Уик-энд

Глава первая

Харри Сигрэм никогда не страдал весьма распространенной болезнью скукой. Он всегда был полон заразительного энтузиазма. Сочетание этого качества с мальчишеской энергией и общительностью заставляло людей немедленно проникаться к нему симпатией. Не любить Харри было бы легко из-за его успешной карьеры рекламного фотографа, дружеских отношений с международными знаменитостями или просто из-за его напористости. Но Харри блестяще преодолевал все эти возможные препятствия для обретения популярности.

Когда он не уезжал на съемки в какую-нибудь экзотическую страну, он проводил уик-энды в своем летнем загородном доме. Харри плавал, катался на водных лыжах и каноэ, рыбачил или экспериментировал с камерой под водой это занятие было его последним профессиональным увлечением.

Летняя резиденция Харри находилась на острове; в августовскую пятницу после полудня он поиграл бутылкой Blanc de Blancs, с театральной напыщенностью поцеловал ярлык, поставил её в высокий коричневый холодильник (идеально гармонировавший по цвету с деревянной обшивкой кухни) и повернулся к жене.

— Пожалуйста, не трогай шампанское.

Поппи Сигрэм не отреагировала. Она всегда была сдержанной, невозмутимой. Друзья говорили, что у неё нет нервов. Харри отчасти в шутку называл её полусумасшедшей. Ничего не ответив мужу, она положила восьмифунтовый кусок свинины в одно из отделений двойной настенной духовки. Ей не хотелось готовить к обеду свинину, но Макс Конелли не ел другого мяса. Это было одной из его многочисленных странностей; Поппи считалась с ними, чтобы не огорчать Макса.

— Я собираюсь устроить завтра пикник на маленьком острове с Лайлой, сказал Харри. — Поэтому хочу охладить шампанское.

— Странно. Зачем?

— Хочу подбить её на одно маленькое дельце. Она должна сделать кое-что для меня. Жареный цыпленок, шампанское, клубника и несколько её фотографий — вот мой собственный рецепт.

— А останусь с Максом.

— Ты прекрасно с ним ладишь, дорогая. Макс очень, очень тебя любит.

Харри приблизился к Поппи, согнул свое шестифутовое тело и поцеловал её в заднюю часть шеи. Он умел отлично делать такие вещи. Но она покачала головой.

— О, Харри, — раздраженно произнесла Поппи. — Мне надо думать об этом проклятом обеде.

— Ты научилась хорошо готовить.

— Каким проектом ты надеешься заинтересовать Лайлу? Я не знала, что ты что-то делаешь в области культуры.

— Моя дорогая, великолепная невежда, мои фотографии — это искусство.

— Ты имеешь в виду рекламу шмоток?

— Нет, нет, другие снимки.

— О…

Она не принимала всерьез работу Харри. Не считала её искусством, а рекламных фотографов — художниками.

— Я хочу издать альбом моих лучших фотографий.

Поскольку Поппи не потрудилась ответить, Харри продолжил:

— На самом деле это предложила принцесса Фрегона, когда я был в прошлом апреле во Флоренции. Тогда я не отнесся к этой идее достаточно серьезно, но она периодически приходит мне на ум. Я должен это сделать! Сейчас мне пригодится дополнительный престиж. Книга всегда производит на людей впечатление. Особенно толстая.

— Почему Лайла? Ты знаком со многими издателями. Разве она не является всего лишь членом совета директоров той компании? Она ведь не владеет ей, да?

— Ей принадлежит большой пакет акций. Она обладает весом.

— Но почему она должна проявить интерес к твоей книге? Я никогда не замечала, чтобы она интересовалась твоей работой.

— На самом деле я хочу попросить её профинансировать книгу, но я не могу ни с того ни с сего предложить ей выложить сто тысяч долларов. Тут необходима деликатность. Хотя дело не только в этом. Лайла — президент женского комитета сеймуровской художественной галереи; я знаю, что при выходе книги она может организовать для меня весьма заметную выставку. Она вкладывает деньги в строительство нового крыла галереи.

Поппи разглядывала артишоки, которые она собиралась приготовить на обед. Подняв голову, она увидела знакомую, счастливую, пустую улыбку Харри, симпатичные морщинки возле глаз, модную седину на висках, благодаря которой волосы на голове казались темнее. Большинство женщин находили Харри исключительно привлекательным. Почему я никого не люблю? — спросила себя Поппи. И никогда не любила.

Харри радостно объяснил:

— Прошлым воскресеньем я побывал на маленьком острове и оценил освещенность. Если погода не изменится, я сфотографирую Лайлу под вечер. Я знаю, что я хочу сделать.

— Что это будет за книга? — спросила Поппи, отрывая наружные листья и проверяя, нет ли на артишоках жучков или червяков, которых она панически боялась. Ее страх усиливался из-за того, что она плохо видела и могла что-то проглядеть. Конечно, она отказывалась носить очки. Ее глаза были слишком красивы, чтобы закрывать их очками. Она предпочитала не видеть всякую живность и даже в крайнем случае поглощать вареных червяков вместе с цветной капустой.

— Толстая и роскошная.

— Такие книги никто не открывает.

— Возможно, ты их не открываешь, но некоторые люди внимательно рассматривают такие книги. У тебя нет любопытства к человечеству, вот в чем твоя проблема. Иногда я гадаю, что происходит в твоей голове. О чем ты думаешь весь день? Не говори мне. Эта книга будет отличным подарком для хозяйки дома, у которой есть все в двух экземплярах. Цена — около ста долларов.

— Не слишком много? Она не станет бестселлером.

— Мне не нужен бестселлер. Несколько стоящих людей могут значить для меня больше, чем тысяча бесполезных. Последние просто не идут в счет.

— Я уверена, ты знаешь, что делаешь. Ты заказал «Джей & Би» для Макса? Он пьет только «Джей & Би».

— Да, я послал Бакстера за спиртным три часа назад. Он поехал на «Адмирале Бирде». Там надо проверить бензопровод. Кто-то из гостей, возможно, захочет покататься.

Поппи подумала, что артишоки — хорошая идея, потому что их легко готовить и подавать. Харри не замечал, как трудно без столовой прислуги жить на острове стильно. Она располагала только Бакстером, который делал все. (Бакстер был местным жителем и ежедневно приплывал с дальнего берега на дырявой лодке).

Новая мысль пришла в голову Поппи. Миссис Сигрэм большую часть времени казалась рассеянной, однако иногда она весьма кстати проявляла рассудительность.

— Харри, по-твоему, Макс не будет иметь ничего против того, что ты один повезешь Лайлу на пикник?

— Он только обрадуется. Я знаю Макса. Она слишком опекает его. Эта материнская забота утомляет Макса. Лайла вечно требует, чтобы он перестал пить, меньше ел, надел свитер, поберег нервы, вовремя принял таблетку. Макс обрадуется возможности избавиться от неё на несколько часов.

— Но он нуждается в такой заботе.

— Вы, женщины, все так думаете. Его, вероятно, тошнит от этого. Как он живет, черт возьми, во время турне? Она же не сопровождает его в каждой поездке.

— Думаю, нет.

Она снова стала как бы отсутствующей. Харри Сигрэм принял её капитуляцию как должное. Он верил в свою способность понимать людей. Он имел колоссальный успех в области фотосъемки экстравагантной одежды, превосходно владел техникой сюрреалистической рекламы. Ему хорошо платили за это. Но роскошная жизнь Харри оплачивалась не только профессиональными гонорарами.

Харри был ловким дельцом. Он уже десять лет находился на вершине своего бизнеса и использовал каждую возможность для расширения связей, укрепления отношений, извлечения дополнительных доходов из каждой командировки. Его винный погреб был заполнен бутылками, присланными непосредственно с португальских и французских винных заводов (он снимал в обеих странах процесс приготовления вина); в нескольких домашних барах Харри в городе и на острове хранились импортные и отечественные алкогольные напитки, купленные со скидкой. На каждое рождество он получал копченую индейку с одной вермонтской фермы, где Харри когда-то скрывался от разгневанного издателя. Все его автомобили и лодки покупались им на особых условиях после рекламных съемок для головного офиса. Харри всегда знал кого-то в любом агентстве, отрасли промышленности или полицейском управлении.

В любой точке земного шара он всегда тянулся к богатым, преуспевающим, могущественным. Он игнорировал остальные девяносто девять процентов мирового населения. Для него эта часть являлась несущественной. Так уж он был устроен.

Он охотился с магараджей в Индии, рыбачил с греческим кораблестроительным магнатом и подыскал превосходную любовницу для азиатского диктатора.

В каждом заметном городе он знал, к кому обратиться по любому вопросу. Ему всегда удавалось получить номер с красивым видом в заполненном отеле, столик в многолюдном ресторане (где он, как правило, имел знакомых в администрации) или достать билет на любой авиарейс. Он имел портного в Лондоне для пошива твидовых костюмов и другого портного в Гонконге для пошива летних костюмов. Харри говорил, что это скорее забавляло его, нежели было вызвано необходимостью.

Частично его успех объяснялся феноменальной памятью на имена, лица и человеческие взаимоотношения. Если люди имели основание верить в существование абсолютной памяти, то причиной этого был Харри. Он, несомненно, обладал ею. Все знали о его знакомствах с английской и итальянской аристократией. (Среди французов и испанцев он признавал только очень богатых. Сложнее было с немцами из-за их родства с английской короной.) Он коллекционировал любопытные пустячки обо всех своих знакомых и изумлял друзей описанием того, что они ели, пили или носили на себе на вечеринках десять лет тому назад. Конечно, люди радовались тому, что он помнит это. Они часто консультировались с ним, чтобы разрешить какой-нибудь спор или пари. Харри наверняка это знает, говорили они, посылая ему телеграмму или звоня по телефону из другого города.

Входя в лондонскую гостиную, он мог тотчас сказать, сменила ли хозяйка ситец на стенах со времени его последнего визита; он был всегда в курсе художественных событий Шотландии. Он мог с первого взгляда узнать парижский оригинал, но испытывал особое уважение к некоторым американским художникам. Каждую деталь, каждый мелкий факт, хранившиеся в его памяти, он рано или поздно использовал в своих интересах.

Он женился на фотомодели Поппи Бейнбридж семь лет тому назад.

В интервале от двадцати до двадцати шести лет Поппи имела большой профессиональный успех. Она была вечной путешественницей, цыганкой, неожиданно возвращавшейся из своих поездок, чтобы украсить собой стол в дорогом ресторане. Она редко раскрывала рот, напоминая эффектную куклу из папье-маше. Ее фотографировали в экзотических местах в невообразимых туалетах и позах. Она всегда была немного рассеянной и отстраненной, безразличной к работе и людям — мужчинам и женщинам. Она ела нерегулярно и что попало, но главным образом сыр со слабым чаем. Она была бледной девушкой-тростинкой с большими глазами на широком, красиво очерченном лице. В те дни она говорила, что пьет только шампанское, но это было ложью.

Она часто врала. На самом деле она пила что угодно, но алкоголь и курение значили для неё так же мало, как и люди. Она часто меняла цвет волос и однажды сделала их розовыми. Позже она отрицала это. Живя в своей темной квартире (она находила удобным никогда не раздвигать шторы — это позволяло скрывать пыль и беспорядок), она была бледной, как сырой шампиньон, выросший в густой тени. Она имела вид туберкулезной больной. Когда на Поппи существовал большой спрос, коричневый загар был немодным для фотомоделей. Лишь позже богачи открыли преимущества такого цвета кожи.

Выйдя замуж за Харри, она проводила все летние уик-энды на острове, много плавала и была светло-коричневой. Конечно, её лицо с раскосыми зелеными глазами, всегда казавшимися расфокусированными, по-прежнему оставалось эффектным. Ее каштановые волосы были длинными. Она имела три парика и два шиньона. Она научилась немного готовить, но по-прежнему относилась к еде равнодушно. Она умела вести светскую беседу со знаменитостями. Она перестала засыпать в присутствии скучных гостей.

Летний дом Сигрэмов находился на острове Паудэш; они владели там ещё двумя островами. Один площадью в пять акров назывался Блюбери-айленд. Второй маленький скалистый пятачок, утыканный вечнозелеными деревьями, располагался в сотне ярдов от первого и назывался Блюбери-айленд II.

Острова служили убежищем от городской жизни, но отнюдь не от цивилизации. На большом острове имелись электрогенератор и система водоснабжения. Огромный дом из кирпича и бруса был оснащен шестью каминами, самыми современными проигрывателем и магнитофоном, большим пианино и видеомагнитофоном. Чета Сигрэмов держала в эллинге маленькую флотилию, состоявшую из катера с каютой, двух пятнадцатифутовых моторок, весельной лодки и каноэ.

На маленьком острове находилась стилизованная пагода с шестью стеклянными стенами и куполом. Она была оборудована баром и печью, размеры которой позволяли зажарить медведя; на стенах висели медвежья шкура и другие охотничьи трофеи Харри. Пагода в большей степени, нежели дом, отражала утонченный вкус хозяина. Все гости говорили в один голос: «Как это похоже на Харри!» Никто не просил их объяснить, что они имеют в виду.

— Ты планируешь подать обед около девяти часов? Ты все подготовила? Бакстер успеет все сделать до того, как я отправлю его в город?

— О, да. Все будет готово. Харри, ты собираешься поместить в свою книгу фотографии людей, похожих на нас?

Он тотчас воодушевился. Его глаза загорелись, как у ребенка; он начал торопливо объяснять, описывать.

— Это будет книга о богатых и красивых. Мне есть что сказать о нашем роскошном обществе. Мои герои — это пузырьки пены в ванной, взбитые сливки на шоколадном суфле…

— Неужели это будут исключительно фотографии моделей и знаменитостей? — удивленно спросила она.

— Наверно, да. Часть из них была сделана в неожиданные моменты понимаешь, благодаря удаче. Другие были подготовлены. Меня привлекают случайности и необычные происшествия. Не принижай мои модели. Если снять с них платья и «девичьи» бюстгальтеры, окажется, что это обычные люди, только более красивые.

Она вспомнила, как её бесила необходимость удерживать руки и ноги в неудобных положениях, как ей хотелось порой чихнуть, почесаться или засмеяться. Неподвижность и скука позирования. Она испытала облегчение, поняв, что может выйти замуж за богатого человека и перестать работать.

— Тебе это казалось скучным, но на самом деле твой взгляд был необъективным, — сказал Харри, любивший объяснять другим людям их самих. Например, я снимал тебя в маленькой квартирке, где ты жила в то время, когда впервые пришла ко мне работать. Помнишь твои фотографии в прозрачном черном пеньюаре? Ты готовишь чай возле ужасной вонючей раковины. Там всегда гнили отходы в дуршлаге с потрескавшейся эмалью. Потрясающий снимок. Возможно, я использую его.

— Я бы не хотела, чтобы ты это сделал, — сказала Поппи. Она предпочитала думать о своей жизни до замужества абстрактно. Вспоминать свободу, отсутствие необходимости быть любезной со скучными людьми, заниматься любовью без желания (с помощью секса Поппи снимала нервное напряжение). Она старалась забыть дурной запах коридоров в здании, вечно неисправную сантехнику, копоть, оседавшую на окнах.

— Моя дорогая Поппи, — с подчеркнутым терпением произнес Харри (он часто спрашивал себя, кто она — реальная женщина или призрак), — я буду решать, какие фотографии войдут в издание. Для меня модели — это современные Афродиты. Порождение совершенно материалистической философии, вращающееся вокруг предметов бытовой техники, опасных автомобилей, некачественных дезодорантов, средств для худения и вечного поиска магического вещества, способного превратить пятидесятилетнюю женщину в двадцатилетнюю девушку. Модели, как и гейши, весьма изощренны и изобретательны. Они стоят на одну ступень ниже великих французских куртизанок и на одну ступень выше обыкновенных проституток. Они — сотканные из человеческой плоти орхидеи нашего механического века. Они не совершают реальных действий, они только манят.

— О, дорогой, разве мы делали это? Неужели мы такие? Разве я была такой? Это звучит нелестно. Однако я считаю, что у моделей действительно пустые лица. Я смотрю на свое, Харри, и нахожу его абсолютно пустым.

— Модели специально опустошают свои лица, — пояснил он, словно она могла не знать или забыть это. Так он мог бы просвещать прилетевшего на землю марсианина.

— Мне известно, что они поступают так, позируя для меня. В других ситуациях они могут быть совсем иными. Я видел их идущими в одиночестве по темной улице, ждущими мужчину в баре, усталыми после изнурительных съемок в свете прожекторов. Я видел на прекрасных лицах желание, усталость, разочарование. Я нахожу все это восхитительным.

— Ты всегда был романтиком, Харри.

Да, он считал себя романтиком в некоторых вопросах. Он женился на Поппи, представляя себя в роли Пигмалиона. Видит Бог, в его распоряжении была масса доступных красавиц. Но он видел вызов в том, чтобы превратить рассеянного, безучастного подростка в элегантную, думающую, чувствующую, истинно живую женщину. Взять эту бродягу, думал он, эту особу без всяких ценностей, и сделать из неё существо из плоти и крови. Какой вызов! Если бы это был вопрос только одного секса, то Харри мог бы не жениться на ней. Она спала бы с ним охотно и немного рассеянно — так, как она поливала свою единственную герань. Он знал, что нравится ей. Поппи всегда ясно давала понять, нравится ей мужчина или она презирает его. (Для неё не существовало середины, однако и любви тоже). Он думал, что сумеет показать ей мир с такими ценностями, как профессиональный успех и знакомства со стоящими людьми. Он обнаружил, что она не удивлена и не тронута. Она хранила молчание. Чтобы до конца осознать это, ему понадобились годы.

Что касается его красоток, его психологических исследований, как он называл это, то тут Харри твердо верил, что на свете не существует ничего более трогательного, нежели прекрасное и печальное лицо. Ее лицо было маской. Оно менялось крайне редко и ненадолго.

К счастью для искусства Харри, некоторые его модели, временные любовницы и подруги из мира моды действительно испытывали эмоции, отражавшиеся на их лицах. Фиксируя эти эмоции, он чувствовал, что они говорят многое о жизни этих женщин. Его тошнило от устоявшегося профессионального штампа, согласно которому безобразное, морщинистое лицо говорит нечто безумно важное, а изображение полного распада — последнее слово в фотоискусстве. Харри Сигрэм был уверен в том, что эффектное лицо способно сказать гораздо больше. Он мог доказать это. В его коллекции красавиц были ангелы, набитые по уши продуктами разложения, женщины, обладавшие одновременно всем и ничем, а также женщины, чьи лица без единой морщинки или слезы выражали вселенскую скорбь.

— Лайла поймет, что я пытаюсь сделать, — сказал Харри; это прозвучало не как критика в адрес Поппи, а как констатация факта.

— Тебе уже почти пора отправиться к причалу и забрать оттуда Макса и Лайлу, — заметила Поппи.

Эта пара всегда приезжала из города, потому что Макс отказывался летать. Другие гости, Рик и Морин Сильвестер, должны были прибыть на собственном самолете. Но Макс ни за что не соглашался сесть в самолет.

— Да, вижу. Я сейчас переоденусь.

Когда Харри ушел, она положила артишоки в кастрюлю и накрыла их; затем Поппи решила проверить комнаты для гостей. На Бакстера нельзя было положиться в таком деле, как выбор цветных полотенец для различных ванных комнат. Однажды она обнаружила лавандовое мыло в оранжевой мыльнице. Такие промахи Харри не выносил.

На острове Харри одевался так же тщательно, как и в городе. Подобно англичанам, колонизировавшим тропики, он придерживался одного стиля в одежде и совершал те же знакомые ритуалы, что и дома в своей квартире. Все можно делать правильно и неправильно, причем правильный образ действий отнимает не больше времени, чем неправильный — так всегда говорил Харри. Сейчас он выбрал для лодки пару элегантных, но удобных шорт.

Его немного раздражало отсутствие у Поппи энтузиазма в отношении книги, пикника и возможной помощи Лайлы. Она просто не понимала, как делаются такие вещи. Иногда он спрашивал себя, способна ли она безумно любить что-то. И все же она была частью его жизни, и он не хотел, чтобы его жизнь как-то нарушалась. Он не верил в череду браков и разводов. Считал это непозволительной растратой времени. Он и Поппи ещё до свадьбы договорились уважать свободу друг друга в отношении мимолетных увлечений при условии соблюдения приличий. У них не должны возникать глупые проблемы, связанные с супружеской верностью и чреватые исками, угрозами, дуэлями под жарким солнцем. Они считали, что это значительно облегчит их совместную жизнь.

Поппи была великолепным украшением. Он не мог не признавать это. Все его друзья восхищались ею. Такой женщине приятно дарить дорогое белье, драгоценности, меха. Она чертовски здорово смотрелась в спортивном автомобиле; она научилась готовить вполне съедобную пищу. Что касается постели, то тут она была всего лишь умеренно хороша, несмотря на большую практику в прошлом. Это сердило его, поскольку он знал, что причина заключается не в пуританстве и неведении, а в отсутствии желания. Она не считает себя обязанной, думал он. Она бы могла быть лучшей трахальщицей в городе, но не была ею. За годы совместной жизни он научил её нескольким вещам, но ему не удалось научить её трахаться.

Он посмотрел на себя в зеркало, похлопал рукой по животу, сделал вдох, залюбовался собой. Он хорошо сохранился. Ему было сорок, но он мог сойти за тридцатипятилетнего мужчину.

Удовлетворенный своим видом Харри посмотрел на часы; он следил за тем, чтобы ему не пришлось спешить, встречая гостей; он снова подумал о Поппи. Ему было трудно смириться даже с самой малой неудачей в любом жизненном аспекте. Несомненно, он улучшил Поппи. Сейчас она неплохо содержала городскую квартиру и могла принимать гостей на острове с определенным изыском.

Однако у неё остались некоторые странности. Она могла налить «Явекс» одновременно во все восемь туалетов. Однажды она призналась ему: мысль о том, что миллионы микробов гибнут одновременно, позволяет ей ощущать себя очень умелой хозяйкой. Однажды он увидел, как она сушит салат-латук в тостере.

Если его сознание было упорядочено и оперировало категориями, то в голове Поппи находилась мешанина из реальных и литературных фактов (вероятно, это было следствием дней, проведенных в пансионе со старой глупой теткой), скопище дезинформации, нагромождение ложных суждений.

Ладно, черт с ней, подумал он наконец. Пока она выполняет свою долю взаимных обязательств, не убегает от него, не заставляет чувствовать себя идиотом, она может думать что угодно и даже сушить салат-латук в тостере. Что касается его самого, то он хотел сосредоточиться на таких важных вещах, как издание книги и съемки, которые состоятся на следующей неделе в Лондоне.

Он почти наверняка получит то, что ему нужно от Лайлы. Она была капризной, надменной, нервной богачкой, но все такие стервы имеют брешь в броне. Надо только отыскать её. Сделать это сложнее, чем в случае с Поппи. Он знал Лайлу шесть лет и не сумел приблизиться к ней. Он должен найти её слабинку.

Да, Лайла сильно отличалась от Поппи. Если Поппи была глуповата, то Лайла казалась далекой, как Маттерхорн, и холодной, как воздух в его винном погребе. Но она, несомненно, имела ахиллесову пяту, позволяющую манипулировать этой женщиной.

Он сделал предварительный отбор фотографий для книги, чтобы показать их Лайле. Аперитив. Лайла имела врожденный хороший вкус. Возможно, ему придется немного походить на задних лапках, чтобы получить желаемое, но он готов к этому. Он был даже готов просить с протянутой рукой милостыню, если это окажется необходимым.

Этот уик-энд может принести многое.