Учебка. Армейский роман.

Глава двадцать четвертая Завтра в караул

Выслушав приказ, согласно которому командиру отдельного батальона связи особого назначения капитану Томченко было присвоено звание «майор», рота возвращалась с торжественного построения. Наконец-то комбат к своему большому удовлетворению получил право носить на погонах такие же звезды, какие уже давно носили его подчиненные. На этом же построении новоиспеченный майор Томченко огласил собственный приказ, согласно которому «курсанты, наиболее отличившиеся в боевой и политической подготовке» получили повышение в звании — ефрейторские погоны. Из второго взвода второй роты этого удостоились трое — Туй, Ломцев и Федоренко.

Когда пришли в расположение, Гришневич приказал им сдать военные билеты. Взвод принялся шумно поздравлять своих товарищей. Протиснувшись к Тую, Резняк похлопал его по плечу и насмешливо сказал:

— Вот у нас уже и начальники появились. Так можно и до генерала дорасти! Гитлер тоже с ефрейтора начинал. Но только знаешь, Туй, есть одна пословица: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора!».

Все дружно засмеялись.

— А тебе, Резняк, наверное, просто завидно? — Федоренко пришел на помощь немного растерянному Тую.

— Мне? Ха! Да ложил я на ваши звания большой и толстый! Я же не Коршун!

— А при чем тут я? — спросил Коршун.

— Как это «при чем»? Ты ведь хохол, а хохол без лычки, что срака без затычки! Га-га-га! Наверное, хочешь лычку, а?

— Ничего я не хочу. Дурак ты, Резняк! — обиделся Коршун.

— Ты рот закрой, а то сейчас за дурака зубами подавишься! — крикнул Резняк, но дальше слов дело не пошло.

Во-первых, Резняк был в слишком хорошем настроении, а, во-вторых, Гришневич приказал построиться перед казармой «для следования в учебный центр». При этом он не забыл напомнить:

— Чтобы все ефрейторы к завтрашнему дню до утреннего осмотра пришили себе лычки.

— А где их взять, товарищ сержант? — спросил Федоренко.

— В магазине, конечно. Вот ты, Федоренко, сейчас сходишь и купишь метр на всех. Потом придешь в учебный центр.

— Есть. Разрешите идти?

— Подожди. Может, еще что кому надо?

Почти каждому было что-то надо, и поднялся самый настоящий гвалт. Гришневич с минуту безучастно наблюдал за происходящим, затем рявкнул:

— Молчать!

Установилась гробовая тишина. Довольный произведенным эффектом, сержант объявил:

— Раз почти всем все надо, пойдем в магазин целым взводом. Всем взять с собой деньги.

Довольные курсанты разбежались по своим тумбочкам. Тищенко деньги в тумбочке не хранил — там могли их украсть. Чтобы этого не произошло, Игорь засовывал бумажные деньги под обложку военного билета, а монеты раскладывал по разным карманам. Монеты почти никогда не звенели (это было запрещено), так как их было не так уж и много.

В магазине курсанты набросились на вафли, печенье и лимонад.

— Подшыву берыте, крэм чорный. А то потом скажыте, што нет денег — а сами все на лиманад патратите, — поучал Шорох.

— Смотрите — все деньги не тратьте, они вам еще завтра пригодятся, — несколько загадочно сказал Гришневич.

— А почему завтра, товарищ сержант? — удивленно спросил Байраков.

Переглянувшись с Шорохом, сержант улыбнулся, но ничего не ответил. Тогда этот вопрос начали задавать почти все курсанты, заинтригованные неожиданной тайной. Но Гришневич отказывался отвечать на вопрос и тоном, не терпящим возражений, заметил:

— Когда будет надо — скажу. Пять минут вам на съедение купленного, и уходим в учебный центр.

Курсанты принялись торопливо откупоривать бутылки и торопливо есть печенье, запивая его лимонадом. Не у всех были деньги, но более «состоятельные» угощали своих товарищей. Игорь поделился печеньем и лимонадом с Бытько. Бытько совершенно не умел пить из бутылки — лимонад он не вливал себе в рот, а высасывал, как из соски. В результате этого на дне бутылки вскоре закружилась густая метель крошек печенья, попавших туда со слюной Бытько. «Фу, хорошо, что я пил первым, а то бы он крошек напускал. Все-таки лимонад всегда надо первым пить», — сделал Игорь «глубокий» философский вывод.

Лычек в магазине не было. Вернее были, но не желтые, а красные. А желтые — только широкие.

— Товарищ сержант, а может, мы толстые купим и разрежем их пополам? — спросил Ломцев у Гришневича.

— Не надо. Будет некрасиво.

— А что же тогда делать?

— Выполнять приказ, Ломцев. Ладно, придется с вами поделиться. Василий!

— Што?

— У тебя есть тонкие желтые лычки?

— Есть с полметра.

— У меня тоже примерно столько. Придется немного нашим ефрейторам выделить.

— Прыдецца, раз ани не знают, где можна узять, — демонстративно недовольно пробурчал Шорох, но было хорошо видно, что он совершенно не сердится.

Проблема с лычками была решена, и взвод отправился в учебный центр.

Коршуна, как всегда, отправили в класс с телеграфными аппаратами, а все остальные пошли в класс с ЗАС-аппаратурой. Только назначили дежурного, как тут же раздался стук в дверь, а затем прозвенел недавно починенный звонок.

— Фуганов, открой! Если кто чужой — не пускать! — приказал сержант.

Фуганов открыл дверь и поспешно отошел в сторону. В класс вошел Мищенко.

— Взвод, встать! Смирно! Товарищ капитан — взвод проводит занятия по изучению уставов. Заместитель командира взвода — сержант Гришневич.

— Вольно. Садитесь.

Гришневич продублировал команду, а Мищенко посмотрел на столы и подозрительно спросил:

— А где же уставы, если вы их изучаете?

— Виноват. Сейчас раздам — они у меня в столе лежат, — поспешно сказал Гришневич.

— А ты чего стоишь? Была команда сесть! — удивленно спросил Мищенко у Фуганова, стоящего возле двери.

Тот растерялся и лишь пожал плечами в ответ. Гришневич взглянул на Фуганова испепеляющим взглядом и зло процедил, не разжимая зубов:

— Курсант Фуганов, я дал команду сесть.

Услышав голос сержанта, Фуганов опомнился и поспешно сел на свое место.

— Ты что, Фуганов, не спал сегодня? — спросил Мищенко.

Фуганов вскочил и быстро ответил:

— Виноват, спал.

— Садись. Внимательнее надо быть, — незло пожурил капитан, а Фуганов перехватил испепеляющий взгляд сержанта, красноречиво обещающий «научить внимательности».

Раскрыв свою полевую сумку, Мищенко выудил оттуда какой-то сложенный вчетверо лист бумаги и подал его Гришневичу:

— Нужно, чтобы все ознакомились с табелем и более-менее выучили устав. До завтра нужно составить список тех, кто пойдет в караул, причем по сменам, а также назначить еще одного разводящего в помощь Шороху. Ну и надо их более-менее подготовить — дело ведь новое.

— Есть подготовить. Не волнуйтесь, товарищ капитан, все будет сделано, — заверил сержант взводного.

Отдав еще несколько распоряжений, капитан вышел из класса.

Лозицкий был дежурным, поэтому Гришневич поручил ему раздать уставы. Когда Лозицкий сел на место, Гришневич объявил своим, обычным в таких случаях, важным тоном:

— Как вы слышали, завтра наш взвод заступает в караул. Именно это я и хотел вам сказать, когда предупредил, чтобы вы оставили деньги.

Сержант уловил в глазах курсантов непонимание связи между деньгами и караулом и пояснил:

— Дело в том, что кроме официальной пайки закупается неофициальная. Видели магазин за забором? Вот в него мы кого-нибудь зашлем, и тот закупит на всех продукты, а лучше зашлем двух… Вы еще ни разу не были в карауле, поэтому слушайте и запоминайте все, что я вам скажу. В карауле бывают такие ситуации, что иногда знание устава и своих обязанностей может спасти от дисбата и даже от тюрьмы. Сразу введу вас в курс дела — с бригадой мы находимся на одной территории, поэтому и караул у нас общий. Правда, ходим мы в него гораздо реже. А сейчас откройте сорок четвертую страницу «Устава гарнизонной и караульной службы». Федоренко!

— Я.

— Читай второй абзац вслух.

— Есть. Для несения караульной службы наряжаются караулы. Караулом называется подразделение, наряженное для выполнения боевой задачи по охране и обороне боевых знамен, военных и государственных объектов, а также для охраны лиц, содержащихся на гауптвахте и в дисциплинарном батальоне. В наряд запрещается назначать военнослужащих, не принявших воинской присяги, не усвоивших программы подготовки молодого солдата, совершивших проступки, по которым ведется расследование, больных, а также для отбывания дисциплинарного взыскания.

— Всем понятно? Значит, всем? А мы это сейчас проверим. Ефрейтор Ломцев!

— Я.

— Вот скажи — почему в караул нельзя назначать не принявших присяги, совершивших проступки и больных?

Ломцев пожал плечами и нерешительно ответил:

— Ну… Я думаю, что тех, кто не принял присягу, нельзя брать потому, что они еще не клялись оборонять пост… Больных — потому, что могут заболеть на посту… А тех, кто совершил проступки… Ну, наверное, потому, что в караул идти почетно, а они этого не заслуживают.

— Ну, ты даешь, Ломцев! Да если бы у нас только тех, хто заслуживает, брали, то людей бы не хватило дажэ на адин пост, не то што на цэлый караул, — засмеялся Шорох, сидевший рядом с Ломцевым.

Гришневич тоже улыбнулся и добавил:

— Видишь, Ломцев, не все так просто. Сразу и не ответишь? А дело вот в чем. Часовой — хорошо вооруженный человек. Где вы на гражданке получили бы в свое распоряжение столько оружия? В милиции и то в основном только пистолеты дают. А у каждого из вас будет автомат и к нему три полных рожка с патронами. А вы не думали о том, что тот, кто совершил проступок, может просто-напросто уйти из части, чтобы избежать наказания? Попробуй потом задержи автоматчика. И с того, кто не принял присяги, спрос меньше — уйдет за забор и отделаться за это перед законом ему будет гораздо легче, чем тому, кто принял. Здесь ты, Ломцев, немного прав. А вот больной, конечно, может и заболеть, но может и какие-нибудь галюники увидеть, как после колес или чефира. Испугается и как саданет очередью! А вдруг там склад с боеприпасами? Все сразу на воздух взлетит! Вы думаете, не бегут из караулов? Бегут и бегут не так уж редко. Вот этой весной был случай в Печах. Печи — это вам не Минск. Здесь учебка по сравнению с Печами — санаторий для позвонков. А там ого-го, как службу приходится тащить курсантам! Вот он и не выдержал. Пошел в караул, заступил на пост и сбежал вместе с автоматом в лес. Думал домой уйти, потому что жил где-то недалеко. Этот район леса сразу же окружили и стали прочесывать. Заметили его и — догонять! А он добежал до шоссе и прыгнул на молоковоз — удалось как-то зацепиться. Майор и четверо солдат в козелок и за этим молоковозом. Так, он представляете, на одной руке висел, а другой начал стрелять?! Убил водителя и майора. Козелок сразу в кювет съехал, а два другие солдата еле в живых остались. Дорогу перекрыли, так он соскочил опять в лес и залег в старом немецком блиндаже. Его окружили и предложили сдаться. Он стрельнул в ответ. Пошли в атаку, так он еще двух солдат убил, пока сам пулю в голову не получил. Вот так и продало свою жизнь за четыре другие. Только за что? Не хотел жить, так вставил бы автомат в горло — так иногда делают, и все проблемы! А так ни за что трех солдат и майора погубил.

«Наверное, он стразу стреляться не собирался, а как обложили — нервы не выдержали», — подумал Тищенко, но ничего не сказал.

— А все-таки, лихой он был парень! Представьте — курсант, а так действовал! Попади в такую ситуацию, к примеру, Фуганов. Разве он смог бы так действовать? Смог бы, Фуганов? — спросил Гришневич.

— Не знаю. Я в такие ситуации не попадал и не попаду, — ответил Фуганов.

— Куда тебе! Ты бы не то, што на адной руке — и на двух бы не удержався. Упав бы на дарогу, как мешок с гавном и сразу бы папався, — «продолжил» за Фуганова Шорох.

— Что, Фуганов, не нравится? — спросил Гришневич, заметив, что курсант недовольно поморщился, услышав то, что сказал Шорох.

— Так точно.

— А мне нравится, когда ты, как вареный, при командире взвода ходишь?! Если тебе надо бодрости, то я тебя как взбодрю, что ты у меня будешь летать, как сраный веник! Сядь и слушай, чтобы в карауле не тормозить, — раздраженно подытожил сержант.

Фуганов сел и обиженно уставился на один из зачехленных ЗАС-аппаратов.

— Да, кстати, наш Коршун зря прохлаждается! — вспомнил Гришневич.

— Вот нет у яго допуска, дык яму ящо и лучшэ, — заметил Шорох.

— Надо и его к этому делу подключить. Ладно — все равно все зачехлено. Гутиковский — сходи и позови Коршуна.

Когда Коршун пришел, сержант сделал ему внушение:

— Садись и слушай устав. Во время перерыва никуда не лазь — руки отобью! Понял?

— Так точно. Не надо мне эти аппараты, — с нотками обиды в голосе ответил Коршун.

— Меня не интересует, надо они тебе или нет! Что-то ты стал слишком много говорить. Может тебя для профилактики на говно отправить?

— Никак нет. Виноват.

Коршуну и в сам деле было обидно, что у него одного из всего взвода не было допуска. Особенно униженным Коршун чувствовал себя в те моменты, когда при изучении ЗАС-аппаратуры его выгоняли в другой класс смазывать телеграфные аппараты. «Чем я хуже их? Пусть я не студент, так ведь Резняк и Кохановский тоже не студенты. А допуск мне не дали только потому, что не успели проверить личное дело. Так проверили бы сейчас — так лучше будут гонять, как какую-нибудь собаку из угла в угол», — обиженно думал курсант.

Сержант тем временем продолжал занятия:

— Что называется караулом, вы прочитали. Предупреждаю, что это все вы должны знать наизусть. А теперь перейдем к изучению обязанностей часового. Федоренко, читай обязанности часового.

— Есть. Часовой обязан: — бдительно охранять и стойко оборонять свой пост; нести службу бодро, ничем не отвлекаться, не выпускать из рук оружия и никому не отдавать его, включая и лиц, которым он подчинен; — продвигаясь по указанному маршруту, внимательно осматривать подступы к посту и ограждение, а также проверять исправность средств сигнализации; — не оставлять поста, пока будет сменен или снят, хотя бы жизни его угрожала опасность; самовольное оставление поста является воинским преступлением…

Тищенко пробежал глазами текст обязанностей гораздо быстрее, чем читал Федоренко и теперь со скукой разглядывал рукав своего хэбэ. Игорь думал, что сейчас начнется зазубривание, но Гришневич сразу же перешел к другой статье и вновь приказал Федоренко читать ее вслух. Нельзя сказать, чтобы ефрейтор отличался очень уж хорошей дикцией, но громкий голос Федоренко послужил для сержанта достаточным основанием в назначении чтеца.

— Часовому запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, справлять естественные надобности, принимать от кого бы то ни было и передавать кому бы то ни было какие-либо предметы, досылать без необходимости патрон в патронник. Часовой должен отвечать на вопросы только начальника караулы, его помощника, своего разводящего и лиц, прибывших для проверки, — читал Федоренко.

— Запомните главное — вы не должны говорить ни с кем посторонним. А то иногда как бывает — подойдет к часовому какой-нибудь офицер и спросит: «Боец, кто сегодня начкаром заступил?». Он и так это знает, но хочет проверить. А боец возьмет и скажет: «Старший лейтенант Писькин». Поэтому если вам кто-то будет вопросы задавать кроме начкара, меня и разводящих — не отвечать. Отвечать можно только комбату. А если кто-то слишком пристает — скажите, что часовому запрещается разговаривать. И еще — чтобы никаких сигарет я в карауле не видел! Курить, сами слышали, запрещено. С одной стороны пожар может возникнуть, а с другой горящую сигарету ночью издалека хорошо видно и часовой себя демаскирует. И не прячьте сигареты в сапоги или пилотки — я все эти заначки знаю и все равно найду. А если найду — это для вас будет смерти подобно! Теперь еще такой момент — вдруг у кого-то на посту случился понос и он захотел на очко. Вначале нужно обязательно сообщить караульному помещению, чтобы выслали разводящего со сменой, — по ходу изучения устава Гришневич пояснял некоторые моменты несения службы.

Опросив несколько человек по «обязанностям часового», Гришневич продолжил:

— А теперь о самом главном — о случаях применения оружия. Вот вы стоите на посту. Кто-то приближается. В этом случае надо подать команду: «Стой! Назад!» или «Стой! Обойти влево!» — в зависимости от того, как можно пройти мимо поста. Если нарушитель положил член на вашу команду и прет дальше, надо предупредить: «Стой, стрелять буду!» и если он остановился, вызвать начкара или разводящего. Нарушитель в этом случае задерживается и доставляется в караульное помещение. Там его держат до опознания личности. Если же нарушитель уверенно продолжает ложить на вас член или убегает, вы обязаны сделать предупредительный выстрел вверх, а затем уже прицельный по нему. Целиться лучше по ногам — и его обезвредите, и жить оставите, если это случайный пьяный хрон какой-нибудь к примеру. А ведь таких случаев тоже много бывает. В Минске стоит артполк. А часть находится между заводом и улицей, ну и многие рабочие привыкли путь через угол части срезать, особенно когда бухие — тогда ведь каждый лишний метр пройти трудно. Да их до этого и не трогал никто. Но вот заступил какой-то боец впервые в караул и то ли не знал, что ли испугался. Перелезли два мужика с завода, и пошли напрямик. А он автомат на них навел и кричит: «Стой, стрелять буду!». Они его послали и дальше идут. Боец взял и вверх выстрелил. Тогда один испугался и остановился, а второй разозлился и с кулаками к часовому. А часовой его и расстрелял в упор, пока из караулки по тревоге не прибежали. А у этого рабочего трое детей осталось. Вот так-то!

— А солдат? — спросил Каменев.

— А что солдат? Что ему сделается? Действовал он строго по уставу и в отпуск поехал. Поэтому смотрите — осторожно с оружием. Устав уставом, но надо и соображать — если какой хрон забрел и лыка не вяжет, стрелять его явно не строит. Правда и близко тоже нельзя подпускать — вдруг прикидывается. Это я к тому говорю, что в любой ситуации надо голову на плечах иметь. Теперь вкратце расскажу вам о том, на какие составные части делится личный состав караула. В карауле есть начальник и его помощник. Начальниками от нашей учебки ходят командиры взводов — обычно свои, но в этот раз мы пойдем со старшим прапорщиком Креусом. Конечно, с Мищенко было бы лучше, но тут выбирать не приходится. Креус будет во все дырки свой нос совать, так что готовьтесь. Я заступаю помощником. Есть еще разводящие. Они сами на посту не стоят, но разводят часовых и приводят назад в караулку смененных. Обычно весь развод минут за тридцать-сорок проходит, так что им тоже порядком работать придется. Одним разводящим будет младший сержант Шорох, а другим… Другим ефрейтор Федоренко. Пора уже наших ефрейторов в дело пускать. Все остальные будут часовыми. Всего двадцать один человек — по три смены на семь постов. Семь человек будут на посту, еще семь в это время будут отдыхать, а последняя семерка — бодрствующая смена. Те, кто находится в бодрствующей смене, должны наводить порядок, изучать уставы, чистить оружие. Может, получится так, что будет объявлена тревога. По тревоге бодрствующая и отдыхающая смены хватают оружие и занимают оборону. При команде «Нападение на пост» то же самое, только бегут к посту. Тревога, конечно, будет условной, но готовым надо быть ко всему. Вот, например, пост N2. Я, правда, не знаю, что там охранять, но пост есть. Под охраной находятся столовая, магазин, почта, прачечная и склады с продуктами. Там часто прапорщики перелезают через забор, набирают в магазине вина и назад в часть. А порой и пьяные домой ночью возвращаются этим же путем — чтобы далеко не обходить, да и мимо КПП пройти. Так вот, в прошлом году прапорщик, что белье в бане выдает и с ним еще двое стали перелазить через забор. А сами бухие — еле ноги переставляют. А тут, откуда ни возьмись курсант с автоматом. Он им: «Стой, стрелять буду!», а они на него матом. А боец не растерялся и затвор передернул. Те хоть и пьяные, а струхнули порядком и легли, когда он им «К бою!» крикнул. Но им ведь тоже не катит пьяными начальству попасться, вот они и давай то уговаривать бойца, то угрожать ему. Наконец прапор не выдержал и поднялся. А боец как увидел, что такой шкаф на него попрет, так сразу же вверх и пальнул. Прапор опять лег. Выстрел, конечно, услышали и тут же прибежали. Так и застукали кусков на «месте преступления». А бойца в отпуск отпустили. Правда, он потом месяц по углам зашивался — прапорщик хотел ему морду набить. Так что и вы не бойтесь, если что. Командуйте «К бою!» и все будет нормально. И если кто из «дедов» припухать будет, тоже не бойтесь. Вы знаете, в бригаде всегда боятся, когда учебка в караул заступает. Говорят, что курсанты, как волки натасканы, могу ни за что застрелить. В бригаде порядка нет, а у нас он будет. Сразу, кстати, будем и наряд расписывать. На пост N2 первая смена — курсант Коршун, вторая — курсант Гутиковский, третья — курсант Каменев. Сразу же, Коршун, проверишь, чтобы все печати на воротах были. Проверяй внимательно — могут опечатать другими, поэтому обязательно надо номера сверять. Мы будем караул у бригады принимать, а с ними надо быть повнимательнее. Все номера печатей указаны в табеле постам. Вот его я сейчас и держу перед собой. Каждому нужно будет изучить все данные по своим постам. Теперь про пост N3. Это парк — гаражи с машинами. Там есть и кунги с ЗАС-аппаратурой, так что членом околачивать провода не стоит. Вскроют двери, и считай, что лет десять тюрьмы заработал. А часовых мы распишем так: первая смена — курсант Лупьяненко, вторая — ефрейтор Туй, третья — курсант Валик. На этом посту… Не услышав своей фамилии, Тищенко потерял всякий интерес к словам сержанта и стал прикидывать, на какой пост он может попасть: «Седьмой — склады артвооружения, самый дальний и довольно тихий — кто там шляться будет. Снаряды вряд ли кому понадобятся, а в самоход ходить некуда — за забором обрыв и река. Хотя кто его знает, может, и специально там пойдут, чтобы от глаз начальства подальше. А может и на первый удастся попасть. Охранять Знамя не так уж и плохо — сухо, тепло и в парадке ходишь».

Игорь не попал ни на четвертый, ни на пятый, ни на шестой. Прозвенел звонок и Гришневич отпустил курсантов на очередной пятиминутный перерыв. Резняк, Байраков, Мазурин и Петренчик сразу же достали сигареты и принялись курить на крыльце-лестнице учебного корпуса. Остальные развалились на мягкой, зеленой траве. Курили многие, но почти у всех кончились сигареты, и счастливчики докуривали последний запас Байракова. Стопов уже собрался, было, попросить у Гришневича разрешить сбегать в магазин за сигаретами, как тут появился Мищенко. В это же самое время из корпуса вышли Гришневич и Шорох. Завидев курящих, капитан подозвал подчиненных и спросил:

— Знаете, что курить вредно?

— Так точно, — с улыбкой ответил Байраков.

— Зачем же тогда курите? Здоровья не жалко, что ли? Ведь молодые ребята, — укоризненно, но добродушно спросил взводный.

— Так ведь нам говорят, товарищ капитан — кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — несколько развязно ответил Байраков.

Заметив, что Мищенко разговаривает с курсантами, сержанты сочли своим долгом подойти поближе.

— Что же это, Гришневич, ты не разъяснил, что у нас в учебке курение не пользуется почетом? — спросил Мищенко.

— Да разъяснял, товарищ капитан. Ну да разве удержишь всех от этой заразы, — улыбнулся сержант и развел руками в стороны.

— А мы сейчас попробуем, как это делали в вашем взводе. Как думаешь — подействует? — обратился капитан к Шороху.

— Далжно, таварыщ капитан, — после некоторой паузы ответил младший сержант.

Мищенко оглядел «курцов», хитро улыбнулся и сказал:

— Этой зимой мы так делали, кстати, младший сержант Шорох это хорошо помнит — кто выкурит одну сигарету — должен пробежать круг: по плацу, мимо казармы и назад по аллее. Кто две выкурит — два круга. И так далее. Будем при помощи спорта бороться с вредной привычкой. Так что если кто сейчас бросит сигарету, может не бежать, а кто докурит, тому на старт.

Мазурин, поколебавшись, бросил сигарету в урну, а остальные, переглянувшись, все же докурили. Но потом им пришлось бежать, причем под наблюдением Шороха, которого Мищенко оставил на улице для контроля. Остальной взвод тем временем занял свои места в ЗАС-классе.

— Ну, как — будем бросать курить или нет? — спросил капитан, когда запыхавшиеся курсанты вошли в класс.

— Пока не собираемся, — ответил Петренчик.

— А так еще лучше, товарищ капитан — курением легкие себе портим, а бегом — восстанавливаем, — поддержал товарища Байраков.

— Ну что ж — решайте сами, что вам лучше. А пока садитесь.

Мищенко пробыл в классе совсем мало — распределив вместе с Гришневичем людей на седьмой пост, он вновь куда-то ушел. Сержант распределял на первый уже без него:

— Первая смена — ефрейтор Ломцев, вторая курсант Фуганов, третья — курсант Сашин. Как вы уже знаете, пост N1 предназначен для охраны Боевого Знамени части, и находиться на этом посту можно только в парадной форме. Предупреждаю: с места сходить нельзя — сразу же сработает контрольный сигнал на пульте у дежурного по части…

Обиженный и растерянный Игорь совершенно не слушал сержант: «Не может быть! Неужели про меня забыли? Надо посчитать. Семь постов по три человека плюс разводящий Федоренко. Это двадцать два человека, а у нас во взводе двадцать четыре. Значит, кроме меня еще кого-то в караул не берут. Но кого?». До самого последнего момента Игорь был уверен, что попадет в состав караула, и подобный исход для курсанта был неожиданным, а оттого вдвойне обидным. Раньше ему просто в голову не приходило, что кто-нибудь может оказаться лишним. Дождавшись, пока Гришневич закончит наставления по первому посту, Игорь поднял руку:

— Чего тебе? — спросил сержант.

— Товарищ сержант, а меня не назвали.

— Так ведь ты больной, а больных, сам знаешь, ставить нельзя.

— А что я буду делать?!

— Не бойся, без работы не оставим. Кого я еще не назвал — встать.

Встал Бытько.

— Вы оба послезавтра будете весь день убирать два наших класса. Надо вымыть пол и столы. Задача ясна?

— Так точно, — поспешно ответил Бытько, а Игорь обиженно промолчал.

Но сержант посчитал, что Бытько выразил общее мнение и на обиженное молчание Тищенко не обратил никакого внимания. Перспектива унылого мытья полов и парт с Бытько вместо захватывающего и романтичного караула показалась Игорю столь мрачной, что он глубоко и печально вздохнул. Вспомнив, как всего десять минут назад он мечтал о том, как будет с оружием в руках ночью охранять Боевое Знамя, Тищенко вздохнул еще раз. Караул был по-настоящему мужским делом. Ведь только в карауле курсант учебки является самым настоящим защитником Родины, а в остальное время — самым обычным рабом своей же страны. Тищенко чувствовал это и страстно желал, чтобы кто-нибудь из взвода заболел — тогда его могли бы взять вместо выбывшего в караул. И тут Игорь неожиданно вспомнил и радостно объявил:

— Товарищ сержант, вы Валика записали, а ведь он в санчасти лежит!

— И то, правда, как это я забыл?! Бытько!

— Я.

— Пойдешь вместо Валика.

«Вот черт, если бы позже сказал один на один, может быть, Гришневич меня бы взял. А теперь придется вообще одному по двум классам с тряпкой ползать!» — с досадой подумал Игорь.

— Ладно, Тищенко, раз уж ты один остался, ЗАС-класс мыть не надо. Ни к чему тебе там торчать — мало ли что случиться может. Будешь мыть только телеграфный. Но смотри — чтобы чисто.

После обеда второй взвод чистил оружие. Тищенко делал это без всякого энтузиазма — автомат завтра ему все равно не пригодится.

— Что такой кислый? Недоволен, что в караул не попал? — спросил Лупьяненко.

— А ты бы был доволен?! Вы там все вместе будете, а я, как придурок, буду пол драить. В карауле интереснее, я думаю, — пробурчал в ответ Тищенко.

— Это как сказать. Мы все время на глазах Гришневича и Креуса будем. И посцать нормально не получиться. А ты, во-первых, отоспишься целых восемь часов, а, во-вторых, будешь целый день самому себе предоставлен — захотел, в чепок пошел, захотел — поработал. Работа надоела — член забил и опять отдыхай! Тебя ведь никто видеть не будет. А класс можно и за пару часов при желании помыть, — задумчиво рассуждал Антон.

После доводов Лупьяненко Игорю уже и самому начало казаться, что дела обстоят не так уж и плохо, но все же чувство неудовлетворенности не проходило — могло оказаться так, что за оставшийся до госпиталя срок такой возможности больше не представится.

Сержант проверил чистку оружия и остался ею доволен. Игорь хоть и не старался специально, но от плохого настроения тер автомат столь яростно, что тот заблестел почти идеальной чистотой.

— Сдать оружие в оружейку, и сразу же на улицу строиться! Лупьяненко — получи гранаты у Черногурова, а свой автомат отдай Тую — пусть он за тебя сдаст, — скомандовал Гришневич.

Сержант отвел взвод на специальную площадку, располагавшуюся рядом с плацем. Обычно эта площадка служила самым обыкновенным зеленым газоном, но могла быть использована и для другой цели. На ее дальнем конце был вырыт небольшой окоп, перед которым располагалось цилиндрическое, колодцеобразное углубление. В углубление, несмотря на то, что оно было больше, чем окоп, попасть было гораздо сложнее. Гришневич построил взвод в две шеренги и на исходной позиции пояснил:

— Сейчас будем бросать гранаты. Чтобы каждый попал, как минимум, один раз! Кто не попадет ни разу — становится вновь и бросать до посинения, пока все до одного человека…

Сержант хотел сказать что-то еще, но в этот момент появился Лупьяненко с двумя гранатами в руках. Не закончив до конца мысль, Гришневич переключился на подходящего курсанта:

— Я не понял — почему ты только две принес. Надо было взять все, что там есть.

— Виноват, Черногуров сказал, что у него больше нет, — стал оправдываться Лупьяненко.

— Пускай он не свистит! Бегом к нему и чтобы через десять минут здесь еще две гранаты было! И передай каптеру, что если он плохо понимает, я могу и лично придти! — зло крикнул сержант.

— Есть, — поспешно ответил Лупьяненко и быстрым шагом пошел в казарму.

— Все, начали! Улан бросает, Вурлако — ловит. И так все по очереди, — скомандовал сержант, и гранаты полетели в сторону окопов.

Улан, не торопясь, прицелился и по всем правилам, с разворотом корпуса в три шага, метнул гранату. Она упала метрах в двух левее окопа, до которого было метров пятьдесят. Вторая уже в двух метрах справа.

— Вот и не хватает трэццяй. Была б ящо адна, Улан бы яе в акоп палажыв, — со смехом сказал Шорох.

Вурлако обе свои гранаты забросил метра за четыре за окоп.

— Что-то вы хило бросаете. Ничего не умеете — все надо на личном примере показывать, — недовольно сказал Гришневич и, взяв гранаты у подошедшего Каменева, сам встал на исходную позицию.

Первый же бросок оказался удачным — граната изящно скрылась в самом центре окопа. Вторую сержант бросать не стал — зачем лишний раз рисковать перед починенными: все и так получилось хорошо, а во второй раз можно было и не попасть.

Вторую решил бросить Шорох. Получилось это у него менее удачно, но все же граната, скользнув по самому краю окопа, завертелась и упала внутрь.

— Сарвалась — ручка была мокрая, — оправдываясь, сказал Шорох.

Каменев тоже не попал ни разу, но всех удивил Доброхотов, бросавший вслед за ним — обе гранаты точно легли в цель.

— Молодец, — похвалил Гришневич.

Подошла очередь Сашина, и в этот момент Лупьяненко принес еще две гранаты.

— Ну что — когда я попросил, все сразу нашлось? — с улыбкой спросил Гришневич.

— Он просто не заметил — они в ящике под шинелями лежали, — ответил Лупьяненко.

— В ящике они лежали… Черногуров уже совсем припух — на службу член забил и целыми днями массу топит. Надо будет его пошевелить немножко. Ладно, хорошо, что принес — становись в строй.

Теперь шансы попасть в окоп повысились ровно в два раза, но Сашин не добросил ни одну из гранат — все они упали в метрах двадцати перед окопом. В строю послышались смешки. Сашин обернулся и вопросительно взглянул на Гришневича. Тот промолчал. Но Шорох, недолюбливавший Сашина, не мог удержаться от ехидной насмешки:

— Што, Сашын, не можэм дакинуть? Спортам нада занимацца больше, тагда и голас мужским станет.

Сашин и так стеснялся своего высокого голоса, а теперь, услышав слова Шороха, и вовсе покраснел, как девушка, от смущения.

— Тьфу ты, тваю мать — як баба! — Шорох презрительно плюнул на землю и отошел в сторону.

— Отведи руку дальше, Сашин, не закрепощайся. В следующий раз постарайся все резче делать, — разрядил обстановку Гришневич и недовольно взглянул на Шороха.

После Сашина курсанты бросали гранаты с переменным успехом: они попадали, другие нет, причем вторых было гораздо больше, чем первых. Курьезный случай произошел тогда, когда к гранатам подошел Стопов. Вначале никто даже не понял, что произошло, потому что Стопов быстро и сильно швырнул подряд все четыре гранаты и едва не угодил два раза по голове Албанову, стоящему метрах в десяти за окопом. Помимо своей воли Албанов на несколько секунд превратился в живую мишень и был вынужден петлять по газону, как загнанный заяц. Когда на траву опустилась последняя граната, Албанов опомнился и возмущенно крикнул Стопову:

— У тебя что, придурок, крыша поехала?!

— Я нечаянно, — смущенно улыбнулся Стопов.

— Ты дебил, что ли?! — не успокаивался Албанов, наскакивая на обидчика.

— Я, по-моему, не давал разрешения говорить! Албанов, закрой рот и бросай! — резко прикрикнул сержант.

Албанов злобно оттолкнул Стопова локтем и начал бросать гранаты. Стопов в ответ лишь виновато пожал плечами. Лицо курсанта в эту минуту было столь комичным, что Гришневич не выдержал и засмеялся:

— Как же это тебя, Стопов, угораздило? Вот проломил бы череп Албанову!

— Не. Я видев, што ани мима летять. Проста немнога силы не рассчитав, — ответил Стопов и опустил голову вниз.

— Ты смотри… А то ведь научи дурака молиться, так он лоб себе расшибет! В следующий раз не в Албанова, а в окоп целься.

Первую свою гранату Игорь, как и Сашин, до окопа не добросил. Позади раздался гадкий смешок Резняка. Но следующие две Тищенко отправил прямо в окоп. Еще в школе Игорь не так уж плохо метал веревочные мячики, и теперь это ему здорово пригодилось. И хоть четвертая граната упала всего в метрах пяти от Игоря, сорвавшись с руки раньше времени, никто не засмеялся, потому что кроме Тищенко и Доброхотова два раза попал только Байраков. Становясь в строй, Игорь торжествующе взглянул на Резняка — тот не попал ни разу. Бросали довольно долго и, в конце концов, все кроме Бытько, Сашина и Фуганова смогли хоть один раз поразить цель. Неудачники уже порядком устали, а со лба Фуганова ручьями тек пот, поэтому сержант, разуверившись в их способности попасть в окоп, повел взвод в казарму. После небольшого перерыва вновь отправились в учебный центр изучать устав караульной службы.