Учебка. Армейский роман.

Глава вторая Последние дни дома

Розовый воздушный шарик зацепился ниткой за верхушку высокого, раскидистого клена. У подножья дерева громко плакал маленький мальчик, время от времени, указывая на шарик пальцем. Вокруг клена собралась толпа. Игорь почувствовал какое-то внутреннее беспокойство. Незаметно для Тищенко рядом оказался его отец. Ребенок плакал. Отец Игоря погладил мальчика по голове, подошел к клену и начал взбираться вверх по дереву. Получалось это у него неплохо, особенно с учетом того, что отец имел живот и был давно не молод. Игорь с удивлением наблюдал за отцом. Тот поднялся уже метров на двадцать, как вдруг небо покрылось огромной свинцово-черной тучей, испускающей мощные, обжигающие глаза молнии. Поднялся сильный ветер. До шарика оставалось совсем немного — вот-вот отец его достанет… Но тонкие ветви верхушки раскачивались все сильнее и тревожнее. Вдруг отец не удержался и рухнул вниз, коротко вскрикнув при падении, и затих, беспомощно распластанный на земле, окруженный испуганно обступившими его женщинами. Игорь широко раскрыл глаза и… проснулся.

Несколько секунд он, полуодуревший от кошмара, продолжал осматриваться вокруг, пока, наконец, веселое солнце, заглядывающее в окно, мерное тиканье настенных часов и знакомая комната не вернули его к действительности. Придя в себя, Игорь первым делом взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Сходив в ванную и умывшись, Тищенко вернулся в зал. На журнальном столике лежало письмо от Гутовского. С Гутовским Игоря связывала прочная дружба. Друзья девять лет проучились в одном классе. Со стороны они казались полными противоположностями: маленький, привыкший к спокойной домашней жизни Тищенко и высокий, жаждущий путешествий и преодоления трудностей Гутовский. Вообще-то, Игорь тоже любил путешествовать, но в случае предполагаемых длительных неудобств (дожди, дальний путь и т. п.) быстро вспоминал об интересных художественных фильмах или «очень важных и неотложных делах», если первых не оказывалось в программе телевидения. Гутовский ушел в армию еще пятого мая. Тищенко был на его проводах, или, как говорили в Городке — на его отправках. Народа было много. Ели, пили, потом опять ели и сопровождали все это пространными рассуждениями, в которых, пожалуй, была представлена вся философия — начиная от Древней Греции и заканчивая «Горбатым» и «гадом Рейганом». Нельзя сказать, чтобы народ не уважал новоявленного лидера страны, хоть и крыли его последними словами мужички за антиалкогольный указ и повышение цен на водку. Просто по аналогии со своим кругом общения люди давали клички и руководителям страны: раньше был «Никита» и «Ленька», а теперь — «Горбатый. Фамилия нового Генерального секретаря оказалась весьма подходящей для придания ей «своего» звучания. А «гад Рейган» и в самом деле был для всех присутствующих человеком мерзким и подлым, ибо при его администрации США начали развертывать «першинги» и крылатые ракеты в Западной Европе и именно при его администрации замаячил зловещий призрак Стратегической Оборонной Инициативы. Именно в это время и появилось (очевидно, по аналогии письма, которое запорожцы писали турецкому султану) «Письмо к Рейгану!.» Оно наполовину состояло из нецензурных слов, а еще наполовину — из весьма сомнительных выражений. В письме чувствовался непонятный для иностранцев, столь разительно отличающийся от литературного, колоритный, крепкий русский язык. У всякого, кто читал сие «произведение», исчезали последние сомнения насчет того, чьи выражения крепче — русские или немецкие. Однако, несмотря на всю убогость и пошлость текста, «письмо» широко путешествовало по стране. Стоит напомнить, что Тищенко напился, а затем раскаялся в содеянном именно на отправках Гутовского. Пока Игорю удавалось сдержать свое слово. Вчера, на дне рождения отца, он не пил. «Сергей уже больше месяца служит, не повезло ему — забрали рановато», — подумал Игорь и еще раз перечитал письмо друга:

«Скоро и мне идти. Куда попаду, интересно? Может, в Прибалтику? Может, на Украину?» — подобные мысли занимали Тищенко вплоть до часу дня. Затем пришла мама. Едва переступив порог, она сразу же поинтересовалась:

— Ты ел, Игорь?

— Вообще то еще нет, я только что проснулся.

— Садись, картошку будешь есть — я разогрею?

— Угу.

Елена Андреевна Тищенко с большим беспокойством ожидала призыва сына. Ей и в голову не могло придти, что близорукий, болезненный Игорь, напоминавший скорее маленького подростка, чем призывника, будет страшно необходим для укрепления обороноспособности страны, чем, безусловно, проявляла поразительное непонимание интересов государства. Идеологии здесь явно не доработала. Последние недели, когда стало ясно, что призыв сына состоится, Елена Андреевна находилась в глубокой растерянности. Она никак не могла предположить, что в 1983–1985 годах ухудшиться международная обстановка и для защиты наших священных рубежей понадобятся (очевидно впервые в стране, а может, и в мире) в условиях официально мирного времени тысячи студентов ВУЗов, тысячи слепых, глухих, тупых и т. п. Елена Андреевна еще не знает, что по приказам из Москвы заработала мощная система военкоматов, вычищающая все и вся — до последнего мало-мальски пригодного человека, выполняя чудовищный план — план человеческих судеб и лишений. Страна увязла в афганской войне. В Союз шли гробы. В Афганистан — крепкие молодке ребята, на их место — призывники, напоминающие знаменитых «инвалидов» конца восемнадцатого века. Но Елена Андреевна едва догадывалась об этом, поэтому и проявляла столь вопиющую политическую слепоту. Мать рассеянно смотрела на Игоря и о чем-то думала.

— Ма, чего ты? Ешь. Да не расстраивайся ты, не на войну ведь ухожу.

— Как же ты там… Как?

— Как-нибудь, потихоньку. Ну, а совсем заболею — там ведь тоже врачи есть, в крайнем случае, домой отправят.

— Ты конверты купила?

— Купила. Сто штук. Я думаю, тебе хватит.

— Смотри, ма, у батареи краска облупилась.

— Вот ты уедешь, так мы ремонтом займемся. Зал и спальню покрасим, да и здесь пора ремонт делать.

— Ма, давай я в спальне пол покрашу, а?

Игорь вовсе не отличался трудолюбием, но в эти последние дни ему хотелось сделать что-нибудь полезное для дома. Мать встретила его намерения без особого энтузиазма:

— Что ты, зачем?! Отдыхай — тебе только одна неделя и осталась. Книжки лучше почитай.

— Да надоело уже. Хочется дома что-нибудь сделать.

Мать сдалась:

— Ну, как хочешь. Вечером придет отец — вынесите с ним мебель, и можешь красить. Там, под ванной баночка краски лежит, а кисточки — в подвале, на второй полке слева. А сколько сейчас время?

— Без десяти два.

— Ой, опоздала! Побегу.

Едва успев пообедать, мать убежала на работу. Елена Андреевна работала экономистом в управлении сельского хозяйства и ежедневно готовила всевозможные сводки, производя при этом массу расчетов и постепенно теряя зрение. После работы Елена Андреевна часто приходила уставшей и разбитой. Через несколько лет в благодарность за это ее и ее товарищей по работе наша самая свободная в мире пресса наградит почетными званиями «бюрократов», «душителей инициативы» и «народных нахлебников? Вообще семья Тищенко была типично «бюрократическо-нахлебнической». Мать с самых ранних лет познала тяжелый крестьянский труд и послевоенный голод, сжавший в тиски разоренную фашистами Украину. В семье матери было восемь детей, и работать с утра до ночи нужно было уже хотя бы для того, что бы выжить. Отец — Егор Петрович Тищенко, такой же крестьянин по происхождению, хлебнувший горя без родителей (в чем должен быть благодарен ГУЛАГу), своими силами, на одну стипендию, окончивший Горецкую сельхозакадемию, работал в том же управлении агрономом и вносил свой «бюрократический» вклад тем, что с утра до вечера носился по полям района, иногда натирая до крови пальцы ног, проверяя ход полевых работ, часто не имея выходных, годами получая отпуск зимой, а иногда и не получая вовсе. Годами сидя на шее у трудового народа, семья Тищенко скопила огромное недвижимое имущество: холодильник, черно-белый телевизор, диван, два дешевых кресла, сервант, пару шкафов, ковров, столов и кроватей. Столь же внушительно выглядело и денежное состояние — более тысячи рублей. Если добавить сюда личную собственность Игоря: тридцатирублевый проигрыватель «Юность», микрокалькулятор и сторублевые джинсы «Голден Стар» — читатель получит почти полное представление о благосостоянии семьи Тищенко. Самое удивительное, что все эти люди, включая младшего брата Игоря Славика, считали, что живут вполне нормально и в худшем случае слегка брюзжали, что можно было бы купить новые табуретки для кухни, и что жить лучше было бы не в двухкомнатной квартире, а в трех и не на первом этаже, чтобы забивающаяся канализация не портила жильцам нервы. Однако было в квартире и кое-что по-настоящему ценное — большая, со вкусом подобранная библиотека. Для Игоря всегда было большой загадкой то, каким образом отец ухитрялся доставать книги, не имея ни блата, ни высокого положения обществе. Игорь любил библиотеку, любил рассматривать аккуратные стеллажи книг. Некоторые книги были совсем новые и источали свежий запах типографской краски, некоторые были старше Игоря и источали совершенно особенный, чуть сладковатый, мягкий запах книжных патриархов. Казалось, что с их пожелтевших страниц смотрело само прошлое.

Вот и сейчас, после ухода матери, Игорь решил что-нибудь почитать. Несколько дней назад отец принес красный томик Данилевского, в котором было три очень интересных исторических повести. Игорь увлекался исторической литературой и с упоением погрузился в чтение «Мировича». Ему понравился Мирович, затеявший безнадежную борьбу с монархом.

Так прошло несколько дней. У отца все не было времени, и покраску отложили.

21 июня к Игорю зашел его друг, одноклассник и тезка Игорь Жалейко. Жалейко учился в ветеринарном институте, закончил первый курс и теперь тоже должен был идти в армию. Как всегда, он забежал лишь «на минутку»:

— Привет, Игорь, я на минутку.

— Привет. Проходи.

— Некогда, надо еще всех объехать.

— Заходи, не будем же мы через порог говорить?!

— Ладно, зайду, но ненадолго.

— Ты на велосипеде?

— Да, бегает еще.

— Как твои дела, рассказывай?

— Помаленьку, с матерью не оставили, говорят, сейчас такого закона нет.

— Так ведь она у тебя на инвалидности, а кроме нее никого дома не остается.

— Говорят, что третья группа, значит, по закону не оставляют. Я ведь пригласить тебя зашел. У меня завтра в пять отправки, я двадцать четвертого ухожу. Так что приходи. Сергей пишет?

— Пишет, уже вовсю в Пруссии службу несет.

— Где?

— В Калининградской области — раньше Восточной Пруссией называлась. Значит, с разницей в два дня пойдем — я двадцать шестого ухожу. А насчет отправок даже не знаю… Тут и самому уже пора собираться.

— Что там тебе собираться, не в санаторий едешь.

— Ну, ладно, ты не обижайся, будет время — приду.

Тищенко солгал — он с самого начала не собирался идти к Игорю. Все друзья Тищенко или уже ушли в армию, или должны были уйти двадцать четвертого — значит, на свои отправки приглашать было почти некого. Родственников у семьи Тищенко поблизости не было, приглашать первых встречных не хотелось, поэтому вопрос с отправками отпал сам собой. Но идти к Жалейко тоже было не совсем удобно по вышеизложенным причинам. На прощание Тищенко сказал вполне искренне:

— Знаешь, Игорь, может, больше не увидимся, так что пока… На два года.

— Пока. На два года!

Проводив Жалейко, Игорь взял на лестничной площадке почту и увидел среди газет письмо. На конверте был уже знакомый калининградский адрес. Сергей писал следующее:

Просмотрев прессу и не найдя там ничего занимательного, Игорь отправился в подвал за кистями — сегодня предстояло покрасить пол в спальной комнате. В огромном, сыром подвале, как всегда, горело всего пару лампочек, да и то в дальнем конце. Вообще то жильцы вкручивали время от времени по одной — две, но их либо разбивали в первую неделю, либо воровали во вторую. Угрюмый, мрачно-серый подвал напоминал таинственный подземный ход, скрытый в недрах старого замка. В детстве Тищенко вместе с друзьями принимал самое активное участие в «подвальных» играх: всевозможных прятках, войнах и т. п. Теперь подвал хранил тишину. Игорь ловко продвигался по железобетонному лабиринту. Многократное повторение пути довело его действия до автоматизма. Поворот направо, затем налево и Игорь перед дверью. Такое же автоматическое движение у замка и дверь открыта. Теперь можно включить свет. По обе стороны от входа ряды полок, на которых тесными, рядами расположились банки с вареньем, компотами, соленьями. Перед банками — куча гаек, разнообразных деталей и прочего хлама, который когда-нибудь может «сгодиться в хозяйстве». Отыскать кисти среди этого вещевого Вавилона было непросто, но Игорь все-таки нашел одну — наполовину облезлую, наполовину окаменевшую от старой краски. Ничего более подходящего Тищенко не нашел, но все же решил красить, надеясь размочить кисть в бензине. Отлив бензин в баночку, Игорь отправился домой.

Прошло полчаса. Упрямая кисть ни за что не хотела приобретать «человеческий вид», упорно игнорируя старания Игоря. В конце концов, Тищенко потерял последнее терпение, вытащил из-под ванны краску и принялся за дело. Первые же мазки убедили студента в том, что вряд ли было бы хуже, если бы вместо кисти он использовал простую щепку. Краска упорно не желала размазываться — лишь стекала с кисти жирными масляными струями. Игорь уже собрался было прекратить свое неудавшееся начинание, но тут заметал, что по прошествии некоторого времени краска, особенно там, где он красил вначале, растеклась довольно гладким, почти зеркальным слоем. Тищенко обрадовался, что законы физики помогли справиться с «кистевым саботажем» и с удвоенной энергией принялся за работу. Через два часа половина спальни сияла блеском свежеокрашенной поверхности. Тищенко был горд и доволен своей работой. Однако его ждало большое разочарование. Вечером мать принесла новую кисть и, докрашивая комнату, Игорь был неприятно удивлен тем, что окрашенная ранее территория заметно возвышалась над остальным полом, что недвусмысленно указывало на, мягко говоря, излишнюю толщину слоя краски. Вдобавок ко всему пол высох только к вечеру двадцать пятого. Окраска зала прошла более успешно и немного укрепила пошатнувшийся престиж способностей Игоря в вопросах ремонта.