Удав, или Мальчики кровавые в глазах

КОНЕЦ ЧУДОВИЩА

18 октября, спустя месяц после убийства, Головкин проезжал на своей машине мимо поста ГАИ возле села Успенское. Там была пробка. Авария? Проверка? Нет. Оказалось, что затор образовался, чтобы по дороге прошла большая процессия людей. Это были похороны. Оркестр играл у входа на кладбище. Людей было гораздо больше, чем могло бы присутствовать на семейных похоронах. Над головами проплыли три уже заколоченных гроба, обитых красной материей.

Хотя торопиться было особенно некуда, работы на конном заводе сейчас немного, вообще было воскресенье, Головкин нервничал, стоя в пробке, и мотора не выключал. Какой-то он чувствовал в последнее время дискомфорт. Может бьггь, из-за той серой «Волги», что неотступно следовала за ним от самой кольцевой дороги? А может, из-за этого гаишника с коротким автоматом на пузе, который прохаживается по обочине и поглядывает, кажется, все время на него?

Объехав грузовик, слева встал на свободное место мотоцикл с коляской. Головкин узнал в мотоциклетном седле соседа и открыл окошко.

— Михалыч, привет.

— Здорово, Серега.

— Кого это хоронят, не знаешь?

— Знаю... — При этом всегда, в общем, добродушный Михалыч крепко выругался. — Трех пацанов из Юрасова. Дети еще совсем. Погибли.

— Под машину попали?

— Хуже. Убила их сука какая-то. Маньяк. На куски разрезал... Фишер, наверное...

— Так Фишера ж, я слышал, поймали.

— Куда им, — махнул рукой Михалыч. — Какую же суку земля-то носит, а? Его б самого, гада, так же, как он ребятишек...

Головкин знал, что младшему сыну Михалыча девять лет и мужик очень боится за ребенка.

При последних словах мотоциклист с какой-то особенной злостью посмотрел на Головкина, и тому пришлось отвернуться. Случайно, конечно, так посмотрел...

А вот насчет серой «Волги» владелец бежевых «Жигулей» был прав. С этого дня за ним было установлено наблюдение.

Следствие велось в нескольких направлениях. Когда было установлено, что накануне и в день исчезновения мальчики ездили в Москву, оперативники в штатском стали дежурить в зале игровых автоматов на Белорусском вокзале, обходить электрички, высматривая подозрительных мужчин, заговаривавших с незнакомыми мальчиками. На пристанционных площадях следили за частными автовладельцами, сажавшими в свои машины детей.

Еще одним местом сбора информации была Юрасовская школа. В присутствии директора школы в ее кабинете помощник прокурора Одинцовского района Наталья Смолеева по очереди беседовала с восьмиклассниками, соучениками Владика С., и шестиклассниками, учившимися вместе с Юрой Ш. и Денисом Е. Точнее говоря, это была не беседа, а допрос, и информация могла иметь оперативное значение.

Но пока ничего ценного узнать не удалось. Погибшие ребята были совершенно обычными, в

меру шалопаи, в меру озорники. Да, видели всех троих последний раз в школе 15 сентября. Вместе собрались и куда-то поехали. Кто-то сообщил, что ехал с ними на автобусе до Жаворонков. Кто-то видел, как под вечер они сходили в Жаворонках с электрички, прибывшей из Москвы. Удалось также выяснить, с кем можно побеседовать из других классов, кто с ними дружил.

В кабинет вошел невысокий застенчивый мальчик Женя Л.

— Женя, я знаю, что ты дружил с Владиком, Юрой и Денисом, — сказала Наталья Смолеева.

— Ну да, в общем, — кивнул мальчик.

— Ты слышал, что с ними произошло?

Мальчик кивнул и отчего-то опустил голову.

Женщина почувствовала — он может что-то знать.

— Скажи, пожалуйста, ты никогда не ездил с ними в Москву? Поиграть на автоматах, скажем, а?

— Ну-у... — Женя как-то замялся.

— Если ты это делал без спросу у родителей, то — клянусь тебе — ни я, ни Марина Львовна им об этом не сообщим.

— Ездил. Один раз. Они на другой день опять звали, но я не мог. У меня была музыка. А потом они... пропали.

— То есть ты ездил с ними когда точно? По каким дням у тебя музыка?

— По вторникам и пятницам.

— Вот календарик. Давай посчитаем.

— Так. Ну вот, значит, четырнадцатого сентября я с ними ездил.

— На чем ездили?

— На автобусе до Жаворонков, потом на электричке. И обратно так же.

— А что на Белорусском вокзале было?

— Ну, ничего такого. Играли. Владик больше всех выиграл. Я проиграл. Потом жвачку покупали на вокзале. Потом домой поехали на электричке.

— Прямо домой?

— Нет, ну до Жаворонков. Там автобуса долго ждали. А потом он нас подбросил. Ну, пацаны в Юрасове сошли, а меня до самой калитки довез...

— Кто довез?

— Ну... этот, автобус.

— Точно автобус?

Мальчик понял, что проговорился. А дядя Сережа просил никому не рассказывать о том, что подвозил их на машине. Почему — Женя точно объяснить не мог. Дядя Сережа любил из всего делать какую-то тайну. О том, что к нему домой ходили, что на случку лошадей пускал, что на автомобиле возил — обо всем надо было молчать. Ага! Он же договаривался с теми ребятами на другой день чего-то ограбить. Потом их убили, а дядя Сережа жив — только сегодня утром его видел. Но ведь дядя Сережа друг. Друга нельзя выдавать.

Смолеева напряглась, услышав про калитку. Если они ехали не на автобусе, то на чем? На автомобиле? Она знала, что руководитель следственной группы Бакин считает наиболее предпочтительной ту версию, по которой убийца имеет автомобиль и гараж.

— Женечка, мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Ты знаешь, что Владика, Юру и Дениса убили. Но может бьггь, не знаешь, как убили... Вот если ты уколешь палец иголкой, тебе больно, так? А этим мальчикам еще живым резали кожу ножом, понимаешь? И прижигали грудь раскаленной про-

волокой. — У помощницы прокурора на глазах выступили слезы. — И этот убийца еще на свободе разгуливает. И ты сам можешь стать его следующей жертвой. Скажи, пожалуйста, что ты знаешь? На чем вы ехали из Жаворонков?

— На машине, на «Жигулях», — опустив голову, сказал Женя.

— Ты знаешь того, кто вас подвозил?

— Дядя Сережа Головкин из нашего поселка.

— И о чем вы говорили с ним?

— Он с ребятами собирался на другой день ларек ограбить.

— А что ребята?

— Ну, они так... вроде согласились.

— Другой день, это, значит, пятнадцатое сентября?

-Да.

— Пятнадцатого сентября во сколько договаривались?

— Ну, вечером. Они собирались на автоматах играть на Белорусском, а потом вроде, когда вернутся, он будет их ждать там же, в Жаворонках у станции. Но так, неопределенно...

— Скажи, пожалуйста, Женя, а ты давно знаешь этого дядю Сережу Головкина? — Помощник прокурора старалась говорить медленно, спокойно. Информация могла быть очень важной.

— Давно.

— Кто он такой? Сколько ему лет?

— Он у нас на конном заводе работает зоотехником, кажется. А лет ему, ну, тридцать, наверное.

— А ты у него дома бывал?

— Да, мы с ребятами были, — неохотно кивнул Женя.

Пионерский лагерь, каких много в Подмосковье.

Здесь

начинались

страшные

злодеяния

Головкина

Первые неудачные попытки сделать фоторобот преступника

Справа: Головкин катает на лошади ребенка. Жуткая “идиллия”...

Находят труп, уже не первый...Документы следствия(оперативнаясъемка):

Пыточный погреб маньяка.

Убийце приходится “демонстрировать”, что и как он творил со своими жертвами

Процедура опознания. Убийца сидит слева

Удав Головкин после оглашения смертного приговора

— Он с кем живет? У него есть жена, дети?

— Не, он один живет.

— А что вы делали у него дома?

— Ну так, про лошадей говорили, курили, пили...

— Что пили?

— Я чай пил! — твердо заявил мальчик. — А ребята там, ну, спирт пили...

— А не говорил дядя Сережа о сексе, а? Может, картинки какие показывал вам, фильмы?

— Ну говорили, так, вообще... Он нас водил на конюшню смотреть, как лошади парятся.

— Что?

— Ну, спариваются.

— Женечка, а ты не скажешь, этот дядя Сережа, ну, может быть, когда выпьет, не приставал к мальчишкам? По коленкам не гладил? Или обниматься не лез?

Свидетель снизил голос до шепота.

— Мишка рассказывал, дядя Сережа как-то на конюшне пьяный был и хотел с него штаны снять, за жо... за попку хватал. А потом он с ним в лес ездил. Говорил, какое-то старинное оружие искать. А сам ему глаза завязал и по лесу так зачем-то водил.

— Спасибо, Женя. Ты нам, кажется, очень помог.

Так следствие вышло на финишную прямую.

В 1986 году один мальчик увел следствие надолго в сторону, выдумав Фишера.

В 1992 году другой мальчик вывел на настоящего убийцу.

⁵ Удав

К сожалению, за время между этими событиями Сергей Головкин убил девятерых.

Но все необходимо было еще доказать.

Следователь по особо важным делам Евгений Бакин почувствовал настоящее, холодное волнение сыщика. По всем признакам, они вышли на Удава.

Здоровый холостой мужик, интересуется мальчиками, имеет автомобиль и гараж в Горках-10, работает зоотехником, скорее всего Тимирязевку закончил, а там анатомию преподают, работает на конном заводе, а там лошадям кормовую соль дают.

Но это были только признаки, очень косвенные подозрения, а нужны были прямые улики.

Бакин распорядился установить за Головкиным негласное наблюдение. Поскольку подозреваемый постоянно пользовался автомобилем, в известность об этом была поставлена и ГАИ Одинцовского района Московской области.

Однако взять преступника по классическим детективным канонам не получилось, и этому помешало то обстоятельство, что, несмотря на секретность оперативных действий, информация о них растеклась по слухам. Простые милиционеры, участвовавшие в деле, были в основном местными жителями. Кто-то шепнул жене, та шепнула подруге, и растеклось. Слухи о кровавом Фишере, державшем в страхе не только Одинцовский район, но и всю Москву с областью, и слух о том, что Фишер и скромный зоотехник МКЗ №1 Сергей Головкин — одно лицо, соединились буквально за день.

Наш простой народ, как известно, добродушный и жалостливый. Оступился человек, но повинился — простим его. А то и не повинился. Янаева и Павлова с компанией простили. Руцкого и Хасбулатова с компанией простили. И еще дружно за них проголосовали.

Но наш народ в массе своей еще и чадолюбив. И за детей своих глотку пере1рызет.

Вокруг Головкина растягивали сеть не только следователи Генеральной прокуратуры. Давно была приготовлена куда более широкая сеть всенародной ненависти. Чудовище, насиловавшее, пытавшее детей, резавшее их на куски, не могло получить ни прощения, ни пощады.

Молоденький старший сержант милиции, постовой ГАИ, был тоже представителем простого народа, и у него подрастал маленький сын. Хмурым днем 19 октября он дежурил у железнодорожного переезда вблизи станции Пионерская. Это был временный пост, и старший сержант вместе со своим напарником мог уехать оттуда в любой момент. Рельсы медленно пересекла бежевая «тройка». Милиционер мог даже не заглядывать в блокнот. Номер он помнил наизусть — Д 61-25 МО.

19 октября в понедельник Головкин не вышел на работу. И сам не знал, куда и зачем поехал на машине. Просто не сиделось на месте. Он нервничал. Его не покидала почти абсолютная уверенность, что за ним начали следить. Он даже подумал было: не признак ли это шизофрении — мания преследования? Но нет. Вчера за ним неотступно следовала то одна, то другая машина. Еще одна «Волга» весь вечер дежурила у его дома. Неужели все? У них же нет никаких доказательств. Правда, пока они не попали в подвал...

Что там этому мешу надо?

Старшему сержанту было приказано не задерживать эту машину. При случае можно проверить у водителя документы, содержимое салона, багажника и доложить по службе, если будет замечено что-нибудь подозрительное. Он махнул жезлом, давая приказ остановиться. Определенно те самые «Жигули», вот он сидит, наверное, маньяк... Но что-то еще показалось ему в машине знакомым. Он подходил к остановившемуся автомобилю сзади, и вдруг его осенило.

Трудно было сказать, благодаря какому признаку осенило. «ВАЗ» как «ВАЗ», и спереди и сзади. Тысячи таких бегают по дорогам. И цвет очень распространенный. Но милиционер вдруг вспомнил дождливую апрельскую ночь полгода назад. Он сидел в будке на посту возле села Успенского, читал анекдоты про милиционеров, и его клонило в сон. Мимо проехали бежевые «Жигули», подобрали пассажира, остановились посреди дороги и долго стояли. Потом — какое-то движение позади автомобиля. Постовому это тогда показалось подозрительным, но очень не хотелось выходить под дождь.

Он готов был дать голову на отсечение, что тогда была именно эта машина, которая сейчас остановилась по его приказу, и тогда маньяк посадил в нее подростка, которого потом убил. А он, старший сержант, мог предотвратить в ту ночь преступление, но не предотвратил. Его вина, которую надо загладить хотя бы перед своей совестью.

— Старший сержант П. Документы предъявите, пожалуйста.

Владелец машины покорно протянул права и техпаспорт. Милиционер долго и внимательно изучал их, сверил фотографию с лицом.

— Ваш личный паспорт попрошу, пожалуйста.

Это было странно. Головкин пожал плечами и

достал паспорт из внутреннего кармана куртки. Снова последовало долгое изучение. Маньяк нервно барабанил пальцами по рулю.

— Выйдите из машины, пожалуйста.

— Зачем? — просипел Головкин. Его голос неожиданно сел.

— Выйдите, выйдите.

Зоотехник вышел. Старший сержант внимательно осмотрел салон. Открыл заднюю дверцу, взглянул на сиденье, между сиденьями.

— Откройте багажник.

В багажнике лежала запаска, инструменты, ножной насос, буксировочный трос. Больше ничего подозрительного, кроме того, что весь багажник, даже крышка, был обклеен мягким войлоком. Документы гаишник все еще держал в руке.

-Ав чем дело, командир? — спросил зоотехник уже окрепшим голосом.

Милиционер захлопнул крышку, закрыл на ключ, который был на одной связке с ключом от зажигания, и положил связку себе в карман.

— Вы задержаны, гражданин Головкин.

— Почему? За что?

— Вам объяснят в Одинцовском УВД. Пройдите в милицейскую машину. Ваша машина будет доставлена туда же чуть позже.

Напарник был меньше осведомлен о деле.

— Поехали в Одинцово, Вить, — сказал ему старший сержант. — Через восьмой пост. Отдам там ключи, чтобы его тачку тоже туда отогнали.

— А чего он натворил? — спросил напарник.

— Натворил... Это та самая сволочь — Фишер.

Головкин молчал. Это было только задержание. У них нет никаких доказательств, чтобы предъявить ему хоть какое-нибудь обвинение. Он будет все отрицать.

В Одинцовском УВД постоянно находился кто-нибудь из группы по делу Удава. В тот день там был следователь Генпрокуратуры Костарев. Весть о том, что привезли Головкина, облетела все здание мгновенно. Возможно, не случайно, а в ожидании этого события тут оказался и корреспондент газеты «Подмосковье».

— Что, правда задержали того, кого подозревают как Фишера?

— Да, правда.

— Его с поличным взяли?

— Да какой там — с поличным. Гаишники просто так приволокли. Нервы не выдержали.

Костарев был страшно раздосадован. Велел отвести Головкина в кабинет, который выделили тут для московских следователей, а сам от дежурного позвонил Бакину. Костарев знал, что руководитель группы в настоящий момент должен был беседовать с директором конного завода, осторожно, исподволь выспрашивая об этом зоотехнике.

— Евгений Анатольич, Головкин здесь. Сержант ГАИ доставил.

— На каких основаниях?

— Ни на каких.

— Черт побери. Еду.

Не дожидаясь начальника, Костарев начал допрос. Головкин держался спокойно, потребовал сообщить, в чем его подозревают. Следователь не стал раскрывать все известные сыщикам факты по литерному делу «Удав» и сначала объявил о подозрениях, существующих в связи с исчезновением последних трех мальчиков.

— Свидетель Женя Л., живущий в поселке Горки-10, показывает, что хорошо знаком с вами в течение длительного времени и неоднократно бывал у вас дома, точнее, в служебной квартире, которую вы имеете в Горках-10, а также на вашей работе на Московском конном заводе № 1. Это так, не отрицаете?

— Да, так. Только вот бывал ли дома — не помню. Может, и заходил когда-нибудь. Ко мне многие мальчишки заходили.

— Тот же свидетель Л. показывает, что четырнадцатого сентября этого года вместе с исчезнувшими на другой день С., Ш. и Е. он ездил в Москву — играть на игровых автоматах на Белорусском вокзале. Когда они возвращались вечером между восемнадцатью и девятнадцатью часами, на площади у железнодорожной станции Жаворонки встретили вас, и вы подвезли их на своей машине. С., Ш. и Е. вышли в селе Юрасово, а Л. — в Г орках-10. Подтверждаете?

— Четырнадцатого сентября? Что-то не помню. Но возможно. В тот день я, кажется, ездил в Жаворонки. В хозмаге покупал стиральный порошок и замазку для окон. Зима скоро. Может, и подвозил ребят. Я всегда подвожу знакомых, если по пути.

— Свидетель определенно утверждает, что в дороге, везя на машине этих ребят, вы разговаривали с ними и предложили на другой день, то есть пятнадцатого сентября, совершить совместное ограбление коммерческой палатки. Подтверждаете?

— Да вы что? Нет, конечно. Зачем мне грабить, да еще каких-то незнакомых пацанов подбивать? Я хорошо зарабатываю.

— Женя Л. сообщил также, что вы знали о том, что С., Ш. и Е. на следующий день снова собирались в Москву играть на Белорусском вокзале и возвращаться домой думали в то же время. А вы настойчиво предлагали ребятам снова встретиться в Жаворонках. Сказали, что будете ждать их в машине.

— Нет, — уже коротко ответил Головкин.

Весь этот диалог протекал не с той скоростью,

с какой можно его прочесть. Протокол допроса — важный документ. Следователь сначала записывал свой подробный вопрос, потом задавал его вслух, выслушивал ответ подозреваемого и также записывал. Писать старался аккуратно и довольно медленно. У допрашиваемого, конечно, было время продумать ответ, поправить что-нибудь, но эта медлительность, дотошная подробность в выяснении мельчайших фактов действовала любому на нервы.

Искусство допроса сродни шахматной игре профессионала с любителем. В пользу профессионала сама обстановка. Конечно, в том кабинете Одинцовского УВД настольная лампа не была направлена в лицо Головкину, табуретка не была привинчена к полу посреди комнаты и по бокам от него не стояли два ражих милиционера с пудовыми кулаками. Но профессионал постоянно атаковал, а подозреваемый защищался. Ресурсы его защиты не были безграничны, и он не знал, каковы ресурсы нападения, какими фактами оно еще располагает.

В кабинете стояла тишина. Но из коридора то и дело слышались шаги, голоса. Один раз Головкину почудилось, как там кто-то громко сказал: «Все, взяли этого Фишера. Теперь ему хана».

Потом приехал Бакин и силы нападения удвоились.

— Свидетель, старший сержант милиции П., сообщил, что в середине апреля этого года, в двадцатых числах, точнее, — Бакин сверился с записью, — двадцать первого апреля он дежурил на посту ГАИ возле села Успенского. И видел, как около полуночи вы проехали на своей машине мимо и неподалеку от поста посадили в машину пассажира. Приметы пассажира совпадают с приметами Сергея К., без вести пропавшего. Подтверждаете этот факт?

-Нет.

Допрос Головкина продолжался семь часов. Следователи видели, что к концу его допрашиваемый все сильнее сутулился, все чаще опускал глаза или смотрел куда-то в сторону. Казалось, он старался стать меньше ростом, забиться в щель, как таракан, лишь бы спастись от уколов явного подозрения. В особенный трепет Головкина приводили вопросы: есть ли у него в Горках-10 гараж, а в гараже подвал?

Но тем не менее он держался, и через семь часов следствие не располагало ни одним доказанным фактом, по которому можно было бы предъявить обвинение. Головкин подтверждал то, что не вызывало подозрений, и отрицал остальное. Даже предупреждение о том, что он может быть задержан на некоторое время для снятия отпечатков пальцев и взятия на анализ крови и спермы, не ! испугало его.

— Хорошо, Головкин, — устало сказал Бакин, ) закончив допрос. — Пока вы свободны. Но не совсем. Ознакомьтесь с подпиской о невыезде за пределы поселка Горки-10 и подпишитесь. Ну и протокол прочтите и поставьте подпись на каждом листе. Вот в этом углу.

Его было решено отпустить. Но не спускать с него глаз. А в подвал головкинского гаража следователи могли запросто попасть под видом пожарной инспекции. Что там имелись неопровержимые улики, чувствовали все.

— Конвойный! — крикнул в коридор Бакин. Именно таким тюремным термином Бакин назвал , высокого усатого старшину милиции, ждавшего в коридоре. — Машину Головкина перегнали сюда?

— Так точно, — пробасил милиционер.

— Проводите Головкина до машины и верните ему ключики документы.

— Слушаюсь.

Но усатый не послушался московских шишек из Генеральной прокуратуры. Он был тоже представителем простого народа, тоже местным одинцовским жителем и, пока велся допрос, успел поговорить со старшим сержантом ГАИ, задержавшим Фишера. Служба службой, но иногда правота \ очевидна, как в данном случае. Сейчас Одинцовцу хотелось, забыв про все юридические тонкости, просто пришибить задержанного мерзавца кулаком.

Головкин шел по коридору впереди, старшина сзади. Старшина внушал уважение — ростом не меньше Головкина, в плечах вдвое шире.

— Налево, — раздалась команда за спиной.

— Почему налево? — Зоотехник в изумлении остановился и обернулся. — Выход там. Следователь распорядился меня отпустить.

— Налево. И вниз по лестнице. Тут я распоряжаюсь.

— Куда вы меня ведете? — спросил Головкин, увидев зарешеченные двери.

— В КПЗ пока посидишь. С такими же пида-рями, как ты.

И такое самоуправство милиции сыграло важную психологическую роль. Может быть, решающую.

Нет, к Головкину не подсаживали провокато-ров-уголовников, милиционеры не били его мокрыми полотенцами и не пытали электрическим током. Ему даже дали кружку горячего чая и бутерброд с колбасой — усатый старшина поделился своим ужином. Ночь в камере предварительного задержания Одинцовского УВД Головкин провел один. На жестких досках, пахнущих тюремной безысходностью.

И все же не один. Борису Годунову, в целом хорошему, несчастному царю, страдавшему головной болью под шапкой Мономаха, в ночных кошмарах мерещился лишь царевич Димитрий, убиенный наемником. Мерзавец Головкин всегда действовал своими руками, своими окровавленными

конечностями, умевшими аккуратно отделять человеческие головы по межпозвоночным хрящам.

Темноту камеры всю ночь посещали мальчики кровавые. Любитель березового сока Сережа, пионер из «Звездного» Андрей, другой Сергей — первая жертва подвала, кроткий Паша, мечтавшие о своем автомобиле Коля и Саша, пермяк Андрюша, крепыш из Успенского Сергей и три последних — Владик, Юра и Денис. Одиннадцать человек, которые никогда не будут взрослыми и приняли такую мучительную казнь, до которой, поди, не додумывались и самые изощренные палачи испанской инквизиции.

Даже не мальчики являлись убийце в кошмаре, а их части — руки, ноги, головы...

И слышался облегченный вздох всего Подмосковья: все, взяли этого Фишера. Теперь ему хана.

И этот вздох, казалось, облегчал черную душу самого Головкина. Он был уже не в силах носить все в себе. Ему требовалась исповедь.

В семь утра Головкин настойчиво постучал в двери камеры.

— Чего тебе? — сонно спросил дежурный милиционер.

— Требую встречи со следователем, который меня вчера допрашивал. Хочу сделать важное признание.

В. Е. Костарев, проводивший накануне допрос Головкина, засиделся в кабинете с документами этого дела допоздна и не уехал в Москву, а остался ночевать в одинцовской гостинице. В половине восьмого он уже был на рабочем месте. Ввели

Головкина. Глаза его были красными от бессонницы.

— Слушаю вас, — сказал Костарев.

— Записывайте. Я, Головкин Сергей Александрович, признаю, что пятнадцатого сентября тысяча девятьсот девяносто второго года совершил убийство троих мальчиков — Владика, Юры и Дениса. Фамилии их не помню. Я обманным путем привез их к себе в гараж, там убил, а потом расчленил их тела и захоронил. Я покажу где.

КАЗНИТЬ, НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ

Следствие по делу особой важности по обвинению Головкина Сергея Александровича сразу по шести статьям Уголовного кодекса, одна из которых — умышленное убийство, закончилось довольно быстро. Даже при самой скрупулезной проверке всех фактов обвинения, следственных экспериментах, официально начавшись 22 октября 1992 года, после предъявления преступнику ордера на арест, к середине апреля следующего года оно было практически закончено.

Но суда преступнику пришлось ждать больше года. Это уж по причинам в основном бюрократического характера и из-за большой загруженности судов. И то, можно считать, что до суда дошло быстро, ввиду огромного общественного резонанса этого громкого дела. Об этом убийце было несколько десятков газетных публикаций почти во всех московских и областных газетах. Оно было Упомянуто во многих телепередачах, уголовных

хрониках. О нем был снят телекомпанией НТВ фильм «Удав» в сериале «Криминальная Россия».

По закону чистосердечное признание должно облегчать участь преступника. Но здесь уж на весах Фемиды колеблются сила вины и сила покаяния. Если бы в России не существовало смертной казни, а в пожизненном приговоре, как в Соединенных Штатах, указывалось точное число лет, то Головкину вполне могли бы скостить срок с пятисот восьмидесяти девяти лет до трехсот шестидесяти трех.

Головкин полностью признал себя виновным в || убийстве одиннадцати мальчиков. Обвинение в II одном убийстве, жертву которого нашли в августе Г; 1986 года, он отрицал. Но зато признался в поку- It шении на убийство Сергея М. возле пионерского г лагеря «Романтик» в 1984 году. До его признания этот факт проходил по делу, давно законченному, по которому виновным был признан некий Голы-шев, житель Голицына, покончивший с собой. Вызванный на опознание Сергей М., уже взрослый человек, сразу указал на того, кто девять лет назад чуть не отправил его на тот свет.

Спокойным, ровным голосом Головкин подробно рассказывал о таком, от чего волосы становились дыбом, ровным почерком описывал свои злодеяния. Во время следствия в тюрьме он казался равнодушным ко всему окружающему и к своей собственной судьбе.

Эта психологическая заторможенность не могла не обратить на себя внимания следствия, и оно само инициировало отправку Головкина на судебно-психиатрическую экспертизу.

Вообще же причинами этой акции по закону

являются (со стороны обвиняемого): «Странное поведение, необычность или безмотивность правонарушения, непонятность или крайняя демонстративность общественно опасного деяния, странные, причудливые мотивы форм поведения, особая жестокость при совершении преступления».

В этом деле была даже какая-то сверхжестокость. Людоедство, попытка сохранить череп и кожу жертвы на память, другие кошмарные эксперименты Головкина находятся за пределами понимания нормального человека.

Но в Институте общей и судебной психиатрии имени В. П. Сербского работают хорошие специалисты. Они не поддаются лишним эмоциям, потому что от их заключения зависят человеческие судьбы. Иногда преступника казнить нельзя, нужно отправлять на принудительное психиатрическое лечение.

2 июня 1993 года С. А. Головкин поступил на исследование в Институт Сербского. Вот отрывки из акта проведенной там экспертизы.

...ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ

Испытуемый контакту доступен, мимика однообразная, ограничена набором стандартных выражений, левая половина лица более обездвижена. Эмоциональные проявления невыразительные, отмечается несоответствие между тонкой избирательной эмоциональной чувствительностью и аффективной тупостью, холодностью. Движения испытуемого скованны, угловаты, неуклюжи, лишены гармоничности, непринужденности, пластичности.

Во время беседы с трудом подбирает нужную позу, часто бесцельно переставляет ноги, перекладывает руки, стараясь их держать у нижней части живота, ближе к лобку, иногда, особенно в первые минуты, неадекватно улыбается, старается не смотреть в глаза собеседника. Речь последовательная, конкретная, однако эмоционально невыразительная, лишена интонаций.

На вопросы отвечает по существу, с готовностью и при внешней заинтересованности отвечает только на поставленные вопросы, не проявляя какой-либо инициативы. Во время беседы остается часто погружен в себя. Сообщая анамнестические данные, рассказывает о себе, о своей жизни, взаимоотношениях с родственниками зачастую формально.

Поясняет, что при общении с людьми ему мешало «взаимное чувство непонимания», с большей частью людей чувствовал себя «не в своей тарелке», общался только на работе, так как предпочитал деловой уровень общения.

Сообщает, что создал себе мир отгороженного, одинокого человека, «куда никого не пускал». Достаточно спокойно, безучастно рассказывает о своем увлечении лошадьми, кратко поясняя, что «лошади — красивые животные и всегда его понимали»...

От работы испытывал удовольствие, стремился к этим действиям, процесс вагинального исследования кобыл доставлял большую радость, особенно когда нащупывал рога матки или завязавшийся плод. Эта работа проходила «на одном дыхании», состояние, наблюдавшееся в процессе работы с лошадьми, отличалось от обычного...

Эмоциональное состояние несколько меняется при разговоре на сексуальные темы. Мимика, движения рук становятся более активными, сидя на стуле, старается выбрать удобное положение, постоянно бесцельно, автоматически перекладывает руки, стараясь обязательно закурить в этот момент.

Становится оживленнее, допускает нетривиальные суждения, однако, несмотря на видимый интерес, оказывается, что он не понимает практически вопроса о половом влечении, на кого оно направлено, плохо представляет значение слов «эротика», «гомосексуализм», постоянно подчеркивает, что его привлекала только одна сцена — агония...

Рассказывает о постепенной отработке деталей совершения преступления, которые «прокручивались» в голове, дополнялись или, наоборот, исчезали, однако схема убийства оставалась всегда единой. Ощущения при этом сопровождались чувством «возбуждения», «возвышенности», отсутствием жалости к своим жертвам, так как он всегда «с целью оправдания себя» выбирал в качестве жертв мальчиков, склонных к правонарушениям.

Состояние начинало меняться, когда «объект» был в его власти, при этом становилось «легче дышать», появлялось предвкушение «радости» и т. д. Сам акт «пытки» длился до трех часов, был одинаковым, «на одном подъеме»...

Самым интересным был вид агонии при удушении, а именно — подергивание тела, предсмертные конвульсии, хрипы, безликое выражение лица, остановившиеся, смотрящие в одну точку глаза, вывалившийся язык, непроизвольный акт дефекации и мочеиспускания. При расчленении тел возбуждение возникало при виде внутренностей...

Постепенно, с каждым последующим убийством, нарастала потребность в «эксперименте», «жажда новых ощущений». Накануне перед каждым убийством представлял и придумывал разнообразные формы «пыток»...

Привлекало то, что «своей властью разрушает детскую дружбу», когда заставлял детей вешать друг друга, возникающее ощущение власти выражалось в «возвышенных чувствах», «электрическом разряде», «возникало самоутверждение», удовлетворение от того, что подростки полностью ему подчинены. Доставляли удоволь-

ствие перемена отношений между детьми в период их гибели, отсутствие борьбы друг за друга, героизма, предательство...

Когда выезжал на места поиска трупов со следствием, то вновь появлялись «ностальгические ощущения», эти останки служили поводом для воспоминаний. Подчеркивает, что после первых убийств у него не было конфликта с собой, каких-либо переживаний, борьбы мотивов, «все было как само собой разумеющееся»...

Подчеркивает, что ко всему относится «фаталистически», поясняет, что собственная смерть его не пугает, «чему быть — того не миновать», говорит только о сильном чувстве жалости к матери и стыда перед ней за совершенные действия...

Мышление конкретное, формальное, целенаправленное, последовательное, суждения отличаются склонностью к рационализму.

Акт судебно-психиатрической экспертизы является для суда одним из источников доказательств по делу, которые обычно сводятся к дилемме — вменяем подсудимый или невменяем.

Даже самый страшный убийца, признанный невменяемым, по закону не может быть признан виновным, осужден, но подлежит принудительному лечению.

Невменяемость определяется только на момент совершения преступления и может иметь только следующие причины:

1. Хронические душевные болезни (непрерывные или приступообразно протекающие заболевания, имеющие тенденцию к прогрессированию, — шизофрения, старческое слабоумие, пресениль-ные психозы, прогрессивный паралич).

2. Временные расстройства душевной деятель-

ности (расстройства здоровья, подлежащие лечению, — алкогольные психозы, исключительные состояния, реактивные психозы).

3. Слабоумие (стойкое врожденное или приобретенное снижение психической деятельности).

4. Иные болезненные состояния (состояния, не являющиеся психическими заболеваниями, — психопатии, психический инфантилизм, психическая глухонемота ит.д.).

У Головкина совершенно определенно имелось «иное болезненное состояние», он был явным психопатом. Нормальный человек до того, что вытворял этот ублюдок, просто не додумается. Но психопатия — явление довольно распространенное в наш бурный век. Может быть, в какой-то мере психопатом является каждый пятый или четвертый человек.

Все это только причины определения невменяемости. Главным же критерием этого понятия по закону является «невозможность отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими». Головкин полностью отдавал себе отчет.

Так определили психиатры и постановил суд.

Несмотря на активное сотрудничество со следствием, несмотря на полное признание своей вины, Головкин отлично понимал, что вряд ли получит что-нибудь меньше исключительной меры наказания. Однажды в камере он попытался покончить с собой, вскрыть себе вены гвоздем. Но из этого ничего не получилось. Попытка была откровенно демонстративной. Мерзавец был живым человеком и не хотел умирать. Запросто убивавший других, очень боялся собственной смерти.

Единственное, что могло бы его спасти, — какое-нибудь внезапное изменение законодательства, изменение государственного строя или стихийное бедствие. И это чуть не случилось.

Местом заключения в ожидании суда Головкину, как особо опасному преступнику, была выбрана наиболее надежно охраняемая, «престижная» московская тюрьма на улице Матросская Тишина, одиночная камера. Но в октябре 1993 года произошли известные события — путч номер два. Одиночки потребовались для высокопоставленных и не очень высокопоставленных узников из «Белого дома». И Головкина перевели в общую камеру в Бутырке.

Он был и возмущен «понижением своего ранга», и не на шутку напуган. Известно ведь, что осужденные за совершение половых преступлений и ожидающие такого наказания презираются основной массой заключенных и по негласным законам «зоны» должны непременно «опускаться», превращаться в «петухов», существ низшего порядка в тюремной иерархии. Наиболее же жестокие насильники, развратники, убийцы на половой почве чаще всего принимают мучительную смерть от рук сокамерников.

Слух о том, что знаменитый Фишер переводится в бутырскую общую камеру, разумеется, мгновенно разлетелся по тюремному «телеграфу». Может быть, Головкину попались тихие и мирные соседи. Но скорее всего, помогла недобрая слава. Легендарный Фишер шесть лет держал в страхе Москву и Подмосковье. Реальный Головкин, садист и людоед, продолжал внушать ужас даже закоренелым уголовникам. Ничего с ним в тюрьме не случилось.

...Суд состоялся только в октябре 1994 года.

У М. А. Пашкова, назначенного Головкину адвоката, была сложная задача. Его профессиональным долгом было защищать преступника и, несмотря на очевидность вины последнего, все-таки постараться облегчить его участь. Впору было вспомнить о знаменитых показательных политических процессах тридцатых годов, когда официальные защитники старались перекричать государственных обвинителей в требовании лютой смерти преступникам, да и сами преступники не отставали — «казните меня, врага народа!».

Судебный процесс был закрытым, подсудимый Головкин сидел в клетке, его охраняли стражники, но народная ненависть к детоубийце, детомучите-лю явно ощущалась. Несколько раз за время заседаний матери и отцы погибших мальчиков, даже свидетели по делу пытались достать Головкина через стальные прутья, чтобы задушить голыми руками.

Чрезмерные эмоции невольно попадали и в адвоката — как он осмеливается защищать такую мразь, требовать для него снисхождения?! Поскольку вменяемость Головкина была доказана, то единственной возможной тактикой защиты было убедить суд заменить исключительную меру наказания пожизненным заключением. «Оставьте ему годы для молитвы», — попросил однажды Пашков.

Но он сам, очевидно, понимал бесплодность таких попыток. Оставь суд ему жизнь — родители, родственники погибших, все жители Одинцовского и прочих районов, наверное бы, разнесли здание суда по кирпичу. Милосердие — великое понятие, но к тому, что творил Головкин, оно неприменимо. Даже гуманисты Андрей Сахаров и Сергей Ковалев в деле этого маньяка, возможно, заколебались бы в своей принципиальной позиции за отмену смертной казни. «Мне отмщение и аз воздам».

То, что людям не дали линчевать Головкина самого, нашло замещение в линчевании его имущества. После тщательного исследования и обнаружения в багажнике пятен крови автомобиль Головкина был перевезен в Горки-10. Гараж Головкина, его подвал стали местом самого пристального осмотра. Оттуда было вывезено несколько десятков предметов — вещественных доказательств. Веревки, ножи, паяльные лампы, обрезки проволоки, оцинкованная ванна, бурая от детской крови...

Как только следствие закончилось и с гаража была снята охрана и печать УВД, местные мужики выкатили из гаража головкинскую машину, облили бензином и сожгли, гараж разрушили до основания. Никто не взял себе ни листика железа — поганое. Место, на котором стоял гараж, было проклято — никому не было позволено тут строиться. Дыру в жуткий пьггочный подвал оставили открытой и туда стали высыпать мусор.

Это не средневековая война с колдуном, это было в 1993 году вблизи Москвы. Люди хотели вьггравить саму память о злодее, вытравить свой собственный стыд от того, что прожили, проработали с Головкиным в Горках десять лет и не раскусили его. Ареста и суда казалось недостаточно, чтобы застраховать себя на будущее от подобной напасти. Нужна была и магия.

Не очень помогло. Схваченный намного позже Головкина маньяк Сергей Ряховский, хоть и был жителем Балашихи, любил орудовать в несчастном Одинцовском районе Московской области.

19 октября оказалось очень значимой датой в жизни С. А. Головкина. В этот день в 1982 году он начал работать на Московском конном заводе № 1. В этот день в 1992 году он был задержан на железнодорожном переезде и распростился со свободой. Она была ему дана, только чтобы осеменять лошадей и убивать детей. 19 октября 1994 года прозвучал приговор суда.

По совокупности всех вмененных ему статей, по которым была доказана виновность, Головкин получил 28 лет лишения свободы. А по 102-й — смертную казнь. Более строгое наказание поглотило менее строгие.

Никакие апелляции не помогли. Приговор остался в силе.

Казнь заканчивается одной-единственной пулей в затылок, которой предшествует иногда очень долгое ожидание. Головкин встретил уже третий Новый год в тюрьме — 1995-й. Ранним мартовским утром его разбудил конвойный и повел на медицинский осмотр. Врач велел ему раздеться по пояс, измерил температуру, давление, пульс, прослушал сердце и легкие.

— Осужденный Головкин здоров.

А дальше его повели не вверх в камеру, а куда-то вниз. Он догадался.

Серый бетонный пол был покрыт мелкими трещинками времени. В одном углу имелось квадратное отверстие с деревянной крышкой. Крышку подняли. Спускаться в ярко освещенный бетонный подвал надо было по железной лесенке.

Как выглядит ад, Головкину было известно давно. Небольшое квадратное помещение. Скоба в потолке, через нее перекинута веревка, закрепленная в кольце, забетонированном в стену. С крюка спускается другая веревка из синих и белых нитей. На веревке уже приготовлена петля-удавка. Под ней — колченогая табуретка. Все остальное также готово — паяльная лампа для опаления волос, накаленная проволока для написания разных слов на груди, нож и топор для разделки, крупная кормовая соль для консервирования и ванна, глубокая жестяная оцинкованная ванна со слоем бурого порошка на дне толщиной в ладонь.

А из темноты, прячущейся по углам, на преступника смотрели одиннадцать кровавых мальчиков. Они так и остались у него в глазах.

За спиной офицер взвел курок табельного пистолета.

— Давай, — еле слышно шепнул Головкин.