Украденная судьба

Глава 1. Чужое имя

Еще едва смеркалось, но фонари уже жгли — ради праздника. Даже у фонарщиков тульи шляп были украшены зелеными лентами. День Природной магии. Это в столице по центральным улицам установлены фонари с магическими сердечниками и зажигают их малой толикой магии специально нанятые маги из фонарной команды. А у нас тут все по старинке, масло и фитили.

Фонарщики ходили по двое и действовали весьма ловко: один подцеплял засов слюдяной дверцы, открывая фонарь, другой совал внутрь такой же шест — только, обмотанный пропитанной маслом паклей. Фитиль загорался, первый фонарщик закрывал дверцу, и фонарщики спешили к следующему фонарю. За полчаса они должны осветить всю улицу, а это — двадцать фонарей по обеим сторонам дороги…

К полуночи на набережной реки, у которой как раз и обрывался парк, обещали грандиозный фейерверк. Говорили, что привезли из столицы какое-то новшество, и каждый старался придумать лучше другого: огненные птицы, разноцветные светящиеся шары, которые не истают до самого утра, волшебные бабочки и цветы прямо над водой! Что-то чудесное должно было случиться этим вечером.

На душе было радостно. Жаль только, малыши опять приболели, и Мартина осталась с ними дома. С меня она взяла честное слово рассказать, как все было. Особенно про огненных птиц и волшебных бабочек.

Я прихватила из кондитерской лавки кулек с печеньем, украшенным глазурью, с засахаренным крыжовником и орешками в меду — для детей, а самой Мартине купила настойку для улучшения сна… У Мартины чудесные близнецы, мальчик и девочка. Им по четыре года. Не представляю, каким отцом надо быть, чтобы бросить мать с двумя детьми. Мартина говорит, муж — хороший человек. Кто виноват, что он никак не может ужиться с нанимателями. То с одной работой у него не заладилось, то с другой. Весной отправился в столицу на заработки, с тех пор от него и весточки не было. Мартина печалилась и порой, в ветреные ночи вздыхала у окна, думая, видимо, о том, что ее дорогой Ален где-нибудь в подвале мерзнет без еды и теплых вещей. Я не хотела расстраивать ее своими догадками. Алена я не знала. После его ухода Мартина решила сдавать комнату в небольшом аккуратном домике неподалеку от центральной площади. Тальмер — маленький городок, куда ни пойди от центра — через пару часов уже дойдешь до границы и увидишь зеленые холмы. Я жила в Тальмере два месяца, мне здесь нравилось.

Комнату Мартина сдавала мне за четыре серебрушки в месяц. Городок маленький, и цены умеренные. А жалованье у меня было хоть небольшое, но вполне достойное. Других друзей, кроме Мартины, у меня не завелось, вот и я пришла в парк одна. Я схожусь с людьми трудно. Нет, в магазине я — сама приветливость. Но ведь дружба — это не просто пожелать хорошего дня и посоветовать леденцы или пирожное с кремом и засахаренными розовыми лепестками…

Становилось прохладно, и я пожалела, что обошлась тонким жакетиком, а не взяла теплую шаль, как предлагала Мартина. Весна была в разгаре, и последние дни стояли очень теплыми. Вот я и не подумала, что вечерняя прохлада может стать такой неприятной. К тому же, нарядный жакетик был у меня один — темно-зеленый, скроен по последней моде и… словно специально для праздника. Многие, конечно, ограничивались традиционными зелеными лентами: девушки повязывали ими волосы, юноши — прикалывали их, сложенными в несколько раз, к воротникам сюртуков… У меня в волосах была заколка с эмалевой птицей: тельце у нее было изумрудное, а хвост и крылья — синие с желтым. Чудо что такое. Купила на ярмарке днем, хотя стоило украшение дорого.

Я оглянулась в поисках ближайшего лотка с горячим кофе. И увидела этого человека. Он сидел на скамейке, сгорбившись, и смотрел себе под ноги. Словно о чем-то задумался. Руки сцеплены в замок. Даже не знаю, что меня насторожило. Может, отсутствие зеленого. Не то, чтобы в праздник Природной магии все обязаны наряжаться кустиками, но раз уж пришел в парк, так уж будь добр выглядеть по-праздничному. А этот — будто в трауре: весь в черном. Черный дорогой камзол, черные штаны, шейный платок — черный, ну и сапоги — в ансамбле.

Мне показалось, что ему нехорошо. Есть у меня такая способность. Слабые зачатки целительской магии. Чувствовать могу, определить очаг заболевания, а вот лечить — почти нет. Головную боль снять, разве что. Потому я и не работаю в городской лечебнице, где даже у сиделок жалованье повыше моего… Ну да ладно, не всем лечить людей. Кому-то надо и радовать горожан сладостями. Вот это я как раз и есть. Радовательница. «Сладости ручной работы от Агнеты». Нет, Агнета — это не я. Я — ее подчиненная. И, собственно, основной автор, изготовитель, а также и продавец сладостей. Агнета же — дочь богатого папы, члена городского Совета, и знает много интересных людей, которым часто нужны впечатляющие сувениры. Шоколадные цветы, карамельные птицы на тонкой ветке… ну и безобразия иногда лепить приходится, да.

Я сама не заметила, как подошла к незнакомцу. Мимо безучастно проходили люди. Не замечали, что человек нуждается в помощи. Всем было весело, может, старались отводить глаза от черного пятна на лавке…

Ух ты, какие у него волосы — густые, чуть вьющиеся, темные… Так и хочется вцепиться и, подергав, вопить: «Признавайся, гад, это парик, не может твоя прическа быть идеальнее моей, что за несправедливость!»

Я почему-то не сразу решилась заговорить. Понадеялась, что он обратит на меня внимание первым. Но мужчина не пошевелился. Будто вообще ничего не слышал и не видел вокруг. Праздник отдельно, он — отдельно.

— Славного вечера. С вами все в порядке?

Он вздрогнул. Поднял голову.

…И ресницы у него длинные. А из-под ресниц — злобный взгляд. Глаза у незнакомца оказались черными-пречерными, но в их глубине вдруг вспыхнули золотые искры… Маг? Наверняка.

Я невольно сделала полшажка назад.

— Надо же… Поглумиться явилась?!

Может, и не нужна ему помощь. Надышался «пыльцы»: раз костюм дорогой, может себе позволить и запретные удовольствия… Я подумала, что нужно сделать еще шаг назад, а потом медленно развернуться и уйти. Перестанем смотреть друг другу в глаза — этот тип меня тут же и позабудет. Пусть разбирается со своими видениями сам.

— Простите. Мне показалось…

Вот зачем заговорила, да? И так ведь понятен диагноз. Бежать надо. А если увижу постового — так и предупредить…

— А оказалось — не показалось? — хмыкнул мужчина, прищурившись. Лицо его было… словно маска — такое бледное. Выступающие скулы, круги под глазами… Если дело в «пыльце», лучше бы ему не привлекать внимание городской стражи, в парке сегодня по случаю праздника усиленный патруль.

Золотых искр в глазах становилось больше. А я уже не могла заставить себя развернуться к нему спиной. Страшно. На помощь звать? Человек-то явно не в себе. Угораздило же.

— Убирайся, — процедил незнакомец. Я нелогично обиделась. Разве я ему грубила? Что он на меня смотрит так, будто я перед ним в чем-то виновата! Просто уйти. Он успокоится и…

— А как же напоследок сказать что-нибудь? Прямо как чужая! — хмыкнул мужчина. И в голосе вдруг проскользнуло что-то, показавшееся мне признаком отчаяния. Я медленно повернулась к нему.

— Вы ошиблись. Я вас не знаю.

— Ммм, — протянул он. — Поздно спохватилась, Регина. Надо было мимо пройти, тогда еще, может, я сделал бы вид…

— Откуда… — я осеклась. Ну, угадал. Или все же читает мысли — маг, значит. Только маг, не отвечающий за свои действия… Точно надо искать стражу. Парень себя не контролирует, успеет себе неприятностей на приличное обвинение заработать.

Мужчина развел руки в стороны. Словно через силу. Встал напротив меня. Я отшатнулась.

— Что, уже пора бежать? — издевательски бросил он. Но вроде бросаться не собирался.

— Давайте, я вас провожу до больницы, — предложила я, хотя тут же подумала, что никуда с ним идти не хочу, разве что до ближайшего постового. И он наверняка снова в моих мыслях разобрался, потому что нахмурился.

— Что стоишь? Беги, ну!

На ладонях его вспыхнули магические руны. Ой… ой!

— Дура! — услышала я и резво отскочила прежде, чем он ухватил меня за руку. А потом развернулась и побежала. Вслед мне донесся злой смех.

— Я же сказал: поздно!

Никакого фейерверка мне уже не хотелось…

Я рассчитывала тихо проскользнуть в свою комнату, но Мартина все равно услышала и вышла меня встретить. Из-за двери, которую она прикрыла лишь наполовину, послышался натужный, с хрипами, кашель. Я только сейчас поняла, что оставила где-то в парке пакет со сладостями для детей. В какой момент это случилось? Не представляю… я вообще плохо помнила, как добралась до дома.

— Праздник уже закончился? — спросила Мартина негромко, чтобы не потревожить детей.

— Было холодно, — ответила я первое, что пришло в голову. Я все еще дрожала после встречи с магом. Руны на его ладонях были «королевским разрешением», а сам он, скорее всего — ловчий… и я чувствовала себя дичью, почти загнанной в ловушку. Что же до «пыльцы»… я слышала, что некоторые маги используют ее для обострения своих способностей. Возможно, незнакомец как раз из тех, кто готов рискнуть здоровьем ради службы… или он уверен, что сможет вовремя остановиться и тем спасется от гибели. Да какая мне разница, в самом деле?!

— Ты все еще не привыкла к нашей погоде, — улыбнулась Мартина. — Ты точно из южных земель.

«И уже не привыкну», — подумала я. Мартина не впервые предполагала во мне южанку, а еще — столичную жительницу. Я обыкновенно отшучивалась, но сейчас меня хватило только на улыбку, которую в полутьме хозяйка дома наверняка даже не заметила.

А ведь моя жизнь только начала налаживаться. И я даже потихоньку вошла во вкус… Поверила, что спокойные времена вернулись, и я смогу укрыться в этом маленьком городке. Ведь я никому не угрожаю, хоть королевский указ утверждает иное…

Нужно было сменить тему, и я спросила:

— Терину стало хуже?

Мартина вздохнула.

— Нет, но…

Ее сын переносил болезнь куда тяжелее, чем его сестра. Та только покашливала время от времени, а малыш — горел в лихорадке, и лекари не могли объяснить, что с ним происходит.

— Мартина, а в твоей семье никто больше от таких приступов не страдал? — спросила я как-то, заподозрив магическое происхождение хвори. Настойчивое возвращение болезни походило на действие родового проклятья. Мартина тогда начертила в воздухе пальцем охранную руну, и я увидела то, что недоступно взору большинства людей: вспыхнувший золотом знак, который тут же рассыпался искрами. Дом Мартины был под защитой духов-покровителей. Но, наверное, родство было дальнее, раз покровительство не помогало Терину поправиться.

Снова послышался кашель, и встревоженная Мартина ушла. Нет, все же я была права и состояние мальчика ухудшилось. Если бы я только не потеряла пакет со сладостями… теперь уже бессмысленно об этом сожалеть.

Я скользнула в свою комнату, к которой уже понемногу привыкала… ведь я даже перестала просыпаться по десять раз за ночь, прислушиваясь к каждому шороху, любому подозрительному звуку… Кашель Терина долго изводил меня, и я пыталась помочь малышу в силу своих возможностей.

Которых оказалось недостаточно.

Оказывается, за время пребывания в Тальмере, у меня накопилось немало вещей, которые, на самом деле, были не так уж нужны. Эта маленькая глиняная вазочка с чудными лаковыми ящерками, карабкающимися к горлышку. Такие живые, что мне иногда казалось, они мне подмигивают. Стоила вазочка дороговато, но я просто не смогла пройти мимо. И вот еще — расписная тарелка, которую я купила на базаре у заезжего торговца. В вихре снежинок была изображена ледяная птица, распахнувшая крылья, запрокинувшая голову… мастер сумел изобразить птицу так живо, будто на самом деле видел ее в снежную ночь середины зимы — единственное время, в которое по легенде ледяные птицы являются людям, и если попросить у одной из них перо, то можно получить защиту от любой угрозы. Хотелось бы мне такую защиту! Сказки, все сказки…

Оставлю эту красоту Мартине. В дороге наверняка расколочу и вазочку, и тарелку. Жалко такую красоту. Не надо было покупать. Нашлись бы другие желающие!

И еще жальче книг… но беглянке некогда будет читать. Я вдруг ощутила поднимающуюся во мне обиду, смешанную со злостью. Почему я должна скитаться, когда другие люди наслаждаются домашним теплом и уютом… за что мне все это?!

Одна случайная встреча перечеркнула все. Угораздило же меня нарваться на ловчего! Столько скрытой угрозы было в его голосе… я снова невольно вздрогнула. Не приведи духи повстречать этого жуткого человека вновь!

Я уже ничего не могла изменить. Надо было бежать.

Потому что незнакомец назвал меня Региной.

И когда-то меня действительно так звали.

Дом был погружен в тишину, я старалась двигаться как можно тише, помня, что Мартина не спит и может услышать шаги. Поскрипывание половиц казалось пронзительным. А когда кто-то заколотил в дверь — звук почти оглушил. Я от испуга едва не присела на месте.

Кто может явиться на ночь глядя? Вряд ли это блудный Ален вспомнил, что у него есть семья.

— Именем короля! Открывайте немедля!

Этот рев, должно услышали и в соседних домах. Я представила, как перепуганные горожане подходят к окнам, с опаской выглядывают из-за занавесок. Всегда любопытно, что происходит… А мне сейчас бы так хотелось бы оказаться в любом другом месте!

Мартина отперла дверь. Того, кто требует впустить именем короля, нельзя заставлять ждать.

— В этом доме скрывается беглая преступница, к тому же — ведьма! — сообщил мужской голос. Ни тени сомнения в нем не слышалось. Нужна беглая ведьма — осталось только забрать и… что дальше, я старалась не думать. Мой взгляд уперся в окно. Если очень аккуратно приоткрыть створку, так, чтобы дерево не скрипнуло, а потом — выбраться наружу… Станет ли кто-то из соседей поднимать шум?

Да о чем я? Возле дома наверняка остался кто-нибудь — караулить. Но попробовать лучше, чем сдаться сразу… Сдаться — куда страшнее.

— Ведьма? — растерянно переспросила Мартина. Наверное, даже начертила в воздухе защитную руну. — О чем вы, добрые господа? Здесь только я и мои дети.

— Выходит, ты и есть ведьма, — сообщил все тот же голос. У меня опустились руки, дорожная сумка с шелестом осела на пол.

— Неправда это! Меня тут все знают, нет у меня даже самого малого дара!

— Кто еще в доме?

— Всего лишь моя жиличка… Милика! Выйди, здесь стража!

Я бросила последний взгляд на окно. Вдруг повезет, ускользну как-нибудь…

«Не надо было возвращаться», — насмешливо подсказал внутренний голос. Вот только куда бы я подалась без денег, припрятанных среди одежды в шкафу?

Я глубоко вздохнула. Спокойно. Только спокойно… не показывай им страха.

Я вышла в прихожую и тут же поняла, что не смогу не бояться. Слишком грозный вид был у троих стражников, стоявших перед Мартиной. Один из них был капитаном… Значит, были уверены, что идут ловить опасную преступницу.

Мартина была бледна. Ах да, на удивление отстраненно подумала я, куда подозрительней будет выказать безразличие, чем страх.

— Имя! — рявкнул капитан, завидев меня.

— М-милика.

— Ложь!

— Господин, эта девушка почти полгода живет в моем доме… — вступилась вдруг Мартина. — Она… в лавке сладостей работает, у Агнеты. Никто о ней злого слова не сказал ни разу…

Я молчала. Капитан посмотрел на меня пристально, будто наизнанку вывернул.

— Так ведьма и не будет рассказывать о своих злодеяниях всем и каждому, — ухмыльнулся он.

Ну да, и не поспоришь.

— Сладеньким, значит, торгуешь, — протянул капитан.

— Это хорошая работа, — тихо проговорила я, опуская взгляд. Не могу больше! И не знаю, как сделать, чтобы отвести подозрения. Если смотришь прямо — воспримут как вызов, отворачиваться — все равно, что признать за собой вину. Не хочу здесь находиться. Не хочу!

— Такая хорошая, что ты ради нее даже в Тальмер притащилась? Наверное, платят богато.

— На жизнь хватает. Мои предки жили в этих краях… мне было все равно, куда ехать, вот и решила…

— Да ну? А чего со старого места сорвалась? Несчастная любовь? — иронично хмыкнул капитан.

Они отсюда не уйдут просто так. Нечего и надеяться.

Вот только если беглая ведьма так страшна, почему они насмехаются, а я — едва на ногах стою от ужаса?

— Оставаться на прежнем месте я не могла. Там подходящей работы не было.

— Или тебя там раскрыли, вот ты в бега и ударилась, — припечатал капитан.

— Господин, — пролепетала я. В голове роились мысли: что делать? Обязательно нужно что-то сделать, что-то сказать. Что-то правильное… иначе будет поздно.

— Господин, я не сделала ничего плохого.

Плохой выбор. Так все говорят…

Вот и капитан не поверил. Лишь ухмыльнулся.

— Ну да? А это как же?

Один из парочки стражников передал капитану то, чего я прежде не заметила. Правда, я слишком боялась разглядывать пришельцев… Капитан показал нам с Мартиной измятый ком вощеной бумаги, обвязанный зеленой ленточкой, которая уже была грязна, но цветная бусина все еще держалась на ней.

Тот самый кулек, который я готовила для детей Мартины и потеряла, убегая из парка. Терину доставались почти все вкусные гостинчики, а бусины — его сестре. Она нанизывала неровные стеклянные кругляши на веревочку и скоро у нее должно было получиться настоящее ожерелье…

Мартина не могла не узнать и двойной бант, который был перевязан сверток, и злосчастную бусину…

— Будете еще отпираться? — спросил капитан.

Я только и смогла повторить:

— Я ничего плохого не сделала.

— Разберемся. Забирайте обеих!

Мартина ахнула. Из-за занавеси послышался надсадный кашель, а потом тихое испуганное: «Мама!» Мартина всплеснула руками.

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Я ничего не знала! Да разве бы я пустила ее на порог?! Не знала! Поверьте, не знала! Пощадите ради детей! У них ведь никого, кроме меня…

— Начинается, — скучающе протянул капитан. — Нарожают ублюдков, а потом на жалость давят. Да может ты их украла у какой-нибудь честной женщины!

— Мои! — выкрикнула Мартина сквозь слезы. — Мои они!

— Ну, так скажи спасибо, что мы твою конуру вместе со щенками не подпалили!

Мартина заскулила, пошатнулась. Один из стражников подскочил к ней, схватил за плечи, подтолкнул к выходу. Второй шагнул ко мне. В руке его уже была веревка. Я попятилась. Он настиг, грубо развернул, прижал к стене. Руки мои были связаны и меня снова дернули.

— Иди давай!

За занавеской всхлипывали дети, на улице — рыдала Мартина. Я словно плыла, не чувствуя ног. Сил хватало только на то, чтобы не упасть.

У меня отобрали одежду и обувь, все — под скабрезные шуточки. Я осталась в одной нижней сорочке. От взглядов некуда было деться… Хотя никто не пытался зайти дальше, хватало ощущения собственной незащищенности. Но и этого унижения оказалось мало. На меня выплеснули ледяную воду из нескольких ведерок. Хватило бы и одного, но развлечение явно пришлось страже по вкусу.

Наконец, меня запихнули в сырую, темную камеру, где не было никакой возможности согреться. В углу догнивал ворох соломы… Смрад пропитал все вокруг, и я скоро как будто растворилась в нем. Едва ли толика света пробивалась сквозь крохотное зарешеченное окошко под самым потолком. Стражники, освещавшие себе путь масляной лампой, забрали ее с собой. Что-то шуршало в углах, за тяжелой, обитой железом дверью, время от времени слышались шаги: должно быть, караульные делали положенный обход, но я каждый раз сжималась от дурных ожиданий. Меня трясло от холода, страха и неизвестности. Прислонившись к стене, я обхватила колени и так просидела до самого утра, когда свет все же пробился в оконце, обозначив, что прошла только ночь, а мне показалось — минуло бесконечно много времени. Слезы все еще не засохли на моих щеках, сорочка была сырой, меня сотрясали приступы дрожи, которую подолгу невозможно было унять.

И все же, я, наверное, забылась или вовсе потеряла сознание. Из странного полузабытья меня вывел лязг открывающейся двери, и я встрепенулась, попыталась вскочить, не сразу сообразив, что происходит. Тело не слушалось и я, охнув, шлепнулась обратно на пол под смех явившихся стражников.

Меня вытолкнули из камеры и потащили куда-то без всяких объяснений. Да и какой смысл разговаривать с узниками? Для этого есть палач и дознаватели… Взгляды словно липли к сорочке жирными пятнами, добавляя на ней грязи. Я невольно вжимала голову в плечи и кусала губы. Все было как в тумане.

Это происходит не со мной… Пожалуйста, пусть не со мной. Не со мной!

Меня втолкнули в помещение, где уже находились несколько человек. Должно быть, дознаватели. Один сидел за столом, на котором лежал знакомый сверток, все еще подвязанный праздничной зеленой лентой. А рядом — стояла кружка. Я сглотнула…

Еще на столе лежал лист бумаги плохого качества, а рядом — стояла кособокая глиняная чернильница.

Наконец, в комнате была Мартина. Испуганная и заплаканная, нервно сцепившая пальцы в замок. Она была в платье и в отсыревших туфлях…

Мартина сидела на стуле у стола. Других свободных стульев не имелось, меня просто подтолкнули вперед и один из стражников остановился рядом со мной — наверное, чтобы не дать упасть в случае чего.

Мартина посмотрела на меня — и тут же отвела взгляд. Не знаю, кто из нас двоих представлял более жалкое зрелище.

— Ну что, признаешь, что помогала ведьме, замышлявшей против Его Величества? — спросил человек, сидевший за столом.

Мартина покачала головой.

— Не было ничего! Господа, отпустите… ради детей!

Должно быть, с ней уже говорили, и я легко могла представить, что она на все вопросы так и отвечала, помня лишь о детях, оставшихся дома без присмотра…

Человек грохнул кулаком по столу и рявкнул:

— Не было ничего и ничего-то ты не видела? Издеваешься?! Она у тебя почти полгода прожила, ты сама говорила!

— Два месяца-то всего, — пролепетала пришибленно Мартина, не глядя на меня. — Но я и правда не видала ничего такого, господин!

— А это? — палец дознавателя почти уперся в злосчастный сверток.

— Так ведь я уже сказывала, Милика… девушка эта работала в лавке сладостей. Она… приносила деткам… иногда. Добрая она, — почти шепотом добавила Мартина.

Дознаватель поднял на меня взгляд и вдруг ухмыльнулся.

— Добрая, говоришь? Конфетки, значит, деткам таскала. А что же она эти конфетки магией приправляла? Без этого не вкусно?

Мартина дернулась, будто ее ударили. И тоже уставилась на меня, с неверием и ужасом одновременно.

— Этого… не может быть!

— Мартина… — начала я. — Я…

— Молчать! — еще один удар по столу. — Будешь говорить, когда позволят!

— Терин… — бормотала Мартина. — Терин… как же… как ты могла?!

Я молчала. Что Мартине обо мне наговорили? Могу представить, слышала такие обвинения. Любая ведьма с проклятым даром — изначально зла и обращает свои способности против всех, а перво-наперво — против Его Величества, потому что ведьмы хотят зла, а король заботится о своих подданных, не щадя себя…

Ну и все в том же духе.

Непонятно, но достаточно страшно звучит.

— Я не… — все же попыталась оправдаться я. Зарождающаяся во взгляде Мартины ненависть была хуже всего, что уже произошло. Тычок в бок едва не свалил меня с ног.

— Сказано же тебе было молчать!

Мартину увели. Я потеряла последнюю возможность объясниться. Хотя, судя по взгляду, который она бросила на меня напоследок, по-настоящему возможности у меня и не было. Она осталась в уверенности, что я пыталась извести ее сына.

Зачем мне это? Просто потому, что "злая ведьма"?

То, что меня оболгали перед Мартиной, успевшей стать близким человеком, почти лучшей подругой, на какое-то время пересилило страх. Какое право эти люди имеют решать, кто я такая и чем продиктованы мои поступки?! В какой-то отчаянной бессмысленной злости я смотрела на дознавателя, а тот что-то царапал в бумагах, не обращая на меня внимания.

Молчание затягивалось. Злость истаивала. Внезапно дознаватель словно вспомнил обо мне и отложил перо.

— Чего застыла? Садись. Очереди нет, как видишь, — он указал на освободившийся стул, на котором прежде сидела Мартина.

Я промедлила и стражник подтолкнул меня, буркнув:

— Выполнять!

Я села. Дознаватель с любопытством взглянул на меня. Он был уже не таким грозным, каким старался казаться в присутствии Мартины. Будто теперь можно было не играть.

— Оправдываться не будешь?

— Вы приказали молчать, — напомнила я.

Дознаватель усмехнулся.

— Смотри-ка, при подружке напуганную изображала, а теперь характер показала. Ну, это правильно. Перед нами комедии разыгрывать бессмысленно. Все всё понимают. Давай, рассказывай, — он кивнул поощрительно.

— О чем? — спросила я.

Это дознавателю уже не понравилось. Покачав головой, он сделал какую-то пометку на бумаге. Я попыталась разглядеть, кажется, в злодеяния мои вошло для начала: "Упорствует во лжи".

— Начнем с пакета, — предложил дознаватель и для наглядности указал на помятый сверток. — Зачем травила дитя. Ведь малой еще…

И манера говорить у него начала меняться, стала проще. Это такой способ запутать допрашиваемого?

— Я этого не делала, — сказала я. — Вы ведь проверили сладости, значит, установили, что магия имеет целительскую природу.

— Ну, это ты ври да не завирайся, — хмыкнул дознаватель. — А то мы сейчас тут все рыдать начнем от истории о том, как ты спасала невинного малюточку. Только магия-то поддерживающая.

Ну, и в чем противоречие? Поддержка, закрепление состояния — часть целительства. Дознаватель внимательно на меня взглянул и со вздохом пояснил нормальным голосом, без насмешки или издевки:

— В равной степени поддерживающее заклинание могло питать наведенную болезнь, Милика. Ты должна понимать.

— Но это не так!

— А как?

— Мальчик был уже болен, когда я поселилась в доме Мартины!

— Конечно, был. А иначе она бы тебя не пустила, не понадобился бы ей жилец. Да еще на таких выгодных для тебя условиях.

Он смотрел сочувственно, извращая ситуацию до нелепости. Вроде как не признавал, что правда именно такая, но показывал, во что все поверят и что будет записано в следственном протоколе… Несправедливо! Почему мое слово ничего не значит?!

— Это не единственная комната, которая сдается в Тальмере, — сказала я.

Дознаватель кивнул.

— Но единственная расположена в доме, который близок к броду через Ликару. Чуть облава — и ты бы сбежала. До воды недалеко, а там и поисковая магия может не справиться. Только тебя и видели! Ты ведь так и сбежала из столицы?

Как? Бродом до самого Тальмера? Я не стала возражать против столицы, но следователь взглянул так, будто хотел показать, что разгадал мою хитрость.

— Что же я попалась, если все продумала? — с горечью спросила я.

Дознаватель вдруг снова изменился. Стремительно, текуче, как вылепленный из воска, способного принять любую форму. Мгновение — и передо мной опять ухмыляющийся циничный тип без всякого сочувствия во взгляде.

— Ну, мы тут тоже не веники вяжем, хоть и не в столице. Все понимаем. План у тебя на мальчишку-то был! — наклонившись вперед, он подмигнул: мол, и правда все понимаем, дело-то житейское, ведьминское.

— Что…

— Ну, что-что? Можешь не прикидываться. Зарабатываешь ты в лавке своей — только чтобы комнатушку оплатить. Агнета та еще стерва, как и папаша ее, все соки выжмет, еще и на костях попляшет, если в настроении будет. А ты — девка молодая, в самом соку, — дознаватель влажно причмокнул, скользнув по мне взглядом. — Сила есть, наверное, магистром бы стала в прежние-то времена? Ну, вот, а теперь должна пресмыкаться перед всякими… Кто согласится такое терпеть? А с мамашки дохода куда больше можно было б получить. А? Ну, давай! Когда ты собиралась сделать ей предложение, от которого она бы не смогла отказаться? Спасти жизнь ее ребеночка, раз никто больше этого сделать не может. Ну! Ведь интересовалась же? Вот, у меня тут все записано, — дознаватель нашел какую-то строчку в записях, прочел, старательно замедляясь, будто разбирал с трудом чужие слова: — Спрашивала жиличка: водила ли я сына к магам, да что они сказывали.

— Мартина не водила, у нее для этого денег не было, — бесцветно возразила я. А ведь, должно быть, со стороны и правда все выглядит так… мерзко. Во что бы я поверила на месте Мартины?

Мне стало противно.

— Ну, это пока мальчишка держался, — протянул дознаватель. — А если бы помирать начал? Мамашка-то заполошная, за кровиночек своих держится так, будто бастардов королевских прижила и надеется за их счет в старости на золоте поесть, да на шелках поспать. Поди и дом бы продала, лишь бы заплатить великой волшебнице, благодетельнице, лишь бы спасла… А что годы жизни пришлось бы отдать — ерунда. Пацан мал еще, много не забрал бы. Ну? Считай, ты с ней по-человечески обошлась, понятно все. Даже, можно сказать, уважение вызывает. Другие бы на твоем месте и не цацкались. Но Мартина тебя не обижала, и ты не злобствовала. Пацан бы оклемался, и ты бы при деньгах осталась. А то, что им жить потом негде было бы — разве беда? У Мартины твоей тетка в деревне… Да она ж тебе об этом тоже растрепала. Вот, записано же все!

— Замолчите! — не выдержала я. — Ничего не было! Это так не работает!

Голос мой зазвенел в наступившей тишине. Меня снова трясло, но не от холода — меня бросило в жар.

— Э, вон что! — протянул дознаватель. — Что же ты, госпожа сердобольная ведьма, времечко-то назад не отмотала? Ради ребенка ведь все! Безвинно страдающего…

Все было игрой, абсолютно все. Для них происходящее — развлечение. Ведь знают же, что никуда не денусь. Раз мое слово ничего не стоит…

Но и молчать было невыносимо.

— Это так не работает, — повторила я.

— Конечно, не работает, — согласился дознаватель. — Без денег-то как же? Без денег и мельничное колесо не закрутится.

Я хотела возразить, но он ударил кулаком по столу, вскочил со своего стула и, глядя на меня сверху вниз, заорал:

— Хватит нам сказочки рассказывать, отродье ведьмино! Хочешь остаться чистенькой? Не получится! Думаешь, тут все дурачки?! На дыбе не так запоешь!

Надо было ответить гордым взглядом, сохранить достоинство, дать понять этим мерзавцам, что запугивать слабую женщину — низко, нечем тут гордиться. Может быть, не проведи я ночь в холоде и страхе ожидания в темной камере, сил бы и хватило. Хотелось бы в это верить.

Но тогда сохранить лицо не вышло. Из глаз сами собой хлынули слезы. От неожиданности, от испуга, от обиды…

Дознаватель молча сел, давая мне время прочувствовать собственную беспомощность. Потом продвинул по столу в моем направлении кружку. Сочувствие в его взгляде было таким натуральным, что захотелось выть и зашвырнуть этой кружкой собеседнику в лицо. Не может человек так меняться в считанные мгновения!

— Бесполезно пытаться разжалобить дознавателя, Милика, — сказал он спокойно. — Ты же понимаешь, что выход у тебя только один.

Разве? Есть какой-то выход? Я посмотрела на дознавателя, но увидела лишь размытое пятно. Это пятно произнесло ласковым голосом:

— Разумеется, только один: покаяться и принять справедливую кару. Быстро и по возможности безболезненно.

Не хочу кару! За что? Что я сделала?!

Несправедливо!

Не хочу!

— Ну, так что, Милика? Голос отнялся?

— Вы приказали молчать, — напомнила я.

— Милика, Милика, — с сожалением проговорил дознаватель. — Никак не хочешь по-хорошему. Как ты не поймешь, что для тебя осталась последняя возможность? Просто сознайся сама, это облегчит твою участь. Думаешь, мне хочется отдать тебя палачам и потом смотреть, как они ломают тебе кости, портят такое красивое тело…

— Так не отдавайте, — прошептала я, хоть и понимала, что это снова игра.

— Без твоего признания я бессилен… Думаешь, выдержишь? — снова сочувствие, от которого становится только хуже. Мне даже думать не хотелось над вопросом дознавателя.

Разумеется, не выдержу. Боюсь боли. Даже слышать о пытках жутко.

Дознаватель лгал. На самом деле, выхода не было. Что бы я ни сделала сейчас — меня это не спасет. Буду настаивать на том, что невиновна — решат, что я запираюсь. «Упорствую» — так ведь дознаватель записал в своих бумагах? Значит, пытки… и я все равно признаюсь в несовершенных преступлениях. И дальше — казнь. Может, не такая болезненная, как пытки, но все равно…

Не хочу.

Не хочу!!

Пусть все это будет не про меня…

— Милика? — голос дознавателя стал печальным. — Ты вынуждаешь меня…

— Это вы, — возразила я. — Вы меня вынуждаете. Но я ничего…

— Ложь! — неожиданно жестко прервали меня. — Согласно королевскому указу от сентября девятьсот двадцать первого года, любые проявления магии замены жизненного пути и магии времени является противоестественным, а умышленное применение такой магии — преступным. Не должно играть чужими жизнями и тем самым причинять людям страдания…

А мне, выходит, причинять страдания можно?

— Я не применяла такой магии! — выдохнула я.

Дознаватель покачал головой.

— А что же такой слабенький довод, Милика? Надо было сказать другое. Что указ был принят Ее Величеством королевой в период регентства. Я бы ответил, что, приняв корону, наш король в своей мудрости не отменил сего документа… А мы сразу к главному перешли, выходит? Что же, раз мы уже выяснили, что ты лжешь, признавайся, скольких людей ты лишила жизни, используя свой проклятый дар? Мы ведь все тут знаем, что для продления жизни одного человека ты только и можешь, что забрать ее у другого. Никакое это ни чудо, а самое настоящее преступление. Ну? Сколько на твоей совести загубленных жизней?!

— Ни одной! — я не сразу заметила, что повысила голос по примеру дознавателя. — Никого я не убивала! А вы? Вы здесь…

— Мы сейчас о тебе говорим, — оборвал дознаватель. — И о твоих делах. Может, ты и права. Не убивала. Только играла с чужими жизнями. А умирали эти глупцы сами. Что же… думаешь, это тебя оправдывает?

— Вы меня совсем не слушаете, — устало сказала я.

Дознаватель ответил не менее утомленным взглядом.

— Очень жаль, — сказал он. — Такое красивое тело… мне действительно жаль, Милика. Если ты призналась, я бы мог не допустить этого, но…

Тут он кивнул стражнику, все еще стоявшему сбоку от меня.

Меня тут же схватили и рывком стащили со стула, он опрокинулся, да и мне не дали устоять на ногах — стражник просто поволок меня к двери. Там присоединился и второй, они подхватили меня под руки с двух сторон и я все же смогла худо-бедно переставлять ноги, а не волочиться кулем по полу.

Меня вели по коридору, но не обратно в камеру, наш путь завершился куда быстрее, перед закрытой дверью. Один из стражников пинком распахнул ее, и меня втолкнули в темноту, я лишь чудом не упала. Через несколько ударов сердца помещение осветилось — кто-то внес факел.

У дальней стены обнаружилась громоздкая деревянная конструкция: лавка и деревянные колеса-валы с веревками… Неподалеку замечалось ведро с металлическими прутьями и жаровня… и еще какие-то инструменты, приспособления. Я вдруг стала туго соображать и все никак не могла понять, для чего это все. Меня подтащили к деревянной перекладине с закрепленной к ней длинной веревкой. Один стражник заломил мне руки за спину, второй — связал повыше локтей… Потом усадили меня на пол и стали неспешно привязывать к ногам груз.

Я все еще ничего не понимала. В голове был туман.

Дознаватель стоял рядом и наблюдал за происходящим. Наконец, мы встретились взглядами.

— Сколько людей ты убила, Милика Альмер? — спросил он, наконец. — Все равно тебе не скрыть своих злодеяний!

А у меня не только соображение отнялось, связная речь — и та не давалась. Я лишь бормотала что-то невнятное, умоляла, сама не знаю, о чем.

— Скольким людям ты сломала жизни своим черным колдовством?! — требовал дознаватель. Я помотала головой, по щекам катились слезы.

— Плохо, Милика! Очень плохо!

Потом веревка начала натягиваться, выворачивая мне руки. Я заорала, забилась в панике…

И потеряла сознание.

В себя я пришла в камере. Я лежала на полу, у стены и сорочка по-прежнему была насквозь сырая. Меня посетило безумное ощущение, будто время повернуло вспять и за мной, на самом деле, еще просто не приходили. Вот-вот распахнется дверь, явятся стражники, чтобы отвести меня на допрос. И все начнется заново.

Я осторожно пошевелилась. Руки болели, но, по крайней мере, не были вывихнуты или сломаны…

Все уже случилось.

Но раз я в камере — признания моего так и не добились? Значит, все действительно повторится…

Или все же призналась — и в следующий раз меня потащат прямиком на казнь?

Дверь открылась. Я дернулась, вжалась в стену. Свет из коридора пополз ко мне, как сказочное чудовище.

— Пришла в себя? — раздался смутно знакомый голос.

На пороге камеры стоял человек в черных одеждах. Давешний безумец из парка.

Тот, из-за кого я здесь. Хотя дознаватель и не называл меня прежним именем, но откуда еще стража могла узнать, что я владею магией судьбы?

Я, затаившись, смотрела на него. Он — изучал меня без стеснения, с брезгливостью, которой не скрывал.

— Поднимайся!

— Что… к-куда? — выдавила я и чуть не откусила себе язык — так стучали зубы.

— Куда прикажу, — отрезал он.

— З-зачем? — тупо спросила я, все еще не двигаясь с места.

Он выгнул бровь.

— Хочешь остаться здесь? Или позвать стражу, чтобы любезно тебе помогла?

Я попыталась подняться. С первого раза не получилось. Незнакомец терпеливо ждал, не пытаясь помочь, но и не поторапливая. Когда я все же встала, он почти швырнул в меня объемным свертком, который прежде держал в руках. Это был шерстяной плащ с капюшоном. Я поспешно, но бестолково пыталась в него укутаться.

— Пошли, — повторил человек в черном. И стража его пропустила. Я чувствовала взгляды, но старалась не смотреть по сторонам. Что теперь? Для того, чтобы казнить ведьму, плащ ведь не нужен?

Дознаватель вышел нам навстречу, такое ощущение, что специально.

— Вы уверены, что вот так просто ее заберете, господин Плантаго? — спросил он у человека в черном и протянул ему какую-то бумагу, свернутую в трубочку. — Сбежит ведь.

Человек в черном забрал бумагу и холодно уронил:

— Не сбежит.

— Тогда извольте еще подпись… — новая бумага. Плантаго протянул ладонь, вспыхнула магическая печать. Дознаватель благодарно склонил голову.

После были еще коридоры и, наконец, мы вышли из здания. После мрачной тюрьмы очень удивил солнечный свет. Я даже зажмурилась, почувствовала, как наворачиваются на глаза непрошенные слезы. Меня казнить могли, а тут — такая погода…

Я куталась в плащ. Ощущение такое, что любому понятно: под плотной тканью никакого платья. Тюремный двор — еще не самое страшное. Я представила, как пойду сейчас по городу… Да куда пойду? Мартина меня на порог не пустит. Вещи, должно быть, забрали. Или выкинула. Побоится дома оставить. Деньги вот только…

В отличие от меня, человек в черном мой непотребный вид как будто не смущал.

— Чего замерла?

Взгляд мой упал на свиток, который он все еще держал в руках. Что за бумага? Мое освобождение? Выхватить — и бежать? Прямиком к тому броду, про который говорил дознаватель…

Да с чего бы вдруг — освобождение? Что-то происходит, и я совершенно не понимаю, что именно.

Вспомнилось безразличное: «Не сбежит».

У ворот нас дожидалась карета. Кучер бросил любопытный взгляд.

Я достаточно медлила, чтобы Плантаго устал ждать. Рывком распахнув передо мной дверцу, он недовольно поторопил:

— Ну?

Нет, ведьму не могли освободить. Тогда что задумал этот человек? Выкупил для магических опытов? Запрещено, конечно, да только кто узнает? Да и потом — у Плантаго не просто магическая печать, королевская. А это означает не только то, что любое его действе считается дозволенным, но и то, что о любом ее использовании узнает тот, кто поставил…

Я забралась в карету. Страшно, но что я могу? Свобода — вот она, совсем рядом, пропитанная солнечным светом и до боли обыденным городским шумом. Распахни дверцу, и беги. Далеко ли. Маг, да еще стража…

Если мы покинем город, попытаюсь сбежать. Что бы там ни было… лучше так. Я пыталась убедить себя, что смогу, что у меня еще есть силы — не так уж много времени провела в застенках…

Может, меня везут в другую тюрьму?

На казнь?

Или пытаются так заполучить мое признание? Показали свободу, убедили, что сбежать не смогу…

Еще не убедили!

Неужто ради моего признания нужен такой балаган? Не верю.

Плантаго разместился на сидении напротив. Пристально посмотрел на меня, недобро усмехнулся.

— Сбежать не получится.

Он протянул мне бумагу. Карета тронулась с места.

Я взяла свиток, развернула.

«…сим подтверждается… что ведьма… именуемая Регина Линнель… находится на королевской службе… под непосредственным командованием… Верса Плантаго… являющегося поручителем».

— Что это? — спросила я.

— Подтверждение того, что ты находишься в полной моей власти, Регина.

— С какой стати?!

— Смотри-ка, а в камере такой напуганной выглядела, два слова связать не могла, — он откровенно издевался. Побыл бы на моем месте, как бы еще сам заговорил! — Все просто. Регина Линнель выполняет мои приказы. И я могу это подтвердить. А вот ведьму Милику Альмер никто на королевскую службу не брал. Могу хоть сейчас вернуть тебя обратно. Представляю радость стражи. Они как раз убедились, что ты, как ведьма, не слишком-то и страшна. Еще ночка-две и осмелеют окончательно, а у тебя уже и сил не будет сопротивляться.

Я сжалась под его взглядом. Мерзавец, с таким удовольствием говорить столь отвратительные вещи!

— И сразу, чтобы ты понимала. На тебе мое клеймо, — он указал на мое плечо. На коже тут же будто вспыхнул ожог. Я вскрикнула. Плантаго довольно кивнул. Как я могла не заметить?! Когда он успел… хотя времени-то как раз было предостаточно, учитывая мое беспамятство.

Плантаго протянул руку, и я отдала ему бумаги.

— Сбежать не сможешь, — заключил он.

Карета остановилась у постоялого двора. Плантаго вышел, не глядя на меня, и сразу направился к кучеру. Мне пришлось стоять рядом с каретой и ждать дальнейших распоряжений. Почему-то я думала, карета принадлежит Плантаго. Но он расплатился с кучером и тот, пожелав господину хорошего дня, уехал. Выходит, траты были лишь для того, чтобы не идти со мной рядом через половину города? Не знаю, раздосадовала меня эта мысль или все же доставила удовольствие.

Я затаилась. Уверила себя, что выжидаю, а потому сохраняю хладнокровие… Конечно, глупо говорить о стойкости духа после допроса в тюрьме. За столь краткий срок превратиться в дрожащее, ничего не соображающее существо… Самой себе противно. Теперь — когда светило солнце и люди вокруг улыбались.

Я вздохнула. Не буду об этом думать. Нужно разобраться со службой, о которой было упомянуто в бумаге, что показал мне Плантаго.

На постоялом дворе на меня тоже бросали взгляды. Привлекали внимание мои босые ноги. Я старалась поменьше смотреть по сторонам. Может, мне только кажется, что они смотрят. Да и смешки тоже могут относиться вовсе не ко мне. Если не разбираться, то ни опровергнуть, ни подтвердить этого предположения не получится.

Плантаго шагал впереди, его вроде и не интересовало, иду ли я следом. У него здесь уже была снята комната, и хозяин, узнав его, почтительно кивнул. Это открытие оказалось неожиданных, хотя, если подумать, должен же Плантаго где-то жить. Просто тогда, в парке, он показался мне таким… бездомным, потерявшимся. Утратившим если не себя, то что-то, что делало его самим собой. Не могло же это ощущение появиться лишь оттого, что в парке был под действием «пыльцы фей»…

— Приведи себя в порядок, — распорядился Плантаго, небрежно взмахнув рукой куда-то в угол. Оказалось, там маленькая умывальня с едва втиснувшейся деревянной лоханью для купания. Стоило мне войти, как снаружи щелкнула задвижка. Запер. Я закрылась изнутри, постаралась, чтобы тоже щелкнуло погромче. Против мага, конечно, не поможет. Но мне не хотелось демонстрировать полную покорность.

Раздеться я решилась с трудом. Хотя избавиться от грязной одежды хотелось до одури, но присутствие Плантаго слишком пугало. Мне чудилось, что он стоит за дверью и прислушивается. А то и смотрит сквозь — исключительно на случай, если я соберусь просочиться сквозь доски вместе с выплеснувшейся из лохани водой. Вода, кстати, оказалась теплой. Ее явно налили не так давно.

Еще сложнее оказалось после купания натянуть на себя все ту же сорочку, пропитанную тюремной вонью. Какой смысл был в том, чтобы тщательно отмываться? Но другой одежды у меня не имелось, а остаться вообще в одном плаще с чужого плеча… Я представила, как Плантаго с мерзкой ухмылкой требует: «Верни немедля!». Не знаю, поступил бы он так, но в моих мыслях оказался способен на любую мерзость.

Когда я вышла, Плантаго сидел в кресле, вытянув ноги и откинув голову на спинку. Вид у него был усталый. Я на мгновение почувствовала то же, что и тем вечером, когда увидела его впервые: тревогу, ощущение того, что кто-то совсем рядом нуждается в помощи… Я показалось, что если сейчас он откроет глаза, я снова увижу расширенные зрачки. Даже принюхалась: у «пыльцы фей» характерный запах, очень напоминает булочки с корицей. Не могу представить: Плантаго, весь такой в черном, угрюмый — и вдруг булочки с корицей!

Объект моих мыслей вдруг поднял голову и взглянул на меня в упор, будто подслушал, о чем я думаю. Усмехнулся, когда я невольно закуталась в плащ, ткнул пальцем в сторону подоконника. Я увидела, что там лежит ворох вещей… моих вещей! Мое серое платье с едва заметным швом (я зацепилась за ветку шиповника), край тонкого нижнего белья… я почувствовала, что краснею. На полу у окна стояли мои стоптанные ботинки.

— Это мои вещи?

— Угу. Если бы не заперлась, могла сразу переодеться.

И что это за намек? Что он не постеснялся бы зайти в умывальню и даже намеревался сделать именно это вместо того, чтобы отдать мне вещи сразу…

Я сгребла одежду и бросилась обратно в умывальню. Заперлась и, скинув плащ прямо на пол, поспешно принялась сдирать с себя сорочку.

Он сделал это специально! Чего добивался? Поиздеваться хотел?!

Зачем тогда принес мою одежду? Ходил к Мартине… уж точно не для того, чтобы позаботиться о моем нижнем белье! Осматривал Терина и понял, что я не причиняла мальчику вреда. Но ничего мне не сказал.

Понятно, что из-за королевского указа я все равно преступница. Способности мои никуда не делись. Но разве нельзя было хотя бы сказать, что… он знает — я не та преступница, которой меня пытался выставить дознаватель! Вместо этого показал бумагу и напомнил, что с Милики никто обвинения не снимал. Вот так!

После сорочки осталось мерзкое ощущение, от которого уже не удалось избавиться. Я закусила губу, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Нет уж, я не покажу ему своего состояния!

Когда я вышла из умывальни в очередной раз, Плантаго стоял у окна, сложив руки на груди.

— Долго возишься, — недовольно сообщил он.

— Пришлось переодеться, — язвительно пояснила я. Он резко обернулся, под его тяжелым взглядом я поспешно замолчала, уставившись в пол. Даже пробормотала:

— Спасибо вам… за вещи.

Плантаго хмыкнул.

— Не считаешь, что как-то глупо обращаться ко мне на «вы» после всего, что было?

Я непонимающе уставилась на него. Это он о том, что видел меня скорчившейся, полураздетой на полу тюремной камеры, дрожащей в присутствии дознавателя… Или о том, что знает правду о Терине и теперь — это наш общий маленький секрет?

— Можешь называть меня Версом. Нам еще работать вместе.

О! Так это была попытка сблизиться ради совместной работы?

— А где деньги? — резко спросила я.

— Какие деньги? — озадачился Плантаго.

— Мои. Те, что хранились в доме Мартины. Вы…

— Ты, — поправил он. Я втянула воздух сквозь зубы. Ладно… Ладно!

— Ты забрал мои вещи, значит, и деньги тоже взял.

— Вот ты о чем, — Плантаго ухмыльнулся. — Да, они у меня. Думаешь, я буду тебя обеспечивать во имя нашей крепкой дружбы?

Нашей… что? Опять издевается! Да что я ему такого сделала?!

Я хотела сказать что-то резкое, но тут заметила, какое у него лицо. Застывшее, словно маска. Ледяная ненависть во взгляде.

— Иди ешь, — уронил человек, которого я могла называть по имени.

На столе стояла миска с бобами и мясной подливой. Я отвернулась от Плантаго. Раз меня собираются кормить на мои же деньги, я могу не благодарить.

Не люблю бобы.

Но поесть надо. И успокоиться. А потом можно будет попробовать поговорить еще раз. Должна же я понять, что происходит и ради какой работы этот… Верс вытащил меня из тюрьмы.

Верс ко мне не присоединился, и казалось, дремал в кресле, пока я ела. А выходит — ждал. Может, проверял, не намерена ли я сбежать. Я думала о побеге. И о бумаге, которая была у Плантаго. Он сунул ее за пазуху, если подойти неслышно, аккуратно отогнуть ворот куртки, потянуть за самый краешек бумаги…

Про метку я, конечно, тоже не забывала. Пока была в умывальне, я пыталась ее рассмотреть, но лишь чувствовала легкое жжение, когда касалась предплечья.

Если это следящая метка, Плантаго сможет меня найти, но на это ему понадобится время. А время — это моя стихия. Я умею с ним договариваться. Я найду способ избавиться от метки. Придумаю что-нибудь, ведь были у меня когда-то друзья… должники. И хотя ни одного подходящего имени в памяти не возникло… уверена, лишь потому, что я еще недостаточно думала об этом.

Во сне тревоги этого мира перестают беспокоить, и спящие люди порой кажутся беззащитными. Безмятежными. Наверное, и еще что-нибудь «без». Верс Плантаго казался стрелой, которая вот-вот сорвется с тетивы. Хищник остался хищником, никаких послаблений. Наверное, потому я и не подошла: не поверила, что он спит.

А стоило мне отложить ложку, как он открыл глаза и с усмешкой уставился на меня, будто желая показать, что знает обо всех моих замыслах.

— Идем, — резко сказал он.

— Куда? — спросила я.

— Куда понадобится.

Оказалось, понадобилось нам в дом к Мартине. Я до последнего этого не поняла, слишком была поглощена своими мыслями. Лишь когда впереди показался знакомый домик, словно очнулась. Сердце тут же забилось сильней.

На крыльце сидела малышка Тилли. Завидев меня, она крикнула:

— Мама, Мама, тут Милика, ничего она не умерла!

На порог выскочила встрепанная Мартина, схватила Тилли за плечи, прижала к себе, растерянно глядя на нас.

Плантаго поднял ладонь, демонстрируя магическую печать.

— Именем короля, — произнес он неожиданно мягко, чтобы не напугать Мартину еще больше. — Не беспокойся, хозяйка, ничего страшного не случится. Мне необходимо осмотреть вашего сына.

Мартина задрожала, взгляд ее метнулся ко мне. Мартина открыла было рот, но пока она собиралась что-то сказать, Плантаго уведомил:

— Госпожа Регина — моя напарница.

— Регина? — переспросила Мартина. Плантаго спокойно кивнул, но больше ничего объяснять про меня не стал. Мартина снова взглянула на меня, на этот раз неприязненно. Уж и не знаю, о чем она при этом думала. Я предпочла поступить как Плантаго: напустить на себя безразличный вид и смотреть в пространство, будто ничего вокруг не замечаю — хоть смотри на меня, хоть не смотри. Мартина не могла не впустить нас и понимала это… Я ничем не могла ей сейчас помочь. Да от меня ведь и не ждали помощи. Скорее уж наоборот. От этого становилось больно, но… мое слово — против слова дознавателя. Плантаго не потрудился меня оправдать перед Мартиной, а сама она слишком напугана, чтобы подумать и сделать выводы.

Плантаго вошел в дом, и я последовала за ним. Мартина молчала, прижимая к себе дочку. Из глубины дома донесся натужный кашель. И пока мы шли в комнату Терина, мальчик все кашлял и кашлял, хрипя, захлебываясь в попытках успеть вдохнуть хоть немного воздуха между приступами. Но запаса надолго не хватало, и очень скоро Терин снова начинал задыхаться. Я тревожно оглянулась на Мартину, тенью следовавшую за нами. Состояние Терина явно ухудшилось, и сильно. Ему было гораздо хуже, чем когда я решилась впервые накормить его конфетами, приправленными толикой моей целительской магии. Глядя на Терина сейчас, я легко могла поверить в слова дознавателя о том, что злокозненная ведьма стремилась усугубить болезнь несчастного ребенка.

— Мартина, принеси мятного настоя, — попросила я. Женщина заколебалась. Разумеется, ведь настой тоже присоветовала я. Он не излечивал, конечно, но смягчал кашель. Я же просила Мартину проветривать комнату не реже одного раза в день, но сейчас окно было закрыто и задернуто плотной шторой. Комнату освещал лишь слабый свет ночника.

Верс подошел к постели. Терин пытался отдышаться, кашель на время стих. Верс пощупал лоб мальчика, задержал ладонь над грудью ребенка, поднял на Мартину взгляд и резко спросил:

— Где настой?

Мартина шарахнулась, но все же рискнула сказать:

— Я бы хотела, чтобы эта девушка покинула мой дом.

Взгляд Плантаго ощутимо потяжелел.

— Обязательно. Но для начала принеси настой.

Больше Мартина возражать не рискнула, ушла, потянув за собой дочку. Верс тут же взмахнул рукой, свет стал ярче.

— Почему не вылечила? — зло спросил меня Плантаго. В отличие от дознавателя, он не стал сроить предположения и не добавил ничего про корыстные помыслы, за одно это я была ему благодарна.

— Не смогла.

Верс задумался.

— Откуда такая дрянь, — пробормотал он.

Поверил ли он моим словам или пропустил мимо ушей? Мне было бы все равно, если бы речь шла не о жизни человека, ребенка, которого я знала.

— Такой приступ я наблюдала только один раз. И он продолжался совсем недолго.

Верс снова предпочел проигнорировать мои слова, но я настаивала:

— У мальчика есть защита рода. Слабая, но все же.

Тут я, наконец, удостоилась внимания Плантаго. Или все же не я, а вернувшаяся Мартина? Во всяком случае, Верс задумчиво посмотрел на нас обеих, протянул руку (на ладони сверкнули золотистые искры) и Мартина отдала ему пузатую бутылочку, а также чашку с водой. Плантаго отставил все на тумбу рядом с кроватью, кивнул мне.

— Я не хочу, чтобы она приближалась к моему сыну, — встрепенулась Мартина. — Господин! Позвольте, я сама…

Она бросилась к кровати, тогда как я осталась стоять на своем месте, беспомощно наблюдая за происходящим. Верс остался безучастен к случившемуся. Он придержал голову Терина, вода лилась у мальчика по подбородку, хоть он и пытался глотать. Если бы он съел те сладости, которые я несла с праздника, не мучился бы все это время!

— В твоей семье были маги? — спросил Верс Мартину. Та перепугано замотала головой. Остатки питья выплеснулись Версу на рукав.

— А болезни, подобные этой, случались с кем-то? — поморщившись, продолжил допрос Плантаго. Я уже знала ответы, но меня он об этом не спрашивал. Мартина, бросив в мою сторону быстрый взгляд, ответила:

— Нет, господин.

Верс задумался, потом спросил еще:

— Сколько мальчику лет?

— Четыре года, — сказала Мартина и, замявшись, добавила: — Через два дня исполнится пять.

Верс развернулся к ней, и Мартина поспешно замолчала, заподозрив, что сделала что-то не так.

— Отец твоих детей — аристократ, — уронил Верс. Это даже наполовину не был вопрос, в голосе Плантаго звучала холодная уверенность. — Тебе известно его имя?

Мартина всхлипнула, совершенно растерявшись.

— Нет, господин. Это правда! Он не назвался…

— Что? — выдохнул Плантаго. Мартина вдруг схватила его за руку и быстро заговорила:

— Нет, нет, господин, нет! Все было по согласию! Он сказал, что не сможет… что не назовется… а я была юна, и он был такой красивый, такой нежный. Он спросил разрешения, спросил! У меня было зелье, от знахарки. Кто же знал, что не поможет, что будут детки… но я никогда его не искала! Мне и этого достаточно.

Верс презрительно скривился, поинтересовался:

— Он хоть что-то рассказал о себе? Откуда приезжал, знаешь? Оставил что-то? Подарок?.. Деньги?

— Да что вы! Я бы не взяла! Он был такой… Светловолосый, зеленоглазый… дети на него и не очень и похожи, никто бы не узнал!

Да уж. Светловолосых да зеленоглазых в Ральвене полно… поди угадай, по таким приметам, кто Мартину осчастливил.

Верс высвободил руку, тяжело вздохнул.

— Я понял, Мартина. Выйди.

— Господин!..

— Иди! Мы поможем твоему сыну, если удастся.

Мартина попятилась к выходу.

— Безмозглые девицы! — буркнул Верс, когда за ней захлопнулась дверь. — Никогда не думают о последствиях… красивый, видите ли!.. С девочкой-то все нормально?

Я даже не сразу сообразила, что он снова обращается ко мне.

— Я ничего не обнаружила.

— Значит, только от наследника хотел избавиться… или не ожидал, что двойня может быть. Повезло.

Я поежилась. Не хочет же Верс сказать, что неведомый аристократ предпринял меры на случай появления бастарда? Кому может быть дело до ребенка Мартины? Не принца же она, в самом деле, тут растит!

— Больше похоже на родовое проклятье, — проговорила я.

Верс разминал ладони, встряхнул руками.

— Может и так. Что это меняет? Поди передается только на старшего сына. Прекрасное решение семейной проблемы. Зато законный наследник в безопасности.

Верс во всем видел худшее. Я даже не подумала о такой возможности, пока он не сказал. С такой уверенностью, что она передалась и мне. Я сжала кулаки. Его предположение было ужасно, но…

— Судя по всему, с каждым годом проклятье усиливается… пока не убьет, — проговорил Верс деловито, как будто Терина не было рядом. Да он ведь все слышит!

— Бедный ребенок! — вырвалось у меня. Просто не смогла молчать больше.

Верс встряхнул руками. Склонился над Терином, совершенно другим тоном произнес:

— Ничего не бойся, малыш. Сейчас тебе станет лучше. Сможешь выйти из этой комнаты. Наверное, тебе здесь надоело.

Терин с надеждой взглянул на Верса, а я внутренне напряглась, ожидая подвоха. Сложно поверить, что Плантаго говорил искренне. Не после высказанного предположения… Сейчас он напоминал мне дознавателя, принимавшего на себя новую личину при надобности. Может, это и вовсе магия такая? Ведь и теперь — невольно веришь в слова Верса.

Да я ведь знаю, что родовое проклятье так просто не снимешь! Нужно найти того, кто это проклятье наслал. Чаще всего — если у мага хватало сил — он проклинал род «до седьмого колена». Далеко не все были способны осилить проклятье до двенадцатого колена и лишь единицы — до двадцатого… Родовые проклятья опасны тем, что могут истощить проклинающего, если он, ослепленный ненавистью (а иначе кто решится на столь злое заклятье?), переоценил свои силы. А если проклятье убило самого мага — избавиться от свалившегося на род несчастья практически невозможно, пока не выйдет отведенный срок… Можно только пытаться защититься, пересилить действие проклятья. Редко, но такие случаи бывают.

Поэтому я не понимала, что собирается делать Верс и зачем лжет мальчику столь уверенно, столь… цинично.

Внезапно вспыхнула мысль: а вдруг он решил избавить сына Мартины от страданий самым легким способом? Я похолодела. И даже шагнула вперед, но тут Верс оглянулся на меня и обжег взглядом, в котором читалось понимание. И столько там всего смешалось: насмешка, презрение, всепоглощающая злость и что-то еще, я не успела понять.

— Не мешай! — рявкнул Верс и отвернулся. Ладони его окутало золотое сияние, и я увидела сплетающуюся над телом Терина печать. Прямо в воздухе ткалось восхитительное кружево, ажурный узор менялся, пока, наконец, не стала видна раскинувшая крылья птица, окруженная диковинными цветами. От печати дохнуло невероятной силой. Запахло яблоками. Терин восхищенно поднял худую руку, пытаясь дотянуться до золотых нитей.

— Не трожь! — процедил Верс. Печать все еще была хрупка, дрожала и распадалась на краях. Я торопливо подошла, присела у постели, по другую от Верса, чтобы не мешать. Подняла голову. Плантаго, закусив губу, сосредоточился на печати. Его словно злило, что она все никак не укрепится.

Я откинула край одеяла, помогла Терину стянуть рубашку.

— Руки! — прикрикнул Верс. Я поспешно отшатнулась. Терин посмотрел на меня, и я ободряюще улыбнулась. Печать сжалась до размера золотой монеты и упала Терину на грудь, вспыхнув последний раз. Терин испуганно вскрикнул. Я зажмурилась, а когда открыла глаза — на груди мальчика лишь проглядывали тонкие белесые ниточки растворяющейся печати. Словно шрам, который скоро исчезнет полностью. Немаги не смогут увидеть, и этого остаточного следа… Терин печать явно увидел, значит, по наследству ему передалось не только проклятье.

— Тепло, — проговорил мальчик тихо. Я погладила его по голове, убрала лезущую в глаза челку.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Верс холодно.

Терин прислушался к себе.

— Хорошо… а это теперь насовсем?

— Нет, — равнодушно отозвался Плантаго. — В тебе есть дар, когда он проснется, печать, скорее всего, разрушится. Так что времени у тебя — до совершеннолетия. Немало, как думаешь?

Терин задумался, потом серьезно кивнул.

— А когда печать исчезнет?

— Не знаю. Возможно, болезнь уже будет над тобой не властна. Самый лучший исход. Может быть, твоих сил и так хватит, чтобы спастись.

Терин был слишком мал, чтобы вести с ним такие вот разговоры. Да он, может, настолько слаб, что не запомнит ничего из сказанного Версом. Уж лучше предупредить Мартину…

— Но Терин, это тебе не подарок, — сказал Плантаго. — У меня есть условие. Ты никому и никогда не сможешь рассказать о том, что сейчас произошло и о нашем разговоре. Ты понял?

— Даже маме?

— Никому, — жестко повторил Верс. — Таков мой запрет. Даже если захочешь — у тебя ничего не получится.

— А Милика? — тихо спросил Терина. — Ей тоже запрет?

Верс усмехнулся.

— А Милика со мной. Кому она расскажет?

Я вздрогнула. Прозвучало так, будто Верс собирался добавить еще что-то. Например: «Да она и не успеет. Ее казнят раньше».

Вопрос о том, как чувствует себя сам Плантаго, застрял в горле.

Терин завозился и смог сам кое-как сесть на постели. Верс поправил подушку, чтобы ему было удобней.

— Кушать хочется, — смущенно сообщил мальчик.

— Мартина! — раздраженно рявкнул Верс. Дверь тут же распахнулась. Я отошла к стене, пропуская мать к сыну. За Мартиной шла и Тилли.

— Принеси какой-нибудь еды, — бросил мне Верс. Мартина была так удивлена произошедшими с Терином переменами, что ничего не сказала на это. Я ушла на кухню, мимолетно подумав, что вот сейчас, пока Верс занят, могла бы сбежать… слова дознавателя о броде через реку накрепко засели в голове. В печи обнаружился горшок с горячей похлебкой. Я налила в миску бульона. Немного подержала миску в руках, думая о том, что Терин обязательно должен поскорей набраться сил. Ладони покалывало от магии. Я вспомнила печать Верса… сколько же в нем силы, если он смог подавить столь сильное проклятье?

И как я от него сбегу?..

Когда я вернулась в спальню, Мартина охала и ахала, вовсю благодарила Плантаго за то, что помог Терину. На меня она старалась не смотреть, даже когда я подошла с похлебкой. Хотя миску из моих рук взяла и сама покормила Терина.

Мы почему-то не спешили уходить. Верс недовольно отдернул штору, распахнул окно, оставшись рядом с ним. Огонь в ночнике погас.

Терин справился с похлебкой довольно быстро. Мартина отставила миску в сторону. Поколебавшись, подошла к Плантаго.

— Спасибо, господин, — в очередной раз повторила она. — Я… так испугалась. До вас приходил маг, наказал готовиться…

Значит, к магу Мартина все же обратилась. Должно быть, отнесла ему последние деньги, да еще и у соседей заняла. Местный маг заламывал такие цены, будто умышленно отпугивал горожан.

Верс скользнул по женщине безразличным взглядом.

— Не моя заслуга.

Мартина замерла в смятении, она не знала, куда деть взгляд. Даже жалко ее стало. Верс вовсе не имел в виду, что ей следует поблагодарить и меня тоже.

— Милика… прости меня… — наконец, выдавила Мартина, подходя ближе. В руках ее появился сверток. Я вздрогнула. Знакомая бумага. Что ж ленточкой не перевязала?

Мартина пояснила:

— Это за нынешний месяц, ты ведь заплатила за комнату. Стража требовала отдать твои вещи, а денег никто не искал. И я… подумала, что будет справедливо… они ведь сказали, что Терин страдает из-за тебя… Вот и отдала деньги магу.

Понятно. То-то маг побывал в доме Мартины на удивление быстро. Действительно, нашлись деньги. Что бы там ни говорил дознаватель, за последнее время я сумела скопить немного средств. На всякий случай… я ведь не собиралась всю жизнь провести в съемной комнате у Мартины. Госпожа Агнета лавкой не сильно интересовалась. За сложность и срочность заказов она никогда не повышала мне плату. Так что я предпочла договариваться с покупателями сама. Тоже вот решила… по справедливости.

Мартину я даже понимала. Обвинение было страшное. И видя, что Терину становится хуже, Мартина легко поверила в слова дознавателя. Разве могла не поверить? Она ведь видела конфеты, а мне так и не дали объяснить. Вот только на душе все равно было гадко, и я стояла перед Мартиной, не зная, что ответить.

Все решил Верс. Он по-хозяйски забрал деньги, заметив:

— Пригодится.

И убрал сверток за пазуху.

— Пошли.

Я, как деревянная, молча развернулась и пошла за ним к выходу. Мне не в чем было обвинить Мартину, но и простить не получалось. Я просто решила об этом не думать. Какой смысл, если с Мартиной мы больше никогда не увидимся? Вот и хорошо.

А маг мог бы и вернуть деньги, раз уж ничего не сделал. Мартине бы пригодились.

Мы с Версом снова оказались на постоялом дворе. Всю дорогу я думала о том, что не могу понять его поступков. То он издевается и кажется безразличным ко всем вокруг, и вот — уже спасает незнакомого ребенка и выгораживает меня перед Мартиной. И денег у нее он не брал… ну, до сегодняшнего дня. А мне сказал другое.

Злиться сил не было, я и не злилась. Просто размышляла.

— Почему ты не предупредил Мартину? — спросила я.

Плантаго развалился в кресле и попивал вино из кружки. Словно уже и забыл о случившемся. За вином он спускался на первый этаж, в общий зал. Меня запер, и я несколько минут простояла у окна, глядя на город, пока он не вернулся. Потом он уселся в кресло и пил, не обращая на меня внимания.

— О чем? — холодно осведомился он.

— О том, что Терину все еще угрожает опасность.

Верс повернулся, взглянул на меня равнодушно.

— Это ему не поможет, — и отвернулся. Отхлебнул вина.

— Откуда тебе знать? Ты лишаешь Терина возможности спасти свою жизнь! — возмутилась я. Наверное, я была неправа. По крайней мере, не во всем. Но тогда, в доме Мартины, мне показалось, что печать Верса — это самый настоящий шедевр. И сотворить подобное может лишь человек, искренне желающий кому-то добра. А потом этот самый человек сидит и тянет вино, безразлично признавая, что спасенный может умереть!

— Я дал ему время, — заметил Верс. — Разве этого мало?

— Нет! Но ты мог сделать больше. С твоими силами…

— С моими силами? — переспросил Верс и я замолчала. Настроение его резко изменилось. Верс вскочил и развернулся ко мне. Взгляд его был пронзительным и ледяным. Я невольно отступила. Это было ошибкой, потому что в глазах Верса зажегся огонь. Криво усмехнувшись, Плантаго двинулся ко мне, а мне ничего не оставалось, как пятиться.

— Отчего же ты промолчала? — поинтересовался Верс, подходя вплотную. Я уперлась спиной в стену, отступать дальше было некуда. — Раз такая добрая! Ведь это твоя драгоценная подружка, не моя! Или она тебя так сильно обидела?

— Ты запретил, — напомнила я. Верс выгнул бровь.

— Тебе? Не припомню такого. Или ты пытаешься сама себя убедить? Ну, вперед. Только передо мной-то нет смысла притворяться.

Он говорил с такой уверенностью, будто знал обо мне что-то обличительное и ждал от меня… ответа какого-то, что ли? Но я не представляла, что он хочет услышать. От несправедливости и мерзкого ощущения, что в чем-то Верс все же прав, жгло в груди. Мартина не послушала бы меня, сомнения у нее все равно остались бы и уже завтра она начала бы мучиться от того, что не знает наверняка, где правда… Но попытаться я все же могла.

Мое молчание Верса разозлило. Он приблизился почти вплотную, упершись рукой в стену возле моей щеки.

— Ты ведь понимаешь, что если у мальчишки обнаружат печать, он будет в опасности.

— Почему? — спросила я через силу. Я не понимала, но Верс, похоже, думал иначе.

— Действительно, почему? — засмеялся Плантаго, склоняясь к моему лицу. И я увидела то, на что прежде не обратила внимания: его зрачков почти не было видно. — А по-твоему, я свободен? И мою магию не узнают?!

Он вдруг ударил в стену кулаком. Я зажмурилась от неожиданности и услышала злой шепот.

— И кто же во всем виноват?

Я почти ждала, что следующий удар достанется мне. Слишком ощутима была исходящая от Верса ненависть. Меня ли он видел перед собой? Со мной ли разговаривал? Меня ли на самом деле ненавидел? Я боялась даже вздохнуть, не зная, чего ожидать от Плантаго в следующий момент.

Но ничего не случилось. Верс отстранился от меня и вернулся к креслу, на подлокотнике которого оставил кружку с вином.

— Ненавижу ведьм, — сообщил он, развернулся и швырнул кружку в стену (я отшатнулась, но в меня он и не целился). — Лживые твари…

После этого он ушел, хлопнув дверью. И вернулся лишь через несколько часов, молчаливый и угрюмый.

В тот же день мы уехали из Тальмера. Должно быть, я в последний раз видела Мартину. По правде сказать, мне было все равно. Куда больше меня беспокоила судьба Терина.

И моя собственная.