнать преступника по зыбким, уходившим из-под ног кочкам. Оставшиеся на твердой земле услышали короткий лай, далекий злобный рык, человеческий или звериный — трудно было определить. Затем воцарилась тишина.

Два сцепившихся в смертной схватке трупа медленно, долгие недели, погружались в утробу Чертова болота. Разложение шло иначе, нежели на воздухе. Три десятилетия миновало с той поры и, наконец, полусгнившее тело кузнеца шевельнулось.

Незримые лапы стали увлекать бессмысленную, квашеную в торфяных пластах марионетку на поверхность. Сначала всплыл и взорвался громадный пузырь болотного газа, а следом возникло и постепенно выбралось на твердую почву тошнотворное страшилище.

Тварь не рассуждала. Она просто чуяла и двигалась.

Жуткая потусторонняя воля науськала ее и пустила по горячему следу.

А трясина вздыбилась и опала новым зловонным пузырем.

* * *

Боковая тропинка была едва заметна в неверном свете мутного лунного серпа. Родриго и Эрна проскочили бы мимо, не обратив на узкую стежку ни малейшего внимания, но баронесса уже выбивалась из последних сил. Услышав, как прерывисто и шумно дышит женщина, испанец не колеблясь дернул узду и остановил кобылу. Каурая андалузка всхрапывала, беспокоилась, била копытами.

— Передохни, — сказал Родриго, неуклюже спрыгнул наземь, принимая весь толчок одной левой ногой, и немедленно растянулся, не выпуская, впрочем, поводьев.

— Эк, угораздило нас! — буркнул он, подымаясь.

Поврежденная ступня уже распухала, но разрезать сапог испанец не решился. Разбрасываться обувью в столь затруднительных обстоятельствах было бы глупо.

Эрна уткнулась лицом в нагретую кожу седла и стояла не шевелясь.

Именно тогда острый взор кастильца различил в полумраке узкое боковое ответвление главной дороги. Решение созрело молниеносно; точнее, Родриго ничего и не решал: им просто руководил инстинкт, присущий бойцам и охотникам.

Выдернув из ножен меч, испанский рыцарь одним точным ударом отсек ближайшую подходящую ветку, подобрал, примерился, отрубил еще несколько дюймов древесины, проворно стесал самые большие сучья.

— Сворачиваем направо. Ты — первая, верхом. Я — позади. Не рассуждать, не спорить, иначе — смерть обоим. И лошади тоже, — прибавил он с кривой ухмылкой.

Эрна повиновалась, будто во сне.

Опираясь на свой незамысловатый костыль, Родриго неуклюже ковылял вослед, гадая, долго ли еще удастся опережать бегущее позади нечто. Едва ли. Но, по крайней мере, на узкой стежке, где особо не развернешься и не распрыгаешься, опытный и сильный человек, вооруженный боевым клинком, имел надежду сопротивляться. Даже будучи полуизувечен, угрюмо подумал Родриго. Не повезло, как не повезло!

Испанец пытался умерить отчаянный страх, который тщательно таил от Эрны.

«Будем рассуждать. Быстрый, выносливый давно уже догнал бы и напал. Однако, слава Богу, продолжаем двигаться... невозбранно. Значит, бегущая за нами тварь не отличается проворством волка или рыси. Уже легче...»

Древесные кроны почти наглухо смыкались над головами путников. Некоторое время довелось идти едва ли не ощупью. Родриго догадался ухватиться свободной рукой за лошадиный хвост, негромко велел Эрне сдерживать кобылу. Постепенно глаза пообвыклись, начали смутно различать окружающее при тощем, чуть сочившемся сквозь плотную листву мерцании.

«Огня бы... Хоть завалящий факел...»

Но выкресать огонь в такой темноте, а уж тем паче подыскать хороший смолистый сук, было немыслимой задачей. Да и задерживаться не стоило. Уповая лишь на удачу, испанец вприпрыжку плелся по темному лесному коридору.

Так одолели они ярдов двести пятьдесят-триста.

Впереди забрезжило блеклое пятно лунного света.

Позади, уже совсем недалеко и отчетливо, прозвучало:

— Уууу! Вооо-ууу!

Неведомая тварь достигла развилки.

Эрна тихонько, тоненько пискнула. Андалузская кобыла всхрапнула и прянула. Потеряв равновесие, рыцарь непроизвольно стиснул пальцы крепче и волочился вослед бегущей лошади, стараясь по возможности не ударять больной ногою оземь.

— Родриго! — отчаянно вскрикнула Эрна, оборачиваясь.

— Aqui estoy![29] — прохрипел кастилец. Они с разгону вырвались на огромное открытое место.

Руина маленького монастыря, некогда возведенного суровыми иноками в дикой глуши, а впоследствии разрушенного то ли ютами, то ли саксами, высилась посреди прогалины. Невысокие, поросшие травой бугры указывали, где были раздроблены в щебень лесные кельи да незамысловатые службы. От часовни уцелел только стрельчатый фасад, опиравшийся на остатки двух смежных стен. При фосфорическом свете месяца развалина выглядела жутко, и случайный путешественник трижды поразмыслил бы, прежде чем расположился ночевать на печальной поляне.

Эрне и Родриго размышлять было некогда.

— Гони Аладу к часовне. Я возьму ее под уздцы, — задыхаясь, вымолвил испанец, — а ты становись на седло, по выступам забирайся в оконный проем и устраивайся!.. Потом полезу сам...

Рыцарю пришлось повиснуть на узде всем весом и употребить всю мощь огромных мускулов, чтобы удержать перепуганную лошадь на месте. Не менее перепуганная Эрна, задрав мешающий подол, лихорадочно шарила ногой по замшелой кладке, пытаясь отыскать опору. Чуть не стесала ногти, когда сорвалась ухватившая каменную закраину рука...

Если бы не панический страх, молодая женщина вряд ли сумела бы вскарабкаться в круглую розетку фасада. Но страх — одно из наиболее могучих начал, движущих телесными силами. Несколько мгновений спустя баронесса уже очутилась в относительной безопасности на десятифутовой высоте. Эрне изрядно помогли неведомые варвары, издолбившие церковную стену, и долгие века, исподволь покрывавшие шершавый камень малыми и большими трещинами.

Родриго быстро выдернул из тороков арбалет, сорвал наспех пристегнутый к седлу кожаный тул с полудюжиной коротких тяжелых стрел, именовавшихся болтами и способных прошибать боевые латы на расстоянии двухсот ярдов. Могучие руки напряглись и натянули тетиву без помощи ворота. Убийственный снаряд привычно лег в желобок.

— Полезай ко мне! — отчаянно крикнула Эрна. — Или я спрыгну!

— Сейчас, — отозвался испанец.

Кобыла пронзительно заржала и, только чудом не сшибив Родриго, успевшего слегка отстраниться, помчалась прочь.

Ледяной холод и зловоние ворвались на поляну одновременно с черной, качающейся тенью.

— Закрой глаза! — успел гаркнуть Родриго. — Закрой!

С самого начала, при первом же завывании за спиной испанец предположил наихудшее. А ничего хуже твари, промчавшейся мимо в предыдущую ночь, Родриго вообразить не мог.

Подозрение оправдалось полностью.

Но сейчас кастилец боялся только одного: чтобы от ужаса и омерзения Эрна, чего доброго, не лишилась чувств и не рухнула к его ногам.

Сноровисто приложившись, Родриго сощурился, выдохнул. Упырьи ноги бухали по сухой, гулкой земле все громче и громче.

— Не бойся, — произнес мелодичный, серебристый, повелительный голос. — И не...

Испанец плавно придавил спусковой крючок. Болт коротко свистнул, ударил в цель, прошел навылет. С неменьшим успехом Родриго мог бы обстреливать соломенной чучело на сельской ярмарке в Эскобаре. Вурдалак даже не споткнулся, продолжая близиться с неотвратимостью катящейся по склону глыбы.

— ...стреляй, — продолжил тот же непонятно откуда звучавший голос. — Рази каменьем, секи мечом.

Умертвие находилось уже в каких-то двадцати ярдах. Кастильский рыцарь ясно увидел огромный почернелый череп, в котором странно сверкали отлично сохранившиеся зубы; разглядел гнилые кости, выпиравшие сквозь наслоения торфа и тины, которыми страшилище облеклось за долгие десятилетия, проведенные в окаянной топи. Подымая хищные лапы, вурдалак уже разевал челюсти, готовился вгрызться в настигнутую добычу.

— Рази каменьем! — настойчиво и властно повторил голос.

Родриго склонился, совершенно позабыв о поврежденной ноге, подобрал валявшийся рядом булыжник фунтов десяти весом, вознес над головой и, подпустив упыря на двойное расстояние вытянутой руки, что было силы метнул округлый гладкий снаряд в широченную грудную клетку.

Раздался чавкающий хруст. Вурдалака остановило и отшвырнуло, однако же, так быстро бежал он, и столь тяжким оказался, что не рухнул при встречном столкновении, которое свалило бы сильнейшего из живых.

Не рассуждая, повинуясь неведомой хранительной силе, Родриго выхватил меч, бросился вперед. Лезвие низверглось наискосок и вошло в смрадную тушу, словно в глиняное чучело, служащее для бойцовских упражнений с клинком. Но чучело испанец разрубал первым же взмахом, а сейчас меч завяз где-то в середине упырьей утробы, и лишь молниеносный рывок, освободивший оружие из омерзительного плена, позволил испанцу избежать скрюченных костистых фаланг, изготовившихся впиться в предплечье.

Ухватив обтянутый кожей эфес оберуч, Родриго быстро, как умел, обрушил на вурдалака два полосующих удара. Первый отсек чудовищную клешню. Второй — наотмашь, без остановки — снес болотной твари череп.

Гадина, как ни в чем не бывало, кинулась на испанца.

Уже убежденный в победе, Родриго наверняка не успел бы осознать происходящее и погиб, однако незримая ладонь отшвырнула его в сторону. Промахнувшийся упырь с разгону стукнулся о каменную стену, и весь фасад разрушенной часовни сотрясся.

Испанец перекатился, вскочил, широким взмахом клинка — с потягом — резнул страшилище по ногам. Левая отвалилась тотчас. А когда вурдалак прыгнул вослед отпрянувшему Родриго, надрубленная правая конечность тоже переломилась, не выдержав тяжести. Упырь грохнулся оземь.

Словно боясь не успеть, кастильский рыцарь безудержно кромсал мечом уже четвертованную тушу и остановился, только полностью разъяв ее на куски...

Попятился. Застыл. Нагнулся.

Изнуренный, изнемогший, Родриго де Монтагут-и-Ороско стоял скрючившись в три погибели средь поляны, освещаемой белым, вырвавшимся, наконец, из облачной пелены месяцем, и блевал.

* * *

— Эрна, — прохрипел он минуту спустя. — Эрна!

Ответа не последовало.

— Эрна, это ты окликала меня?

— Эрна спит, — раздались негромкие серебристые слова. — Так несравненно лучше и для нее, и для тебя, и для меня.

Испанец подскочил.

— Кто здесь? — выдохнул он полубеззвучным шепотом.

Голубое свечение затеплилось в нескольких футах впереди, меж Родриго и разрушенной часовней. Оно возносилось над примятыми лесными травами прозрачным переливающимся коконом, имевшим в высоту футов семь с половиной.

— Очисти клинок от скверны и вложи обратно в ножны.

— Кто здесь? — повторил испанец, чувствуя ужасную слабость после небывалой схватки, однако почему-то не испытывая ни малейшего страха.

— Друг и защитник.

— Это ты наставлял меня во время боя?

— Да. И это я погрузил баронессу в сон, когда смрадный враг объявился на поляне.

Внутри кокона возникла и четко вырисовалась человеческая фигура. Загадочный пришелец не касался почвы стопами, а парил в нескольких дюймах над нею. Столько добра, столько теплой, искренней заботы источали звездные, бездонные глаза, лучившиеся предвечной мудростью, что Родриго разом и всецело доверился чудесному гостю и, впервые за всю жизнь, ощутил себя в полной, несравненной, совершеннейшей безопасности.

Не задавая новых вопросов, рыцарь трижды вонзил меч в почву, в одно и то же место, с каждым разом утапливая лезвие глубже и глубже. На третьем ударе крестовина дошла до упора. Кастилец провел обеими сторонами клинка по траве, поднялся, обтер надежную толедскую сталь о рукав и вернул в ножны, пристегнутые к широкому поясу буйволовой кожи.

Лишь сейчас он внезапно понял, что боль в поврежденной ноге исчезла бесследно.

— Это я исцелил тебя в начале схватки, — сказал незнакомец, благожелательно улыбнувшись. — Ты дрался за правое дело, сам того не ведая; и, себя не жалеючи, оборонял беззащитную... Сегодня я доволен тобою.

— А раньше? — непроизвольно спросил Родриго.

— Раньше ты огорчал меня. Ты жил, как свинья...

— Полегче! — вскинулся неукротимый кастилец.

— Это правда. Мы храним подопечных, как умеем: обороняем от клинка, от копья, от пики, протазана, боевого цепа, кулака. От кинжала в ночи, от язвы, разящей в полдень, от...

— Девяностый псалом, — улыбнулся Родриго.

— Не смей шутить и ерничать, — прервал незнакомец. — Лишь в исключительных обстоятельствах может хранитель предстать хранимому и заговорить с ним. Ты понимаешь, кто я такой, Родриго?

Несколько мгновений испанец безмолвствовал, а затем неожиданно побледнел и глубоко, благоговейно поклонился.

— И не забывай о приставившем к тебе хранителя...

Родриго тщательно осенил себя крестным знамением и еле слышно прошептал «Отче наш».

— А теперь внемли. По воле чистейшего и непредвиденного случая в руки твои угодила вещь негожая и страшная. Тварь, искромсанные останки которой покоятся, наконец, у вот этой стены, шла по вашему следу исключительно для того, чтобы убить и отнять. Не для себя, разумеется, — прибавил незнакомец. — Для тех, кто натравил и науськал...

— Ты говоришь об амулете Торбьерна? — прервал испанец.

— О нем самом.

— Что это?

— Уцелевший талисман.

— Что?

— Поверь на слово, — грустно улыбнулся незнакомец, — чем менее ведаешь об Уцелевшем, тем спокойнее живешь. Однако, по неведению, или иным образом, а убрать этот предмет подальше от посторонних злобных глаз и, тем паче, рук, надлежит незамедлительно. Иначе могут приключиться бедствия, несравнимые ни с чем, бывшим доселе... Следуй за мною, Родриго...