Удав, или Мальчики кровавые в глазах

ПРОВОКАЦИЯ?

Трудно допустить, чтобы чудовище, так сильно полюбившее свои кровавые мечты, сопровождавшиеся регулярной мастурбацией, выработавшее у себя в этом смысле положительный условный рефлекс, никогда бы не попыталось воплотить свои мечты в жизнь. Для этого не было ничего недостижимого: сильные руки, здравый ум, не вызывающая подозрений внешность и объект стремлений — одинокий подросток, которого легко запугать.

Объект был стандартным для сексуального маньяка, более слабым. Типичная психология мелкого хищника. Невозможно себе представить маньяка, выбирающего своими жертвами боксеров-тяжеловесов.

Многие помнят странный город, который являла собой Москва в 1980 году во время проводившихся в ней Олимпийских игр. Невиданная финская колбаса кусочками в вакуумной упаковке, невиданные соки в коробочках, слегка напуганные иностранные туристы, но главное — пустынные вечерние улицы, где туристы встречались реже, чем сотрудники МВД и КГБ. В Сокольниках курсанты Ташкентской школы милиции на вопрос: «Как пройти на Стромынку?» — вежливо улыбались, качали головой и отвечали: «Ленин, партия, комсомол». Зрители, отправлявшиеся в Лужники, выходили на «Спортивной» и далее шли до самых трибун сквозь строй краснопогонных солдат и конной милиции. Иноземцы полагали, что это и есть странный русский обычай — «шаг вправо, шаг влево считается побегом».

Решением Гришина и Промыслова Москва олимпийским летом была стерилизована от нищих, хулиганов и проституток. Меры были весьма радикальными, имевшими длительную инерцию. Вплоть до горбачевских времен столица стала сравнительно безопасным в криминальном отношении городом.

В показаниях Головкина на допросах и в акте судебной психолого-сексолого-психиатрической экспертизы с его слов записан нижеследующий факт, случившийся в 1980 году...

Осенний вечер был теплым. Уже стемнело. Головкин перешел Беговую и вскоре уже шагал по столь знакомой гаревой дорожке ипподрома. Делать ему сегодня здесь было особенно нечего. Просто хотелось лишний раз пообщаться с лошадьми, поболтать со знакомыми ребятами из конноспортивной секции.

Возле трибун темнота клубилась каким-то людским скоплением. Навстречу Сергею двигалась пьяная шобла. Их было человек десять — двенадцать. Все подростки лет пятнадцати и трое постарше.

По известному сценарию самый маленький, наглый и смелый, чувствуя за спиной поддержку, отделился от толпы и приблизился к долговязому Головкину, нетвердо держась на ногах и глядя снизу вверх туманным взглядом анашиста:

— Ты, фитиль, дай закурить.

Головкин курил с седьмого класса и эту слабость почитал одной из любимейших. Но в тот момент у него не было сигарет. Киоски были уже закрыты. Собственно, одной из целей посещения конюшен было стрельнуть у знакомых покурить.

— У меня нету, — растерянно ответил студент Головкин.

Согласно правилам хулиганства, если бы у него и было, то наглец придрался бы: почему так мало, или почему без фильтра, или почему «Пегас», а не «Ява». В общем, «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». И в зубы.

От своры пьяных или обкуренных подростков можно спасаться только бегством. Головкин понял это поздно. Он почти не сопротивлялся, только прикрывал руками лицо, живот и то, что пониже. Они налетели всей толпой. Били кулаками, ногами в голову, по почкам, куда придется. Им было тесно всем сразу лупить одного, корчившегося от боли и страха на гаревой дорожке, и они отпихивали друг друга, чтобы посмачнее врезать.

За что? Ни за что. Только затем, чтобы разбудить во мстительном Головкине притаившегося Удава, Фишера.

Несколько ударов тяжелым ботинком достали его по лицу. Он потерял сознание...

Очнулся Сергей один все на том же месте. Хулиганы, насытившись кровью, ушли. В сотрясенном мозгу гудело. Его подташнивало. Дышать через нос, в котором хлюпала кровь, было невозможно. Он сплюнул на землю что-то твердое. И не нащупал языком во рту двух передних зубов. Странно — деньги остались целы. Просто избили до полусмерти.

Сергей с трудом поднялся, добрел до умывальника в конюшне, попытался привести себя в порядок. Знакомые по ипподрому сторонились его как чумного. Никто почему-то не подошел, не спросил, что случилось, не предложил помочь.

Несчастный, окровавленный, Сергей в полуобморочном состоянии добрался до дому.

— Сережа, что с тобой? — воскликнула испуганная мать, а отец лишь презрительно смерил его взглядом.

— Ничего страшного. Жеребец диковатый попался. Сбросил прямо себе под копыта.

Мать туг же повела его в районный травмпункт, располагавшийся неподалеку, в здании 28-й поликлиники. Там пострадавшему оказали медицинскую помощь и констатировали: перелом переносицы, утрату двух верхних резцов, сотрясение мозга, многочисленные ссадины и ушибы по всему телу. Сергей не помнил, определил ли это врач как падение с лошади или все-таки понял, что это травмы, полученные при побоях, или, говоря юридическим языком, менее тяжкие телесные повреждения, повлекшие за собой кратковременное лишение трудоспособности; посоветовал ли обратиться в милицию.

Позднее Головкин вставил себе пластмассовые зубные протезы в платной стоматологической поликлинике. Резцы оказались хорошими, острыми, чтобы вкушать всякую пищу, в том числе и слегка обжаренную на паяльной лампе человеческую плоть.

Так вот. Дело серийного убийцы-маньяка С. А. Головкина было признано делом особой важности. Им занималась Генеральная прокуратура СССР, а после его распада — Российской Федерации. Следствие скрупулезно проверяло все показания свидетелей и самого обвиняемого. В том числе и по факту медицинской помощи, оказанной побитому Головкину в начале осени 1980 года в травмпункте. И ни в одном из травмпунктов Москвы соответствующей записи не обнаружило.

Конечно, можно предположить халатность медиков. Наложили антисептик, перебинтовали и фиг бы с ним? Вряд ли. Медицинская статистика — вещь серьезная. Особенно в области травм, где это часто связано с уголовными преступлениями. Тем более что опытный травматолог едва ли поверил бы в историю о норовистой лошади, равномерно обстукавшей копытом бедного Головкина, прицельно выбившей зубы и сломавшей переносицу. Мужчинам вообще свойственно придумывать разные истории о коварных корягах и неожиданных неловких падениях, чтобы скрыть от других неприятный для себя факт избиения.

Но доказать это не удалось. Значит, Головкин, получается, придумал эту историю? Зачем?

Тридцатитрехлетний обвиняемый Головкин отлично понимал — признание в том, что, до того как причинить боль, мучения и смерть своим жертвам, он сам стал жертвой беспричинного насилия, нисколько не облегчит его участь, и тем не менее рассказал это.

Выше уже было упомянуто об интересном феномене гебоидного синдрома, своего рода атавизме подростковой психики в психике взрослого человека. Головкин оправдывался самым примитивным способом. Они, эти кровавые мальчики, дескать, сами первыми начали.

Из показаний обвиняемого С. А. Головкина на допросе 21 декабря 1992 года:

«Уже потом я пытался отыскать этих ребят, с тем чтобы рассчитаться с ними, и поэтому ходил на ипподром, но встретить их мне так и не удалось. У меня появилась жажда мщения, необязательно кому-то конкретно из обидчиков, а любому, первому попавшемуся. Видимо, сказалось здесь и то, что я не смог отыскать своих обидчиков. Следует учесть, что под это у меня уже имелась «теоретическая база», я имею в виду все те мои представления садистского плана. Я мысленно представлял, что издеваюсь над своими обидчиками, а затем убиваю их, и эти мучения доставляют мне удовольствие. Вроде бы получалось, что я отомстил за себя — справедливость восторжествовала. Но время шло, я их не находил, а желание убить не только оставалось, но и укрепляло мою решимость обязательно претворить это в жизнь».

...Есть придурки, которые сначала бьют ножом, а потом уже думают: зачем я это сделал? Есть и придурковатые подростки, которые бьют ножом и не думают вообще ни о чем.

Это было особенно страшно. Столкнуться с жестоким тинэйджером в теле взрослого человека.

На вопрос следователя о том, что он чувствовал после совершения одного из убийств и расчленения тела убитого мальчика, Головкин ответил:

— Я чувствовал, что сделал что-то хорошее.