Ужасно роковое проклятье

Глава 10. Эффектный выход официанта

Я ужасно беспокоилась за Франческо. И за остальных тоже. Если Алессандро окочурится, мой мальчик будет очень расстроен. А если несчастного Чингьяле посадят в нашу тюрягу, о деликатесах и эксклюзивных кулинарных рецептах ему придется забыть — и надолго. Мне почти наплевать, виноват Микеле или нет — так жаль Элеонору. Господи, что еще я должна сделать, чтобы помочь всем, и себе в том числе? Надо быстро: а) искать вожделенный документ моего дедули, б) ловить на него маньяка-мстителя, пока он не зарезал бедную Сонечку в ее собственной постели. Страшно-то как, а? Всю жизнь смотрю триллеры, но себя на место главной жертвы никогда не ставила. Впрочем, такого великолепного, непередаваемого, кошмарного чувства, что за спиной у тебя все время кто-то стоит с кувалдой, фильмы дать не могут.

Я снова не могла заснуть: бродила по квартире, баюкая на руках умиротворенного, мурчащего в полный голос Прудона — казалось, внутри кота гудит маленький компрессор, порыкивая и постепенно перегреваясь. А еще говорят, кошки идеально ощущают перепады настроения у своих хозяев! Вот моему толстому дурачине все по барабану: главное, что мамка дома, а остальное ему без разницы. Но уют и тепло, исходящее от круглого тельца, постепенно привели в порядок расстроенные чувства. Потом пришла сонливость, на измученную душу снизошел покой, и я залезла под одеяло. На улице шел дождь, редкие ночные авто, проезжая под моим окном, шуршали как-то особенно мирно, убаюкивая и утешая. Ветер пел в вентиляционной шахте, деревья шелестели листвой — я засыпала.

Приснилось что-то разноцветное: я и Франческо сидели в ресторане, столик на веранде был освещен розовым закатным солнцем, плескалось море вдали, официант подошел к нам, голосом начинающего статиста произнес: "Убивать подано!" и важно протянул поднос, на котором мирно соседствовали бронзовый толстяк с узкоглазой физиономией, сверкающий ятаган и дева в кокетливо-призывной позе. Франческо посмотрел на этот "набор" и протянул руку, сомневаясь, что бы такое выбрать… Я подскочила на кровати, сердце колотилось в горле, свалившийся на пол Прудон, сжавшись, таращил на меня светящиеся зеленью глаза. Отдышавшись и пробормотав: "Чепуха это все…", я зевнула и снова забилась под одеяло.

Наутро я позвонила Осе и пригласила их с Даней позавтракать у меня — не все же мне нахлебничать. Они пришли, принесли фруктовый рулет и вчерашний портрет. Я без энтузиазма повесила творение Жозефины Хряпуновой-Троглодидзе на стену, чтоб всем было виднее — хотя чего зря таращиться, еще вчера было понятно, что мы красавца Федю знать не знаем. Пили кофе, от скуки поглядывая на ординарную физию в обрамлении буйных кудрей, и я, не зная, чем развлечь гостей, рассказала свой сон. Оська тут же принялся изображать психоаналитика — задавать наводящие вопросы, прояснять подробности… Я вяло умгумкала на все его псевдонаучные пояснения, и смогла только описать охватившее меня во сне изумление по поводу наглого, напомаженного, громогласного, как конферансье, малого, подавшего Франческо жутковатый подносик с таким видом, словно это — пик его неприметной официантской карьеры.

Данила слушал нас обоих вполуха, но только поначалу — неожиданно его лицо странно переменилось: сильно вытянулось, кожа на скулах напряглась, желваки заходили ходуном, нижняя челюсть выпятилась вперед. Мы с Оськой замолкли, охваченные смутным беспокойством. Посидев примерно минуту с выражением то ли злорадства, то ли безумного азарта на лице, Данила осипшим голосом попросил дать ему карандаш и ластик. Я пулей метнулась в комнату и принесла все рисовальные принадлежности, какие только имелись в доме. Даня королевским грифом, растопырив руки, словно крылья, рванул к портрету и начал над ним мудрить, отталкивая нас локтями. Когда он отвалился, довольный, произведение моей талантливой тетушки было безнадежно испорчено: вместо роскошной шевелюры появились короткие, словно приклеенные к черепу, волосишки, вокруг рта нарисовались встрепанные усики и коротенькая бороденка. На нас смотрело… лицо переводчика. Конечно, оно не было явственно видно, а скорее проглядывало через художества тети Жо, но сомнений не было… почти.

— Ийё! — только и смог произнести Ося, а я согласно кивнула.

Помолчав, мы накинулись на Даньку с расспросами: как он догадался?

— Все твой сон, дорогая! — галантно поклонился мне наш Шерлок Холмс, — Ты удивлялась нестандартному поведению официанта, вот я и подумал: "Она права, люди из сервиса так себя не ведут. Тихо шуршат себе по углам, и никто их никогда не замечает. Это и есть профессионализм! Телохранители, секретари-машинистки, синхронисты опять же…" А сам все смотрю и смотрю на портретик-то. И вдруг понимаю — переводчик! Ну просто вылитый, только лысинку и поросль на мордашке добавить…

— А как же он перед тетенькой свою лысинку маскировал? — удивился Иосиф, но мы с Даней поглядели на него "со значением", и наш непонятливый друг стушевался.

— Насчет того, что такое "парик", в шоу трансвеститов спросишь! — съязвил Данила и продолжил, — Мы ведь этого паренька в первый раз вчера увидали, по крайней мере вблизи, но особо не рассматривали.

— А вот ты почему его не признала? — напустился на меня Иосиф, за дело напустился.

— Потому же, почему вы его ни разу не учли во всяких-разных версиях и гипотезах! — огрызнулась я, чувствуя себя жутко виноватой.

Конечно, будь я понаблюдательнее, не засти мне глаза обаяние моего прекрасного принца Кавальери, Микеле не сидел бы в тюрьме, Алессандро не валялся бы в больнице, а Вера была бы жива… Кстати, а где этот мерзавец — я ведь даже имени его не знаю — познакомился с Верочкой? Наверняка в кафешке возле галереи — мы все там периодически обедали, покупали пирожки и чипсы. Пока он за мной следил, то и Верочку заметил, понял, что мы с ней приятельствуем — и однажды подсел к ней, глупой девчонке, беседу завел про то, про се… Постепенно приручил ее, наговорил сорок бочек арестантов, может, даже влюбил в себя. Как Франческо… У мужиков в такой ситуации приемы одни и те же. А Вера такая наивная… была. Вот и стала подлецу помогать. Уж снотворное в кофе — точно Веркины штучки. Но усыпить и обыскать меня не получилось. Тогда сообщница впустила мерзкого толмача в "Кому" в неурочный час, они повынимали крепежи из мыльцевского "акселератика"… Стоп! А зачем?

— Как зачем? — изумились ребята, прослушав мои умозаключения, — На тебя свалить! А заодно и от папашки Кавальери избавиться!

— Да зачем ему было нас убивать? — не сдавалась я.

— Вот послушай, — придержал меня за руку Гершанок, — Убив тебя, он бы избавился от опасности: Кавальери было бы просто не у кого забирать тот самый документ…

— А заодно не существовало бы больше и самого Кавальери! — оборвала я его на полуслове.

— Почему? — изумился Оська, — А младшенький? Его-то можно доить и доить, тем более, что папиной хваткой твой Ромео не обладает!

Тут мой рыжий зануда прав. Убив Алессандро Кавальери, шантажист обобрал бы Франческо до нитки, до последней лиры. Но что же за пакости творил род Кавальери столетие назад, что и сегодня им легче все с себя снять, чем каяться в старинных грехах?

Ладно, оставим эту тему. Итак, переводчик подготовил крушение купидончика, но ведь мы могли и не полезть "статую" под брюхо, да еще все вместе — и я, и Алессандро? Хотя… Я припомнила, как переводчик бормотал папаше Франческо некие провоцирующие речи, указуя перстом на мыльцевского гидроцефала. Он и направил бедного старичка прямо в… ну, скажем, в пасть льва. А Франческо оказался героем — по крайней мере, физически крепким молодым человеком — и двойное смертоубийство не состоялось. Но, похоже, убийца на успех не особо рассчитывал, а, скорее, пугал всех подряд — меня, Кавальери, остальных членов группы. Бог знает, зачем ему понадобилось убивать Дармобрудера и как он это сделал, но он остался дожидаться моего приезда, приложил меня болванчиком по башке и своего достиг — проверил, не ношу ли я с собой драгоценную бумажечку. Разочарованный, толмач смотался даже к тетке, благо адресок знал еще по прошлым визитам, перевернул всю ее захламленную берлогу, но увы! А вот где та самая бумажка… Нет, пока я об этом думать не буду!

Вникая в отрывистые фразы, вырывавшиеся у меня в процессе размышлений, парни молчали и даже как бы не особо реагировали. Наконец, я разозлилась:

— А вы что сидите! Подключайтесь!

— Так мы уже все поняли, — спокойно заметил Даня, наливая всем очередную чашку кофе, — Алессандро он подбросил письмо с угрозами, надеясь, что старикан сляжет с инфарктом — может, и Дармобрудера он тоже напугал до икотиков, поэтому твой шеф дал дуба у него на глазах. Веру толмач убил, вернувшись после того, как отвез Кавальери в отель.

— А это зачем? — захныкала я, вспоминая славную, добрую, доверчивую Верочку.

— Видимо, здорово ее напугали переводчиковы методы: покушения на тебя — одно другого страшнее, попытка двойного убийства, смерть Дармобрудера, твоя чуть-чуть не проломленная голова. Наверняка девочка пыталась уговорить сообщника действовать помягче. А если Вера, к тому же, поняла, что проговорилась насчет Будды, и побежала к нему советоваться, этот сукин сын понял, что девчонка становится опасна из-за своей глупости и сентиментальности. Вот он ее и… — и Данила полоснул себя ребром ладони по шее.

Я тоже инстинктивно схватилась за горло:

— Господи!

— Ты лучше скажи, — засуетился Иосиф, отвлекая меня от жутких картин, всплывших в воображении, — Дармобрудер ятаган итальяшкам показывал, небось? С подставочки снимал? Давал подержать?

— Было! — кивнула я, — А ты откуда знаешь?

— Так отпечатки Микеле на лезвии нашли! Если собираешься кого-то убивать, то за рукоятку берешься, если вытираешь рукоять, держишь за гарду — не за клинок же хватать! Можно порезаться здорово. А если так, интереса ради пальчиком потыкать, то можно и в лезвие. Толмачу пришло в голову использовать удобное обстоятельство: кто-то — в данном случае Микеле — оставил отпечатки на будущем орудии убийства. И он спер у адвокатика платок — у замлевшего Чингьяле можно было весь гардероб спереть, он бы и не заметил — пошел на дело, протер именно этим платочком Верину кровь, а потом подложил назад в карман Чингьяле. Все, адвокат на нарах, а он чистенький, будто снега Килиманджаро! Можно лезть в номер к папаше Кавальери и лупить его, сонного, девушкой с веслом!

— С кувшином, — автоматически поправила я.

— Верно говоришь, — хмыкнул Даня, — Умрет папашка Кавальери или нет — бабуся надвое сказала, но документ по-прежнему у тебя. Мститель-вымогатель этого так не оставит, тем более сейчас, когда у вас с Франческо совет да любовь. Алессандро он из игры вывел, теперь очередь за тобой, Софьюшка!

— За… м-мн-ной? — что-то раньше я не замечала, что заикаюсь.

Сейчас они хором начнут меня успокаивать. Ты не бойся! Мы будем рядом! Он тебя не тронет! Так всегда говорят главной жертве триллера. Не хочу-у-у!!!

— Слушайте, — неожиданно твердым голосом объявила я, — Мне все надоело. Не желаю сидеть и дожидаться. Я сейчас же звоню гаду, предлагаю сделку, а вы меня прикрываете с тыла! Если толмач придет, значит, мы правильно догадались! Идет?

Разумеется, они были против. То есть категорически. В милицию, мол, надо сообщить, дождаться подмоги от доблестного Кубытькина и с его помощью вязать мерзавца. А ловушки устраивать — для игр в казаков-разбойников, детский сад, штаны на лямках. Мне стоило огромного труда убедить моих рассвирепевших телохранителей, что никакая милиция не поверит в эту историю — древние сокровища, несанкционированные обыски, два престарелых гомика и томик любовных излияний. Я и сама в нее не очень верю. Даня моментально сориентировался и переменил тактику. Он заявил, что переводчик сперва попросит сказать, в чем содержание того самого бумажного сокровища — и что тогда? Конечно, ответа мерзавец не получит и поймет, что я блефую. Опять все упирается в "местонахождение клада", про которое нигде нет ни намека. Погодите! Дневник! Престо, бамбини, престо! Прыжками!

Отшвырнув Оську, орущего про мою инфантильность и любовь искать на свою, гм, тыловую часть приключений, я снова кинулась в комнату, схватила ветхую книжечку и со всей силы рванула переплет. Кожаная оболочка отделилась от узорчатой шелковой изнанки, а в отверстии показался уголок, чуть не рассыпавшийся в труху при первом же прикосновении.

— Ты что делаешь? — фальцетом пискнул Гершанок, — Осторожней!

— Я не собираюсь эту дрянь хранить, — тоже полушепотом ответила я, — Прочту и подожгу!

— Так ты ее сперва достань! — шипел Иосиф.

Следующие два часа мы выуживали листочек из-под переплета. Он был вложен между двумя слоями шелка и картона, обтянутого кожей, поэтому не прощупывался ни снаружи, ни изнутри. Когда проклятие рода Кавальери явилось пред наши светлые очи, у всех троих вырвался вопль облегчения: "Ну наконец-то!" А потом добрых два часа я разбирала мелкий почерк, искала по словарям устаревшие словоформы и канцеляризмы. Но, преодолев последние препятствия, я не могла сдержать смеха. Ну, Кавальери, ну, параноики!

Перед нами на столе лежало брачное свидетельство, заключенное между дворянином Алессандро Кавальери и крестьянкой Джулией Кавалла, по доброй воле и без принуждения. Далее шли подписи: священника, брачующихся, свидетелей. Все. Ощущение было такое, словно ты с риском для своей компьютерной жизни взламывал сверхсекретные файлы ЦРУ, а проник в Интернет, на страничку знакомств. Ну что такого ужасного в том, что всадник объединился с кобылой? Извращением попахивает, но на фоне голубых страстей наших дедушек — ничего особенного!

— Послушайте! — охладил наше веселье Данила, вечный наш с Оськой кондиционер, — Надо разобраться в подоплеке дела! Если в брачном свидетельстве времен Очакова и покоренья Крыма дедуля Хряпунов нашел какое-то супероружие против Кавальери, мы должны ему поверить! Тем более, что за этим брачным контрактом потомки Кавалла охотятся целый век — я думаю, не потому, что хотят порезвиться…

— Да-ань! — восхищенно протянула я, — Ты гений! Кавалла, действительно, всей затее первые массовики. Антонио упоминался в дневнике, как побочный сын, так?

— Ну? — хором ответили ребята.

До чего же мужики недогадливый народ!

— Гну! Антилопа такая! А почему он побочный, если его папа, то есть папа его и Винченцо сочетался с его мамой, Джулией Кавалла, законным браком? А? То-то и оно! — и я торжествующе щелкнула пальцами.

— Может, он потом развелся? — предположил Иосиф.

— Какое! — махнула я рукой, — В Италии, в XIX веке? Да ни за что!

— Или он овдовел? — снова не по делу влез Данька.

Не, ну им хоть кол на голове теши!

— Вы на дату, на дату посмотрите, — стала я тыкать свидетельством в их неумные физиономии, — Брак с крестьянкой Джулией Коровой, то есть Кобылой, Алессандро Кавальери заключил задолго до брака с матерью Винченцо. Наверняка венчались тайно — судя по дате, Алессандро лет семнадцать было, не больше. Поженились и стали ждать удачного момента, когда можно сообщить родителям Алессандро насчет пополнения семьи. И супружница Кавальери дожила до неприятного момента, когда папа с мамой решили оженить вошедшего в возраст сынка на подходящей по состоянию и положению дворянской дочке. А малый, как у них в роду водится, струсил — заплатил жене за молчание, да и женился вторично. Получается, и брак его был незаконный, и детки от него незаконные, и я — не я, и кавалла — не моя.

— Получается, — радостно заголосил Ося, — что это Винченцо был незаконный и побочный! А Антонио — что ни на есть настоящий!

— И семейству Кавалла полагается носить имя Кавальери и распоряжаться всем имуществом рода, — подытожил Данила.

— Они и сейчас могут претендовать на имущество и титул! — заметила я, — И Кавальери это знают! Иначе не стали бы они платить этому Кавалле…

— А ты уверена, что мнимый Федюня — на самом деле Кавалла? — осведомился Даня.

— Нет, — пожала я плечами, — Но попробовать-то можно! В крайнем случае, пошлет он меня вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской, и все. А попаду в десятку — приедет и будет переговоры переговаривать…

И опять началась бодяга насчет того, что один Кубытькин с пулеметом лучше, чем два новобранца-молодца — один с миксером, а другой с пластиковым совочком.

Хуже всего было то, о чем нам битый час толковал Даня: улик против убийцы нет! Ни у нас, ни у милиции. Не зря специалисты советуют будущим потерпевшим: если показалось, что за вами ходят по пятам, заявите куда следует! Жалобу бережно положат на пыльную полочку, и когда богатыри из органов обнаружат ваш хладный труп в пригородном лесу, папочка для "дела о находке тела" будет уже приготовлена. И все вздохнут: "Он это предчувствовал…" А я не захотела связываться с милицией в надежде на скорую поездку во Флоренцию. И как теперь убедить Кубытькина, что все происходящее — одна дурно пахнущая история, а не куча совпадений? Так ни до чего и не договорившись, мы поехали к Франческо: надо было всерьез поговорить не столько о прошлом, сколько о будущем его славного рода.

У Кавальери была гостья — посвежевшая и приободрившаяся Элеонора. Похоже, ей удалось что-то сделать для своего любимого свинтуса, и он не проведет остаток жизни, хлебая баланду и вспоминая вкус какой-нибудь лазаньи, как вкус свободы — а я, похоже, так никогда и не узнаю, что это такое! Я про лазанью — свободы у меня хоть отбавляй. Вот сейчас я свободно могу откинуть копыта прямо в номере отеля — зайдет сзади толмач с канделябром — и ау! Где вы, синьорина Сонья, ответьте вашему котику Франческо! Так что там трещит неугомонная Элеонорка?

— Адвокат, которого мне нашли — очень, очень хороший! Он заставил их прислушаться к свидетельству, что Микки был у меня в номере. Представляете, горничную нашли, которая приносила нам в номер заказанное шампанское и видела Микеле через открытую дверь — он пробегал в ванну… Хи-хи, в костюме Адама… хи-хи-хи… И это так ее поразило, что бедная девушка ушла в отпуск! Но, на наше счастье, еще не успела никуда уехать. Она подтвердила мои показания. К тому же и полицейские эксперты говорят: Микеле невиновен — убитая девушка такая высокая, да еще каблуки носила — она же была почти на голову выше Микки!

— Значит, он Вере глотку перерезать не мог? — осведомился Даня, услышав перевод.

— О да, — в свою очередь, вдохновилась Лео, — следов крови на его костюме не нашли — только внутри кармашка, где был спрятан платок. Тщательно сложенный платок, заметьте!

— Разумеется, намоченный в крови жертвы платок либо выбрасывают сразу, либо в шоке, скомкав, суют в карман. Если тряпица сложена, значит, ее подложил кто-то другой и этот кто-то не хотел, чтобы "сюрприз" прощупал и обнаружил хозяин костюма… — затянул Гершанок, упиваясь своими умозаключениями.

А то мы не поняли без его разъяснений! Ну до чего же мужики самодовольный народ! Щас я ему!

— А ты что, сомневался в невиновности Чингьяле? — невинным голоском, с нежнейшей улыбкой, — Ты его все-таки подозревал? А зачем мы тогда полдня мусолим эту тему?

— Сонь… — неловко отводя глаза, забормотал пойманный с поличным Оська, — Ты же понимаешь… Улики против Чингьяле…

— Сонья, — услышала я голос Кавальери, — Я заметил: когда твой друг делает такое лицо, надо ожидать неожиданных поворотов событий! Может быть, вам стоит посоветоваться со мной заранее? Я ведь тоже участник вашей вечеринки, не так ли?

— Какой вечеринки? — подскочила на стуле глупая Брилла, — В честь освобождения Микки?

— Нет, в честь убийцы, вора и взломщика! — без задней мысли ляпнула я.

Сразу после моего ответа Лео побледнела, стушевалась и как-то очень быстро ушла. Да ее никто и не задерживал.

Мы искренне были рады за обаяшку Чингьяле, но в свете последних новостей мое положение становилось все более и более интересным — в психологическом отношении, разумеется. Чингьяле вот-вот "отвалит с кичи", Алессандро тоже скоро оправится после оригинального "снотворного", которое ему без рецепта впарил преступник — и примутся за старое, за поиски брачного свидетельства Кавальери. Переводчику надо поторапливаться, чтобы, убив меня, заполучить драгоценную бумагу или ничего не заполучить, но, имитируя обладание, спокойно продолжать шантаж. А мне оставалось только подставить шейку под нож. Но меня, все-таки, не Исааком звать!

В тот день у нас не было ни минуты спокойной. Мы поехали навещать болящего папу Франческо, и я втайне надеялась, что удастся прояснить ситуацию: я покажу папочке брачное свидетельство и попрошу разрешения поймать убийцу на эту бумаженцию, как на живца, и чтобы впредь — никаких сюрпризов с раскроенными черепами и перерезанными глотками! Он согласится, он дядя разумный, а потом я отдам Кавальери злосчастный документ — пусть делает с ним, что хочет. Заодно спрошу, почему папа ловеласа Винченцо, сам изрядная пройда по женской части, не отписал в завещании всего "движимого и недвижимого" сынуле Винченцо, от своего второго, недействительного брака? Почему он не проигнорировал всех предыдущих жен и детей из семьи Кавалла? Тогда Антонио мог претендовать, в лучшем случае, на титул — а кому он нужен, титул без денег — что сегодня, что в 30-е годы ХХ века? Дело заглохло бы само по себе! Пока я, точно журналист, переодетый исповедником, придумывала все новые и новые пикантные вопросы, мы прибыли в больницу.

В таких местах, по моему разумению, даже здоровый бугай зачахнет. У больниц есть своя особая атмосфера, которой здесь дышит все. Большая часть этих "миазмов" — нестерпимая, выматывающая душу… скука. Нечем заняться, не на чем остановить взгляд, нечем отвлечься от боли и дурноты. А вокруг медсестры и нянечки, больше похожие на больных, чем сами больные. Надо Алессандро вытаскивать отсюда, как только станет транспортабелен. Пусть в гостинице отлеживается.

Наши неприятные впечатления окупила плодотворная беседа с Кавальери. Мы быстро договорились, что проклятое свидетельство должно напоследок поработать, избавляя и Кавальери, и Хряпуновых от новых выходок придурка Каваллы. А то, чего доброго, встанет на тропу священной мести — то-то будет весело, то-то хорошо! С нашими предположениями, что переводчик — сам из семьи незаконно обделенных Кавалла, Алессандро согласился, но лишь частично.

— Я нанял этого малого через посредническую фирму — так, для мелких поручений и скорее для проформы, чем для серьезной работы. Мне казалось, что достаточно найти Хранителя, и цель будет достигнута… — он с трудом откашлялся, помолчал от слабости и продолжил, — Тем более, что письма в Италию из России приходили на хорошем итальянском — и я предполагал, что мне для разговора с Хранителем переводчик не понадобится. А договор с галереей… Это для отвода глаз, чтобы познакомиться с вами. Никого из предложенных нам… э-э-э…

— Гуманоидов! — давясь смехом, брякнул Франческо.

— Именно! — подтвердил папаша, — Мы, естественно, выставить их не можем. Если вашей карьере нанесен ущерб, компенсация, конечно…

— Оставим это, — обронила я, гордо выпрямившись, — Продолжайте, синьор Кавальери!

— Э-э-э… — от моего шикарного жеста чахлый синьор слегка сбился с ритма, но скоро взял себя в руки, — И я не стал проверять надежность этого типа, за что и поплатился, — Кавальери поднес руку к голове и поморщился, — Но что касается того, что семья Кавалла обойдена нами НЕЗАКОННО! — старикана едва хватило на такое мощное ударение, — То вы неправы!

— Почему? — хором спросили все присутствующие, включая Франческо.

— Джулия Кавалла вполне оправдывает свое имя, — вдруг взбесился Алессандро, — Она работала младшей горничной и жила с моим дедом, тогда еще совсем мальчишкой, а заодно со всей мужской прислугой поместья — их было четверо, все родные братья, с поваром-французом, с дворецким…

— Неужели и со старшей горничной? — с невинным видом поинтересовался Франческо, а я изо всех сил шлепнула его по заду, стараясь сделать это как можно незаметнее.

— Не знаю, не знаю! — хихикнул успокоенный Кавальери и продолжил, — Конечно, и это не исключено. Словом, когда ее живот округлился, эта дрянь побежала к родным за советом, а те не стали долго гадать над будущим отцом и зятем — и начали прямо с дедушки! Он был слишком молод и глуп. Женился и стал ждать, когда можно вымолить у родных прощение. Его мать, моя прабабушка, очень была больна. Такая новость могла бы убить ее. К тому же ребеночек, из-за которого дед стал мужем горничной, был совсем не похож на папашу, зато в точности повторял лица и жесты всех четырех братьев — любовников Джулии.

— Его подставили! — рыкнул Франческо.

— Разумеется, — с философским спокойствием подтвердил Алессандро, — Мальчик, впрочем, не дожил и до пяти лет — мать из Джулии получилась не лучше, чем жена. Но она не чувствовала и большого желания стать графиней Кавальери. Работая служанкой, девица вблизи видела, что быть графиней и хозяйкой поместья — работа еще тяжелее, чем подавать на стол и смахивать пыль. Поэтому спокойно оставалась горничной и тянула деньги из моего деда, и даже родила ему еще сына — Антонио. К тому времени Алессандро уже женился на моей бабке, заплатил первой жене отступное, забрал это самое свидетельство, но почему-то не уничтожил — может быть, надеялся развестись официально? И вложил он этот листок в роман Д" Аннунцио.

— А мой дед нашел ее, как-то, в приступе ностальгии, раскрыв знакомого автора, — понимающе кивнула я, — Простите, но у меня последний вопрос: Антонио — младший сын Алессандро и Джулии — долго вас шантажировал? Ведь дедушка уехал, но бумаги ему не оставил…

— Он прекратил тогда, когда моего деда убили, а потом начал снова, — жестко ответил Алессандро.

— Уби-ли? — ахнули мы.

— Да! — он помолчал, — Может быть, это был несчастный случай, но… В общем, тогда дед здорово сдал, и однажды пригласил в дом нотариуса — оформить завещание. А накануне прихода адвоката деда нашли в конюшне с проломленной головой. Полиция решила, что в смерти Алессандро Кавальери, — он помолчал, испуганный сказанным, но справился, — виноват арабский жеребец, ударивший деда копытом, хотя никто в поместье не ожидал от коня такой прыти. Все было шито белыми нитками, Кавалла могли начинать тяжбу. Им не хватало лишь этого свидетельства… Семья очень старалась выведать о тайнике побольше — сначала через Джулию, потом подключили Антонио, а после пытались выманить бумагу у того русского, который был любовником отца, — Алессандро чуть заметно поморщился.

У старых грехов длинные корни, как говорят англичане. Вот, значит, и докопались мы до самых глубин. Сочувствия к разбитому сердцу Винченцо Кавальери его сынок Алессандро, похоже, не испытывает. Неудивительно! Именно он полвека зарабатывал деньги для двух семей — своей собственной и семьи шантажистов, а останься бумажонка на месте, ничего бы этого не было. Ладно уж, простим твою политнекорректность, папочка! Достали тебя Кавалла, ох как достали! Что ж, надо действовать, хватит упиваться грехами прадедов.

Ой, как у меня все болит! Если Сонька не погибнет во время этой засады, я ее самолично придушу! Господи, как ползет время… Уже сорок минут они тянут мне душу, эти двое: "Я не понимаю, о чем вы говорите!" — "Нет, вы прекрасно понимаете, иначе зачем вы согласились придти — вы же здесь?" — "Я был обеспокоен!" — "Разумеется, обеспокоены — вам ведь грозит опасность потерять скатерть-самобранку!" и все в этом духе. Мы оказались правы насчет мнимого родственника Хряпунова, который превратился во вполне реального родственника Кавалла. Переводчик, которого, как оказалось, звать Теодор, приезжал в Россию несколько раз, но под другой фамилией, не Кавалла — может, материну взял? Сейчас он сидел напротив Сони и слушал ее трепотню насчет того, как хорошо будет объединиться и действовать против Кавальери вдвоем. Представляю, как подергивалось его лицо, а губастый ротик кривила усмешка, но он терпел, даже когда Сонька его явно провоцировала: "Ваш родственник-педераст нашел для семьи источник доходов — на панели он бы столько не заработал!", "И вот вы — вымогатель, стали убийцей, повысив свой статус!", "Веру легко было резать, не тяжелее, чем цыпленка — верно я говорю?". А я и Данила слушали этот кошмар в соседней квартире, через микрофон. А с нами еще человек сто, и все такие спокойные! Долго еще? Кажется, переходит к делу.

— Может, поговорим о распределении доходов! — наконец-то Федюня, он же Теодор, раскололся.

Уж очень ярко Соня расписала взаимные выгоды: он, дескать, будет иметь возможность не только издали, но и вблизи пугать Кавальери страшным и неотвратимым мщением — а она изгадит жизнь сволочному Франческо, который якобы гнусно с девицей Хряпуновой обошелся — поматросил и бросил. Напирая на необходимость заставить Кавальери платить за старое (я бы даже сказал "древнее"), Софья вывела сукина сына Феденьку на финишную прямую.

Финансовые подробности, в отличие от кровавых, не вызывают такую опаску, человек о них охотнее беседует. Ему кажется, что от абстрактного разговора о процентах он всегда сможет откреститься: Господь с вами, какие убийства! Мы говорили о закупке котиковых манто на мысе Доброй Надежды! И он раскрепощается… Но эти двое перекрыли все рекорды: они ругались, вырывая друг у друга изо рта каждую лиру — будто Соня действительно собиралась свести в могилу Кавальери-старшего и обломать рога Кавальери-младшему, а Федька не собирался прикончить чертову русскую сучку Соньку Хряпунову.

Софье перед засадой было строго-настрого наказано якобы случайно упомянуть, что документы здесь, в квартире. Тогда ей не миновать очередного покушения. Федора трудно считать умным преступником — он должен купиться, и его возьмут на месте преступления. Тогда налицо все основания для взятия под стражу гражданина Италии — редиски, нехорошего человека. Теодор, конечно, подозревал неладное: проверил все помещения в квартире, заглянул в сортир и в шкафы, встал на карачки и заглянул под кровать, и все эти действия комментировал нежный Сонькин голосок. Но вот о жучках он, похоже, не подумал. А зря!

Уф-ф! Про деньги, похоже, договорились. Софья настояла на семидесяти пяти процентах. Он не может на такое согласиться. Сейчас, сейчас он ее… Молчание. Долгое, душное, каменное. Кресло скрипит — он встает. Грохот! Столик упал! Бедный Сонин ковер — белый, шерстяной, даже Прудоном не тронутый! Ведь на столе-то кофейник стоял… Шипение. Душит он ее, что ли? Точно, душит! Хрип, писк, дышит кто-то — тяжело, прерывисто. Что же они медлят! Он ее убьет!!!

— А-а-а-а-а-а!!! Порка Мадонна-а-а-а-аа!!!

Опять грохот! Новый вопль! Ур-ра-а-а-а! На аборда-а-аж!

Ворвавшись в квартиру после Кубытьки и его парней, мы увидели прижатого к полу Теодора. Наручники уже были надеты, и здоровенный спецназовец пытался оторвать Прудона, намертво впившегося в Федюхин загривок. Шерсть на верном защитнике любимой хозяйки стояла вертикально, зубы заклинило на ухе обидчика, словно у Тайсона, а Теодор ругал Мадонну на все корки и тоненько подвывал от боли.

Наконец, Соне удалось снять шипящего и свистящего от ненависти кота и унести на кухню. Мы с Данилой и Франческо, который все эти часы ничего не понимал, а только трясся от ужаса, пошли за ней. Обалдевшая Сонька заразительно хихикала, а мы с Данилой ей вторили — и хохотали, пока Франческо не обругал. Мы по интонации поняли его отношение к нашей тупости — сам он хлопал Софью по щекам, поил водой, вытирал ей мокрый от пота лоб. Тут и мы сообразили, что девушка в шоке и тоже приняли меры — нашатырь, все та же вода, кудахтанье… Вы слыхали, как кудахчут мужики?

А через некоторое время зашел Кубытькин, с уважением покосился на кота и сказал:

— Боевая зверюга! Как звать?

— Мухтаром! — гаркнул я, молодцевато вытянувшись в струнку, за что и получил по шее сразу с двух сторон — от Сони и от Данилы.

— Извините, он у нас с детства прихварывает, — съязвила Соня и ответила, — Кота зовут Прудоном. Вы во всем убедились? Теперь верите нам?

— В общем и целом, — хмыкнул майор, — Еще всем троим показания дать надо…

— Конечно! — хором заверили мы.

Кубытькин посмотрел на нашу четверку, снова хмыкнул и ушел вслед за своими орлами.

Оставшуюся часть вечера мы убирали разгром в комнате, а Соня рассказывала, как Прудон спланировал со шкафа на спину Теодору, когда тот схватил ее за горло, и фактически спас жизнь своей "мамочке". Франческо глупо слонялся по дому то с одним, то с другим предметом, не зная, куда их все девать. Потом мы пили кофе на кухне, и Софья, глядя, как я прикуриваю от зажигалки, вдруг сказала:

— А кстати, дай-ка ее мне!

Я протянул ей пластиковую трубочку с синим огоньком, а Сонька почему-то встала, потом козой прыгнула на подоконник… Мы остолбенели. Я хотел заорать: "Держи ее!", но только сипел. А эта зараза по локоть сунула руку в вентиляционное отверстие и вынула ветхий клочок. Потом торжественно вернулась на свое место, вынула из моей окоченевшей руки зажигалку и запалила проклятье рода Кавальери ярким пламенем. Когда оно догорало в пепельнице — а мы таращились на это зрелище как зачарованные, Софья произнесла:

— Это, конечно, не совсем то, что в камине, но кадр получился удачный? А?

Тут Франческо кинулся к ней и подхватил свою спасительницу на руки… Мы вышли на цыпочках, а Прудон лежал на стиральной машине, смотрел на эту пару и нахально улыбался, как только коты умеют — толстые такие коты.