Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 14. Список подарков

Он тихо закрыл за собой дверь, боясь ее разбудить. Пройдя через просторную гостиную в другую часть огромной квартиры и оперевшись руками на раковину, молодой человек всматривался в свое отражение, чувствуя стойкое отвращение к самому себе. Хотелось вмазать в эту ухмыляющуюся рожу, но тогда проснется Сандра. Тихо зарычав, не разжимая губ, он открыл воду в душе и встал под горячие струи. Напряженные до предела плечи сначала сопротивлялись, а потом обмякли, и руки повисли безвольными плетьми вдоль туловища.

– Габриэль, – у нее был тихий голос, который мог звучать как рев военного генерала.

– Да! – крикнул он с другой части квартиры, обматываясь полотенцем и опять наклоняясь над раковиной и ближе рассматривая себя в зеркало. Лонни подшучивал над другом, говоря, что она питается его молодостью, забирая непрожитые годы, и Габриэль был готов поклясться, с момента их встречи у него прибавилось морщин. Или это были последствия разбирательств в суде и обвинения в серийных убийствах?

– Не кричи, а подойди сюда.

«Черт бы тебя побрал, Сандра Джонсон», – подумал Габриэль и улыбнулся своему отражению, пытаясь закрепить это выражение лица на следующие несколько минут. Или часов. Как повезет.

Вопреки его ожиданиям, женщина сидела в кровати, положив на коленки ноутбук и уткнувшись в него с самым серьезным видом. Его улыбка была неуместна.

– У обвинения есть основания подозревать тебя, Габриэль. И даже арестовать. И даже осудить. И твое «я ничего не помню» не сработает.

– Но что я могу сказать? Я действительно ничего не помню, – он пожал плечами, усаживаясь на край кровати, и поискал глазами свою одежду.

– Самое интересное, что твоих отпечатков нет ни на одном месте преступления. А это странно, учитывая, что ты там бывал. Не находишь? – Она посмотрела на него взглядом снулой рыбы, аж захотелось выпрыгнуть прямо в окно или отправиться прямиком в тюрьму, лишь бы не продолжать этот разговор. Да и нечего ему было сказать.

– Мне нечего сказать. – Габриэль отвернулся первый и начал одеваться.

– Уже уходишь? Я думала, мы поработаем, а потом…

– У меня скоро соревнования, Сандра. Мне надо отдохнуть перед завтрашней тренировкой.

– Возможно, ты на них вообще не попадешь, если мы не сможем доказать, что ты этого не делал.

– Я этого не делал, – повторил молодой человек и, застонав, опустился в кресло у окна. – Ну что ты от меня хочешь? Чтобы я врал? Притворялся? Нашел липовых свидетелей?

– Зачем липовых? Кто тебя видел последним в те дни? Давай, вспоминай.

– О боже! Я же сто раз говорил – я совсем ничего не помню.

Она смерила его взглядом, полным отвращения. Так смотрят на таракана, случайно забредшего на кухню. Или на стакан молока с медом, которое заставляет выпить мать, если случайно простудился.

– Ладно. Иди. Я позвоню.

Все. Он был больше не интересен, а значит – свободен на сегодня. Даже не пытаясь скрыть свою радость, Габриэль поцеловал любовницу в дряблую щеку, натужно улыбнулся и вышел из комнаты.

Она даже не повернула голову в его сторону, продолжая просматривать материалы дела. Он был так похож на нее в детстве – наивный, испуганный, слабый. И в тоже время напоминал о самых страшных предателях, таких же лживых и только и думающих о том, чтобы воспользоваться ей.

Если перевесит первое – она без труда выторгует ему свободу. Но если второе… Габриэль Хартман сгниет в тюрьме.

Список подарков получился длинным. Наслюнявив конверт, маленькая девочка прижала его к груди и запрыгала от радостного предвкушения.

Санта ее любил – каждый раз под елкой на Рождество ее ждало именно то, что она заказывала. И сейчас было волнительно представлять, какой-то же пункт из списка исполнится в этом году. Ей было всего восемь, и давно пора было перестать верить в сказки, но кто же откажется от них, если для нее они всегда сбывались.

– Мамочка, мамочка! – закричала она и побежала на кухню, откуда с самого утра раздавались одуряющие запахи, – мать готовила ужин для друзей, которые должны были приехать вечером и поздравить семью Джонсон с праздниками. Можно было заказать доставку, хоть из самого дорогого ресторана, но этим удивить их окружение было сложно. Куда лучше будет самой запечь хороший кусок свинины на медленном огне и приготовить яблочный соус с корицей.

– Что, дорогая? – сухо спросила высокая худая женщина, кинула взгляд в зеркальный навесной шкафчик, поправила выбившуюся прядь и улыбнулась своему отражению.

– Я написала список! – Девочка протянула конверт матери, но та лишь бросила на него быстрый взгляд и продолжила резать яблоки.

– Положи на стол, родная. У меня руки грязные. Боюсь, Санта не сможет прочитать, если я испорчу твой список. – Холодная улыбка была под стать тону голоса.

Сандра положила конверт на стол, попыталась утащить кусок яблока, но получила по руке и, надув губы, отошла в сторону.

– Сандра, ну сколько раз говорить…

– Ты злая! – крикнула девочка и убежала в свою комнату.

Тихо выругавшись про себя, миссис Джонсон отложила нож, вытерла руки о белое накрахмаленное полотенце, положила в маленькую тарелку нарезанных яблок и пошла следом за дочерью.

– Сандра. Ну что случилось? – вздохнув, она поставила тарелку на тумбочку, села на край кровати, где лежала девочка, потянулась было к ней, чтобы погладить по голове, но отдернула руку и сложила их на коленях.

– Почему ты такая? У других девочек…

– У других девочек… – перебила мать. – У кого, других? У тех, кто не может своим детям купить игрушку на новый год?

– Почему? – надула губы Сандра.

– Ну, хорошо. Может. Но не всех же балуют, как тебя? Согласна?

Сандра задумалась. Ей действительно ни в чем никогда не отказывали. Некоторые девочки даже завидовали ей, хотя учились они все в частной дорогой школе, и у всех была возможность порадовать своих маленьких чад.

– Просто все любят по-разному. Понимаешь? – продолжала миссис Джонсон, в глубине души понимая, насколько нелепо сейчас вести эти разговоры с еще совсем маленькой девочкой.

– Как это – по-разному? – удивилась Сандра.

– Давай мы с тобой поговорим про это, когда ты подрастешь? – мать улыбнулась и все-таки погладила девочку по плечу. Телесные проявления чувств были редкостью в их семье и казались чем-то искусственным.

Сандра медленно кивнула. Она мало что понимала из того, о чем говорила мама, и была только рада, что этот разговор закончен. Тем более что только сейчас она заметила тарелку яблок, посыпанных сахаром и корицей. Разве можно было сомневаться в том, что ее действительно любят?

День тянулся бесконечно. Так было каждый год, когда примерно с пятнадцатого декабря Сандра буквально отсчитывала секунды до праздника, чтобы рано утром побежать к елке и разорвать подарочную упаковку. Сегодня было только двадцатое, и терпение уже было на исходе. Радовало только одно – к родителям придут друзья, а значит, принесут с собой что-то и для нее. Кто же ходит в гости к семье, где есть ребенок, без подарков?

Собираться начали к шести. Засыпав дочку хозяев подарками, взрослые проходили за огромный, накрытый дорогим сервизом стол и сразу наливали себе вина или шампанского. После восьми, когда начались взрослые разговоры, а настроение стало чуть развязнее, мать велела Сандре идти к себе, чтобы «не мешаться под ногами».

Но она и не думала мешаться. Ей было совсем не интересно. Особенно потому, что она увидела, как один из пакетов унесли в кабинет отца, и теперь жаждала посмотреть, что в нем.

Было темно. Пахло свежими газетами, дорогими сигарами и туалетной водой. Не зажигая свет, Сандра пыталась найти пакет, но вдруг услышала шаги по коридору. Испугавшись, что ее могут отругать, она спряталась под массивный стол и притихла.

Мимо. Наверное, кто-то искал туалет и забрел не в тот коридор.

Пакет нашелся быстро, но рассмотреть, что в нем, было невозможно. Быстро, стараясь не попасться на глаза взрослым, девочка шмыгнула к себе в комнату и чуть не запрыгала от радости, предвкушая что-то интересное.

В пакете лежала папка, набитая бумагами. Не сдержав стон разочарования, Сандра сначала хотела убрать их, когда заметила свое имя на одной из папок. Она листала странички, но кроме слов «погибли» и «родители», практически ничего не поняла. Но и этого было достаточно, чтобы в ее детском мозгу вдруг поселилась жуткая зудящая мысль – ее родители ей не родители.

Пакет с бумагами перекочевал обратно в отцовский кабинет – или кем ей приходился этот мужчина? – но мысли не отпускали. Ей было страшно о чем-то спрашивать. Вдруг правда? Но каждый день, год за годом, Сандра Джонсон все больше убеждалась, что люди, которых она считала родителями, не только ей не родные, но даже не любят ее.

Она ждала целых три года, прежде чем осознать все и задать тот вопрос, который крутился все эти годы, не находя выхода.

Сидя за Рождественским столом, Сандра нарезала уже ставшую традиционной грудинку, смотрела себе в тарелку и старалась не встречаться взглядом с матерью и отцом, которые обсуждали свои взрослые дела.

– Мамочка, а правда, что я приемная? – подняла, наконец, взгляд от тарелки девочка.

– Что? – Руки застыли, не донеся до рта кусок слишком жирного мяса.

– Ты мне не родная. И папочка… тоже.

– Откуда… Почему… Как… – миссис Джонсон захлебывалась в вопросах и умоляюще смотрела на мужа, решившего, что теперь его очередь слишком уж усердно разглядывать кусок мяса у себя в тарелке.

– Не волнуйся так, мамочка, – удивленно посмотрела на нее Сандра. Та вела себя странно. Ну и что, что ее удочерили. Разве стоит из-за этого так нервничать?

Миссис Джонсон взяла себя в руки и смогла вымучить улыбку на таком холодном обычно лице.

– С чего ты это взяла, моя дорогая?

– Я видела бумаги. Мои родители погибли. Так?

Мать с отцом переглянулись. Мужчина кивнул и снова уставился на свой кусок мяса в тарелке, словно тот рассказывал ему гораздо более интересные вещи, чем те, что происходили сейчас за столом.

– Да, малышка. И мы… Мы взялись воспитать тебя, родная. Потому что… Твоя мать – твоя генетическая мать – была моей сестрой. И…

– То есть, ты мне тетя? А… Это мой дядя?

– Да, родная.

– Но почему вы мне не сказали об этом? Разве я не должна знать о том, кто мои настоящие родители? – Сандра прищурилась, переводя взгляд с одного на другого, но, в конце концов, сосредоточившись на приемной матери. Уж слишком мрачным было лицо отца.

– Мы не хотели говорить тебе, потому что ты бы захотела узнать, как они погибли. И… Если бы ты знала их имена, тебе не составило бы труда найти эту информацию самой, Сандра.

– И что? – все еще не понимала ее девочка.

– Ну что ж… Твоих родителей звали Люсия и Бен Роджерс.

– Люсия… – прошептала почти беззвучно Сандра, смакуя имя матери, которую даже не помнила.

– Да. Но я не хочу тебе рассказывать, что с ними произошло, – договорила женщина и наконец положила в рот кусок давно остывшей грудинки.

– Мне кажется, лучше самим рассказать ей, – возразил вдруг молчавший до этого момента мистер Джонсон и без паузы продолжил: – В доме, где жили твои родители, был пожар. Они сгорели, не успев выбраться. Мы спасли только тебя…

– Пожар… – это слово казалось таким ужасным. И сразу жутко противно стало смотреть на кусок зажаренной свинины. Девочка отодвинула от себя тарелку, но сдержаться не смогла, и ее вырвало прямо на накрахмаленную скатерть, на дорогой тончайший сервиз. Это был последний день, когда она ела мясо.

Сандра убежала в ванную и долго сидела там, слушая, как журчит по трубам вода и падает в раковину, разлетаясь тысячей брызг, которые попадали на пол, на ее неприкрытую шею, на висевшее на стене зеркало.

– Дочка, – в комнату заглянула мать и села на корточки рядом. Сандра дернулась – ей не нравилось, что эта незнакомая, по сути, женщина, ее так называет. Но промолчала. – Дорогая, я все понимаю… Но этот пройдет…

Девочка подняла на нее глаза, усмехнулась и вышла из ванной. Она заперлась в своей комнате, включила ноутбук и вбила в строку поиска имена родителей. Люсия и Бен Роджерс. И, подумав немного, добавила «пожар». Страница поиска запестрела заголовками. Проваливаясь в статьи, тыкая в них наугад, девочка бегала глазами по монитору.

«…Причину возгорания удалось установить. Как рассказали свидетели происшествия, родная сестра жертвы и ее муж, дочка хозяев дома, желая пораньше открыть подарки, опрокинула елку. Огонь перекинулся на шторы, и…»

«…Обе жертвы спали наверху и не успели выбраться, но родная сестра и ее муж, спавшие на первом этаже, сумели спастись сами и спасли ребенка…»

«…Ужасная трагедия, в которую обернулось Рождество, надолго останется в памяти…»

Это она, Сандра, убила своих родителей. Сама. Своими руками. Да еще таким жутким способом. Гуманнее было просто перерезать им горло во сне.

Габриэль Хартман никогда бы не подумал, что сможет влипнуть в такую ситуацию. Последнее убийство Мелани Холл опять – в который раз? – вывело следствие на него, и больше двух месяцев он провел в камере следственного изолятора. Он и дальше сидел бы там, считая дни до суда, если бы его делом не заинтересовался самый лучший адвокат, для которого получить оправдательный приговор было скорее развлечением, чем реальной необходимостью браться за дело, лишь бы оплатить счета за шикарную квартиру, оставшуюся по наследству от родителей.

Сандра Джонсон действительно знала свое дело, и уже спустя пару часов молодой человек был на свободе. Они поехали к ней в офис, чтобы спокойно поговорить, а потом, слово за слово, она прямым текстом ему сказала, что возьмется за его случай исключительно из интереса и за небольшие удовольствия, какие может дать женщине ее лет только молодое мужское тело.

Ей исполнилось пятьдесят несколько месяцев назад, хотя, скорее всего, прошло уже несколько лет. Если бы она была хотя бы красива, то с ее деньгами и связями могла бы рассчитывать на более искренние отношения. Но, увы, природа не наградила Сандру ни шикарной фигурой, ни миловидным лицом, ни способностью стареть так, как стареют некоторые голливудские актрисы, – с непревзойденным шармом и очарованием.

Выйдя из квартиры в люксовом жилом комплексе, Габриэль попросил дворецкого, стоящего у дверей, закурить и, подняв голову на окна квартиры, откуда только что ушел, выругался вслух.

Присев на край бордюра, он докуривал сигарету и вспоминал о том, как всего однажды уже был примерно в такой же ситуации, только по другую сторону «любви по расчету».

Назойливый комар вился у правого уха, не желая приземляться куда-нибудь к нему на кожу и начинать свое кровавое пиршество. Габриэль мог бы его отогнать, но двигаться не хотелось – он сидел, уставившись в маленькое окно, выходящее на соседний дом, и наблюдал, как на втором этаже разгуливает в одном белье Никки Копер. Она с родителями переехала на их улицу недавно – у отца плохо пошли дела на работе и роскошный район стал не по карману.

Они были одноклассниками, и первое, что девушка сказала ему при встрече, было недвусмысленное: «Скажешь кому-то – убью». Хотя «сказала» – громко сказано. Скорее, процедила сквозь зубы.

Габриэль молчал не потому, что испугался. Ему было все равно и на нее саму, и на ее репутацию самой горячей девушки в школе, встречающейся исключительно с теми, кто претендовал на дальнейшее поступление в заведения лиги плюща. Хотя в их простой школе вряд ли можно было рассчитывать на то, что кто-то действительно настолько преуспеет, что сможет туда поступить. Тем более по стипендии.

Зато его молчание окупалось с лихвой: ему был предоставлен шикарный вид на ее комнату, о чем Никки даже не подозревала. Мало кто мог поверить, что нормальные родители запихнут ребенка под самую крышу, откуда выходило единственное окно, направленное в ее сторону. Но его родители нормальными не были.

Вот и сейчас Никки Копер, звезда школы, умница, красавица и, поговаривали, настоящая мастерица в постели, ходила прямо перед ним в кружевном белье, собираясь на очередное свидание с подающим надежды кадром. Когда она взяла в руки платье, Габриэль приуныл и хотел было вернуться на свой старый продавленный матрас, как дверь в ее комнату открылась, и вошел ее отец. Было видно, что он взбешен: что-то орал, хватал за руки, швырнул на кровать. Ничего особенного. Обычные семейные разборки, к которым все в их районе привыкли.

Но от того, что начало происходить потом, Габриэль окаменел. Уставившись во все глаза и боясь поверить тому, что видит, он смотрел, как отец снимает брюки и собирается…

Он сам не мог бы сказать, почему так поступил. Только в следующую секунду уже летел вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и рискуя свернуть себе шею. Через двор, через заднюю дверь, которая у всех и всегда была открыта, на второй этаж, в ее комнату…

Габриэль схватил мужика на плечо и оттащил от дочери, когда тот уже устраивался у нее между ног. Никки кричала, затыкая рот кулаком, чтобы никто не услышал, боясь, что ей достанется еще больше. Увидев молодого человека, она вдруг замолчала и перестала дышать. В ее глазах застыл дикий ужас – для нее страшнее было, что кто-то, а то и вся школа, узнает про то, что творил с ней отец и, очевидно, не впервые, чем вновь и вновь подвергаться насилию с его стороны.

Мистер Копер испугался не меньше, чем его дочь. Он вращал глазами, пытаясь натянуть обратно спущенные брюки, но путался и нервничал еще больше.

Это начало надоедать. Решив, что ему тут больше делать нечего, Габриэль спокойно вышел тем же путем и вернулся к себе.

На следующий день Никки в школу не пришла. И через день – тоже. Габриэль не беспокоился за нее – знал, что девушка сидит у себя в комнате, и что отец ее не трогает. По крайней мере, тогда, когда он поднимался на цыпочки, чтобы заглянуть в маленькое окно.

А на третий день она его поймала у дома по дороге из школы.

– Если ты кому-то сказал… – процедила она сквозь зубы в своей привычной манере общаться с таким бесперспективным отребьем, каким был Габриэль Хартман, да и вся его семья.

– Тише будь, девочка. Я, кажется, тебе помог. Пожалуйста, – усмехнулся парень и пошел дальше, толкнув ее плечом с таким пренебрежением, на какое только мог быть способен.

– Погоди, – тон изменился. Она больше не угрожала – она просила. – Я знаю, что ты не сказал. И… Спасибо.

Никки Копер, звезда школы, любимица преподавателей и всех до одного мальчиков их школы, должно быть, впервые в жизни кого-то благодарила. Габриэль развернулся и с любопытством посмотрел на нее.

– Спасибо? Только и всего? – язвительно спросил он.

– А что ты хочешь? – растерялась девушка.

– Ну, ты разве не знаешь, что такая девчонка, как ты, может дать такому парню, как я?

– Такая, как я? Такому, как ты? – опять обрела свою резкую манеру Никки. – НИ-ЧЕ-ГО!

Развернувшись, она убежала в дом, а Габриэль пошел к себе. Жутко хотелось есть.

Она пришла к нему на следующий день. Сказала, что они собираются заниматься, поднялась по указке его отца наверх и, без лишних слов, начала раздеваться, как только он закрыл за собой дверь.

Это было как минимум забавно – смотреть, с каким отвращением она даже думает о том, что сейчас произойдет. Видимо, она воспринимала его, Габриэля Хартмана, не лучше, чем кого-то бездомного с улицы, чья кожа проедена лишаем и смердит немытым телом.

Он решил не отказываться. Кто же откажется от такого? Тем более что она действительно нравилась ему, пусть и была полной сукой.

Габриэль сам не мог поверить, но каждый день он ждал того, что проснется в луже крови и увидит рядом с собой еще теплое сердце Сандры Джонсон. Их связь его выматывала, выжимала все соки. Но ненавистное чувство того, что она нужна ему, терзало еще больше.

Подошло время суда. Эта великовозрастная стерва действительно знала свое дело, и Габриэля Хартмана оправдали, отпустив на все четыре стороны.

Он был свободен. Свободен от подозрений и унизительной необходимости постоянно трахать эту старуху, на которую и смотреть-то было противно. И теперь можно было все забыть, как страшный сон…

Но забыть не получилось. На следующий же день после суда Габриэль Хартман нашел сердце у себя на подушке. И в тот же день труп Сандры Джонсон был найден у нее в квартире. В той же самой позе, с точно такими же разрезами на руках и ногах. А вместо сердца в грудной клетке шуршала подарочная упаковка.

Ее посмертная фотография украсила стену следователя, который вел это дело. И каждый, кто знал ее, приходил к одной и той же мысли – в таком виде она им нравилась гораздо больше, чем при жизни.