Уцелевший

21. Скептицизм Ричарда Итона

В без четверти шесть герцог де Ришло подкатил на запыленной испано-сюизе к парадному входу Кардиналз-Фолли.

Ричард встретил товарища прямо на ступеньках и немедленно рассказал о странном визите, сделанном Мокатой.

— Нимало не удивляюсь, — ответил герцог. — Знать, прижало мерзавца по-настоящему, ежели рискнул явиться сюда средь бела дня и в открытую пытался увести Саймона. Теперь Мокате дорога, видишь ли, каждая минута. Расположение светил неумолимо изменяется, а сатанист, не исполнивший повеление князя тьмы, платит цену страшную. Говоришь, угрожал вернуться ночью с подкреплением?

— Ага, — подтвердил Ричард. — Запугивал, сулил напустить на дом каких-то отборных чудовищ.

— Гм! — нахмурился герцог.

Итона поразило — и весьма неприятно поразило — затравленное выражение, возникшее во взоре де Ришло. Никогда прежде не думал Ричард о своем друге как о старике, но сейчас впервые и определенно почувствовал: герцог, по меньшей мере, вдвое старше его самого. Де Ришло непонятным образом обмяк, ссутулился, будто на плечи ему ложился неподъемный груз. Прочерченное новыми, неведомо откуда взявшимися морщинами, бледное, осунувшееся лицо застыло в скорбной гримасе.

— Не волнуйтесь, ваша светлость, — подбодрил товарища Итон. — Ведь не полагаете же вы, что сукин сын и вправду пришлет сюда нечисть и пакость?

— Полагаю? — вяло улыбнулся де Ришло. — Нет, мой дорогой, не полагаю. Совершенно и всецело убежден! А мне удача сегодня изменила. Изрядно изменила.

— Не понимаю...

— Отец Брэндон, знакомый священник, которому вполне можно было бы довериться, в отъезде. Он прекрасно разбирается в борьбе против запредельных ужасов и, вне сомнения, помог бы старому приятелю. Но заместитель его, молодой клирик, разумеется, не поверил ни единому слову. Причастия не дал. Лично явиться в Кардиналз-Фолли отказался наотрез... Видишь ли, святое причастие — надежнейшая оборона от надвигающихся на нас мерзостей. А его-то и не удалось привезти.

— Попробуем обойтись, — ухмыльнулся Ричард.

— Нужно обойтись...

В голосе герцога прозвучала нотка привычной решительности.

— Если Церковь не хочет содействовать, положимся на мои познания в эзотерических формулах. К счастью, почти все неотъемлемо важное у меня с собой, однако буду весьма признателен, если вы прогуляетесь до сельской кузницы и разживетесь пятью подковами. Или пошлите кого-нибудь. Но помните: подковы должны быть новехонькими! Это жизненно важно.

Детская по внешности просьба вызвала новую ухмылку Итона. Прежний скептицизм взыграл с удвоенной силой. Но слово «сельский» тотчас напомнило про ван Рина и его поспешное исчезновение. В нескольких словах Ричард поведал герцогу о случившемся.

— Остолоп! — только и сказал де Ришло. — Вот уж не подозревал, что Рекс может свалять подобного дурака... Ох, какой болван!

— Позвонить Вилксу?

— Немедленно, сию секунду!

Мистер Вилкс любезно сообщил: около трех появилась неизвестная лэди. Вскоре к ней присоединился «этот славный американский джентльмен, изредка наезжающий в Кардиналз-Фолли». Поговорив минут сорок, оба вышли и более не возвращались.

— Ну и дурень! Ах, лоботряс безмозглый! — бушевал герцог. — Любому хватило бы четвертой части того, чего Рекс насмотрелся в предыдущие двое суток. Но нет! Пиджак подмышку — и вперед, в объятия Мокатиной девицы! Ставлю сто против одного: Танит, по меньшей мере, подсадная утка. Может быть, и похуже... Остается лишь надеяться, Рекс вернется засветло! Где Саймон?

— С ним безотлучно сидит Мари-Лу. Наверху, в детской. Они, кажется вознамерились вместе искупать Флер и уложить в кроватку.

— И на том спасибо... Идем-ка туда. Флер, как ни странно, может очень и очень помочь нынешней ночью.

— Флер?!

Герцог кивнул:

Молитвы девственниц имеют в подобных случаях огромную силу. Чем девушка либо девочка моложе — тем сильней вибрации, порождаемые молитвой. А крохотный ребенок, вроде Флер, уже достаточно смышленый, чтобы молиться, и совершенно чистый помыслами, наиболее близок к полной и всецелой чистоте. Помнишь: если не станете как дети, не внидете в Царствие Небесное?

Прости, позабыл спросить заранее: Мари-Лу и ты сам не против?

— Разумеется, нет, — с готовностью ответил Ричард. — Пускай малышка помолится за дядю Саймона, что в этом плохого или опасного? Пройдемте через библиотеку.

Ричард приблизился к одному из высоких стеллажей, надавил на кардинальскую тиару, украшавшую один из книжных корешков. Потайная дверь, замаскированная фальшивыми переплетами, скользнула в сторону, и открылась узкая винтовая лестница, высеченная прямо в стене. Итон и де Ришло проворно поднялись на второй этаж, и мгновение спустя Ричард открыл изнутри новую скрытую дверцу.

Детская пустовала, однако в прилегающей ванной комнате обнаружились все трое. Саймон, облаченный в нянюшкин клеенчатый передник, торжественно мылил стоявшую посреди ванны Флер, а Мари-Лу, присевшая на краешек ванны, покатывалась со смеху, созерцая неуклюжие действия друга, имевшего в обращении с детьми примерно столько же опыта, сколько в управлении самолетом.

Разок-другой Саймону уже доводилось купать Флер во время предыдущих приездов, поэтому девочка воспринимала его присутствие как нечто само собою разумеющееся. Но герцог никогда не выказывал особого интереса к столь обременительным занятиям и явился лицезреть процедуру мытья впервые.

Флер неожиданно явила застенчивость весьма удивительную в существе, имевшем четыре года от роду.

— Мамочка, — воскликнула она, — дядя Белтлан не должен смотлеть на меня! Это... Это... не-пли-лично!

Ответом ей был дружный, искренний взрыв хохота.

— Пускай уходит! — вконец рассердилась девочка.

— Но почему же, дорогая? — лукаво спросила Мари-Лу.

— Потому что... Потому что он мужчина!

Де Ришло торжественно принес малышке надлежащие извинения, откланялся и покинул ванную. Четыре-пять минут спустя к нему присоединились остальные.

Быстрым шепотом де Ришло сказал Мари-Л несколько слов на ухо.

— Безусловно, — кивнула молодая женщина. — Если Флер действительно может содействовать...

Герцог посмотрел на дочь Итонов и ласково обратился к ней:

— Мама каждый вечер слушает, как ты молишься?

— Каждый, — сказала Флер. — А сегодня вы хотите послушать все вместе, да?

Взрослые удивленно переглянулись. Ричард хмыкнул. Мари-Лу вскинула брови. Де Ришло задумчиво склонил голову к плечу.

— А ты слыхала когда-нибудь, как молится мама? — произнес он, помолчав.

Флер наморщила лобик.

— Нет, ни лазу.

Большие голубые глаза сосредоточенно и серьезно уставились на герцога.

— Маму слушает папа, а я уже сплю.

Де Ришло улыбнулся:

— А давайте-ка нынче вечером помолимся вместе!

— Ой, — ответила Флер, — как здолово! Это похоже на новую игру!

* * *

— Здесь нет игры, маленькая, — возразила Мари-Лу. — Когда молишься, нужно, чтобы все было по-настоящему. Взаправду.

— Верно, — подхватил герцог. — И особенно сегодня. Мы станем на колени, в кружок, и дружно помолимся за дядюшку Саймона, хорошо?

— Конечно, — обрадовалась Флер.

— А ты будешь крепко держать его за руку. Совсем крепко. Очень крепко...

Сделали, как велел де Ришло. Флер протянула Саймону пухлую ладошку, но герцог мягко тронул девочку за плечо:

— Немножко не так, дорогая. Левую ручку. В правую руку дядюшки. Сначала помолишься ты, а потом я произнесу молитву от лица всех остальных.

Первые несколько строчек «Отче наш» проворно слетели с детских губ. Взрослые стояли, склонив головы, и безмолвствовали. Флер немного запнулась, Мари-Лу поспешным шепотом подсказала продолжение, и молитва завершилась безо всяких дальнейших заминок. Потом девочка попросила Всевышнего спасти и сохранить маму, папу, дядю Саймона, дядю Сероглазика и няню.

— Теперь, — негромко произнес де Ришло, — прошу тщательно повторять каждое мое слово.

Негромким, ясным голосом герцог восслал мольбу Создателю, дабы Его слугам были отпущены прегрешения, вольные и невольные, дабы воля их противиться искушению и злу окрепла. Де Ришло молил о защите от ужаса, рыщущего в ночи, взывал к беспредельной силе Господа, единственно способной оборонить, просил дозволить собравшимся благополучно встретить грядущий рассвет.

Когда молитва окончилась, Флер уложили, закутали, расцеловали, оставили спать меж плюшевым мишкой и любимой куклой. Взрослые направились вниз, в уютную гостиную Мари-Лу.

Де Ришло продолжал отчаянно волноваться по поводу Рекса. Повторный звонок в «Павлиний Хвост» не прояснил ничего. Американца и девушку точно корова языком слизала.

* * *

Ричард, лишенный вечерней порции шерри, а потому изрядно поникший, робко спросил, нельзя ли пропустить хоть малюсенький глоточек. Выслушав недвусмысленный и довольно суровый отказ, он замолчал и надулся.

— Повторяю, ни капли алкоголя, — твердо заявил де Ришло.

— Чем займемся теперь? — вмешалась Мари-Лу.

— Скромным, вегетарианским ужином, — улыбнулся герцог. — И поскорее. Потом объясните Малэну, что ни под каким видом, ни по какому поводу ни единый слуга не должен входить в это крыло дома до самого утра. Если начнет любопытствовать, отвечайте: герцог намерен экспериментировать с новейшей радиотелеграфной установкой... Нет, пожалуй, внушительнее прозвучит «с телевидением»[42]. Аппарат весьма хрупок и необычайно чувствителен к малейшим сотрясениям, перепадам температуры и сквознякам. Чтоб ни дверь не открывалась, ни шаги не звучали!

— А может, ээ-э... телефон тоже отключить? — вставил Саймон. — А то как зазвенит в самую неподходящую минуту...

— С разрешения Ричарда, — ответил герцог. — И я сделаю это лично.

— Тогда я займусь вразумлением слуг... А что вы понимаете под скромным вегетарианским ужином? — подозрительно спросил Итон.

— Только-только поддержать физические силы. Если найдется немного рыбы — отлично. Если нет — подойдут яйца. Кроме того, фрукты, овощи, салат. Ни кусочка мяса. И, сколь ни печально вас огорчать, mon ami, ни капли выпивки.

Ричард хмыкнул.

— Веселенькое предстоит пиршество! Надеюсь, не потребуется обрить головы или натянуть власяницы? Правда, настоящих рубищ в этом доме не сыщешь, однако можно использовать половые тряпки... Право слово, сударь, я зубами готов лязгать от голода. Получили вашу телеграмму, крошки в рот не брали с утра...

Герцог снисходительно улыбнулся.

— Прости уж за доставленные неудобства, но дело чересчур серьезное. Боюсь, именно этого ты пока не усвоил вполне. Рекс ван Рин, — герцог нахмурился, — Рекс ван Рин тоже не желал принимать на веру ни одного слова, пока не столкнулся с... Короче, не спорь: мелкие неудобства — ничто по сравнению с выигрышем в безопасности. Я знаю, что делаю, Ричард. Не забавы ради вы поститесь.

— Извините, — сказал Итон. — Хотя, клянусь, уж очень тяжело принять ваши заверения безоговорочно. Думаю, мы все просто слегка помешались. И от души надеюсь, что временно.

— Помилуй, mon ami, ты же имел честь познакомиться с очаровательным и несравненным господином Мокатой! Неужели мало?

— Я видел противного и наглого лысого толстяка, пытавшегося — и, видимо, не без некоторого успеха, — загипнотизировать Мари-Лу. Но приписывать ему чародейские способности — увольте.

— Ричард, опомнись!

Мари-Лу вознегодовала искренне.

— Сероглазый прав! От Мокаты разит нечеловеческим злом, как от выгребной ямы вонью. Что до твоих насмешек над чародейством, будь покоен, ведьмы и колдуны существуют поныне. В средние века их было пруд пруди, сейчас немного поубавилось — вот и вся разница.

— Ээ-ээ, — протянул Итон, с удивлением и жалостью глядя на жену, — да суеверия, оказывается, прилипчивы! Никогда прежде я от тебя подобного не слыхивал.

— Разумеется, нет, — хладнокровно отпарировала Мари-Лу. — В России говорят «не к ночи будь помянуто». А я вообще предпочитаю многого не вспоминать ни ночью, ни днем. Пожил бы в сибирской ссылке с мое, стал бы разумнее.

— Или сумасброднее...

— Знаешь, — окончательно рассердилась Мари-Лу, — я привыкла верить собственным глазам и внимать здравому смыслу!

— Расскажите о своих наблюдениях, — вмешался герцог, стремясь погасить начинавшую разгораться семейную стычку. — Не бойтесь, даже на ночь глядя, это можно сделать, ибо кой-какие способы защиты у нас имеются.

— Была в Романовске одна старая ведьма, — после короткого колебания произнесла Мари-Лу. — Жила на отшибе, за околицей деревни, в полуразвалившейся избенке. Хотите верьте, хотите — нет, но даже комсомольцы и красногвардейцы, хваставшие, что упразднили и Бога, и черта, огибали эту избушку тридевятой дорогой. А уж ночью туда и самые пьяные головы боялись подходить. Свое подобное имелось почти в каждом русском селе — не знаю, правда, как оно там сейчас... Умна была колдунья на свой лад необычайно и умела многое. Я сама видела: охотника сильно помял медведь, а старуха прошептала несколько слов, и ужасные раны перестали кровоточить, а потом и вовсе закрылись. Деревенские девушки бегали к ней украдкой, погадать о суженых, а то и приворотного зелья заполучить... Если по неосторожности брюхатели, бабка безо всякой первобытной хирургии помогала избавиться от плода.

— Во всем этом, пожалуй, особой беды и не было, да только старуха умела и засуху на поля наводить, и падежи на скот, а уж если кого не любила, то порчу насылала такую, что человека в бараний рог сворачивало.

— Любопытно, почему ее просто не линчевали? — осведомился Ричард.

— В итоге линчевали, милый. Долго не решались, но когда ведьма напустила на одного из мужиков блох и вшей, от которых тот на стенку лез, а поделать ничего не мог, обратились за содействием ни больше ни меньше, как к самому уездному комиссару[43]. Он и нагрянул в село во главе двадцати чоновцев. Все жители деревни, да и я с ними заодно, пошли следом — но, доложу тебе, толпа была весьма перепуганной. Старуху выволокли из хижинки, обследовали на предмет ведьмовства, удостоверились в полной справедливости обвинений, и тут же, без суда и следствия, поставили к стенке.

— А как же ее... гм!.. обследовали? — не унимался Ричард.

— Во-первых, обнаружили знаки.

— Что-о?

— Раздели донага. Под левой мышкой отыскалась третья грудь, а уж это — признак несомненный.

Де Ришло кивнул:

— Мари-Лу не спятила, Ричард. Она правду говорит. Из третьей груди кормят преисподнего слугу... Кто это был, та chere? Кошка?

Молодая женщина покачала головой.

— Нет. Огромная, толстая, отвратительная жаба.

— Вы надо мною измываетесь по предварительному сговору, или импровизируете? — спросил Итон.

— Ни то, ни другое, — спокойно возразил герцог.

— Чушь собачья! — негодующе фыркнул Ричард. — Комиссар налакался водки, шлепнул ни за понюх табаку несчастную старуху, а вы еще оправдываете его? Хороши, голубчики!

— А на бедре у ведьмы, — продолжила Мари-Лу, — отыскалась дьяволова метка. Потом колдунью швырнули в деревенский пруд, проверить: потонет или нет. Зрелище было жуткое, но я уже кое в чем разбиралась и мысленно согласилась с красными. Первый и, видимо, последний раз в жизни.

— А что такое, — вмешался Аарон, — дьяволова метка? Никогда не слыхал.

Ответил герцог де Ришло.

— Считается, что дьявол собственной персоной, или его доверенное лицо, касается колдуньи либо колдуна во время сатанистского «крещения» на шабаше, и образовавшееся пятно, схожее с родимым, становится нечувствительным к боли. Во времена средневековых судебных процессов подобные места разыскивали особо тщательно, вонзая в подозреваемого или, чаще, подозреваемую, булавки. Часто метка дьявола бывает вообще незаметна...

Мари-Лу кивнула кудрявой головой:

— Верно... Старухе завязали глаза, а потом начали тыкать цыганской иглой куда попало. Всякий раз она вскрикивала, но, в конце концов, комиссар ненароком угодил в метку на левом бедре, и ведьма не почувствовала ничегошеньки. Комиссар вонзил иглу еще несколько раз — и опять ни единого звука. Загоняет иглу чуть ли не полностью — и ни малейшего признака боли. Тогда-то все и уверились: перед ними была настоящая, всамделишная ведьма.

— Ты, возможно, и уверилась, но я настаиваю: линчевали неповинного человека, — упорствовал Ричард. — Сущее варварство! Но пускай старуха даже четырежды заслуживала казни — что за дикие способы следствия? А доказательства? Тьфу!

— Ээ-э... Ричард!

Саймон склонился вперед и уставился на Итона.

— А?

— Ты веришь в... как бы это назвать? В проклятия?

— Проклятия? Наведение порчи? Галиматья!

— Видишь ли, я полагаю, насылание проклятий и наведение порчи доказывают существование сверхъестественных — вернее, противоестественных — влияний.

— Бабушкины сказки! Случайное совпадение событий возводят в разряд сверхъестественного. Человека прокляли, через пару-тройку дней он случайно угодил под автомобиль... Вот и готова умопомрачительная повесть о чародействе.

— Убеждены? — спокойно спросил де Ришло.

— В чем?

— В том, что бабушкины сказки — бессмысленная и беспочвенная ахинея?

— Разумеется, — улыбнулся Итон. — Потребуются веские доказательства, дабы заставить меня поверить в обратное.

— Даст Бог, к рассвету вы сохраните свой здоровый скептицизм неприкосновенным, — ответил де Ришло. — Всей душой уповаю на это.

— Хорошо, — вмешалась Мари-Лу. — Ты англичанин, дорогой, ты родился и вырос в обществе европейском до мозга костей. Но в России люди куда ближе к первозданной природе, куда лучше и, прости за откровенность, гораздо тоньше воспринимают ее. Сверхъестественное — в частности, одержимость бесом, — воспринимается как нечто само собою разумеющееся... Да коль скоро на то пошло, вся революция семнадцатого года — наглядный пример массового бесовского наваждения!

— Девочка совершенно права, — подхватил де Ришло. — И не забывайте, Ричард: я сам наполовину русский по крови. Касаемо национального сознания Мари-Лу говорит сущую истину.

— Примерно за год перед тем, как ты вызволил меня и вывез в Англию, — сказала Мари-Лу, — в деревне, отстоявшей от Романовска верст на пятьдесят, убили оборотня.

Итон довольно-таки невежливо расхохотался.

— Ну-ну, — произнес он, приближаясь к дивану, где привычно свернулась калачиком жена. — Теперь пытаетесь убедить бедного доверчивого британца, будто человек и впрямь способен превращаться в хищного зверя! За полночь выбираться из постели, отращивать когти, клыки и выходить на охоту... А потом возвращаться домой, принимать обычный облик и тихо-мирно досыпать?

— Не столь упрощенно, — улыбнулась Мари-Лу, — однако здравое зерно в обрисованной тобою картине, пожалуй, наличествует.

— Расскажи, — попросил Саймон.

— Ты же знаешь, волки охотятся стаями. Почти неизменно. А в том уезде объявился волк-одиночка, наводивший ужас на окрестных обитателей и наделенный чудовищной, неимоверной хитростью. Он резал овец, ловил собак, загрыз двух маленьких детей. Потом растерзал старую крестьянку.

Мари-Лу помолчала, точно собираясь с силами, а потом продолжила:

— Ее отыскали уже окоченевшей, с напрочь вырванным горлом, изгрызенную. Но, вдобавок, изнасилованную. Тогда-то и стало ясно, что речь не о волке, а о волколаке.

Саймона передернуло. Ричард Итон свел брови у переносицы.

— Но после этого людоед имел неосторожность наброситься на дровосека, большого сильного мужчину с топором в руках. Тот умудрился отразить нападение и крепко ранил чудовище в плечо. На следующий день бедный полусумасшедший парень, деревенский дурачок, внезапно скончался. Когда тело взялись обмывать, выяснилось: дурачок умер от потери крови, а в левом плече зияла нанесенная топором рана. Так и выяснили, откуда взялся оборотень... как их зовут по-английски и по-немецки? — вервольф.

На мгновение Ричард призадумался.

— Но ведь парнишка мог злодействовать и не изменяя телесного облика! Перепуганные крестьяне думали, будто маньяк — это настоящий вервольф, а на самом-то деле по провинции...

— По уезду, — поправила Мари-Лу. — Никак не затвердишь правильно, — прибавила она с ласковой, чуть насмешливой улыбкой.

— Пускай по уезду... Шатался обыкновенный патологический садист. А к тому же, по твоим собственным словам, явный безумец... Послушай, ведь если человека укусит бешеный пес, человек заболевает водобоязнью, часто лишается рассудка, щерится, лязгает зубами, стремится укусить окружающих, рычит и воет! Ликантропия[44], в которой обвиняли деревенского дурачка, была просто буйным помешательством.

— А дровосек? — спросила Мари-Лу.

— Налгал с три короба.

Молодая женщина только устало махнула рукой.

— Думай как хочешь. Я с тобою спорить не в состоянии, пускай попытается Сероглазый. Пора, наверное, распорядиться насчет ужина.

Мари-Лу поднялась и неторопливо покинула гостиную.

Герцог обратился к Ричарду:

— Твои контр-доводы более нежели наивны, однако изумительным образом совпадают с аргументами, выдвигаемыми учеными мужами. Поверь, пожалуйста: судопроизводство любой страны рассматривало десятки подобных дел. Свидетельства, по сути, не поддаются разумному опровержению! Здесь не время и не место излагать подробности, поверь на слово, Ричард! Оборотни существуют. Звериный облик, правда, меняется в зависимости от климата и географической широты, но эта связь пока что необъяснима. В Греции часто говорят о вепрях-оборотнях. В Африке — о гиенах и леопардах. В Китае и Японии — о лисицах. В Египте — о шакалах. Самая страшная разновидность — индийская; это оборотень-тигр. Самая же смешная, хоть и вовсе не безобидная, водится здесь, на британской почве, в графстве Суррей. Спросите моего доброго знакомого, сельского доктора. Он расскажет немало прелюбопытных историй по этому поводу.

— И что за оборотни водятся в Суррее? — против собственной воли полюбопытствовал Ричард.

— Зайцы, — невозмутимо сказал герцог.

* * *

— Ваша светлость, — угрюмо ухмыльнулся Ричард, — неужто вы и впрямь уверены в эдакой чуши? На чем основывается убеждение?

— Лунные фазы... — нерешительно промямлил Саймон.

— Уверен, — сказал герцог. — Луна, действительно, оказывает известное влияние на трансформацию, но дело не только в луне.

Де Ришло поднялся и неторопливыми шагами начал мерить лежавший у очага коврик.

— Придется еще немного побеседовать об эзотерических учениях...

Саймон и Ричард безмолвно слушали, как герцог рассказывает о начавшейся в предвечной древности борьбе меж силами света и тьмы, борьбе, сокрытой от обычного человеческого взора.

— Эгей, — внезапно сказал Итон. — Ежели моя полуобразованность...

Герцог улыбнулся: Ричард был обладателем двух университетских дипломов.

— ...не подводит меня, то вы изволите излагать манихейскую ересь?

— Более-менее.

— Сжальтесь над полным и ни бельмеса не разумеющим профаном, — взмолился Аарон. — О чем речь?

— Манихеи, — академическим тоном изрек де Ришло, — верили в бытие двух властителей — Света и Тьмы. Они полагали также, что в прошлом свет и тьма существовали раздельно. Затем тьма, по их мнению, надвинулась на свет и смешалась с ним, тем самым сотворив настоящее: мир, где переплетаются добро и зло. Секта манихеев проповедовала эстетику, считая ее вернейшим средством высвободить заключенный в людской плоти свет, дабы в будущем — отдаленном будущем — свет и тьма вновь окончательно разделились.

Худое лицо герцога озарилось внезапной улыбкой.

— Кстати, у манихеев было высказывание по этому поводу:

— Корни этих верований уходят в незапамятную, по меньшей мере, до-египетскую древность, однако лишь перс Мани сделал тайное учение доступным для всех.

— Кажется, — вставил Итон, — одно время оно серьезно соперничало с христианством.

— Хм! — откашлялся герцог. — Соперничало, действительно. И даже умудрилось выжить, невзирая на жесточайшие преследования. Перса Мани распяли на кресте в третьем веке, а в согласии с правилами самих манихеев, намеренно склонять людей к принятию этой веры не дозволяется. И все-таки учение выжило. Подспудно, разумеется... Южная Франция. Двенадцатый век. Альбигойцы. Потом — война и беспощадная резня еретиков. Столетием позднее манихейство распространилось в Богемии. Некоторые секты продолжали его исповедовать еще в 1840-х годах, а отдельные люди, полагающие учение Мани стержнем любой истинной религии, рассеяны по всему белому свету и поныне.

— Это я как раз понимаю, — кивнул Ричард. — Брахманизм, буддизм, даосизм — все они так или иначе связаны с Праной, Светом, Вселенским Потоком Бытия... Но признавать существование колдуний и волколаков — тут я вам слуга покорный!

— Эти милейшие существа, — усмехнулся де Ришло, — просто-напросто свидетельствуют о земных проявлениях потустороннего, сверхъестественного зла. Постарайтесь внимательно следить за моими рассуждениями...

— Стараюсь, — ответил Ричард.

— Выдающимися, безусловно заслуживающими доверия хирургами описаны многочисленные случаи, когда у верующих, отличавшихся особой набожностью и святостью, на руках и ногах появлялись настоящие раны, подобные тем, которые нанесли Иисусу, распятому на кресте. Происходило материальное изменение телесных очертаний, ибо упомянутые христиане всячески стремились приблизиться к совершеннейшему образу — образу Спасителя. Почему же вы, mon ami, отказываетесь допускать, что низкие, злобные натуры, коим содействуют силы тьмы, способны в отдельных, исключительных и, по счастью, весьма редких случаях становиться оборотнями, принимать животный облик?

Герцог сделал короткую паузу, приблизился к маленькому курительному столику, налил в стакан воды из графина и отпил несколько глотков.

— Трансформация, разумеется, не окончательна, ибо после смерти оборотень всегда обретает прежний, человеческий вид.

Ричард поморщился.

— Поскольку в существовании этих тварей убеждены повсеместно, в различных странах, на разных континентах, чье население просто не могло бы заимствовать предания неведомых заморских народов; поскольку отличительные черты и свойства оборотней вполне и совершенно одинаковы в изложении как средневековых ученых, так и непросвещенных индейцев Амазонки, слыхом не слыхивавших о Европе до самого шестнадцатого века.

Герцог устало поглядел на Ричарда.

— А даже если принять вашу точку зрения и относить ликантропию к душевным заболеваниям, что совершенно ошибочно, то все-таки речь идет не о безумии, но об одержимости бесом, заставляющим человека вести себя с жестокостью, обычному зверю отнюдь не присущей. Вы немало прочли, Ричард. Неужели горы изученных книг не убедили вас хоть кое в чем?

— Нет, — невозмутимо ответил Итон. — Если не считать в высшей степени сомнительного рассказа Мари-Лу, все свидетельства относятся к средневековью. В лучшем случае, к восемнадцатому столетию...

Де Ришло тихонько хмыкнул.

— ...И столь круто замешаны на дичайших суевериях, что принимать их всерьез немыслимо. Согласен, обитатели сибирской тайги, либо амазонской сельвы по сей день готовы поверить в любую чепуху. Иногда находится полоумный злодей, разыгрывающий оборотня и подпитывающий вековые предрассудки. Но будьте любезны, приведите хоть один-единственный пример, когда подобное происшествие приключилось бы в цивилизованной стране и было официально подтверждено достаточным количеством людей!

— Извольте, — угрюмо осклабился герцог. — Уттенгейм, возле Страсбурга. Несколько месяцев окрестные фермы терроризировал одинокий волк. В конце концов за дело вынуждена была взяться Garde-Champetre[45]. Зверя выследили, затравили, настигли; он обернулся и набросился на преследователей. Само собою, получил пулю. После чего на дороге перед полицейскими оказалось мертвое тело молодого крестьянина, жителя тамошних мест. Несчастного стрелка чуть не осудили за преднамеренное убийство, но и он, и его товарищи клялись под присягой, что именно так все и произошло. По крайности, никакого смысла убивать незнакомого парня им не было. А все владельцы ферм дружно заступились за полицию, подтвердив, что молодчик не раз и не два похвалялся умением превращаться в волка...[46]

— Пятнадцатое или шестнадцатое столетие? — неуверенно осведомился Ричард.

— Отнюдь нет. Ноябрь тысяча девятьсот двадцать пятого года.