Ужасно роковое проклятье

Глава 6. "Лишь злодеев закоснелых любит"

Сначала парни перепугались, решив, что я ору от боли, потому что здорово обожглась. И каково же было их изумление, когда я начала приплясывать, потрясая мокрым от чая подолом, и выкрикивать бессвязные фразы о том, что отныне я умою тетю Жо и всех иже с нею родственников. Тут на мальчиков снизошел ступор. Иосиф с Даней переглянулись, Оська покрутил пальцем у виска, Данила согласно кивнул, и они вновь обратили ко мне свои огорченные физиономии. Воспользовавшись тем, что привлекла их внимание, я затараторила:

— Это же замечательно! И подтверждает все мои предположения! Я всегда спрашивала тетю Жози: каким образом дед столько ездил по свету, а не провел свою жизнь сидельцем у камина, раз он денег отродясь не имел? На какие шиши он путешествовал, объездил всю Европу и побывал в Африке?

— Может, гувернером работал? — предположил Оська.

— Да нет! — отмахнулась я, — У деда никаких способностей к наукам не было, и он не то что гувернером в приличной семье — он даже брадобреем работать не мог, а зарабатывать не умел никогда. Только почему-то дедуля за границей неплохо жил, прямо шикарно. Шантаж — самое приемлемое объяснение.

— Может, привирал? Знаешь, попытка приукрасить собственную жизнь — ну, хотя бы на словах… — глубокомысленно высказался Иосиф.

Ух, как он меня злит, когда начинает изображать психолога на общественных началах! Я-то знаю: вряд ли дед сильно хвастал, это было не в его характере. На старческий маразм не похоже. Дед, правда, молчал как камень лет до восьмидесяти пяти, и неудивительно: трудные времена его отучили болтать о былом и дамах в обществе случайных собеседников. А потом, после перестройки, моего престарелого родственника прямо прорвало. Дед, конечно, не все мне говорил, я тогда была подростком и интересовалась чувствами несколько — гм! — иного плана. Но все же помню: его воспоминания о путешествиях выглядели весьма… правдоподобно.

Вот я периодически и высказывала в присутствии тети Жо крамольную мысль: дедулю кто-то содержал, боясь разоблачений, либо дед был шпионом, уж не знаю какой державы, мастером, так сказать, политического шантажа. Конечно, тетка всегда принималась квохтать: "Да что ты понимаешь! Да как ты смеешь! Да мы Хряпуновы! Да мы люди, порядочные от рождения! Да мы полны достоинства!" и прочую белиберду в том же духе. А у моей семьи даже фамилия образована от глагола "хряпать", а не от глагола "поститься". Так что, думаю, я оказалась права, а не тетушкины фантазии на тему фамильной чистоты нравов и хронической девственности помыслов.

— Ну, чему ты радуешься? — ласково спросил меня Оська, — Тому, что твой дед был шпион и шантажист? А как же твоя родовая честь?

— Да мне, — взбеленившись, проорала я, — этой честью плешь проели еще в далеком детстве!

Впадать в истерику я не стала, но воспоминания нахлынули… Надо сказать, фамильная честь мне немало крови попортила в свое время. Хряпуновы то, Хряпуновы се, ты должна окончить школу с золотой медалью, поступить в самый престижный вуз, стать Нобелевским лауреатом и выучить все европейские языки еще в детстве, чтобы соответствовать репутации Хряпуновых! А рояль? А рисование? А занятия балетом? Это с моими-то конечностями, каждая на полметра короче, чем требуется? У мамочки, когда они спелась с тетей Жо, любимой книгой стала "Как воспитывали русского дворянина". Там что-то говорилось об умении скрывать свои истинные чувства, для вящей светскости поведения, и потому доверчивые родители стали меня тренировать под спецназовца. Каменное лицо, нечувствительность к боли, умение держать удар, в том числе и моральный — светскую даму из меня сделать хотели. То есть до героизма светскую, вроде той придворной особы, которая померла от разрыва мочевого пузыря, но с церемониала не слиняла. А мне двенадцать лет было, не больше.

После моей реплики у рыжего обалдуя тоже в глазах льдинки появились. Ему, правда пришлось хуже, чем мне: он подолгу жил у друзей, уезжал в другой город, даже пытался завербоваться на север. Ох, уж эти родительские попытки обтесать чадо под свои честолюбивые мечты! Конечно, если предки любят свое дитятко, им еще удастся спасти отношения после неминуемого конфликта. Я-то с родней помирилась! Не сразу, впрочем, лет пять пришлось от них отдохнуть. Бывает и хуже: если ребенок — объект эксперимента, тогда все, семью ждет война до победного конца. Конца всяких отношений.

Иосиф сочувственно кивнул, вспоминая:

— Было дело. Муштровали тебя, конечно, как служебную собаку. За исключением того, что овчарку не заставляют заниматься музыкой и балетом, и еще учить три языка с тремя репетиторами одновременно. Удивляюсь, почему ты вообще из дому не сбежала?

— Я же тоже была перфекционисткой, по молодости лет! — усмехнулась я, — Это уже потом, когда миновал тинейджерский период, пора весенняя, появилась недобрая мысль: а не удавиться ли мне, чем без конца лямку тянуть?

Как странно было тогда осознавать, что жизнь моя не мне принадлежит, а фамильной гордости, которую я обязана поддерживать ныне и присно, во веки веков, аминь. Кстати, именно дедуля первым не выдержал зрелища моих мучений. Он и нашел отличный выход: прямо в моем присутствии начал потешаться над тетей Жо, припоминать разные байки из семейных летописей. Тогда-то и выяснилось, что основная черта Хряпуновых — сибаритство во всех его формах. Кто-то обжорством страдает, кто-то винопийствует, дамы манкируют домашними делами, дети отлынивают от занятий. Так дед спас меня от верного острого переутомления, ставя всех в щекотливое положение своими намеками. Я рассказала парням о характеристике Хряпуновых, бесстыдно разглашенной престарелым шутником к ужасу всех фанаток фамильной чести.

— Откровенный и язвительный старичок был твой дедушка! — восхитился Данила, — Но кого он мог шантажировать? И чем именно?

— Наверное, того самого человека, который его возил ажно по двум континентам? — предположила я, вспоминая длинный список мест, где довелось побывать моему непутевому родичу, — Но имени его он никогда не упоминал. И ни слова насчет дружбы, единства интересов, философских бесед и прочего "слияния в экстазе".

— Может, он у какого-нибудь богача в слугах обретался? — предположил Даня, — А потом твоему деду неловко было сознаться, что он служил дворецким… или лакеем.

— Не думаю! — пожала я плечами, — Ты дедушку не знал. Он так смешно умел описать свои оплошности и непристойные проказы, и смеялся потом вместе со всеми… Ему наше до маразма захваленное дворянство даже приятно было в комическом свете выставить. Остальных Хряпуновых откровенно презирал, за напыщенность. И карьеры лакея дедуля бы не скрывал — напротив, использовал бы как мулету.

— А что известно о таинственном дедулином покровителе? — сосредоточенно спросил Данила, нахмурившись, словно прокурор, — Хоть какие-нибудь данные сохранились? Молод он был, или стар, русский или инородец, дворянин или промышленник? Неужели ничего?

— Я спрошу тетку, она довольно долго в документах копается. Наверняка были и письма, и дневники всякие, — задумчиво протянула я, пытаясь уловить что-то легкое, ускользающее из памяти.

У меня возникло такое ощущение, будто я все время что-то забываю, что-то важное…

— А что с безопасностью тети, как там ее, Невыговоридзе? — опасливо поинтересовался Даня, — Ведь компромат вековой давности в семейный архив мог затесаться. Что у тебя документов нет, преступник понял уже. Он твое имущество — что движимое, что недвижимое — уже облазил. Ему бы за твою родню приняться — давно пора!

— Если мы додумались, то и эта мразь догадается, — испуганно согласился Оська, — Соня, он мог узнать ее адрес?

— Еще как! — вскрикнула я, — Записная книжка в сумке, склерозник у меня на столе, органайзер на бюро — и везде ее телефон, адрес… и записи всякие: "Отдать Жо дедов хлам" и три восклицательных знака. Аллах всемогущий, если он ее еще не убил, я священный хадж совершу, до самой Медины!

— Уймись, — строго приказал Оська, — Не паникуй! Вероисповедание менять незачем, оставайся христианкой и помолчи хоть минуту. Даня, к этой архивистке надо съездить. Хотя бы позвонить для начала, предупредить ее, что ли? Если она нам поверит, конечно, — он вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнула и бросилась к телефону. Но кроме длинных гудков так ничего и не добилась. То ли Жозефины не было дома, то ли она была не в состоянии ответить. Сидеть дома, обрывая телефон, и гадать, не случилось ли с ней чего, было невыносимо. И мы поехали к тетке, все втроем.

Был уже вечер, довольно сырой и зябкий. Набежали тучи, время от времени начинал моросить мелкий унылый дождичек, навевая мрачные мысли. Ехали молча, даже не комментируя ошибки других водителей. Чего от мужика за рулем действительно трудно добиться, так это молчаливого снисхождения. Было заметно, насколько все мы встревожены — по тому, что никто не обращал внимания на мелочи: неправильно перестраивающегося водилы, козла, упорно не пускающего нас в левый ряд, еле тащившегося малахольного придурка.

В опасный для родных момент любящим деткам — по законам кино — на ум приходят разные безоблачные воспоминания и переливаются всеми оттенками розового. После чего на глаза хороших девочек наворачиваются слезы, а сердце сжимает тревога. Со мной явно что-то неладно: на ум приходило только, как мама и тетя Жо, стиснув руки, умильно смотрели "Войну и мир" Бондарчука, и их лица горели восторгом. А меня ужасно раздражало, что все персонажи выглядят лет на двадцать старше, чем по роману полагается. Сам Толстой, впрочем, раздражал своим занудством не меньше, чем Бондарчук. Тетка и маман все восторгались, все объясняли глубину, высоту и протяженность русской души, отраженной в… ну, и так далее.

Я и сейчас злилась на тетеньку — за все чохом: за ее беспросветную глупость и снобизм, за то, что по скверной гнилой погоде приходится тащиться к черту на кулички, а Жо, небось, сидит у соседки и заливает им про мировую славу генерала Хряпунова. А тот если чем и прославился, то только тем, что обладал аппетитом Гаргантюа, и потому в старости уже не мог сидеть в креслах, а только на диванах. Кресло его "основных достоинств" не вмещало. В памяти оживали старые конфликты, нервозность росла, в мозгу вырабатывался серотонин, в мышцах — адреналин, для полного набора органических возбудителей не хватало только тестостерона. Кабы мы не подъехали к дому тетки, через пару минут я начала бы подвывать, а то и кусаться.

Да, все оказалось, как мы и предполагали: раскрытая дверь в квартиру, переворошенные вещи, разбросанные бумаги. Посреди этого завала сидела тетя Жо и скулила. Нет, она не рыдала, она скулила, как старая больная псина. Я кинулась к тетеньке, и та скорбно подняла на меня заплаканные, совершенно собачьи глаза. Она, оказывается, горевала по поводу раскиданных бумажек и уверяла, что часть нашего генеалогического древа унесена злобным похитителем и порублена на дрова. Слава Богу, плоть и кости Жози повреждений не имели, а с мозгами у нее и раньше были проблемы. Из теткиного хныканья и причитаний удалось выяснить, что она на минуточку вышла на рынок, а вернулась в уже разгромленные пенаты.

Знаю я эту тетушкину "минуточку" на рынке! Минимум три часа, плюс время, проведенное в беседе с киоскершей "Союзпечати". Возвращаясь из магазина, тетушка всегда беседует с этим кладезем местной информации: у кого что стряслось, где что можно купить, когда наступит конец света и подвезут новые любовные романы. Жозиньку интересует главным образом последнее, но, как все снобы, она под страхом смерти не признается в своих реальных пристрастиях. Именно поэтому о теткином хобби знает вся семья и все соседи. Кстати, киоск виден из окна. Сыщик-маньяк мог удрать из квартиры, узрев неподражаемую, цвета бордо, с обширными полями и ярко-алым бантом, шляпу тети Жо возле будочки. В ней моя эксцентричная родственница выглядит, как гном, превращающийся в подосиновик, но без шляпы она не выходит из дому. Итак, тетушкины привычки злодей тоже изучил в подробностях. Ну и молодец! А ведь мог просто ворваться в квартиру, приложить Жозефину, как меня в галерее, и шарить по углам в полное свое удовольствие. Только у тети череп не такой крепкий, она бы шишкой на затылке не отделалась, пришлось бы в реанимации полежать, месяц-другой. Хорошо, что мой преследователь — не торопыга какой-нибудь, а человек солидный, основательный и боязливый. Только поэтому Жози не опочила на своем бумажном хламе с пробитой головой.

Пока я оторопело слушала тетушкино нытье: все материалы, дескать, пропали, а так хотелось напечатать книжку про род Хряпуновых, можно было и за границей публикнуться, какой-то Феденька ею заинтересовался, потомок хилый — парни бодро осмотрели ворох вещичек и принялись за уборку. Обыск провели на скорую руку, перетряхнули в основном бумаги и носильные вещи. Иосиф, давясь смехом, показал своему циничному приятелю за спиной все еще ноющей пострадавшей ее дивные панталоны — цвета беж, с кружевцами и бантиками на подвязках. Я показала им обоим кулак, вытирая тетин нос своей футболкой.

До чего же мужики нечувствительный народ! Женщина жизнь отдала на систематизацию семейных документов, а они бесстыдно хихикают над ее бельем! Ну, никакого уважения к летописцу… то есть к летописице. Впрочем, я простила этих шалопаев, когда Ося, усадив хлюпающую носом Жози на расчищенный от барахла диван, взял безутешную архивистку за руку и предложил свою бескорыстную помощь:

— Жозефина Георгиевна, давайте я привезу сейчас свой ноутбук, он здорово облегчает работу. Мы подключимся все втроем, а если вы нам поможете — вы ведь многие документы, так сказать, знаете в лицо — то мы управимся за пару дней.

— Если ничего не пропало, можно отдать в переплет, — ободряюще добавил Данила, — У нас в институте есть мастер-переплетчик. И будут у вас не ящики с бумажными стопками, а несколько удобных таких томиков, с картонными переплетами и шифрами. Хотите?

— А можно? — робко спросила тетушка и с надеждой поглядела на нас с Даней.

— Да я пулей! — гаркнул Данила, подхватил меня и Оськин ключ от квартиры, и мы выскочили на лестничную клетку.

А Иосиф остался убирать квартиру и вытирать нос тете Жо. Конечно, это и я бы могла сделать, но было заметно, что увещевания рыжего, широкоплечего, с проникновенными глазами Оси производят на тетеньку более утешительное действие. То есть действенное утешение. Он ей напоминал папочку — Гоги Троглодидзе, который был рыжее моркови до весьма преклонных лет. А может, ее кузена по отцовской линии, в которого тетенька была влюблена юной девушкой — юношу с тем же оттенком шевелюры. В общем, что в лоб, что по лбу: Жози явно не хотела отпускать Оську. И мы ей его оставили, в качестве транквилизатора.

Направляясь за ноутбуком, мы с Данилой немного обсудили нанесенный тетушке Жо урон, пришли к выводу, что вокруг нас хлопочет тип, весьма хорошо осведомленный о семейных делах. А может быть, дальний родственник, крепко обиженный на Хряпуновых и к жалости не склонный. Но и не убийца. Этакий граф Монте-Кристо, предпочитающий обидчиков не убивать, а отнимать у них самое ценное. Но Монте-Кристо понять несложно, а мой мститель в ночи явно не из тюрьмы Сент-Ив удрал, а из психушки на улице 8 марта. И похоже, Данила прав насчет компромата, а Осина идея — составить Жозефине компьютерный реестр бумаг — тоже к месту. Если я попытаюсь раскрасить "белые пятна" на биографии дедушки Хряпунова, у тетки помощи просить — мысль откровенно неудачная. Она циничным очернителям достопочтенного семейства потакать не станет. А так мы втроем перешерстим архив, а Жози пока полежит на диванчике с компрессиком. Главное, она жива и больше для сторонника вендетты интереса не представляет.

Мы с Даней собирали нужные вещи, перебрасываясь ничего не значащими фразами, но я позвоночником ощущала беспокойство. Даже непонятно, отчего. Такое чувство возникает в лифте: едет группа людей, долго едет, и все молчат. Крошечное пространство до отказа забито неловкой тишиной, "попутчики" мысленно ежатся, но заводить разговор или доставать газетку на пару минут глупо, а для стояния навытяжку с отрешенным взором — они такие длинные, эти минуты. Я попыталась изгнать "чувство лифта" — якобы непринужденно болтая. Даня отвечал односложно. В общем, светской беседы не получилось. Не понимаю — то ли он от меня устал, то ли я его раздражаю. Впрочем, одно другому не помеха.

Вернулись мы довольно быстро, тетушка в своей саге о Хряпуновых еще не успела дойти даже до прапрадедушки — предводителя дворянства и непревзойденного охотника на зайцев и местных пейзанок. Удивляюсь я Оське — сидит, слушает, в особо патетических местах кивает! Лично я уже после жизнеописания третьего предка начинаю подремывать. Счастливое сходство Гершанка с папой и кузеном Троглодидзе и интерес к нашим семейным преданиям отвлекали тетю Жо, пока я с Даней рылась в грудах бумаг, изредка обращаясь к тетеньке за разъяснениями. А Иосиф все слушал и кивал, кивал и слушал…

Сделать удалось не особенно много, но завал мы разобрали и разложили по пачечкам — письма, мемуары, дневники, документы о наследствах, купчие-закладные и прочая архивная труха. Данила составил компьютерную опись всех стопочек и пообещал договориться о переплетах и картотеке. Наслаждаться всей этой макулатурой времени не было: Иосиф нам совсем не помогал, а хлама было громадье — в три дня не… ну, в общем. Мы с Даней провозились далеко заполночь и еле-еле отбились от приглашения остаться до утра в гостеприимном хаосе тетушкиной квартиры. Тетка при этом так завлекательно глядела на Осю, что даже нам с Данькой вчуже как-то неудобно стало. Мы с двух сторон взяли рыжую ехидну под белы руки и вывели вон.

Только здесь Оська отпустил вожжи и принялся хохотать. Мы запихнули корчащегося от смеха безобразника на заднее сиденье и отправились домой.

— Ну что? — любезно, но как-то сухо поинтересовался Даня, наблюдая за дорогой, — Узнать что-нибудь удалось?

— Да нет, похоже, — покачала я головой, не отрывая глаз от дороги.

Мне было ужасно неловко. Я впутала в собственные семейные проблемы совершенно постороннего человека — у Данилы наверняка своих дел выше крыши. Естественно, он на мою навязчивость злится. А зачем вообще помощь предлагать, коли тебя ненадолго хватит? Разве у тебя в ногах валялись, просили мою жизнь спасти? Все, решено, я обиделась.

Нет, ну младенцы, ей-Богу! Сейчас Сонька, натужно сопя, даст Даниле ридикюлем по башке, а тот достанет из бардачка игрушечный совочек и насыплет ей за шиворот песку! Вот и работай с такими помощничками. И главное, Софья совсем не дура, а в упор понимать не хочет: Данька ее ревнует к тому итальянскому ловеласу, который уже третий день вьется вокруг. "Ходи-ит па-арень италья-анский возле дома моего-о-о, поморга-ает мне глаза-ами и не скажет ничего-о!" И угораздило же его втюриться в такой неподходящий момент! Надо их как-то развести по углам, а то "один из вас убьет другого". Ну что мне теперь, орать этим оболтусам: брэк? Хм, а это идея…

— Какие новости? — хорошая фраза, Ося, браво. Главное, оригинальная!

— Да никаких! — рявкнул в ответ Даня, — Ты что, совсем мозги потерял от взгляда мадемуазель Троглодидзе? Мы же только что обсуждали эту тему!

— Не ори, — деловито ответил я, доставая из кармана козырной туз, — А у меня есть новости!

— Да ну? — Соня повернулась ко мне, Данила попытался последовать ее примеру, но быстро опомнился и продолжал вести машину, — Ты что-то нашел? Я-то думала, тебя тетя Жо оккупировала полностью!

— Некоторые полезные данные мне именно тетя и сообщила, — ух, как я их удивлю сейчас! И они прекратят дуться друг на друга, — Наша догадка насчет дедулиной безнравственности оказалась верной. Тетя, конечно, называет это иначе, но суть та же. Дедуля твой, Софи, был плохой мальчик не только в том смысле, что не питал почтения к фамильным нравственным ценностям, язвил твою матушку и тетушку — он еще и нетрадиционной сексуальной ориентацией отличался.

— То есть как? — осеклась Софья и глянула на меня с опасением: а не спятил ли я ненароком? — У деда было две жены и четверо детей от двух браков. Ты соображаешь, что говоришь?

Все, настал мой звездный час! Больше центральным персонажем немой сцены мне уж не бывать. Надо наслаждаться, пока есть возможность: огромные глаза в зеркальце обзора — Данька таращится на меня, раскрытый в изумлении Сонин рот, оба забыли про свою взаимную антипатию и потребность портить друг другу кровь. Ну-ка, увеличим напряжение!

— Ты, Сонечка, что-то говорила про психологию, которую ты якобы изучала? Но на твоего дедушку законы психологии, по-твоему, действия не оказывают? Когда твой дедуля женился в первый раз?

— Кажется… — Соня задумалась, — кажется, году в тридцать шестом. А второй раз — после войны, это я точно помню.

— И сколько было твоему деду в момент женитьбы?

— Тридцать шесть и было — дед ровесник века, — пожала плечами Соня.

Знаю, чему она удивляется — она мне много раз говорила, что дедушке почти сто лет, а он такой резвый и шаловливый. И даже склерозом не страдает. Я-то все помню, просто мой вопрос — риторический.

— А когда он ездил путешествовать? — подвожу бестолковую внучку непосредственно к дедушкиному прошлому.

— Когда и все — после революции, в порядке бегства от большевиков. Его лет пятнадцать на родных просторах не видали, все по заграницам шлялся… — хихикнула непочтительная девчонка.

— И, как намекнула тетя Жо, — втолковывал я ребятам, — этот период его жизни связан с каким-то мужчиной средних лет, постарше вашего дедушки годков на десять-пятнадцать. Пресловутый покровитель не боялся дедовых разоблачений и не был шефом контрразведки, а, наоборот, любил вышеуказанного дедушку отнюдь не братской любовью.

— Да ты что? — восхитилась Соня, — Неужто мой дед — бисексуал?

— Потом можешь написать бестселлер, да так его и назвать, — буркнул недовольный Данька, — И как эти твои "новости" помогут Софье спастись от покушений? Кому порочные наклонности ее предков сегодня интересны? Кроме сумасшедшей Жозефины, ведь никому, правда же?

— Ошибаешься. Сониного деда за границей постигло большое разочарование: и в людях, и в любви. Он приехал морально истощенный и несколько лет лелеял идею отомстить за свои страдания, а может быть, и осуществил свою нехристианскую мечту. Так, Сонь?

— Да, так оно вроде бы и было, — согласилась Сонечка, — Бабушка и мама намекали, что "любовь зла". Я, правда, думала: дед был влюблен в неподходящую особу — какую-нибудь демимонденку, а она, стервоза, нашла себе покровителя побогаче, да и бросила дедулю. М-да. Как выяснилось, в роли демимонденки выступал именно он, а не корыстолюбивая певичка.

— И что из того? — упорствовал Данила, вцепившись в руль, — Кого твой — уже покойный, кстати, — охальник дедуля мог шантажировать? Его сексуальные партнеры давно вымерли — не забывай, сколько ему было лет перед смертью. Тот таинственный дедушкин любовник помер, небось, лет тридцать-сорок тому назад. А его потомки предпочли забыть навсегда про долгий нетрадиционный роман своего дедушки с каким-то русским мальчонкой. В Европе к гомосексуальной любви вообще относятся вполне снисходительно.

— Откуда ты знаешь, может, среди снисходительных домочадцев покойного любовника нашелся гомофоб-параноик? — предположила Софья, давясь смехом, — И он объявил роду Хряпуновых вендетту, желая кровью смыть позор с родового имени!

— Любопытный мотивчик, — усмехнулся Данила, — Ладно, можешь не писать мемуаров, лучше переключайся на детективы. Ну, а если серьезно?

— Я думаю, — мозги у меня ворочались с трудом, Данькины возражения были вполне резонны, я уже и сам не мог понять: почему известие о нерядовых дедушкиных пристрастиях показалось мне полезной информацией? — я думаю, что твой дед, Соня, пытался отомстить тому, кто его покинул. В момент, когда они расстались, жизнь молодого человека — ему ведь тогда примерно тридцать три было — кончилась. Пришлось возвращаться в Советскую Россию…

— Стоп! — Сонечка подняла руку, останавливая мои рассуждения, — Выходит, дед вернулся не потому, что деньги кончились, а потому, что пережил любовную драму. И неважно — певичка его бросила или возлюбленный. Дед сам говорил, что это были тяжелые, мучительные годы, пустота в душе, и ему хотелось одного — умереть. И на родину он приехал умирать. Дедушка был уверен, что его расстреляют сразу по возвращении, да только кому он был нужен? Родня его приютила, спрятала, выходила. А через пару-тройку лет все зажило, хотя рубцы остались, литературно выражаясь. Он, бедняга, измены своему бывшему не простил, мечтал отомстить, но ничего такого не сделал, а продолжал жить как жилось.

— Ладно, приехали, — перебил нас Даня, — пошли домой, за ужином поговорим.

Скорее уж, это был завтрак, только очень ранний. Трапезовали дома у Софьи. Есть от усталости не хотелось, все мы как-то приуныли. Появилось ощущение, что ходим по кругу — ни одного реального подозреваемого, ни одного правдоподобного мотива, ни одного понятного намерения. Неужели каждый раз при расследовании сыщику только эти ощущения и достаются? Я безнадежно вздохнул и посмотрел на Данилу с Соней.

Эти двое сидели на разных концах дивана, каждый со своей чашкой, с таким видом, словно их пригласили играть в спектакле "Как важно быть серьезным". Что за умные мысли, должно быть, бродят в головах моих друзей! Спрошу-ка я их мнения, может, и у меня в мозгах рассветет?

— Ну, до чего додумались, орлы? — поинтересовался я, глядя на Софи с поджатыми губками и нахмуренного Даню.

— Я полагаю, что бисексуальность Сониного деда здесь ни при чем, — равнодушно ответил Данила, уставившись в свой кофе.

— А я думаю, что еще как при чем, — тут же парировала Соня, тоже без особых эмоций, но явно из соображений негативизма.

— Ребята, прекратите немедленно! — взорвался я, — Детский сад, штаны на лямках! Если вы не перестанете дуться, я выпорю обоих! Соне угрожает серьезная опасность, а то и смерть, и у всех должны быть ясные головы, чтобы обмозговать ситуацию, а вы себе, господа хорошие, без конца позволяете какие-то детские капризы!

И чего он орет? Можно подумать, я первый начал рассиживаться на диванах с выраженьем на лице! Если Оська думает, что общение с подругой дней его суровых, а уж тем более с ее теткой, голубкой дряхлой, — незабываемое наслаждение, то он ошибается. Езди теперь за этой бестолковой Соней по всей Москве и дожидайся в подворотне, пока ее кокнет неопознанный маньяк! До чего же у баб недалекий взгляд на вещи: уже получила по кумполу, а говорить может только про Франческо. "Кавальери то, Кавальери се, ах, у него замок, ах, у него проблемы!" Может, и Буддой по голове ее стукнул-то не кто иной, как замковладелец Франческо! А может, еще папашу на помощь позвал!

Все, стоп, надо приходить в себя. Почему вдруг я решил, что попытку покушения предпринял кто-то из итальянцев? Да, их предок мог быть тем самым иностранцем, кто оказывал — гм! — матпомощь безнравственному дедушке, и что с того? У охранника тоже имеются предки, а он может являться тайным гомофобом. Но мне этот Кавальери сам по себе несимпатичен, и кажется, неспроста. Конечно, нельзя исключать и субъективных причин — Соня мне симпатична, а ей прямо в душу запал плейбой Франческо. Но в пылкой страсти, которую Кавальери-младший изображает всеми силами, что-то нехорошее проглядывает — вполне отчетливо. Просто так ничего не бывает: обыски и покушения начались незадолго до приезда этой самой делегации и продолжаются после ее прибытия; Сонин шеф умер от инфаркта — или не от инфаркта, но скоропостижно, причем кто-то из итальянцев присутствовал в галерее, пока Дармобрудер вызывал Соню на работу в неурочный час — может, итальянец и потом не ушел; Софья подверглась личному досмотру, пока лежала без чувств в офисе мертвого шефа; а у Сониной тетки квартиру обыскали — очень тщательно, хоть ничего и не нашли. Все это более чем подозрительно и совершенно не тянет на совпадение. И уж тем более не похоже на месть маньяка-гомофоба — маньяки не производят многократных обысков, они просто убивают.

Если посмотреть на вещи здраво — вряд ли эти итальянцы захотели отомстить русскому бисексуалу за прелюбодеяние с их предком, скорее уж пытаются отыскать древний компромат, который дедуля хранил полвека с лишним. Сейчас самое главное — нарыть нужный им предмет и напрямую вручить семейству Кавальери: нате, берите! И оставьте в покое бедную русскую девушку. Если только бедная русская девушка согласиться, чтобы ее оставили в покое. Каким образом объяснить Сонечке, что прекрасный принц Франческо пользуется своим обаянием для добычи полезной информации, а, может, надеется выманить у глупенькой девчонки драгоценные бумаги в порядке обмена памятными подарками?

— Соня, — обратился я к надутой от важности дурехе, — а Кавальери тебя про дедушку не расспрашивал?

— Нет, — холодно-любезно, с недовольной миной, — И даже когда я сама завела разговор о предках, никакого интереса не проявлял. И можешь быть уверен — наследственной голубизной семейство Кавальери не страдает.

Ого! Это намек на далеко зашедшие отношения! Быстро…

Телефон заорал, точно спятивший кот — смачно, с подвыванием. Не звонок, а туманная сирена. Кто бы это мог быть? Софья подошла к тумбочке и картинным жестом сняла трубку:

— Слушаю! — высокий класс, прямо идеал секретарши, — Кто говорит?

Пока трубка бубнила, трещала, попискивала — даже нам с Оськой было слышно — Сонино лицо менялось, как на спецэффектах: рот растянулся до ушей, глаза распахнулись, между зубами показался острый, розовый, как у кошки, язык, а шевелюра явственно приподнялась. Понятно, хорошая новость. Небось, душка Франческо приглашает ее в свой замок горничной.

Несколько раз поддакнув и промычав что-то невнятное, гадкая профурсетка положила трубку и зажала рот рукой. В ее глазах плясали искры. Что чертов повеса мог ей сказать?

— М-мальчик-ки, — выдавила она, наконец, икая от смеха, — это Табуретка. Он просит забрать сумасшедших итальяшек, которые оккупировали комнатенку в его коммуналке для истинно южных страстей.

— Они что, трахаются на глазах соседей? — ляпнул от удивления Оська.

— Н-нет, — блеяла заходящаяся в конвульсиях Соня, — только бабушки…

— Чьей бабушки? — встрял я с репликой не умнее Осиной.

— Да не моей же! Табуреткиной бабушки!

— Ну пошли! — обреченно вздохнул я, и мы поплелись к двери.

В который раз мы ехали по ночному городу. Все вокруг сияло от реклам и вывесок, улицы ревели от полночного автопотока, воздух сгустился и дрожал от неистовой жажды жизни. Прямо Нью-Васюки какие-то, ей-Богу!

Из того, что Соня смогла более ли менее внятно нам рассказать, выходило, что дурак Табуреткин пытался охмурить иностранную красотку, но домой ее везти побоялся, дабы не провоцировать на скандал свою гражданскую жену — имя у нее какое-то нелепое, Кривокусова, что ли? И он, по методу всех женатиков, потащил девицу на квартиру к бабке, поскольку та летом в деревне кайфует, а ключи отдает внучку. Не иначе, чтоб не скучал. Надо же и ему расслабляться… с итальянками разными. Сутки эта динамистка Элеонора заливала пиджак доверчивого Табуреткина слезами, жалуясь на корявом русском на бесчувственного сожителя, после чего вдруг всхлипнула, кинулась к телефону, что-то проорала, и через четверть часа приехал пышущий жаром Чингьяле. Соседи, чистые души, его впустили. Первое, что узрел озверевший адвокат, была физиономия выглядывающего в коридор Табуретки. Безумец с боевым кличем кинулся к сопернику. Тот юркнул в комнату, но яростный джедай Микеле выбил дверь одним ударом ноги. И началось тако-ое… А тут некстати бабушка приехала, огурчиков привезла грунтовых, витаминчиков с куста, внуку подкрепиться. Приехала, входит, а в ее уютной комнатке — черт те что. Чем дело кончилось, нам предстояло узреть воочию. Хорошо, что ехать было недалеко, все устали до чертиков, и даже ждущая нас комическая сцена не могла развеять ощущение долгой-долгой, выматывающей усталости. Но вот остались позади яркие, гудящие от ночных лихачей улицы центра, потянулись безлюдные окраины — вот и приехали.

Дом Табуреткина был из тех, что бесполезно оснащать домофонами. Похоже, на такие здания охранные устройства надо ставить не снаружи, а внутри — чтобы спасти окружающих от обитателей этого жуткого муравейника. Тип, куривший на лестнице в майке добиблейского периода, осчастливил бы весь Институт археологии, принеся им свое белье. А вирусологи Пентагона заплатили бы любые деньги за его треники с пузырями на коленях и отвисшим задом. Права Кристя Орбакайте, ох, права: "Если бы знать, где мне счастье искать!" Спеть ему, что ли? Кажется, я сам нарываюсь. Ничего, сейчас все получу, и даже с добавкой. Неизвестно, правда, от кого — от Чингьяле этого, или от ловеласа-неудачника. А может, от обоих.

Табуреткин ждал нас на пороге. Под глазом у него сиял свеженький бланш, и вид у него был такой, точно он бился на кулачках с самим Сталлоне. Так, этому уже хватит. Он вне игры.

— Сьлава Богу, — просвистел несчастный зияющей между зубов дыркой, — Сёня, сяберите их, посялусьта! Это не люди, это сьвери! Вы посьмотрите, сьто они с бабуськой сьделали!

Хорошо, что его фамилия не Шишкин. Он бы еще долго не мог нормально представиться, все бы непристойность получалась. Господи, а "бабуське"-то за что попало на орехи? За соучастие? Впрочем, старушка оказалась в норме. Она сидела у соседки, причитая и охая над попорченным в итальянских разборках имуществом. Соседка — тетка с формами отощавшей после спячки медведицы — поила пострадавшую чаем и смотрела на нас с неприязнью. В унылом интерьере ее жилища, действительно, Соня выглядела неподходяще — словно райская птица, залетевшая по ошибке на городскую свалку. Мы не стали любоваться этим парадоксальным зрелищем и твердым шагом прошли в Табуреткину комнату.

Здесь нас ожидала сцена из "Брака по-итальянски". В роли Софи Лорен и Марчелло Мастрояни — Элеонора Брилла и Микеле Чингьяле соответственно. Только обстановка не такая романтическая. Пол был усыпан черепками каких-то фарфоровых слоников и котят, неопознанными деревянными обломками, драными кофтами и вспоротыми подушками. Казалось, что единственная уцелевшая в катаклизме вещь — ревматический диван с протертыми до дыр подлокотниками, да клетчатое покрывало на нем. А на покрывале, сплетясь в объятьях, мурлыкали Лео и ее свинтус. Брилла была очень ничего — пухленькая такая, белокурая, губастенькая. Из одежды на ней немного осталось — такая шелковая штучка цвета морской волны, вроде летнего платьица неприемлемой (для Табуреткиной бабули, естественно!) длины, да красный в зеленую полоску шерстяной носочек. Наверное, Табуреткин подарочек. Его собрат висел на люстре, глупо покачиваясь среди псевдохрустальных подвесочек. Ворвавшись в эту идиллию, мы не сразу сообразили, что даже не постучались. Соня принялась что-то мямлить по-итальянски, но Микеле на нас за бестактность зла не держал. Наоборот, он вскочил, загораживая животиком пленительное зрелище — синьорина Брилла в истоме и полосатом носочке — и радостно затараторил, не слушая оправданий. Соня переводила с пятого на десятое:

— Говорит, нашел свое счастье. Они женятся. Надо быть праведным, и они будут. Детишек родят — штук пятнадцать. Свадьба будет в лучшем виде. Мы — гости, а ты, рыжий, шафером будешь. Я тоже сгожусь на роль подружки невесты.

— А мне, значит, не обломится? — вырвалось у меня.

— Потерпи. Всем шампанского, будем пировать. Россия — хорошая страна, зря он ее ругал. Он не сердится на Табуреткина, когда тот придет, он его еще раз простит. Надо пригласить и Кавальери, пусть все веселятся. В общем, гуляй, братва!

— Сонь, скажи ты ему, что он уже погулял. Квартиру разгромил, соседей напугал. Пора бы ему и честь знать, загостился, — ну вот, будущий шафер прозаичен, как кастрюля. Дал бы мужику порадоваться — такую девку отхватил!

— Погоди, сейчас он закончит… — Сонька уже увлеклась перспективой выйти в свет в розовом платье до пят и в эксклюзивном веночке.

— Да ни фига он не закончит, он же адвокат! — рявкнул Иосиф так, что привел в чувство даже пребывавшую в отключке Элеонору.

Увести разрезвившегося итальянца удалось с трудом. Он лез ко всем обниматься, охал по поводу учиненного побоища, совал капусту всем подряд, и его совсем не хотели отпускать. Приперся муж соседки — Вася в незабываемых семейных трусах с разъяренными тиграми. Сам Васятка — мирный пьяноватый мужик — заметно взбодрился при виде мзды за нанесенный ущерб. Короче, был хэппи-энд по-итальянски.

В машине помолвленные безобразники продолжали сгорать от страсти, не обращая внимания на оказавшегося с ними на одном сиденье Оську, усиленно делавшего вид, что ничего не происходит. Соню, из этических соображений, я посадил рядом с собой. Того, что творилось сзади, невинным девушкам до брака видеть не положено, даже если они не безнадежно невинные. Словом, мы все вздохнули с облегчением, когда слипшийся от жара страстей "Твикс"-сладкая парочка был доставлен к отелю. Они убежали, даже не попрощавшись — но мы их извинили.

— Вот, Сёня, — не удержавшись, съехидничал я, — выйдешь за Кавальери, и все у тебя будет путем. Муж — кабан в брачном угаре, дети — вылитые поросята, все пятнадцать…

— Можно подумать, — отрезала она, — меня в России ждет лучшая участь. Муж — вылитый Васек, детишки в папу, свекруха вроде этой динозаврихи!

Нашу пикировку прервал Осин голос:

— Да хватит вам! Благое дело сделали, помирили влюбленных… Не впервой нам любовников мирить, где-то это уже было, а, Дань?

— Они сами помирились, — буркнула еще не остывшая Софья, — И нечего себе чужие заслуги приписывать!

— Сколько мы сил на них потратили, — проскрипел я, выезжая на Садовое, — И все без толку! Никакого кредита, сплошной дебет.

— Не скажи! — встрепенулась Соня, — Мне Микеле интересную фразу сказал…

— Это насчет подружки невесты, что ли? За живое задело? — ох, надо бы мне шутить поменьше. Если на сердитых воду возят, то на веселых — навоз грузят.

— Заткнись! — так, началось, Сонька разозлилась, — Я про дело говорю, мне клоунессой подрабатывать некогда! Чингьяле в эйфории ляпнул, что Кавальери надо развеяться, а то они совсем иссохли от какой-то "русской угрозы". Что за угроза, не объяснил, и вообще смутился — видать, сболтнул лишнее.

— Похоже, ты, Данилушка, провидец. Неспроста дружная семейка сюда притащилась, да еще адвоката прихватила, ох, неспроста! — подытожил Ося.

Поверили, наконец. Эх, сказануть бы им… "А я предупреждал!" Ладно, буду держать марку — сделаю нейтральный вид.

Софье с утра надо было идти на работу, прошлые ночи у нее тоже, как я понял, не сну были посвящены, так что мы завезли ее домой, взяли обещание никому без пароля не открывать, а сами пошли в круглосуточный магазин за кофе и какой-то закусью вроде китайской еды, которую Оська просто обожал. Пришли к Иосифу с твердым намерением еще поразмыслить, но свалились вповалку на диван и заснули как убитые. Проснулись мы в тот час, когда порядочные люди уже обедают, а порядочные жаворонки — так даже ужинают. С мадемуазель Хряпуновой любой режим летит к черту. Городской шум уже звучал в вечерней тональности, улицы заполнялись народом, по пустырю, раскинувшемуся неподалеку от Осиного дома, толпой гуляли собаки с хозяевами и мамы с детишками. Деревья и трава пахли опьяняюще. Все и вся наслаждалось уходящим теплом бабьего лета.

Одни мы как каторжные бились над загадкой: кому и что задолжала семейка Хряпуновых в течение бурного ХХ столетия. Надо было поторапливаться, преступник опережал нас на целый шаг, а то и на два — не успели мы додуматься насчет обыска престарелой генеалогини, как ее квартирку уже переворошили, а раз зашел разговор о причастности отцов и дедов Кавальери, жди беды. Если глупышку Соню нельзя ни силой, ни хитростью убедить в небескорыстии красавца-шатена по имени Франческо, будем действовать самостоятельно. Только вот на каком языке? Он — по-русски, а мы — по-итальянски ни бум-бум. Софью привлечь к разговору по душам с этим губителем женских сердец не удастся, значит, нужен независимый переводчик. Хотя стоп, почему обязательно независимый? Можно и официального толмача привлечь, а то он шастает туда-сюда без толку и проку — пущай свои лиры отрабатывает! Я подкинул идею Гершанку. Тот попыхтел-попыхтел, да и согласился. Осталось узнать, где проживают наши подопытные, произвести расстановку ловушек по маршруту следования и без промедления взять италийцев в оборот.

Это оказалось несложно: вся делегация, включая темпераментного Чингьяле и гулену Бриллу, проживала в одном отеле, в соседних номерах. Адрес еще не успел испариться из нашей памяти, и мы двинули прямо туда. К счастью, фейс-контроль нас ни в чем дурном не заподозрил, и мы беспрепятственно прошли в указанные номера. Адвокат оказался в наличии — в белье средь бела дня, к тому же не один и явно навеселе. Своего намерения осушить все шампанское в Москве он, похоже, не оставил. Чингьяле и нас приглашал присоединяться к "продолжению банкета", насколько можно было понять из жестов и междометий. Но мы покачали головами, помахали руками, спросили на языке глухонемых, где остановились Кавальери, и душка Микеле проводил нас до самой двери, радуя пробегавших горничных зрелищем фряжского гостя в халате и невыразимой красоты носках — сереньких, изысканных, не то, что Табуреткины презенты.

Кавальери сидели в комнате номера с таким видом, точно конца света ждали. Они обратили в нашу сторону лица, составлявшие разительный контраст с благодушной физиономией счастливого любовника-адвоката, покивали: "Бон джорно, бон джорно!" и позвали переводчика. Бедный малый прибежал как встрепанный, и мы без околичностей приступили к делу:

— Господа! — высокопарно начал Иосиф, — События последних дней указывают на то, что целью вашего визита является не совсем профессиональный, и даже совсем не профессиональный интерес…

После эффектного вступления последовала получасовая речь: изложение фактов, домыслов и догадок, ничем особо весомым не подкрепленных. Итальянцы слушали, не дрогнув ни единым мимическим мускулом. Переводчик аж вспотел от напряжения, едва поспевая за Оськиной скороговоркой. Он и пыхтел, и багровел, и лоб утирал, а Кавальери сидели в тех же позах, словно статуи Микеланджело, и ни словом нас не опровергли — впрочем, и не кивнули ни разу. Железная выдержка! Гвозди бы делать из этих людей! А еще говорят, что итальянцы — горячий народ. Гершанок пытался их напугать, растрогать, польстить, или разозлить хотя бы, упомянув о теоретической любовной связи дедушек-геев — и ни хрена! На контакт не пошли, как говорится.

Результатом усилий моего дипломатичного друга была вялая, обтекаемая фраза, сказанная Кавальери-старшим: вы, дескать, сеньоры, не по адресу обратились, образ нашего дедушки голубого оттенка не имел — ни при жизни, ни на фамильных портретах, нас интересуют только Подмундировы с Мокростуловыми, а никак не сомнительные ценности рода Хряпуновых. Аддио! И пошли мы, солнцем палимы, повторяя: суди его Бог. Полный, гм, фиаско. Похоже, не в лучшую минуту меня идея осенила. То ли зарвались мы с Иосифом, то ли итальяшек не интересуют посредники — они будут разговаривать непосредственно с владельцем бумажного сокровища, а посторонних привлекать им без надобности.

— Расследование зашло в тупик! — тупо пробормотал я, садясь в машину, — А, Ватсон?

— Сам ты Ватсон! — взъярился Оська, — Не, ну каковы чурбаны! Конкистадоры безлошадные! Не Соньку, так себя бы пожалели, на них уже один матерый чугунный человечище рухнул! Чего они дожидаются? Чтоб им на тупые бошки Спасская башня е…

— Тихо-тихо, не шуми! — до чего у меня, однако, напарник непоседливый! — Может, они и правда ни при чем?

— Да как же ни причем? — оглушал меня Иосиф, — По всем признакам — очень даже при чем!

— По каким-таким признакам?

— По тем самым! Ну, представь нормальное поведение невинного человека, которому двухметровым изваянием в лоб засветили? К тому же объект его ухаживаний тоже чуть не скопытился — ее возле свежего трупа Буддой отоварили! Нормальный мужик стал бы подробности выяснять, матюкнулся от полноты чувств, что ли, опровергать бы начал гнусные домыслы на свой счет. Не то, что эти… Толмач — и тот живее реагировал!

А ведь мой рыжий друг прав! Реакция странная… Если бы ко мне пришли и заявили: ты тут сидишь в модном интерьере, а над тобой вместо люстры — Дамоклов меч. Сам папа римский в такой ситуации бы занервничал. Рыльце-то у Кавальери — в пушку! А то ишь — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу!