Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 17. Символ бесконечности

Она достала из кармана белого полупрозрачного платья фотографию и долго смотрела на нее. Умиротворенное выражение лица, смеющиеся глаза, просоленные морем волосы, рисующие на шее темные узоры… Линии стали почти незаметны, краски совсем выцвели. Словно прошло не несколько дней, а десятки лет. Прищурившись, Робин поднесла снимок ближе к глазам. Потом побежала к горевшей за самым ближним столиком лампе, чтобы разглядеть получше то, на что до этого не обращала внимания, – символ бесконечности, нарисованный простой синей ручкой почти у самого уха.

Ее не было с ним в тот самый счастливый момент. Но он точно думал о ней.

Это был один из немногих дней, которые Робин и Габриэль провели вместе.

Им было по пятнадцать, когда они познакомились, попав в одну секцию по плаванию. Робин вышла к бассейну в новом закрытом черном купальнике и оказалась единственной из девочек, кто не решился в первый же день демонстрировать свою фигуру. Остальные щеголяли в раздельных топах и трусиках, словно пришли не на тренировку, а на пляж, надеясь привлечь внимание. Но все вышло наоборот. Они все потерялись на фоне друг друга, а Робин… Тренер по плаванию вывел ее вперед, чтобы показать всем, как надо одеваться, когда приходишь к нему на занятия. Девочка краснела, смущалась, переминаясь с ноги на ногу. Она не привыкла быть на виду, да и вообще очень не любила общение, была замкнутая. И этот первый день стал для нее настоящим испытанием.

После тренировки, сидя на краю бассейна с той стороны, где глубина была максимальной, Робин перебирала в воде ногами, смотря, как она растекается вокруг них, как меняет форму, трансформируется, и пыталась справиться со страхом воды. Да и не хотелось идти в раздевалку переодеваться со всеми другими девочками.

Габриэль подошел сзади и толкнул ее в спину. Неожиданно Робин оказалась под водой, хотя совсем не умела плавать. Растерявшись, она вместо того, чтобы ухватиться за канат, разделяющий дорожки, старалась забраться наверх, зацепиться за бортик, но пальцы лишь скользили по гладкой поверхности. Вода забивалась в нос, в рот – невозможно было закричать или хотя бы дышать.

Он прыгнул за ней. Помог держаться на воде и доплыть до противоположного конца бассейна, где уже можно было достать ногами дно.

– Я думал, ты хочешь прыгнуть, – бубнил Габриэль, стоя позади сидящей на полу девочки. Она вся дрожала, пыталась отдышаться. Он принес полотенце, сел перед ней и, накинув его на плечи, пытался поймать ее взгляд. – Слышишь? Прости… Я думал…

Робин подняла на него свои оливкового цвета глаза, и парень сразу замолчал. Он не мог сказать, что это было – наваждение, любовь с первого взгляда, страх. Только в тот же самый момент он понял, что хочет всегда сидеть вот так, напротив, и смотреть в ее глаза.

– Я поняла, – спокойно ответила девочка. – Ты думал, я хочу прыгнуть. Но спроси в следующий раз.

Она не закатывала истерик, не кричала, не пыталась ударить, не побежала жаловаться тренеру. Просто встала и, немного пошатываясь, пошла в раздевалку. А он сидел, уставившись ей вслед, и не мог пошевелиться.

– Я Габриэль! – крикнул он, и голос эхом отразился от пустых стен. Робин остановилась, задержалась на мгновение и пошла дальше, так ничего и не ответив.

В следующий раз, когда они встретились у бассейна, девочка сама к нему подошла, встала рядом и улыбнулась.

– Привет. Я Робин.

Она думала о нем все эти дни. Эти оливкового цвета глаза, эта забота, с которой он накрыл ее полотенцем, и… его имя.

«Робин и Габриэль».

Все это вертелось в голове, трансформировалось, меняло форму – совсем как вода в бассейне. Податливо, но с усилием. Она не хотела любить его, но каждый день, каждая встреча до этого момента решили все за нее.

Они встречались только на тренировках, а потом шли куда-нибудь. В лес, в кафе, в кино. Им было хорошо вдвоем и всегда было о чем поговорить, поспорить, помолчать.

– Я уеду на лето, – сказал Габриэль, когда они сидели в парке прямо на зеленом газоне и кормили толпящихся вокруг голубей. – Мне нужно увидеть маму.

– Понятно. – Робин улыбнулась и кинула целую пригоршню хлебных крошек. – Я буду скучать.

Это был их первых поцелуй. Робкий и нежный, а потом грубый и страстный. Габриэль давно хотел ее поцеловать, но боялся отпугнуть. Но одна мысль о том, чтобы расстаться на целое лето, придавала ему решимости.

Он просил не провожать его, но в тот последний перед отъездом вечер они встретились и впервые любили друг друга у него на мансардном этаже, на старом продавленном матрасе. После этого он задремал, а Робин долго сидела и смотрела, как шевелятся длинные черные ресницы, как чуть подергиваются губы, как от каждого движения его длинные волосы рисуют узоры на шее. Она взяла ручку и нарисовала символ бесконечности почти у самого уха. Он открыл глаза – темно-зеленые в этом полумраке – и улыбнулся.

– Что ты там нарисовала? – сонным голосом спросил Габриэль.

– То, как сильно я люблю тебя, Габби, – прошептала Робин и покраснела. Они не говорили о любви. Но разве было другое более подходящее для этого время?

– Бесконечно, – еще шире улыбнулся парень. – Я прав?

Она засмущалась еще больше, кивнула и легла рядом, положив голову ему на грудь.

Он не сказал ей тогда, что любит. Но ей этого было и не нужно. Она ждала все лето, вспоминая тот день как самый счастливый в жизни.

А после его возвращения все изменилось.

– Габби. – Робин встречала его на автобусной станции – узнала от отца, когда он приезжает. Габриэль лишь мельком посмотрел на нее и прошел мимо, чувствуя себя последней сволочью.

Она не пошла за ним и больше не подходила первая. Как будто сбылся самый страшный кошмар – она всегда боялась быть отвергнутой, и теперь это случилось снова. Он, кому она доверилась, бросил ее, как и отец. Как мать, пытаясь покончить жизнь самоубийством.

– Робин?

Сердце бешено заколотилось. Девушка закрыла глаза, рука опустилась, фотография выпала из ослабших пальцев и упала на холодный песок.

– Габриэль.

Она не сказала – она выдохнула его имя. И с ним выдохнула последний воздух, который еще держался в мертвом теле, почувствовав, что выдохнула последние силы, питающие ее и наполняющие живительной силой, приведшей на этот пляж, к этому человеку.

Робин кожей чувствовала его присутствие, но боялась обернуться. Столько всего было пройдено, такой длинный путь…

Она доверилась чувствам и ударила ножом человека, напомнившего ей отца коротким окликом «Бобби». Ударила потому, что ненавидела и любила за то, что его постоянно не было рядом. Как никогда не было рядом Габриэля Хартмана…

Она топила в море женщину, лишь мимолетно похожую на противную старуху – ее бабушку, нещадно утащившую внучку из сказки. «Робин и Габриэль». Начало ее любви, положенное на берегу моря под развевающиеся путы плетеных ловцов снов.

Она пила лимонад из рук пятилетней девочки, в которую превратилась здесь ее мать, а потом сбросила ее с обрыва. Мать, чьими глазами всегда смотрела на отца, на мужчин… И чью преданность и верность пронесла через всю свою жизнь, беззаветно отдав себя одному человеку, пусть и никогда не была с ним по-настоящему.

Она вновь пережила ужас того самого дня в лесу, после которого любое мужское внимание – пусть даже внимание Габриэля Хартмана – стало для нее вечным напоминанием о том, что тогда чуть не случилось. И нельзя было простить это «чуть». Зато можно было сказать о том, что чувствуешь. И слов теперь всегда будет достаточно.

Она спустилась в самый ад и заживо сгорела в церкви, в которую приходила раз за разом, раздираемая чувством вины за свои греховные мысли, и ненавидела себя за них, и ненавидела того, чьи заповеди боялась нарушить.

Она отдалась мужчине под аккомпанемент колес, пытаясь впервые выразить свою любовь к человеку, чью фамилию всегда носила. И кого постоянно искала в других, а нашла в Габриэле Хартмане, но также бежала от своих чувств, борясь со страхом быть снова отверженной.

Она позволила молодой невинной девушке рвать себя на клочки, как ее саму рвала на клочки ревность и зависть, когда она видела того, кого любила, с другими. Со своей сестрой.

Она сделала так много в этой загробной жизни, но еще больше она сделала до того. Когда решила умереть за любовь.

Молчание затянулось. Свет, до этого яркий и насыщенный, вдруг померк. Робин ждала, что он подойдет, обнимет ее и скажет что-то очень важное, но Габриэль Хартман не двигался с места.

Она обернулась и только потом решилась открыть глаза, давая себе еще немного времени пожить с надеждой, что препятствия, обнажившие ее душу и снявшие шелуху прожитой жизни, не оголят ее любовь к нему настолько, что он ей покажется незнакомцем.

Но он был так же красив, и все так же от его оливкового цвета глаз – как у нее самой – трепетало сердце. Но все же что-то изменилось.

Габриэль стоял, положив руки в карманы, и смотрел на девушку в белом полупрозрачном платье. Его взгляд скользил по телу, ласкал изгибы, пробирался сквозь тонкую ткань и касался кожи. Она надеялась, что, оставшись здесь, в доме с мансардным этажом, он помнит ее. Помнит то, что между ними было… Но почему же не делает шаг навстречу?

И она сама не двигалась. Потому что не простила?..

– Ты изменилась, – наконец, сказал он и улыбнулся.

– А ты совсем нет, – ответила Робин.

Хлынул ливень. Грозовые тучи, копившие в себе океаны чувств, разверзлись целым потоком, способным смыть с лица земли все вокруг. Не сговариваясь, Габриэль и Робин опустились на мокрый песок друг напротив друга и посмотрели друг другу в глаза. И каждому казалось, что это его чувства сейчас бьют по лицу, капают с подбородка, насквозь пропитывают одежду.

– Я боялся, ты не захочешь со мной говорить после того, что я сделал… – начал Габриэль.

– Если бы не ты – я сама бы это сделала. – Она лукавила, и он не мог этого не знать, а потому рассмеялся. Так весело и легко, словно им опять было по пятнадцать и они опять попали под летний дождь и теперь неслись в укрытие, еле передвигая ногами в прилипшей к коже одежде, держались за руки и хохотали.

– Я слишком хорошо тебя знаю, Робин Вайсс, чтобы предположить, что ты способна на это.

– Ты бы удивился, – хмыкнула девушка, помолчала и продолжила: – Но я тоже удивилась, когда узнала о том, что это ты убил мою сестру.

– Она не оставила мне выбора, Биби…

Габриэль смотрел на Робин и пытался понять, что чувствует. Это лицо, эти глаза… Точно такие же, как глаза убийцы. Точно такие же, как и те, что смотрели на него в последний миг жизни Лианы Лэнг.

Он знал, что убьет ее, с той самой секунды, когда в баре тем самым вечером, после того как они встретились «случайно» на пляже, она призналась ему, что убила всех этих девушек. Габриэль тогда много выпил, разговорился. Речь зашла о суде, на котором его признали невиновным, а потом как-то слово за слово он сказал, что хочет пойти и сдаться. Просто потому что сам не уверен, был ли это он или кто-то другой. А жить с такой ношей больше не мог.

– Все сходится, – бормотал он. – Кто еще это мог быть? И это сердце на подушке… Это же только мое воспоминание. Хочешь сказать – случайность?

– Габби, ты слишком себя накручиваешь. – Лиана тоже много выпила, хотя не собиралась в надежде на то, что ей удастся затащить его к себе. В тот вечер вообще все шло не по плану.

– Накручиваю… Давай я буду убивать твоих мужиков и складывать тебе на постель их… члены. Что ты скажешь на это?

– Почему члены? – нахмурилась девушка.

– А какая разница? Сердце, почки, печень… Хочешь, буду класть желудок?

– Что ты несешь, Габби, как это то же самое? Ты что, не понимаешь, почему сердце?

Она не могла поверить. Она принесла этому придурку шесть жертв. Во имя любви. Оставила вполне ясное послание – сердце на подушке. Как можно быть таким тугодумом, чтобы не понять?! Ради чего тогда все это было?

– Ты просто осел, Габриэль Хартман. И придурок. Поверить не могу, что ради тебя я… – Злоба клокотала внутри, словно кипящая лава вулкана, и грозила вырваться наружу.

– Ради меня ты что? – нахмурился он.

– Ради тебя я убила их всех, – прошипела ему на ухо Лиана, швырнула свой стакан с недопитым виски за стойку и ушла.

Габриэлю показалось, что он ослышался или просто неправильно ее понял. Но чем дольше он думал об этом, тем больше прояснились мысли. Все сошлось. И ее одержимость, которую нельзя было не заметить и из-за которой они и расстались. Ее способности влезать к людям в душу и в доверие… Она ничего не знала про те его воспоминания, в которых он видел искусственное пластмассовое сердце на подушке отца. Но сейчас он и сам не был уверен, что видел это. Память, проклятая лживая память могла дурить его тогда, собирая отдельные образы в логичную картинку, чтобы он поверил, что это он убийца.

Он знал, что делает, когда шел на пляж, чтобы собрать черно-белые перья чаек, – Лиана ему рассказывала свое самое страшное воспоминание. И ее судьба тогда уже была предрешена.

Девушка пустила его в квартиру – хотела дать последний шанс. Он предложил заняться любовью, а она не отказалась. И даже дала привязать себя к кровати, думая, что это всего лишь игра. И только когда нож вошел в руку, разрезая вдоль вены, оливкового цвета глаза широко распахнулись от удивления. Но было поздно. Он зажал ей ладонью рот и продолжал резать, и его разрывало от удовольствия и боли. И когда все было кончено, он вскрыл ей грудную клетку, достал сердце и вместо него положил охапку только что собранных с пляжа перьев.

Она была одной из его девушек, принося сердца других ему в жертву. Так почему же не принести свое?

Габриэль смотрел на Робин, не отводя взгляд. Он много раз представлял, сможет ли посмотреть ей в глаза – в те самые глаза, – но не думал, что это будет так тяжело. Он прожил свою обиду, прожил свою злость на Лиану. Сможет ли прожить свою трусость?

– Она не винит тебя, Габби, – прошептала Робин. Дождь не прекращался, заливаясь в глаза, нос и рот. Она почти не видела его, лишь размытый образ, как в ее воспоминаниях.

– Я знаю, Биби. Мы с ней прожили это. Не один раз, – улыбка вышла грустной, но спокойной.

– Почему же ты… Не уходишь?

– А ты не понимаешь? – он усмехнулся и протянул вперед руку. Робин приподнялась, ухватилась за нее, как за соломинку, и тут же оказалась в его объятиях.

Его руки были теплыми, а от тела шел такой жар, что, казалось, попадая на нее, должна сразу испаряться. Она гладила его по лицу, по плечам, запускала пальцы в волосы, проводила ими по затылку и шее, рисовала у самого уха символ бесконечности… Ей хотелось, чтобы дождь поскорее прекратился, чтобы разглядеть его лучше и стереть из памяти образ, который не давал ей покоя.

– Я все еще вижу тебя мертвым, – прошептала она. – Твое безжизненное лицо…

– Не надо, Биби, – прервал ее Габриэль.

Но образ был сильнее ее воли.

– Зачем ты это сделал? Зачем убил себя?

Его лицо сделалось холодным и каменным, и сейчас сходство с тем Габриэлем, которого она видела в гробу, было поразительно ярким. Робин вздрогнула и отстранилась. Вдруг стало холодно, и она обхватила себя руками, пытаясь согреться.

– А ты думаешь, я мог бы с этим жить? – процедил он сквозь зубы.

– Я не знаю… Все говорили, что это несчастный случай…

– Несчастный случай? На море? – Ему стало смешно, и он прикрыл ладонью рот, чтобы не расхохотаться в голос. – Только не со мной, Биби.

– Дейв тоже так сказал, – пробормотала Робин.

– Дейв?

– Парень из бара. Ты его знаешь, он играет на гитаре у Митча и…

– Ясно.

Она не знала, что сказать. Наверное, самое время было ему рассказать про то, что они могут все изменить, что только у тех, кто сам решил свести счеты с земной жизнью, есть возможность повернуть время вспять и вернуться.

– Все закончилось. – Габриэль по-своему понял ее смятение на лице. – Я здесь. И ты здесь. У нас есть целая бесконечность.

Робин отстранилась. Он не знал, зачем девушка пришла сюда, и даже не догадывался, что хочет ему предложить. Да она и сама уже не знала…

Они были вместе несколько дней, проводя почти все время на мансардном этаже. Иногда Габриэль уходил к морю, а девушка спускалась к сестре, и они болтали обо всем, пытаясь наговориться за те годы, что не виделись. Робин чувствовала, что ей надо торопиться, – время, отведенное на то, чтобы вернуться, заканчивалось, если судить по практически стертому изображению на фотографии, но до сих пор не могла решить, хочет ли этого.

Она не была тут счастлива – они не прожили вместе самый счастливый день, и вряд ли старый мансардный этаж, и этот матрас, и это бесконечное море было бы тем, что выбрала бы для себя сама девушка. Но, с другой стороны, если она вернется – сможет ли снова найти его здесь? И не будет ли слишком поздно?

– Нам надо поговорить, – наконец, решилась Робин.

Они снова были вместе на пляже и слушали крики чаек. Он лежал и улыбался, подставляя лицо несуществующему солнцу, а девушка сидела, закрывая лицо ладонью.

– Давай, – сонный разморенный голос. Может, сейчас не время?

Боясь, что так никогда и не решится, Робин вдохнула побольше воздуха и выпалила:

– Я хочу отсюда уйти. – И, немного помолчав, добавила: – С тобой.

– Уйти? В смысле – с пляжа? – Он не понял ее.

– Нет. Из… этого мира.

Габриэль нахмурился, открыл глаза, пытаясь по ее лицу понять, шутит она или нет. Поняв, что девушка говорит серьезно, он поднялся, сел рядом и уставился на нее.

– Что? Уйти из этого мира? Биби, боюсь, мы тут навсегда.

– Я… Мы можем уйти, Габриэль…

– Габриэль, – перебил он. – Когда ты называешь меня полным именем, мне становится страшно.

– И мне тоже страшно, – умоляюще смотрела на него Робин. – Но мы можем уйти. Главное – захотеть вернуться и прожить то, что не было прожито. Это было наше решение – твое и мое – и у нас есть шанс передумать.

Крики чаек становились невыносимыми, перекрикивая не только слова, но и мысли. Птицы кружили бело-черным облаком, заполоняя собой небо и закрывая несуществующее солнце.

Робин говорила и говорила. Ее слова звучали все громче, пока не переросли в крик. Это был их общий шанс на двоих начать все сначала, и девушка сама не понимала, кого пытается уговорить на этот шаг, его или себя.

Впервые за все время, что она провела на этом пляже, море было спокойным. Мягкие волны нежно накатывали на берег, разгоняя стайки маленьких птиц, носящихся по песку в поисках еды. Песок был горячим и сухим, но ноги увязали в нем, как будто сама природа говорила: «Останься!».

Робин приняла решение – она вернется. И от этого спокойного понимания, что скоро все закончится, пусть не навсегда, а на время, ей хотелось постоянно улыбаться, чем она бесила и свою сестру Лиану, и шесть других девушек, с которыми успела подружиться. Умилялся, глядя на нее, только Габриэль.

Она не знала, что выбрал он – уйти с ней или остаться и ждать, пока она не вернется. И, возможно, никогда не дождаться.

Сейчас его рядом не было. И к лучшему! Было время подумать про тот путь, что ей пришлось преодолеть, как ей казалось, ради него, а получилось – что ради себя самой. Ей вспоминался каждый ее шаг, каждый выбор, каждый человек, встреченный на пути: малышка Кэндис и странный старик, Кристиан, Розалин, мама, Маркус, Кайл, Дон, Меган и Саймон… Их лица мелькали калейдоскопом, вращались, перевоплощались одно в другое.

И только одного лица среди них не было.

Ее отец. Она его не встретила. То ли эта встреча была бы слишком болезненна, и Робин была к ней не готова, то ли на месте, где в ее душе должен был быть его образ, теперь зияла пустота, которую не смог до конца заполнить ни Кристиан, назвав ее Бобби и спровоцировав нанести удар, ни Дон, дав ей выплеснуть любовь прямо на бушующей магистрали.

Возможно, поэтому она еще так хотела вернуться назад, не сумев до конца прожить ту боль, которую главный мужчина в ее жизни – ее отец – оставил после себя.

Девушка опустилась на горячий песок – он обжигал и прилипал к коже, давая мимолетную защиту, – и закрыла глаза. А когда открыла, рядом сидел Габриэль и смотрел на море, словно пытаясь впитать в себя свой самый счастливый день.

– Привет. – Она улыбнулась, погладила его по щеке и положила голову на плечо. – Пришел попрощаться?

– Расскажи, как все это будет? – вместо ответа спросил он.

– Что?

– Ну… Как люди возвращаются…

– Ты… должен умереть. Покончить с собой. Сам. И довериться.

Габриэль вздрогнул и глубоко вздохнул.

Он еще помнил тот день, когда пришел на пляж в последний раз, чтобы никогда больше не вернуться на берег. По крайней мере, живым. Он долго думал над этим, сопротивлялся, пытался как-то выжить… Простить себя и отпустить весь тот ужас, через который прошел за эти годы, каждый раз находя на подушке еще теплое сердце. И каждый раз сомневаясь, а не он ли сам это сделал.

Он даже не знал, что было лучше – сомневаться в себе или точно знать, что теперь ты убийца. Этот посмертный образ – широко открытые оливкового цвета глаза – стоял перед глазами, мешая что-то делать, думать, жить.

Было очень рано и никого рядом не было. С ним была его доска для серфинга, бутылка пива и воспоминания. Он долго не решался зайти в воду – впервые в жизни боялся утонуть, как раз тогда, когда твердо вознамерился это сделать.

От этой мысли стало смешно. И он смеялся, а потом смех перерос в рыдания. Габриэль упал на колени, уткнулся головой в мокрый песок, и его слезы смешивались с морской водой. Волны накатывали одна за другой, сначала робко теребя мокрые волосы, потом гладя по макушке и, наконец, захлестывая голову целиком. Словно успокаивали и манили.

«Все будет хорошо».

И он доверился ему. Море никогда его не обманывало, так почему это должно было случиться сейчас?

– А что дальше? – спросил Габриэль. Так тихо, что Робин скорее догадалась, чем расслышала.

– Я не знаю. Я же не знала, что будет, когда шла сюда, Габби. Просто… Так было правильно.

– Ты никогда не рассказывала, как ты умерла.

– А ты не спрашивал, – улыбнулась Робин. – Я пришла сюда за тобой. Потому что хотела дать нам шанс.

Он развернулся к ней. По лицу было видно, что злится, но изо всех сил пытается сдержаться. В его мыслях боролись какие-то внутренние демоны, и кто победит – не понятно.

Но Робин и не хотела знать. Смотря в его глаза, она боялась передумать и остаться. И с каждой секундой решимости оставалось все меньше. Поцеловав его всего один последний раз, девушка взяла с горячего песка успевший нагреться под несуществующим солнцем нож и воткнула себе прямо в сердце.

Тело пронзила боль, какую она еще никогда не испытывала. Ни огонь, пожирающий ее плоть, ни зубы Меган, терзающие ее кожу, не шли ни в какое сравнение с тем, что она чувствовала сейчас. Как тогда, лежа в гробу с крышкой, обитой темно-красной тканью, она провалилась в свет и сама стала светом, но сейчас она проваливалась в боль.

И сама стала болью.

Девушка упала на горячий песок. Несуществующее солнце загорелось, словно метеорит, и начало быстро падать за горизонт, прямо в море, превращая его в парящий столб. И из-за этого столба, ускоряясь с каждой секундой, надвигалась стена огня, сжигая все на своем пути.

А потом все пропало. Сплошная темнота. И только стук сердца отдавал в ушах.

Ее живого сердца.