Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

Гном

Воскресенье, 20 марта

Жил однажды мальчик. Худой, долговязый, с льняными волосами. Лет четырнадцати. Назвать его примерным или хотя бы просто хорошим мальчиком язык не поворачивается. Нет, ни примерным, ни просто хорошим назвать его нельзя. Больше всего он любил поесть и поспать, но это бы полбеды. А беда в том, что, когда мальчик не ел и не спал, он затевал разные зловредные проказы и каверзы.

Как-то в воскресенье родители собрались в церковь. Мальчик оперся локтями на стол, а подбородок положил на руки. Дожидался, пока уйдут.

Повезло. Часа два их не будет. Можно, к примеру, взять отцовское ружье и пальнуть пару раз, и никто ничего не скажет!

Но отец будто прочитал его мысли. Ведь уже ушел почти, и надо же – в последний момент остановился на пороге и внимательно посмотрел на сына:

– Раз уж ты не идешь с нами в церковь, будь любезен прочитать проповедь дома. Понял?

– Само собой. Почему бы не прочитать.

Только и дел мне, что читать вашу проповедь!

А мать точно пружина подбросила. Не успел мальчик оглянуться, она уже схватила с полки «Домашнюю Постиллу»[1] и впечатала в стол у него перед носом. И когда только успела – открыла книгу как раз на странице с сегодняшней проповедью! Рядом положила Новый Завет. А напоследок придвинула к столу кресло, купленное в прошлом году на распродаже в пасторской усадьбе. С чего бы честь такая – обычно в нем позволялось сидеть только отцу.

Что это они так стараются? – подумал мальчик. Пару страниц прочитаю, но уж никак не больше. Еще чего!

И опять! Да что ж это такое! Отец, похоже, и вправду умеет читать мысли. Подошел вплотную к сыну и раздельно сказал:

– И чтоб прочел как следует! Не с пятого на десятое, а как следует. Придем из церкви, спрошу по каждой странице! По каждой странице! Пропустишь что-то – пеняй на себя.

– Проповедь на четырнадцать с половиной страниц, – подлила уксуса мать. – Начинай прямо сейчас, а то не успеешь.

И ушли. Наконец-то.

Мальчик подошел к двери и посмотрел им вслед. Хороши родители – подстроили ловушку. Идут, наверное, и радуются, как здорово придумали… А ему весь день мусолить эту проповедь.

Но тут он ошибался. Родители вовсе не радовались, хотя радоваться было чему. Конечно, они небогаты, но трудолюбивы и упорны. Арендовали крошечный клочок земли и работали в поте лица. Когда переехали, у них был только поросенок и пара кур. Но сейчас и хутор побольше, и надел получше, и дела пошли неплохо. Теперь и коровы есть, и гуси. Всех они в состоянии прокормить. Что еще надо? Можно со спокойным и радостным сердцем идти на воскресную службу.

Все бы так и было, если бы не сын. Отец считал, что мальчишка туповат, ленив, ничему не хочет учиться, да и вообще ни к чему не пригоден, разве что гусей пасти. А мать с ним не спорила. Все правда – и туповат, и ленив. Но это, как говорится, от Бога.

Ее больше беспокоило другое. Ей казалось, что у нее вырос недобрый и даже жестокий сын. Нет для него большего удовольствия, чем подстроить какую-нибудь злую шутку или поиздеваться над животными.

И молилась она только об одном: чтобы Бог дал сыну доброе сердце. «Боже, дай ему доброе сердце», – чуть не каждый день шептала она, опустив голову в ладони. Дай ему доброе сердце, иначе принесет он родителям одни горести, да и сам счастья не узнает…

А мальчик довольно долго стоял на пороге, смотрел им вслед и размышлял, читать ему проповедь или нет. Отец сказал – пеняй на себя…

На этот раз лучше послушаться. Уселся в пасторское кресло и начал вслух читать. Бормотал, бормотал… и то ли проповедь его усыпила, то ли собственное бормотание, но очень скоро он начал клевать носом.

А на дворе весна. Всего-то двадцатое марта, но в приходе Западный Вемменхёг на юге провинции[2] Сконе уже весна. Зелень еще не появилась, но почки – тут как тут. Придорожные канавы залиты до краев талой водой, по обочинам цветет мать-и-мачеха, заблестела и потемнела кора на кустарнике у забора.

Родители оставили дверь приоткрытой, и слышно, как весело заливается жаворонок. По двору бродят куры, и, судя по кудахтанью, им тоже весело. Степенно, но бодрее, чем обычно, вперевалку выступают гуси и при каждом шаге поворачивают голову: налево, направо, налево, направо. В коровнике тоже, наверное, пахнет весной – оттуда время от времени доносится радостное мычание.

Мальчик читал, бормотал и то и дело встряхивал головой. Вот засну, не успею все это выучить, ну и попадет мне от отца!

И все же заснул.

Он и сам не знал, сколько проспал. Разбудило его тихое постукивание за спиной.

На подоконнике, как раз напротив, стояло большое зеркало, в нем отражалась почти вся комната. И он сразу увидел, что крышка большого сундука открыта.

Большой, тяжелый, посеревший от старости дубовый сундук с железной резной окантовкой. Никому, кроме матери, не разрешалось не только открывать, даже прикасаться к этому сундуку. Там хранилось ее приданое. Чего там только не было! Два старинных народных костюма: красные блузы с коротким лифом, сборчатые юбки, большая брошь с жемчугом. Накрахмаленные косынки, тяжелые серебряные пряжки и цепочки. Теперь, конечно, никто такое не носит. Мать много раз собиралась выкинуть все это старье, но так и не собралась.

А сейчас крышка откинута. И как это может быть? Он сам видел – мать копалась в сундуке перед уходом, а потом закрыла крышку. Она ни за что не оставила бы сундук открытым.

И ему стало страшно. А что, если, пока он спал, в дом забрался вор? Что делать? Настоящий разбойник может и убить, им это нипочем, разбойникам.

Он сидел, не шелохнувшись, делал вид, что спит, и подглядывал в зеркало.

Вор так и не показался, но мальчик краем глаза заметил какое-то движение. На сундуке шевелилась странная тень, словно какая-то жидкость, быстро темнея, переливалась в невидимом флаконе. Вгляделся, зажмурился, посмотрел опять – и не поверил своим глазам.

То, что он принял за тень, была никакая не тень.

Это был гном. Настоящий гном. И этот настоящий гном сидел на передней стенке сундука верхом, как на лошади.

Мальчик слышал, конечно, о гномах. Говорили, что в каждом доме есть свой гном, гном-домовой. Эти гномы-домовые якобы считают людей своими подопечными и следят, чтобы семья жила в достатке. Но он даже вообразить не мог, что они такие крошечные. Высотой в ладонь, не больше. Безбородое личико, морщинистое, как у старика. Черный камзол, брючки до колен и широкополая шляпа – настоящий франт. Кружева на воротнике и манжетах, башмаки с золотыми пряжками, подвязки на брючках собраны в изящные розетки.

И этот гном, оказывается, вытащил из сундука бабушкин вышитый передник и с восторгом рассматривал. Качал головой и тихонько цокал языком от восхищения. Увлекся и даже не заметил, что кто-то за ним наблюдает.

Мальчик, конечно, удивился и немного испугался. Не каждый день увидишь гнома. Но испуг быстро прошел. Чего его бояться – такой маленький. И к тому же занят передником, ничего не видит и не слышит. Можно спихнуть его в сундук и захлопнуть крышку. Вот будет потеха!

Потеха-то потеха, но прикоснуться к гному он все же не решался. Кто их знает, про них всякое говорят… Не поворачивая головы, пошарил глазами по комнате – с чем бы к нему подступиться? Диван, складной стол, кастрюли, медный кофейник на полке у плиты. Бидон с водой у двери. Тарелки и блюдца в полуоткрытом шкафу. Там же, в ящике, половники, ложки, ножи и вилки. На стене, рядом с портретом датского короля, висит отцовское ружье. Герань и фуксии на окне.

Взгляд его упал на сачок для бабочек, висевший на вбитом в наличник гвозде.

Мальчика словно подбросило – он в два прыжка оказался у окна, схватил сачок и накрыл им край сундука. Какая удача! Он сам удивился, как ловко у него вышло: гном оказался в сачке! Бедняга лежал на дне частой сетки вниз головой и судорожно дергал ручками и ножками. Мальчик повернул сачок половчее, чтобы гном не выбрался, и задумался. И что делать дальше с таким уловом?

Гном попытался перевернуться и вылезти из сачка, но каждый раз, когда ему удавалось зацепиться за сетку, его мучитель встряхивал сачок, и гном опять оказывался на дне.

И вдруг гном заговорил!

Я столько сделал для вашей семьи и заслужил лучшего обращения, сказал гном. Если ты меня отпустишь, получишь в награду старинный норвежский далер, серебряную ложечку и золотую монету величиной с карманные часы. С карманные часы!

Посулы не показались мальчику чересчур уж щедрыми. Удивительно другое: как только он поймал гнома в сачок, ему опять стало страшно. И не то чтобы страшно, а так… не по себе. Он вступил в сношения с иным, чуждым миром, и лучше бы отпустить это странное создание на все четыре стороны.

Так и надо сделать. Он перестал раскачивать сачок. Гном уже почти выбрался на свободу, как вдруг мальчику пришло в голову, что он делает ужасную глупость. Ведь можно потребовать что угодно – этот гном наверняка несметно богат. По крайней мере, мог бы помочь выучить эту занудную проповедь, ведь ему наверняка ничего не стоит просто взять и вложить эти четырнадцать с половиной страниц ему в голову!

Не надо быть дураком!

Он поспешно встряхнул сачок.

И в этот самый момент кто-то дал ему оглушительную оплеуху. Ему показалось, что голова раскололась на части. Он отлетел к стене, потом к другой и свалился на пол без сознания.

А когда очнулся, гнома и след простыл. Сундук закрыт, сачок висит там, где и раньше, – на окне. Если бы так не горела щека, можно было подумать, что все ему только приснилось.

Отец с матерью ни за что не поверят, решил мальчик. И урок спросят все равно. Так что лучше прямо сейчас взяться за эту проповедь.

Он пошел было к столу и остановился как вкопанный. Комната, знакомая с раннего детства… что с ней? Выросла она, что ли? А пасторское кресло? Выглядит как всегда, но во много раз больше. Ему пришлось сначала залезть на царгу, а потом по ножке вскарабкаться на сиденье. И стол тоже вырос – надо встать на ручку кресла, чтобы дотянуться до столешницы.

Что же это такое? Гном заколдовал мебель! Да не только мебель – всю хижину!

Книга Лютера лежала на столе. Книга как книга, только и она выросла до слоновьих размеров. Чтобы прочитать хотя бы одно слово, ему пришлось встать на страницу.

Мальчик с трудом прочитал пару строчек, поднял голову, посмотрел в зеркало и, не удержавшись, крикнул:

– Еще один!

Потому что в зеркале он увидел другого гнома – такого же коротышку, только не старичка, а своего ровесника, в вязаном белом колпачке и кожаных брючках.

– Он же одет точно, как я! – воскликнул мальчик и хлопнул в ладоши.

Гном в зеркале сделал то же самое и посмотрел на него с удивлением.

Он потянул себя за волосы, ущипнул за руку, начал раскачиваться – тот, в зеркале, повторял все его движения.

Мальчик слез со стола и забежал с другой стороны зеркала – не стоит ли там кто-то и дразнится?

И никого не нашел.

Обратная сторона зеркала была наглухо закрашена краснокоричневой краской.

Дикие гуси

Поверить невозможно – он превратился в гнома! Ну, нет, подумал мальчик, скорее всего, я сплю. Проснусь – и опять стану человеком. Надо только немножко подождать.

Он встал перед зеркалом, зажмурился, подождал пару минут и снова открыл глаза в уверенности, что все встанет на свои места. Но нет – как был, так и остался таким же крошкой. Льняные волосы, веснушки, заплатка на кожаных брючках, штопаный чулок – всё его, но он уменьшился раз в пятнадцать.

Стоять у зеркала и ждать, пока вырастешь, довольно глупо. Надо попробовать что-то другое. Лучше всего найти гнома и помириться с ним. Попросить прощения.

Спрыгнул на пол и начал искать. За шкафами, под диваном, за сундуком, даже в печь заглянул и в мышиную норку – ни следа. Гнома как ветром сдуло.

Он искал и искал, начал плакать, клялся, что никогда больше не изменит данному слову, никогда больше не позволит себе такие злые шутки, никогда не заснет над проповедью. Никогда, никогда… он будет послушным, добрым, он будет просто замечательным и образцовым мальчиком, только бы опять стать нормальным.

Никакие обещания не помогали.

Тут он вспомнил. Мать рассказывала: маленький народец часто селится в коровниках. Надо поискать там.

Ему повезло – входная дверь была приоткрыта, иначе ни за что не добраться до дверной ручки.

Дома он, само собой, ходил в чулках. А как теперь выйти на улицу в огромных, чуть не больше его самого, деревянных чоботах? И ахнул: у самого порога стояла пара крошечных деревянных башмачков. Значит, гном позаботился и об этом. Сделал башмачки по размеру.

И ему стало совсем страшно. Значит, это надолго. Значит, гном разозлился всерьез.

На дубовой доске перед входом лениво прыгал воробей. Увидел мальчика, встрепенулся и зачирикал:

– Чив! Чив-чив! Поглядите-ка на гусепаса Нильса! Мальчик-с-пальчик! Нильс Хольгерссон – мальчик-с-пальчик! Тумметот![3] Мальчик-с-пальчик! Коротышка – чив! – Нильс – чив! – Хольгерссон! Тумметот!

На его отчаянное чириканье сбежались и гуси, и куры.

– Ку-ка-ре-ку! – заорал петух. – Так ему и надо! Ку-ка-ре-ку! Будет знать, как дергать меня за гребешок!

– Так-так-так…та-а-ак! – заскрипели куры. – Так тебе и надо. Так-так-та-а-ак!

Гуси сбились в кучку, как заговорщики.

– Кто это сделал? – спрашивали они друг друга и недоуменно мотали шеями. – Кто это сделал?

Мальчику стало очень обидно, и он не сразу сообразил, что именно во всей этой истории самое странное. А самое странное во всей этой истории было вот что: он, оказывается, прекрасно понимал птичий язык!

А когда сообразил, замер. Будто примерз к крыльцу.

«Это потому, что я превратился в гнома. Гномы наверняка понимают, о чем говорят птицы…»

Обиднее всего куриное квохтанье: «Так тебе и надо, так тебе и надо…»

Почему это – «так тебе и надо»?

Он швырнул в них камешек. Будет еще всякий сброд указывать, как ему надо, а как не надо.

Но мальчик забыл, что он уже не тот, кем был раньше! Куры не прыснули в разные стороны, как обычно, а окружили его и назойливо тянули:

– Так-так-та-а-ак тебе и надо! Так-так-та-а-ак тебе и надо!

Хотел было убежать, но куры гнались за ним и верещали так, что он чуть не оглох:

– Куд-куда? Куд-куда? Та-а-ак тебе и надо!

И никуда бы от них не деться, если бы из-за угла не появился домашний кот. Куры увидели кота, притихли и сделали вид, что ищут червяков в размякшей земле.

Мальчик подбежал к коту.

– Привет, Миссе, – сказал он. Постарался, чтобы голос звучал как можно ласковей. – Ты ведь все облазил здесь, на хуторе? Наверняка знаешь, где найти гнома? – Подумал и добавил: – Пожалуйста!

Кот ответил не сразу. Он уселся, устроил хвост поудобнее и долго и внимательно смотрел на мальчика. Большой черный кот с белым фартучком на грудке. Гладкая шерстка глянцево поблескивает под солнцем. Когти втянуты, неподвижные серые глаза с вертикальной щелочкой зрачка. Образцовый домашний кот.

– Допустим, я знаю, где найти гнома, – тихо и певуче сказал Миссе. – Но это вовсе не значит, что я обязан болтать об этом на каждом углу.

– Миссе, милый, ты что, не видишь – он меня заколдовал.

Кот приоткрыл круглые невинные глаза, и в глубине их мелькнула опасная зелень. Но тут же зажмурился, потянулся и насмешливо промурлыкал:

– Значит, ты будешь меня дергать за хвост, а я тебе буду помогать?

Мальчик разозлился. Он совершенно забыл, какой он маленький и беспомощный.

– И еще подергаю, – крикнул он и глазам своим не поверил.

За секунду в коте произошли небывалые перемены. Неужели это тот самый ласковый, уютный зверек, который по вечерам любит греться у печки? Кот в два прыжка настиг его, сбил с ног и прижал к земле. Оскаленная пасть оказалась рядом с горлом.

Острые когти прошли сквозь жилетку как сквозь масло, и он почувствовал боль в груди. Острые клыки щекотали горло.

– Помогите! – закричал мальчик изо всех сил.

Помочь было некому, и он решил, что настал его последний миг.

Но тут кот отпустил лапу и сел.

– Ладно, – прошипел он, – на первый раз хватит. Пожалею тебя ради хозяйки. Но берегись! Попробуй только забыть, кто из нас главный.

И пошел своей дорогой, степенный и кроткий, как будто ничего не произошло.

Мальчик не мог и слова вымолвить от унижения. Проглотил слезы и побежал в коровник, где, по словам матери, чаще всего селится «маленький народец».

У них было всего три коровы, но, когда он появился на пороге, раздалось такое мычание, будто их по меньшей мере тридцать.

– Му-у-у, – сказала Май-Роз, когда мычание немного стихло. – Приятно сознавать, что в мире есть справедливость.

– Му-му, – подтвердили остальные и опять начали мычать наперебой так бестолково, что мальчик не понял ни слова.

Хотел было спросить, не видели ли они гнома, но куда там! Коровы разошлись не на шутку. Они вели себя точно так, как в тот раз, когда он заманил в коровник бродячую собаку. Лягались, мотали головами, гремели колокольчиками, грозно выставляли рога.

– Подойди только, – сказала Май-Роз, – лягну так, что всю жизнь не забудешь.

– Подойди, подойди, – закивала Милашка Лиля, – потанцуешь у меня на рогах.

– Подойди, подойди, – перебила ее Звездочка, – узнаешь, каково мне было, когда ты швырял в меня свои деревянные башмаки.

– И когда ты мне в ухо осу засунул! – взревела Милашка.

Надо же, еще одну обиду припомнила.

Май-Роз – самая старшая и самая умная из коров – возмущалась больше других.

– Иди-ка сюда, – грозно мыкнула она. – Получишь сполна за все подножки, что ты ставил своей матери, когда она шла с молочными бидонами! За все ее слезы, которые она над тобой, негодяем, пролила!

Он начал убеждать коров, что раскаивается, что отныне и всегда будет совершать исключительно добрые и даже образцовые поступки, лишь бы коровы помогли ему разыскать гнома. Но коровы не слушали. Они угрожающе мычали и толкались, перебивая друг друга. Мальчик испугался, не сорвутся ли они с привязи. Нет уж, лучше ноги унести.

Ему стало совсем тошно. Он понял, что никто на хуторе помогать ему не станет… и даже если он найдет гнома, снимет ли тот заклятие?

Это еще неизвестно.

Он забрался на широкий каменный забор, окружавший хутор. Когда-то этот забор сложили, тщательно подгоняя камень к камню, а теперь его и найти-то постороннему человеку нелегко, настолько зарос терном и ежевикой.

Надо подумать, что делать дальше. А если, допустим, ему так и не суждено снова стать человеком? Если он останется гномом на всю жизнь? Вот вернутся отец с матерью из церкви – с ума сойдут от удивления. Да и не только они. Притащатся на него смотреть отовсюду, и из Восточного Вемменхёга, из Скурупа, со всего округа. А может, мать и отец захотят заработать на нем и станут показывать на ярмарке в Чивике?

Его передернуло. О таком даже думать неохота. Лучше, если бы его вообще никто не увидел. Ни один нормального размера человек.

Мальчик был глубоко несчастен. Наверное, никто в целом мире не был так несчастен, как он. Он уже не человек. Чудище. Хотя, наверное, нельзя сказать «чудище» про существо размером в ладонь. Так… недоразумение.

Постепенно до него доходило, что это значит – не быть человеком. Теперь ему все отрезано. Поиграть с другими мальчишками? Забудь. Мало того, он не вправе унаследовать хутор, и даже речи не может быть о том, чтобы завести девушку и жениться.

Он посмотрел на свой дом. Маленькая хижина, каркас из деревянных брусьев заполнен беленой глиной, высокая, крутая соломенная крыша будто прижимает стены к земле. И сарай тоже маленький, и надел такой узкий, что лошадь с трудом разворачивается. И все маленькое – для людей, конечно. Для людей – маленькое. А для него… Для него хватит и дырки под полом в стойле.

У него защипало глаза.

Погода стояла на удивление замечательная. Журчат ручьи, вот-вот распустятся почки, отовсюду доносится веселый птичий щебет.

Но мальчика ничто не радовало. И наверное, ничто уже не обрадует.

Никогда он не видел такого огромного голубого неба, как сегодня. Что ж тут удивительного – пока он был большим, и небо было как небо. А теперь оно просто огромное. И в этом огромном небе то и дело пролетали стаи птиц. Они возвращались с зимовок в южных странах на север, к своим гнездовьям. Стая за стаей. Он и не знал, что это за птицы. Узнал только диких гусей, ведь они всегда летят клином. Впереди один, а за ним, как волны от лодки, расходятся две стройные шеренги.

Гуси летели высоко-высоко, но мальчик все равно слышал их крик:

– Пора в горы! Пора в горы!

Заметили пасущихся во дворе домашних гусей, снизились немного и закричали:

– Летите с нами! Летите с нами в наши горы!

Домашние гуси подняли головы и ответили, как и должны были ответить домашние гуси: достойно и разумно:

– Нам хорошо и тут! Нам хорошо и тут!

Конечно хорошо. Что ж плохого – на хуторе замечательно. Роскошный день, пригревает солнышко, воздух пропитан легкой весенней свежестью. С другой стороны, какое удовольствие, наверное, лететь в таком воздухе!

Молодые гуси беспокоились все больше. Они даже хлопали крыльями и делали короткие пробежки.

– С ума вы сошли? – гоготнула старая гусыня. – Холод и голод – вот что вас ждет. Холод и голод.

И молодежь соглашалась – мы понимаем, понимаем. Холод и голод. Вот что нас ждет. И ничего больше – холод и голод.

Только один молодой гусь не унимался:

– Будет стая, полечу с ними.

И не успел он сказать эти дерзкие слова, в небе появился еще один треугольник:

– Летите с нами в наши горы!

Гусак расправил крылья и побежал. Но ведь он ни разу не пробовал летать по-настоящему! Его занесло в сторону, и он неуклюже свалился на бок.

– Подождите! – крикнул он изо всех сил. – Подождите, я лечу с вами!

И дикие гуси услышали. Они повернулись и сделали круг над хутором – а вдруг этот белый гусь и в самом деле собрался лететь с ними на север?

– Подождите, подождите! – Молодой гусь сделал еще одну попытку взлететь.

Это никуда не годится. Родители будут очень огорчены: придут из церкви, а лучший гусь улетел неизвестно куда.

И Нильс, совершенно забыв, какой он маленький и беспомощный, ринулся со всех ног к статному молодому гусю и обхватил его за шею:

– Никуда ты не полетишь! Только этого не хватало!

Но как раз в этот момент гусак наконец сообразил, как ему удержать равновесие, и взял разгон. Он уже не мог остановиться, чтобы скинуть незваного седока, и, тяжело хлопая непривычными к полету крыльями, поднялся в воздух.

Они взлетели так быстро, что у мальчика закружилась голова, и он просто-напросто не успел расцепить руки, а когда начал соображать, было уже поздно: они были высоко. Прыгнуть – расшибиться насмерть.

Единственное, на что он решился, – перебрался на спину гуся и устроился поудобнее. Но и здесь было не лучше – на скользкой спине между двумя огромными, равномерно поднимающимися и опускающимися крыльями.

И мальчик, чтобы его не сдуло ветром, изо всех сил вцепился в лоснящиеся белоснежные перья.

Лоскутное одеяло

У него так кружилась голова, что он плохо понимал, где он и что происходит. Ветер свистел, будто начался шторм, хотя небо по-прежнему было ярко-голубым, без единого облачка. Он посмотрел направо и налево. Тринадцать гусей летели двойной шеренгой, равномерно, будто по команде, взмахивая крыльями. В глазах рябит, уши заложены, он даже не мог определить, высоко они летят или низко.

Постепенно он немного пришел в себя. Надо прежде всего понять, куда они летят.

Легко сказать! Он был совершенно уверен: если посмотрит вниз, у него тут же закружится голова – и он упадет.

Гуси летели не очень быстро и не очень высоко, чтобы их новый товарищ смог приспособиться к разреженному воздуху. Наконец мальчик заставил себя посмотреть на землю.

Посмотрел – и удивился. Отсюда, с высоты, земля была похожа на бабушкино лоскутное одеяло: разноцветные квадратики, прямоугольники и полоски, большие и маленькие.

И куда же его занесло?

Квадратики, полоски… даже треугольники. Любой формы, только не круглые. И ни одной кривой линии.

– Вот это одеяло, – пробормотал он про себя.

Но гусь, летевший рядом, услышал и усмехнулся.

– Поля и луга, – крикнул он. – Поля и луга.

И только сейчас мальчик сообразил: все эти квадратики, треугольники и полоски не что иное, как плоская сконская земля. Они летели над Сконе. И сразу все стало на свои места. Ярко-зеленые лоскуты – озимая рожь, ее посадили осенью, и она зимовала под снегом. Серожелтые полоски и треугольники – прошлогодняя стерня. Ржавые с прозеленью – пастбища, засеянные клевером, а черные – вспаханная земля. Коричневые квадраты с желтой окантовкой – наверняка буковые рощи, старые деревья еще стоят голые после зимы, а молодая поросль на опушках сохранила пожелтевшие листья. Были и темные участки – хутора. Выложенные каменной плиткой дворы с серыми прямоугольниками домов, крытых потемневшей соломой. Он различил сады, зеленые в середине, где на газонах уже пробивалась молодая трава, и коричневатые по бокам, где кусты и деревья еще не оделись листвой.

И засмеялся – он даже не предполагал, в каком клетчатом мире живет.

Летевший рядом гусь услышал его смех и укоризненно покачал головой:

– Нечего смеяться. Хорошая, плодородная земля. Хорошая, плодородная земля.

И в самом деле, как он может смеяться – он, с кем случилось едва ли не самое страшное, что может случиться с человеком! Не до смеха – он загрустил было, но через секунду опять засмеялся. Подумать только: его земля, та самая земля, на которой он вырос, похожа на старое лоскутное одеяло!

Он постепенно привык к своему положению гусиного наездника. Скорость тоже перестала его пугать. Теперь он мог думать не только о том, как удержаться на гусиной спине. Можно и осмотреться.

Оказывается, в воздухе было несметное количество перелетных птиц, и все направлялись на север. Они перекрикивались и пересвистывались, искали знакомых.

– Пьяввились! Пьяввились!

– Появились! – кричали в ответ гуси.

– Что скажешь про весну?

– Ни-чив-чиво себе весна! Ничего себе весна! Одно название. Листьев еще нет, и вода в озерах холодная.

Теперь они летели над какой-то деревней. Во дворе большого хутора на околице бродили гуси и утки. За ними приглядывал большой разноцветный петух.

– Что за хутор? Что за хутор? – крикнул дикий гусь.

Петух поначалу испугался – не ястреб ли? Втянул голову в шею, повернулся, одним глазом глянул на небо и снова принял маршальскую осанку.

– Хутор называется Малополье. Малополье. Он и в прошлом году так назывался. И в прошлом году тоже!

Хутора в Сконе, как правило, называли по имени хозяина, но петухи этот обычай не признавали. Вместо того чтобы ответить, как полагается: хутор, мол, Пера Матссона или Улы Буссона, – петухи сами придумывали более подходящее, с их точки зрения, название. Те, кто жил на небогатых хуторах или у арендаторов, кричали: Бессемянное! А совсем нищие горько кукарекали: Маложуево!

Большие хутора, те, что побогаче, петухи переименовывали в Урожайное, Яйцегорье или Денежное.

А в господских усадьбах петухи были слишком горды, чтобы придумывать своим роскошным жилищам дурацкие клички. Один выгнул шею и закукарекал так, будто хотел, чтобы его услышали на солнце:

– Это усадьба Дюбека! И в прошлом году была усадьба Дюбека!

А другой петух постарался взять тоном выше:

– Лебяжье! Странно, что не знаете. Все, кто поумнее, знают: Лебяжье. И в прошлом году было Лебяжье!

Удивительно: стая не летела целеустремленно в одном направлении – на север, и только на север. Гуси делали круги над Южной равниной, залетали то туда, то сюда, заглядывали чуть не на каждый хутор. Словно рады были повидать друзей и знакомых.

Стая подлетела к странному месту: несколько больших кирпичных строений с высоченными дымовыми трубами, а вокруг лепятся маленькие домики.

– Юрдберга! Сахарный завод Юрдберга! – орали петухи. – Сахарный завод Юрдберга! Как и в прошлом году!

Мальчик вздрогнул так, что чуть не свалился.

Как же он не узнал! Это же совсем недалеко от их хутора, в прошлом году он даже работал на этом сахарном заводе помощником сторожа. С высоты все выглядит совершенно по-иному.

И подумать только! Óса[4] и малыш Мате… Они тогда очень подружились. Оса, как и он, пасла гусей. Интересно, что бы она сказала, если бы увидела, как он летит на гусе.

Мальчик долго оглядывался на Юрдбергу, пока завод не скрылся из виду. Стая пролетела над железнодорожной станцией в Сведале и озером Скабер, потом вернулись к большому монастырю в Берринге. За один-единственный день он узнал Сконе лучше, чем за всю свою жизнь.

Настоящее веселье начиналось, когда дикие гуси замечали домашних собратьев. Тут же снижались и начинали гоготать:

– Пора в горы! Летите с нами! Летите с нами!

Но домашние отвечали:

– Во всей стране зима. Во всей стране зима. Вы поторопились. Возвращайтесь на юг!

Дикие гуси делали круги над ними и кричали:

– Летите с нами! Мы научим вас летать! И плавать!

Гуси спустились еще ниже, так что крылья чуть не задели землю, и тут же вертикально взмыли в небо, как будто их что-то испугало.

– Га! Га! Га! – хохотали они. – Это никакие не гуси! Это не гуси! Это овцы!

С высоты они приняли овец за домашних гусей. Неудивительно, что овцы обиделись. Им предлагают летать! Какое бесстыдство! И плавать!

– Чтоб вас всех перестреляли! – гневно заблеял баран. – Всех до одного! Хорошо бы еще в прошлом году!

Мальчуган умирал со смеху, слыша эту перебранку.

Вдруг вспомнил, в каком отчаянном положении он сам, заплакал, но тут же засмеялся опять – в который раз за этот день!

Он любил бегать, и бегал очень быстро, но никогда в жизни ему не приходилось передвигаться с такой скоростью, как сейчас.

Даже на высоте пахло стряхнувшей зимние оковы землей и немного смолой. Как замечательно, как свежо, как свободно и легко здесь, в воздухе!

Никогда, никогда он даже мечтать не мог, чтобы лететь так высоко над землей. Как будто он улетал от всех горестей и хлопот. Любых горестей и любых хлопот, какие только можно себе представить.