Уголовного розыска воин

Камни с дороги надо убирать

Месяц раскаленным серпом завис над снежной папахой горы. Мусафет[4] Мехмон сотни раз за свою долгую жизнь видел в новолунье подобные картины и относился к ним весьма хладнокровно, вернее, с житейской философией — «так и должно быть». А тут вдруг, опершись на палку подбородком, сгорбился по-кошачьи и сказал такому же мусафету Ширали:

— Беде быть.

Спокойный, рассудительный Ширали расправил пышные бакенбарды, слил их с пенистым потоком бороды, покосился на собеседника:

— Что? Какая сейчас может быть беда? Снежные обвалы прошли. Солнце уже из вершин слезу выжимает. Камнепад? Страшен ли он горцу?

— Смотри туда, — Мехмон указал на серую змейку тропы, ползущую вдоль ущелья.

По ней удалялись в гору две тени.

— Это Мурад Хусаинов, — продолжал Мехмон. — На ночь глядя отправился в Зуманд. Дела, видишь ли, там у него неотложные. И знаешь, кто ему напросился в спутники? Имомали Сафаралиев. Сын бывшего курбаши[5] Сафарали, которого Хусаинов сам застрелил. Да и идет-то Мурад в родной кишлак Сафарали.

— Он что же, не узнал Имомали? — спросил Ширали. — Ведь Имомали весь в отца. И такой же здоровый. Силен как шайтан. А в горах тропа узкая... Он при тебе напросился?

— Нет. Я только слышал их разговор возле комбината. Имомали думает, что их никто не видел...

Утром, чуть только рассвело, Мурад Хусаинов надел мундир, наскоро позавтракав, предупредил жену:

— Сегодня не жди меня, Бегима. Есть срочное дело.

— Какое у тебя сейчас может быть дело? Ты же в отпуске.

— Я должен найти вора. Неужели до конца отпуска на мне будет висеть нераскрытое преступление? Вор-то тоже посчитал, что, если Хусаинов в отпуске, значит, можно на его участке безобразничать. Я его по «почерку» узнал.

— А что с ногами? — допытывалась жена. — Я же видела, с какими муками ты сапоги надевал.

— Подросли ноги, — отшутился Хусаинов, — может, растоптал их. Участок-то у меня немалый.

— Старость это, Мурад, — сказала жена. — Ведь уже шестьдесят два... Пора бы и отдохнуть.

— Э-э-э, нет! Я еще легок на ногу, да и силой не обижен.

Бегима проводила мужа до калитки и долго глядела ему вслед.

Не один десяток лет она-выходит вот так по утрам, провожает Мурада на службу. Сколько дней вместе прожито, столько и тревог пережито. Пробовал Мурад доказать жене, что напрасно ее беспокойство, ничего с ним плохого не случится. Но она и слышать не хотела его доводы: «Разве мало у тебя врагов?» Он обезоруживал ее своей простодушной улыбкой: «Единицы. Зато друзей — тысячи».

Друзей у него было действительно очень много. Иные, из молодых, даже отцом называли... Зашла как-то Бегима на службу к мужу, а туда гости нагрянули: молодой лейтенант и с ним какой-то мужчина.

— Отец, не узнаешь?! Я же Геннадий Мамонтов. Сын твой непутевый! — закричал прямо с порога лейтенант и, обернувшись к стоящему позади него мужчине, представил:

— Батя, знакомься, это мой отец — майор Хусаинов, наш участковый инспектор.

— Какой такой отец?! Почему отец?! — растерялась Бегима.

— Да нет же, — начал торопливо объяснять мужчина, вынырнувший из-за спины лейтенанта. — Я родной отец Геннадия. А он мужа вашего отцом своим считает. С вокзала-то не домой пошел, а сначала к участковому. Участковый его от тюрьмы спас, на свое попечительство взял, в люди вывел. Я-то, к стыду моему, никудышный воспитатель. Теперь вот хочу майору сказать спасибо за сына. Он надоумил Геннадия и в военное училище поступить.

...Наверное, Мурад почувствовал на себе взгляд жены, обернулся, прежде чем свернуть за угол, кивнул: иди, дескать, в дом. За углом ускорил шаг. Решил по пути заглянуть на цементный завод. Надо поговорить с директором о беспорядках в общежитии, иначе и до беды недалеко. Пьянствуют там по вечерам, а комендант смотрит на все сквозь пальцы.

Директор завода Кравченко встретил майора настороженно:

— Что-нибудь стряслось?

— Пока нет, Валентин Михайлович. Но может, если не смените коменданта в новом общежитии...

Кравченко внимательно выслушал Хусаинова, повернулся к своему заместителю.

— Сегодня же все проверьте и наведите порядок в общежитии. Найдите толкового коменданта. — И тут же обратился к Мураду: — Вчера в райком партии вызывали секретаря нашего парткома. Устроили ему головомойку. Говорят, вы на нас нажаловались. Но ведь наш завод, майор, не на вашем участке находится...

Хусаинов прервал директора:

— Зато общественный пункт охраны порядка расположен на моем участке. «Заморозили» вы этот пункт, Валентин Михайлович. Только участковые инспектора там и бывают, дружинников инструктируют. А где совет общественности? Где товарищеский суд, детская комната на общественных началах? На бумаге. А ведь председателем совета назначен главный инженер вашего завода.

— Да нет, я не в обиде, — улыбнулся директор. — Наоборот, благодарить вас хочу за такое беспокойство.

Хусаинов встал.

— Ну, мне пора. Это я так, мимоходом, заглянул к вам. Не забудьте об общежитии.

Весна брала свое даже на северных склонах гор, куда совсем редко пробивались косые лучи солнца. В полдень она своим дыханием отогревала промерзшую за зиму землю. Асфальтированная дорога, исчерченная темными влажными полосами, курилась испарениями.

Мурад неотрывно смотрит сквозь стекло машины на эти зыбкие струи тепла, задумчиво говорит шоферу:

— Коконы шелкопряда...

— Где?

— А вон, впереди. Солнце из них ниточки тянет.

Шофер низко наклоняется к баранке видавшего виды «газика», вместо ответа дарит Мураду лукавую улыбку. Мол, все понятно, товарищ милиционер: весной даже вы оттаиваете. А Мурад, подкрутив концы пышных седых усов, спрашивает:

— Почему не побрился? Жена-то тебя пускает в дом с такой щетиной?

— Специально не бреюсь в дорогу, — отшучивается шофер, — жена так велит. Это чтобы я другим не нравился. Уедешь, говорит, бритым, не дождешься от меня девятого ребенка. А я так люблю детей, дядя Мурад.

Хусаинов рассмеялся:

— Разве ты меня знаешь? Я же впервые сел в твою машину.

— А кто вас в этих горах не знает? — вопросом на вопрос ответил шофер. — Все знают...

Шофер неожиданно оборвал фразу, кивнул на раскинувшийся впереди кишлак.

— Узнаете?

Хусаинов задумчиво глядел на дома, приютившиеся на склоне горы, почти у самого ее подножия. Вспомнился ему декабрь 1958 года...

...Осень тогда выдалась холодной, снежной. Но не студеностью своей врезалась она в память Мураду, бывшему в ту пору начальником районного отдела милиции в Варзобе...

Сначала позвонил секретарь райкома партии:

— Чем занят? Читаешь газету? Это хорошо. Значит, постановление Совмина о закреплении кадров в сельском хозяйстве видел?.. Поедем в «Большевик». Там сегодня отчетно-выборное колхозное собрание. Тебе как члену бюро райкома надо поприсутствовать. Я за тобой заеду.

Потом позвонил председатель райисполкома:

— Настроение боевое? Тебе как члену бюро... Ах, уже знаешь. Ну и хорошо.

Народ в клубе был в сборе. В президиум вместе с секретарем райкома и председателем райисполкома избрали и Хусаинова.

После отчета председателя колхоза и бурных обсуждений его доклада перешли к выборам нового состава правления. Начали называть кандидатуры.

Услышав свою фамилию, Хусаинов шепнул председательствующему на собрании секретарю райкома:

— Товарищ Акрамов, ошибка вышла... Вместо чьей-то назвали мою фамилию.

А тот на весь зал:

— Никакой ошибки нет. Вас рекомендовало бюро райкома партии, товарищ Хусаинов!

— Председателем его избрать! Председателем! — закричали колхозники.

Мурад вскочил:

— Товарищи! Я не разбираюсь в сельском хозяйстве. Конь да оружие — вот мои занятия. Всю свою жизнь с ними...

— Вношу поправку в заявление товарища Хусаинова, — прервал Мурада секретарь райкома, обращаясь в зал. — После службы в армии Хусаинов был учителем у себя на родине, в кишлаке Намозго, потом, окончив специальные курсы, работал-инспектором в районо. А в милицию пришел по призыву партии в тысяча девятьсот сороковом году.

На следующий день, когда Мурад пришел в райком, секретарь райкома заверил его:

— Поднимешь колхоз, снова вернешься в милицию.

Хусаинов стал руководить колхозом.

А тут как раз подошло время пахоты. Семян мало, волов нет, трактор по горам не пустишь. Мурад с «шапкой по кругу» отправился в крепкие колхозы выпрашивать семена. Вернулся с пшеницей, горохом, ячменем, клевером. Райком партии помог «выбить» кредит для покупки сорока волов. Выдюжил в первый год председатель, сумел неплохой фундамент заложить для будущего достатка сельхозартели: колхоз свои семена на зиму засыпал, кормами запасся, свинофермой и птицефермой обзавелся. А на следующий год Хусаинов организовал новую отрасль в колхозе — шелководство. Сначала с завода кокон получали, а потом и свой семенной сами стали разводить.

Минуло три года, колхоз пошел в гору, окреп.

Но до возвращения в милицию Хусаинов еще работал председателем кишлачного Совета, секретарем парткома в колхозе имени Хасана...

Резкий поворот машины вернул Хусаинова из тех далеких дней. Шофер извинился за крутой зигзаг.

— Камнепад. Валуны на дороге.

— Стой! — положил ему руку на плечо Хусаинов. — Надо убрать камни с дороги. Тогда и другим легче будет ехать. Это, брат, закон жизни.

Они столкнули валуны под откос. И «газик» снова помчался по асфальтному серпантину.

Въехали в Варзоб. У здания детсада притормозили. Сухощавый черноглазый мужчина, увидев Хусаинова, поклонился, приложив руку к сердцу:

— Салам-алейкум, отец. Рад тебя видеть живым-здоровым.

— Здравствуйте, дорогой Бек Гурезов, здравствуй, директор. Говорят, слава о твоем ресторане до самых дальних стран долетела. Скоро опять туристы оккупируют твой «Горный ветерок».

— Почему же ты, отец, мимо проехал? Пожалуйста, заходи. Я перед тобой в вечном долгу. Разве не ты приютил меня вместе с моим братом и двумя сестрами после смерти наших родителей, несколько лет поил и кормил? Ты и для меня и моих восьмерых детей больше, чем отец.

— Послушай, Бек, как называется этот дархат? — Хусаинов указал на огромное дерево, раскинувшее ветвистую крону над зданием детсада.

— Но ведь ты сам посадил его. У нас в Варзобе больше таких деревьев нет. Оно единственное.

— Я привез его из лесопитомника, а название не спросил.

— В Варзобе его называют твоим именем, отец, — дархат Мурада. Идем обедать. Это твой «газик»?

— Нет, попутный. Добираюсь на нем до комбината. Оттуда придется пешком топать до Зуманда. Проезжей-то дороги туда нет.

Мурад шел по горной тропе впереди Имомали, не оглядываясь, спокойно, неторопливо, экономя силы для предстоящих крутых подъемов. Имомали не выдержал, заговорил первым:

— Разве вы не знаете меня?

Мурад усмехнулся:

— Как не знать. Я поначалу чуть было не подумал: уж не с самим ли Сафарали встретился снова...

— А не боитесь? Я же все-таки сын Сафарали, во мне течет его кровь. А вы решились идти со мной ночью, по горам... Ведь ни одна душа не узнает. Нас с вами никто вместе не видел. Я давно ищу с вами встречи, дядя Мурад.

— Знаю, Имомали. Потому и взял тебя в попутчики.

— Зачем же впереди меня пошел, дядя Мурад? Ведь мне сзади проще...

— Сзади только самая последняя тварь нападает. А ты человек, Имомали. Уважаемый в кишлаке...

— Да, смелости вам не занимать... Так за что же отца вы застрелили?.. И как это было?

Лютым врагом Советской власти был Сафарали. Возглавлял отряд басмачей в триста сабель. Грабил кишлаки, убивал коммунистов, активистов. Был осужден на десять лет. Вернулся из тюрьмы в 1941 году, вновь сколотил банду. Долго охотился за ним отряд добровольцев под руководством коммуниста Хасана Якубова, но сам попал в засаду хитрого и коварного Сафарали.

Апрельской ночью прискакал к Хусаинову всадник с запиской начальника Рамитского отделения милиции: «Недалеко от кишлака Ёс идет бой с бандой Сафарали. Якубов убит. Оставшиеся добровольцы засели в усадьбе, отстреливаются. Нужна подмога».

Тогда же восемь человек выехали из Варзоба. Возглавил их Мурад Хусаинов. В кишлаке Испевр к ним присоединились столько же добровольцев — все, что осталось от отряда Якубова.

На рассвете переправились через реку Ёс. Остановились в ущелье. Здесь присоединились к ним два командира и десять бойцов, присланных из столицы республики. Они передали Хусаинову приказ: «Организовать ликвидацию банды».

Но ее сначала надо найти.

Хусаинов узнал: в бою был тяжело ранен Хаит, брат Сафарали. С бандитами он бежать не мог. Значит, где-то спрятан, кто-то за ним ухаживает. Но где?

Может, на той звериной тропе, что спадает к реке Ёс, искать Хаита? С вечера Хусаинов залег за выступом прибрежной скалы. После полуночи услышал чьи-то осторожные шаги. Показалась тень. Неизвестный перешел вброд бурную речку. И тут Мурад узнал Азимбоя, бежавшего недавно из тюрьмы.

Дуло маузера уперлось в грудь преступника. Азимбой поднял руки.

— От Хаита идешь? Где он? Где Сафарали?

— Клянусь аллахом, не знаю, где курбаши. А Хаит лежит там, на тропе. Я ношу ему молоко, лепешки. Приказано поднять его на ноги, тогда Сафарали сам нас разыщет.

— Хаиту известно, где скрывается Сафарали. Выведай у него, а потом возвращайся на это место, жди меня. Понял?

— Все понял. А отпустишь меня на свободу, начальник?

— Суд решит, где тебе быть. Приходи завтра ночью в это время.

Но Азимбой не сумел выведать у Хаита места, где скрывалась банда. Пришлось брать Хаита. Когда его доставили в кишлак Рамит, он сообщил, что Сафарали будет избегать теперь открытых схваток, а действовать малыми группами в разных местах и что связи у него везде большие. Таким бандитским пособником оказался Розык Бобоев из кишлака Оджюк-Дора.

Хусаинов решил сделать засаду у дома Розыка. Взял с собой двух человек. Только Бобо, сын Розыка, честный и смелый парень, сам предложивший свои услуги Мураду, знал о засаде. На десятые сутки ночью он подал условный сигнал об опасности. К дому на взмыленных конях подлетели три всадника, среди них был Сафарали. Работники милиции бросились к воротам. И увидели спешившегося Сафарали, который держал за ворот халата Бобо и кричал:

— ...Кто выдал моего брата?

...Свой рассказ о задержании преступников Мурад закончил уже в доме Имомали Сафаралиева, где за дымящимся пловом собрались родственники Имомали. Они не отпустили Хусаинова в гостиницу, оставили ночевать у себя...

Прошло несколько дней.

У комбината мусафет Мехмон, опершись подбородком на неизменный свой посох, почтительно приветствовал Хусаинова, конвоировавшего пойманного им преступника:

— Рад видеть тебя, Мурад, в добром здравии. Пусть всегда удачи сопутствуют тебе, убирающему камни с наших дорог.