Уилт непредсказуемый

20

Пока суть да дело, Уилт снова решил изменить тактику. Он перепробовал все роли: безнадежного идиота, деревенского кретина, не исключая, конечно, революционного фанатика. По мнению Уилта, последняя представляла собой самую зловредную разновидность идиотов и кретинов. В результате он сделал вывод, что неправильно подходил к вопросу деморализации Гудрун Шауц. Женщина она идеологически подкованная, к тому же немка. А ведь немецкая общественная мысль – это богатейшие традиции, корнями уходящие в глубь веков, это внушающее трепет культурное наследие, это философы, художники, поэты-мыслители, одержимые познанием смысла и содержания социально-исторического процесса. Тут Уилту в голову пришло, а точнее взбрело странное слово Weltanschauung. Его значения Уилт не знал, да и сомневался, что вообще кто-либо, знает. Вроде бы связано с мировоззрением, и звучит так же здорово, как и слово Lebensraum – дословно «жилая комната». Хотя на самом деле так называлась оккупированная во вторую мировую Европа, включая ту часть России, которую Гитлер успел прибрать к рукам. После Weltanschauung и Lebensraum ни с того ни с сего вспомнилось Weltschmerz, то есть «мировая скорбь», что, как ни странно, совершенно не противоречит привычке фрейлейн Шауц без зазрения совести начинять свинцом своих противников. Причем всю эту жуткую концептуальную заразу разносили Гегель, Кант, Фихте, Шопенгауэр и Ницше – сифилитик, помешавшийся на сверхлюдях, брунгильдах и прочих биройтских[18] валькириях. Уилт как-то заставил себя прочитать «Так говорил Заратустра» и пришел к такому выводу: либо Ницше сам не знает, о чем пишет, либо знает, но пытается это скрыть, прикрываясь за частоколом бессмысленных фраз. С веселой непринужденностью он умел лихо манипулировать различными бессмысленными категориями. Любителям сурового слова должен понравиться Гегель. А после мрачнейшего Шопенгауэра «Король Лир» покажется вам буйным оптимистом, оказавшимся под действием веселящего газа. Короче говоря, Гудрун Шауц – просто несчастная женщина. Можно до посинения трепаться обо всех ужасах мира – она и глазом не моргнет. А вот если ее славно позабавить, это наверняка заденет ее за живое. Почему бы и нет? Ведь под маской домашнего ворчуна всегда скрывался Уилт-весельчак.

Итак, в то время, когда Ева в полном смысле слова ввалилась в дом, Гудрун Шауц, съежившись, сидела в ванной, а Уилт донимал свою пленницу хорошими новостями. О том, например, что жизнь вокруг – само совершенство. Гудрун Шауц не соглашалась:

– Как вы можете так говорить! Знаете, сколько в мире голодающих?

– Конечно! Но ведь если кто-то голодает, значит, я – сыт. – (Эту вполне логичную мысль Уилт подцепил у штукатуров из второй группы.) – И, кроме того, раз мы знаем, что кто-то голодает, следовательно, можем как-нибудь помочь. Было бы хуже, если б не знали. Тогда было бы не известно, куда посылать гуманитарную помощь.

– А кто ее посылает? – не подумав, спросила мисс Шауц.

– Америкашки, насколько я знаю, – сказал Уилт. – Думаю, русские тоже посылали бы, если б чего было. А так как нечего, помогают чем могут: посылают кубинцев и танки. Пусть голодные людишки стреляют и не думают о пустом брюхе. В конце концов голодают далеко не все. Посмотрите вокруг, ведь жизнь прекрасна.

Гудрун Шауц посмотрела по сторонам, но ничего прекрасного не обнаружила. Ванная комната удивительно походила на тюремную камеру. Но Уилту она ничего не сказала.

– Возьмите, к примеру, меня, – продолжал Уилт, – у меня прекрасная жена и четыре очаровательные дочки…

Гудрун Шауц громко фыркнула, показывая, что верить всем Уилтовым выдумкам она не собирается.

– Может, вы так и не считаете, – сказал Уилт, – но я в этом уверен. А хотя бы я и не прав. Все равно согласитесь: мои девочки – существа жизнерадостные. Пусть некоторым они покажутся несколько неугомонными, зато никто не скажет, что они несчастны.

– А миссис Уилт, видимо, хорошая жена, – с сомнением в голосе сказала Гудрун Шауц.

– По крайней мере, лучшей я не ищу, – ответил Уилт. – Вы не поверите, но…

– Я поверю вам??? Я же слышала, как она вас обзывает… Между вами вечная грызня.

– Грызня? Конечно, наши мнения иногда расходятся, но без этого счастливому браку не бывать. Как говорят у нас в Англии: в споре рождается истина. Выражаясь терминами классиков марксизма: тезис плюс антитезис равняется синтез. Наш синтез – это наше счастье.

– Счастье, – Гудрун Шауц фыркнула, – что такое счастье?

Уилт подумал, как лучше ответить. Лучше не ударяться в метафизику, а объяснить все на простых примерах их жизни.

– Для меня счастье – солнечным морозным утром идти к себе в Гуманитех, когда вокруг прогуливаются утки, зная, что сегодня не предвидится никаких заседаний и лекций; а вечером при луне возвращаться домой, где меня ждет отменный ужин: тушеная говядина и клецки, а потом завалиться в кровать с интересной книжкой…

– Буржуазная свинья. У вас на уме только собственный комфорт.

– На уме у меня не только это, – возразил Уилт, – но вы просили объяснить, что такое счастье. Я и объяснил, как сам понимаю. Хотите, я продолжу дальше?

Гудрун Шауц не захотела, но Уилт продолжил. Он рассказывал о пикниках жарким летним днем на берегу речки; о том, как нашел у букинистов книжку, за которой долго охотился; как радовалась Ева, когда прорастал посаженный ею чеснок, и как он, Уилт, был рад, что она рада. Еще говорил о том, как здорово вместе с дочками наряжать рождественскую елку; просыпаешься на следующий день, а они сидят вокруг тебя и раскрывают коробки с подарками и потом прыгают по комнате с долгожданными новыми игрушками, которые наверняка им надоедят через неделю, и…

Он говорил о простых семейных радостях. Их не суждено испытать этой женщине, но они-то и составляют основу жизни Уилта. Все, о чем Уилт сейчас рассказывал, вдруг приобрело для него смысл, и словно бальзам пролился на душу, заставляя забыть все нынешние страхи и опять почувствовать себя самим собой: просто хорошим человеком, тихим и скромным, женатым на такой же хорошей женщине, только суетливой и изобретательной. И наплевать, если кто-то в этом сомневается. Ведь главное – он такой, как есть, каким стал, благодаря своим поступкам; причем Уилт не мог вспомнить, чтоб хоть раз поступил неправильно. Пусть не всегда получалось, но старался творить добро.

Тем не менее Гудрун Шауц воспринимала все по-другому. Голодная, замерзшая и напуганная, она слушала, как Уилт говорит о простых вещах, и в ней росло чувство нереальности происходящего. Слишком много зверств, творимых ради грядущего счастья на всей земле, повидала она на своем веку, как она могла постичь прелести жизни в семейном мирке? Что можно было ему ответить? Назвать фашистской свиньей? В глубине души она понимала: это пустая трата слов, и по-прежнему молчала. Уилт даже решил ее пожалеть, сократив до минимума несколько приукрашенное повествование о семейном путешествии по Франции, но тут зазвонил телефон.

– Слушай, Уилт, – сказал Флинт, – закрывай свой клуб путешественников. Тут такое дело: твоя мадам находится на первом этаже с детьми. Если Шауц сейчас же не спустится вниз, в избиении младенцев будешь виноват ты.

– Это я уже слышал, – ответил Уилт.

– А вот и не слышал. В общем, шутки в сторону. Если ты не отправишь ее вниз, это сделаем мы. Ну-ка, глянь в окошко.

Уилт выглянул в окно. На пустыре стоял вертолет, в него один за другим лезли солдаты.

– Все увидел? – продолжил Флинт. – Так вот, ребята высадятся на крыше и первым достанут тебя. В дохлом виде. А эту сучку Шауц будем брать живьем.

– Может, лучше наоборот?

Но инспектор уже повесил трубку. Уилт прошел через кухню и отвязал дверь ванной комнаты.

– Можете выходить, – объявил он. – Ваши друзья внизу, похоже, добились своего. Они ждут вас.

Из ванной ответа не последовало. Уилт подергал дверь и обнаружил, что она заперта.

– Ну послушайте же! Вы должны выйти. Я серьезно говорю. Там внизу мою жену и детей держат геноссе Баггиш и Чинанда. Полиция собирается уступить их требованиям.

В ванной по-прежнему было тихо. Гудрун Шауц явно не собиралась уступать требованиям Уилта. Уилт прижал ухо к двери и прислушался. Похоже, эта стерва ухитрилась сбежать или, того хуже, отправить себя на тот свет.

– Вы там? – глупо спросил он. Ответом был чуть слышный всхлип.

– Вас никто и пальцем не тронет! Сидеть там абсолютно бессмысленно…

Дверную ручку с той стороны подперли стулом.

– Черт! – прорычал Уилт, и уже спокойнее продолжил. – Прислушайтесь к голосу разума. Если вы не выйдете и не отправитесь вниз, здесь начнется черт знает что и кто-нибудь обязательно пострадает. Поверьте мне.

Но Гудрун Шауц уже наслушалась от Уилта достаточно всякого бреда, чтоб поверить на этот раз. Она тихонько бормотала по-немецки.

– Ну и что вы этим добьетесь? Уилт понял: с новым методом деморализации он слишком переборщил. Тогда он пошел в большую комнату и позвонил Флинту.

– У нас трудности, – сказал он, прежде чем Флинт перебил его.

– Трудности у тебя, Уилт. Не впутывай нас.

– Как раз трудности у нас у всех, – настаивал тот. – Она заперлась в ванной и, похоже, выходить не собирается.

– Все равно твои трудности, – сказал Флинт, – ты ее туда загнал, ты и выгоняй.

– Не вешайте трубку! Вы можете уговорить этих головорезов…

– Нет! – отрезал Флинт, и разговор окончился.

Уилт тяжело вздохнул и вернулся к ванной комнате. Звуки, доносившиеся оттуда, свидетельствовали, что Гудрун Шауц не стала более сговорчивой. Стараясь говорить как можно убедительней, Уилт убеждал ее, что внизу никаких израильтян нету, пока снова не зазвонил телефон. Уилт снял трубку.

– Меня одно интересует, – сказал Флинт, – эти Сакко и Ванцетти внизу уже получили свою Шауц или нет? Остальное меня не волнует и…

– Я открою дверь мансарды. Я встану так, что будет хорошо видно, что у меня нет оружия. Пусть приходят и забирают ее. Будьте добры передать мое послание своим громилам.

Флинт с минуту молча обдумывал предложение и потом пообещал перезвонить.

– И на том спасибо, – сказал Уилт. Затем он отодвинул от двери кровать, улегся и стал слушать, как бьется сердце. Казалось, оно готово вырваться из груди.

Двумя этажами ниже Баггиш и Чинанда тоже не находили себе места. Появление Евы далеко не успокоило девчонок, а напротив, послужило поводом для возмутительных вопросов.

– Мама, а почему у тебя такой складочный животик? – спросила Саманта, употребляя словечки, которые просто бесили Баггиша. – Откуда они взялись?

– У-у-у, это было давно еще до вашего рождения, – спокойно ответила Ева, которая уже и так перешла Рубикон благопристойности, заявившись сюда в голом виде. – Тогда мамин животик был еще больше, а вы находились внутри него.

Террористы содрогнулись. Находиться в компании этих гнусных девчонок становилось невыносимо. Как раз не хватает только интимных подробностей их дородового существования в недрах этой чудо-бабищи.

– А что мы в тебе делали? – спросила Пенелопа.

– Росли, моя милая.

– А что мы кушали?

– Ну, вы не совсем кушали…

– Как же можно расти, если не кушаешь? Ты всегда говоришь Джозефине, что она не вырастет большой и сильной, если не будет есть овсянку.

– Терпеть не могу овсянку! – сказала Джозефина. – Там изюм без косточков.

– Я знаю, что мы кушали! Кровь! – смачно прошипела Саманта.

У миссис Де Фракас с большого похмелья голова просто раскалывалась. Она приоткрыла красный, как у кролика, глаз.

– И совсем не удивительно, – пробормотала старушка, – вы самые настоящие кровососы, то есть кровососки. И кто эту жуткую пытку назвал няньченьем детей? Дурак какой-нибудь…

– Но у нас тогда не было зубов, – продолжала Саманта.

– Нет, дорогая. Вас соединяли с мамой специальные шнуры, которые называются пуповиной. И все, что мамочка кушала, проходило к вам через эти шнуры.

– Через шнур ничего проходить не может. Шнур – это веревка, – сказала Джозефина.

– Ножик может пройти через веревку, – сказала Саманта.

Ева посмотрела на нее с восхищением.

– Да, милая, ножики могут… Дискуссию прекратил Баггиш.

– А ну заткнись и прикройся! – крикнул он и швырнул в Еву мексиканский коврик из. гостиной.

– Каким образом, если у меня связаны руки? – спросила Ева, и тут зазвонил телефон. Чинанда снял трубку.

– Переговоры закончены. Или… – Чинанда вдруг замолк и стал слушать. Позади него Баггиш крепче сжал автомат в руках, с опаской поглядывая на Еву.

– Чего они там?

– Говорят, Гудрун вниз не пойдет, – ответил Чинанда, – хотят чтоб мы сами пошли наверх.

– Еще чего! Это ловушка, там полиция. Знаю я их.

Чинанда убрал руку, которой зажимал трубку.

– Наверх никто не пойдет, пусть Гудрун сама спускается. Даем вам пять минут, а потом…

– Я пойду наверх! – крикнула Ева. – Там не полиция, там мой муж. Я приведу обоих сюда.

Террористы уставились на нее.

– Твой муж? – разом спросили они. Близняшки тоже изумились.

– Папочка, правда, наверху? Ой, мамочка, приведи его сюда? Он так рассердится на миссис Де Фракас. Ведь она выпила столько папиного пи-пи.

– Ох, и не говорите, – простонала старушка. Но Ева не обратила внимания на это удивительное сообщение. Она пристально смотрела на террористов: только бы пустили наверх.

– Обещаю вам…

– Врешь! Хочешь оттуда рассказать о нас полиции.

– Я хочу пойти туда, чтоб спасти своих детей, – пояснила Ева. – Не верите, скажите инспектору Флинту, пусть Генри спустится сюда немедленно.

Террористы побрели на кухню, попутно обсуждая предложение.

– Если сможем освободить Гудрун и избавиться от этой бабы с ее маленькими поганками – это хорошо, – сказал Баггиш. – Тогда у нас останутся мужик и старуха.

Чинанда не соглашался:

– Лучше детей придержим, тогда баба не выкинет никаких глупостей.

Он вернулся к телефону и передал Флинту предложение Евы.

– Даем вам только пять минут. Уилт спускается вниз…

– Голый, – подсказала Ева. Она твердо вознамерилась выставить Уилта в таком же дурацком виде.

– Да, голый! – повторил Чинанда. – Со связанными руками…

– Он не может сам себя связать, – вполне справедливо заметил Флинт.

– Гудрун может связать, – ответил Чинанда. – Вот наши условия! – Он повесил трубку, сел и озадаченно уставился на Еву. Странные все-таки эти англичане. С такими бабами и прошляпили целую империю. Из задумчивости его вывела миссис Де Фракас.. Ей наконец удалось встать на ноги.

– Сядь! – крикнул он, но старушка не села.

Выделывая кренделя, она направилась к раковине на кухню.

– Ну почему я ее до сих пор не пристрелил? – спросил Баггиш. – Ведь они тогда поймут, что мы настроены решительно.

Налитые кровью глаза миссис Де Фракас полусонно уставились на Баггиша.

– Сделайте одолжение, молодой человек. – сказала она, – пристрелите, а то так голова болит. Только не промахнитесь, – и в подтверждение своих слов миссис Де Фракас повернулась, открыла кран и сунула голову под холодную струю.