Умру я ненадолго... Письма, дневники, путевые заметки

Глава третья ПЕРЕПИСКА С ОТЦОМ в 1952–1954 гг.

В 1952 году арестовали по политическим мотивам отца писателя Семена Александровича Ляндреса — редактора, бывшего помощника Н. И. Бухарина в газете «Известия» и доброго знакомого Серго Орджоникидзе.

Юлиан Семенов немедленно начал бороться за его освобождение. Писал письма и жалобы, добивался встреч, стучался во все двери, а когда понял, что надежды на благополучный исход нет, ни словом не обмолвился об этом отцу.

Вот как он описывал тот период в неопубликованном рассказе «Полковник Новиков»: «На улице Кирова, возле странного здания Наркомлегпрома, находится приемная прокуратуры войск МГБ. Я хожу туда раз в месяц — это, как в церковь: знаешь, что ничего не произойдет, а все равно молишься и просишь у Бога своего, затаенного, а он смотрит на тебя со стены и молчит, только разве музыка слышится. Бах или, иногда, Бетховен, девятая симфония. Так и в прокуратуре войск МГБ. Я приходил туда просто для того, чтобы быть честным перед самим собой. Я знал, что на мое очередное письмо ответят очередным отказом. Я даже знал, что там будет сказано, в этом отказе: „Ваш отец осужден правильно и оснований к пересмотру дела не найдено“. Поначалу мне казалось, что может быть чудо. Точно, как молящемуся: разверзнутся небеса, и сойдет Сын Человеческий, и станет на земле счастье. Но постепенно я понял, что чуда не будет, и стал ходить туда для самого себя, чтобы не стыдно было ночью ложиться в кровать, а перед сном пить чай на кухне, а в дни получения стипендий пить с ребятами в Сокольниках, в пивной у старика Гриши — армянина с синим склеротическим носом, который любил студентов и давал полтораста грамм с пивом в долг или, чаще, под залог. В залог мы оставляли ему портфель с учебниками. Так вот, чтобы можно было смотреть в глаза людям, когда другие, лучше меня, безвинно брошены в тюрьмы, — я и ходил туда».

В этой главе приведены все сохранившиеся письма и жалобы отца и письма Семена Александровича. Последние настолько точно передают атмосферу того времени, что являются настоящим памятником эпохе. Первые весточки написаны на каких-то бумажных обрывках, в пересыльных пунктах, часто чужой рукой, поскольку после допросов деда разбил паралич, позднее — на листочках из школьных тетрадок. От письма к письму, по мере того как дед разрабатывал руку, почерк менялся, становясь красивее и убористее. Сколько же в этих письмах знания, юмора, любви и, вопреки всему творившемуся, преданности России! Кого-то могут шокировать теплые строки Семена Александровича о Сталине в письме за май 1953 года, но из письма (как и из песни) слова не выкинешь, да и Сталина в те времена любили миллионы. Семенов, хоть и прислушивался всегда к мнению отца, его хорошее отношение к диктатору не разделял и иначе как «гадом» последнего не называл. Сам Семен Александрович в определенный момент «прозрел» и в одном из писем к сыну в начале шестидесятых охарактеризовал время Кобы «большим и продолжительным несчастьем»…

Поразителен отрывок, где Семен Александрович говорит о том, что начал молиться. Это робкое обращение к Богу «ортодоксального» коммуниста стало (для меня лично) дополнительным свидетельством его человечности…

Все, кто знал деда, рассказывали мне о нем восторженно. Голоса уже очень немолодых людей, вспоминавших его по работе в редакциях, начинали звенеть: «Это был прекрасный человек!», «Это был настоящий интеллигент!» Какие только лестные эпитеты ни сыпались. Дело было, видимо, в очень бережном и уважительном отношении Семена Александровича к друзьям и коллегам — независимо от возраста и занимаемой ими должности. Он умел объяснить, не унизив, пожурить, не оскорбив. В каждом старался увидеть Божью искру таланта, посоветовать, поддержать. Самым любимым его «учеником» был единственный сын. Характер отца во многом выкристаллизовался благодаря Семену Александровичу, с малых ногтей привившему ему любовь к русской литературе, истории, природе. Маленьким он вывозил его в лес — слушать пение птиц, смотреть на закаты. Позднее воспитал художественный вкус — советовал лучшие произведения классиков и современных авторов, читал вслух Пушкина, редактировал первые сыновьи рассказы и репортажи.

Они оставались очень близки до самой смерти Семена Александровича в 1968 году. За год до этого, будто предчувствуя близкий конец, он пригласит сына на свой 60-летний юбилей в такой форме: «Обращаюсь к тебе с просьбой: 15 и 16 июня быть в Москве. 15.06. в 17 ч. (вопреки моим протестам) по мне устраивают панихиду в Конференц-зале СП, а 16-го в 18 часов я собираю своих друзей в Мраморном зале ресторана „Москва“. Прошу тебя на эти часы в эти дни отменить съемки, заседания, ген. репетиции и забыть на худой конец Северный полюс. Все же первое и последнее шестидесятилетие отмечаю. Без тебя мне панихида не в панихиду и праздник не в праздник».

Через год после смерти Семена Александровича вышел роман Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны», который он посвятил памяти отца.

Подполковник Кобцов И. М.[33], майоры Моисеев П. М. и Коптелев А. Д. на основании ордера Министерства Государственной безопасности СССР за номером Ч-85 от 29 апреля 1952 года, руководствуясь статьей 175–185 УПК РСФСР произвели арест Ляндреса Семена Александровича.

Изъято для доставления в МГБ СССР следующее:

1. Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и к ней удостоверение № 0116012 на имя Ляндреса С. А.

2. Медаль «За оборону Москвы» и к ней удостоверение № 037144 на имя Ляндреса С. А.

3. Медаль «За взятие Берлина» и к ней удостоверение № 071331 на имя Ляндреса С. А.

4. Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и к ней удостоверение № 414966 на имя Ляндреса С. А.

5. Патроны к пистолету разные — 10 штук.

6. Патроны к охотничьему ружью 16 калибра — 7 штук.

7. Копия письма Ляндреса С. А. на имя секретаря ЦК ВКП(б) т. Суслова по вопросу устранения имеющихся в работе Издательства недочетов.

8. Список телефонов Московского Кремля.

9. Материал для книги Уэверли Рута «Секретная история войны», отпечатанный на пишущей машинке.

10. Материал Ляндреса С. А. по вопросу воздействия на человеческое сознание, отпечатанный на пишущей машинке, на 11 листах.

11. Краткий курс истории ВКП(б) с пометками и надписями на полях.

1. Кровать никелированная. б/у

2. Матрац волосяной. б/у

3. Машинка пишущая «Rheinmetrau».

4. Часы настольные 2-го часового завода в деревянном футляре.

5. Чемодан фибровый черного цвета.

6. Стеллаж для книг сосн. 41,5 м.

7. Книги разные 310 штук.

11.8. 1952.

Генеральному прокурору Союза ССР

Тов. Софронову.

29 апреля 1952 года органами МГБ СССР был арестован мой отец Ляндрес Семен Александрович.

4 июля 1952 года решением Особого совещания он был по 58 ст.п.п. 10 и 11 осужден на 8 лет тюремного заключения в Александровской тюрьме. 6 августа я получил письмо из пересыльной тюрьмы из Ярославля, написанное чужой рукой.

Письмо было от отца. Я выехал в Ярославль и там получил свидание. Моего отца вынесли на руках двое заключенных в сопровождении медсестры… Его разбил паралич, сидеть он не может, ходить — тем более. На спине у него сплошные волдыри, так как, чтобы перенести его с места не место, его тащат под руки. И вот этого больного человека после вынесения ему приговора направляют в Александровскую тюрьму. Его в теплушке везут в Александровск, оттуда в Ярославль, Кострому, Киров и, наконец, снова в Ярославль… В Вологде и Костроме отец лежал 4 суток на каменном полу и не имел, кроме куска черного хлеба, никакой еды… Это безобразное нарушение основного закона нашей Родины — Закона об уважении человека… Прошу Вас дать указание прокурору г. Ярославля немедленно перевести моего отца в Ярославскую больницу, где бы ему смогли обеспечить соответствующий уход…

После ареста отцу предъявили обвинение в том, что он, якобы, является запасным руководителем правотроцкистского, бухаринского блока, основываясь на том, что мой отец в период 1934–1942 гг. работал в газете «Известия», причем до 1937 года отец был помощником ответственного редактора газеты Бухарина. Но люди, ведшие следствие по делу моего отца, по-видимому, не учли, что есть документы, подтверждающие участие моего отца в разгроме троцкистской оппозиции в 1927 году. Это обвинение отец отверг и опроверг.

Следующее обвинение — отец — участник какой-то подпольной националистической организации. Во все время следствия отец ни разу, ни с кем не имел очной ставки, ему ни разу не предъявили ни одного документа, изобличающего его связь с какой-либо организацией. Отец отверг и это обвинение. Однако в приговоре пункт фигурирует.

Далее, отца обвинили в том, что он якобы говорил о том, что «плохо дело обстоит с укрупнением колхозов». Это, конечно, неправда. По возвращении из Галиниково-Собакино — опытной станции МГУ им. Ломоносова отец на заседании партбюро сказал: «Жалуются колхозники окрестных деревень, что председатель колхоза — пьяница, и срывает укрупнение колхоза». Вот все обвинения, которые были предъявлены отцу. Никаких документов, уличающих моего отца в преступлении, нет. Нет ни одного человека, который бы мог подтвердить преступление моего отца по 10 пункту 58 статьи.

Работники МГБ СССР во время следствия по делу моего отца безобразно нарушали установленные нормы поведения в СССР. Они нарушили Конституцию. Во-первых: мой отец подписал 206 статью в полубессознательном состоянии, когда у него были разбиты очки. Во-вторых: во время следствия, несмотря на неоднократные требования отца, он не смог ни разу поговорить с глазу на глаз с прокурором. В-третьих: на 12-й день после ареста отца разбил паралич и на допросы его возили в кресле. В-четвертых: работники МГБ СССР угрожали ему тем, что они засадят его навсегда в сумасшедший дом…

Прошу Вас дать указание, во-первых, в порядке прокурорского надзора затребовать и пересмотреть дело моего отца и, во-вторых, до пересмотра дела, если возможно, дать указание освободить моего отца из-под стражи с тем, чтобы я имел возможность ухаживать за ним и подправить его здоровье.

Товарищ Генеральный прокурор!

Мой отец — честный коммунист, — даже из тюрьмы он мне пишет записку: «Сынок, верь нашей партии, верь товарищу Сталину». Я верю — мой отец будет реабилитирован и в дальнейшем своей работой докажет свою абсолютную честность.

Очень прошу Вас, товарищ Генеральный прокурор, как можно скорее разобрать дело моего отца и, до разбора его дела, дать указание о переводе его в Ярославскую больницу.

12 августа 1952.

Дорогой мой мальчик!

Я все еще в Ярославле. Видимо, ожидают на меня наряд из Гулага МВД. Сейчас главное для меня — научиться ходить и предотвратить дальнейшее катастрофическое высыхание руки… Физическая полноценность укрепит меня в противостоянии всем преследователям, и я сумею наконец собраться с силами и мыслями, чтобы написать по существу моего пустячного и тенденциозного дела.

Целуй всех очень крепко.

Папа Сеня.

Август 1952 года

Дорогой папулька!

Помнишь, твоей первой книгой, изданной в Госкомиздате, была книга тов. Фучика… Папулька, будь стоек! Самую большую боль мне доставляет то, что мне товарищи из охраны говорят, что ты плачешь. Папулька, милый, возьми себя в руки. Я надеюсь, что тов. старший лейтенант передаст мне от тебя бодрое письмо. Еще раз — самое главное — обуздай свои нервы. Не расстраивайся, будь настоящим коммунистом, каким ты был всегда. Свидание, конечно, нам с тобой здесь товарищи дать не могут. Даже первое свидание нам дали только из-за любезности начальства. 13 сентября нам дадут свидание обязательно.

Я был на приеме у зам. Главного Военного прокурора Сов. Армии Т. Китаева. Я передал ему свою государственную жалобу. Исход возможен такой: либо тебя восстанавливают во всех правах, ты снова становишься полковником, членом партии, либо тебя освободят по состоянию здоровья. Должен тебе сказать, что первое гораздо более вероятно. Ты сам обязательно напиши тов. Косыгину, Берия, Ворошилову. В своей жалобе я писал о состоянии твоего здоровья, о твоем деле, и о нелепости его и о ведении следствия.

В отношении вещей, — не беспокойся, — я был у т. Ермакова — нач. ОИТК, и он сказал, что все твои вещи будет нести конвой, сколько бы вещей ни было.

Еще раз прошу тебя, если ты хочешь, чтобы я спокойно и твердо боролся за тебя, а если за тебя, то значит и за себя, то не плачь, не нервируй себя. В этом залог моего спокойствия и твердости. Нужно очень желать, и тогда все желания сбудутся…

Я уверен, товарищ старший лейтенант скажет мне, что ты был спокоен и не нервничал, иначе я буду очень нервничать. Мое спокойствие зиждется на уверенности в том, что ты будешь молодцом.

Сейчас я шлю тебе 4 пачки «Москва — Волга», — других, к сожалению, нигде не смог найти и 100 рублей.

Папуля, свидание нам сейчас дать не могут, и обижаться на это нельзя. Я скоро с тобой увижусь, и мы водку пить будем, а как же!

Пиши, что тебя надо, все пришлю или привезу. Напиши, куда, что и в каком аспекте писать еще.

Крепко целую.

Будь молодцом. Твое здоровье — мое здоровье. Твое спокойствие — мое спокойствие.

Юлька.

Август 1952 года

МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

тов. КРУГЛОВУ

Мой отец Ляндрес Семен Александрович, 1907 года рождения, 4 июля по приговору Особого совещания был осужден на 8 лет тюремного заключения в Александровской тюрьме Иркутской области. Как мне стало известно, на 12-й день следствия отца разбил паралич, однако это не помешало начальнику Бутырской тюрьмы обмануть моего отца, сказав ему, что его отправляют в г. Александров под Москву «на излечение».

Отца, который не может двигаться, без сопровождающего отправляют в Александров, затем в Ярославль, в Вологду, в Кострому, в Киров и, наконец, снова в Ярославль.

В Ярославле отец объявил голодовку, и после этого по решению врачебного консилиума ему было запрещено дальнейшее движение к месту «излечения».

Я очень прошу Вас, тов. Министр, дать указание в ГУЛАГ МВД немедленно перевести отца в Ярославскую больницу и там создать врачебную комиссию, которая решит, возможно ли дальнейшее пребывание моего отца в тюрьме?

Сейчас у меня создается впечатление, что кто-то хотел отделаться от отца. А о порядке ведения следствия и об «обвинениях», предъявленных отцу, я подал жалобу Главному Военному прокурору.

Сейчас отец находится, по существу, при смерти, и я очень прошу Вас отцу помочь.

15 августа 1952 года

Дорогой мой сынок!

После свидания с тобой я все пытаюсь собраться с мыслями и написать Ген. прокурору и тов. Поскребышеву, но физически я этого сделать не могу, а продиктовать здесь на пересыльном пункте некому.

Главное (5 строк вычеркнуто тюремной цензурой) бы я был в состоянии, мне не составило бы труда изложить, как ловко воспользовался следователь моим состоянием и абсолютной честностью и изобразил меня групповщиком.

Когда я это понял, то попросил свидания с прокурором 5 управления подполковником Старичковым, но ему, видимо, не сообщили нарочно и опять являлся следователь с вопросом: «А зачем вам прокурор?»

Так я с прокурором наедине и не поговорил, а при подписании 206-й я дело только просмотрел, т. к. очков у меня не было и, кроме того, был приступ. Если Ген. прокурор посмотрит оригинал дела, то увидит, что подпись «ознакомился и прочитал» написана рукой следователя.

23 августа 1952 года

гр-ну Ляндресу Ю. С.

Подтверждая получение Вашего заявления, сообщаю, что нами дано указание об обеспечении Ляндреса С. А. необходимым лечением.

Начальник отдела МВД СССР.

Сентябрь 1952 года

Дорогой мой старичок!

Ничего страшного, если на пересылке воруют вещи, — новые вышлю. Что г. Владимир — замечательно! Значит, прокуратура СССР очень помогла. Несколько зароков:

1. Держись молодцом, как никогда.

2. В клинике требуй помещения в отделение для легких больных.

3. Главный упор: встать на ноги, выйти из-под опеки врачей и начать работать.

4. Ничего, что на пересылке было трудно, — все наверстается в больнице. Главное, старайся в больнице стать на ноги и начать понемногу ходить. Значит необходимо вложить все свое старание, всю свою волю, всю любовь ко мне в одно великое желание — встать.

Тут же по приезде подай заявление о свидании и немедленно сообщи. Передал тебе варежки, шарфик и гимнастическое трико.

Очки вышлю дня через два. Все у нас живы-здоровы. Как только приедешь во Владимир, вышлем деньги и посылку тут же. В общем, дальше Владимира ты уже никогда не поедешь. Владимир — пункт твоего назначения.

Как только себя почувствуешь лучше — требуй отправления на работу по специальности (таково постановление Совета мин. — заключенных использовать по специальности).

Дома все в полном порядке. Если, повторяю, было трудно на пересылке, во Владимире будет легче. Главное тебя поставить на ноги. Ведь у тебя только явления послепараличного характера и только. Ведь так я понимаю?! Судя по истории болезни, у тебя явления после паралича, головных болей нет, галлюцинаций тоже. Значит, твоя болезнь заканчивается. Тебе надо встать, начать ходить, начать работать.

Итак, еще и еще раз: на что ты должен акцентировать внимание врачей — пусть тебя поднимут на ноги. Из больницы пиши сразу же — что надо, каково положение, когда можно получить свидание.

Крепко целую.

Твой Юлька.

3 сентября 1952 года

Дорогой мой мальчик!

Вот и начался твой новый, 4-й учебный год! Пройдет всего лишь 96 недель, а если исключить каникулы, то через 72 недели ты получишь диплом.

Сколько нужно выдержки для того, чтобы полностью исключить легкомыслие при сложившейся ситуации, с успехом преодолеть все трудности и, несмотря на то, что я явился источником твоих небывалых огорчений, я надеюсь, что ты меня не подведешь и так хорошо организуешь свое время, учебу, общественную деятельность, включая лекции, что будешь примерным на курсе. Если этого не будет, то ты меня обрекаешь на такое угрызение, которое можно сравнить только с пережитым. Ты этого, конечно, мой дорогой сын, не допустишь.

Очень важно знать цену людям, памятуя, что во многих живы проклятые шопенгауэровские черты и повадки небезызвестного статского советника, показанного в произведении А. К. Толстого. Забыв это (особенно теперь), ты можешь в своем лице лишить меня единственной опоры, надежды и причинить огромные дополнительные неприятности маме. Одним словом, памятуй: «В много-глаголении несть спасения».

Поцелуи и нежные объятья это не те слова, которые могут выразить мои чувства к тебе. Будь здоров, мой хороший, будь умным, не зарывайся, береги себя. Каждая моя кровинка и слеза с тобой теперь, как и прежде. Кланяйся, желай здоровья и дружбы всем родным.

Твой папа.

Главная Военная Прокуратура Советской Армии

Гр-ну Ляндресу Ю. С.

22 сентября 1952 года

Ваши жалобы по делу Ляндреса С. А., поданные на имя председателя Центральной ревизионной Комиссии ВКП(б) тов. Москатова и переданные на разрешение в Главную Военную Прокуратуру Советской Армии, рассмотрены.

Проверкой установлено, что Ляндрес С. А. за совершенное им преступление осужден правильно и оснований к пересмотру решения не имеется.

Ваши жалобы, как неосновательные, оставлены без удовлетворения.

Зам. Главного военного прокурора Советской Армии Генерал-майор юстиции Д. Китаев.

8 октября 1952 года

Спасибо, родной мой, за поздравления с Днем твоего рождения… В эти часы 8 октября 1931 года я рыскал у окон родильного дома, в котором шла борьба за жизнь мамы, а тебя, безнадежного, вытащили щипцами, вывернув тебе руку и с рваной раной на лбу и около уха… При этом голову тебе вытянули, как гамбургскую колбасу и сделали ее круглой, как кочан.

Боже, сколько тревоги, страдания и счастья. Затем, к ужасу моему, я обнаружил, что ты совершенно плешив и украдкой от мамы стал тебе, годовалому пузырю, брить голову… А потом я обдал тебя холодной водой, как-то повис с тобой на одной руке над глубокой речкой, а в Малаховке напоил пивом, а в Клепиках посадил в самолет У-2 и заложил над озером глубокий вираж и тебе было три годика и разное другое.

Все это встает перед моими глазами и заполняет все мое существо мыслями о тебе и счастьем, что ты есть и будешь многие десятилетия и целеустремленным трудом увековечишь в делах своих на пользу народа память о своем взбалмошном романтике отце.

Учись, сынуля, будь крепок, уплотняй мозг знаниями и дисциплиной. Знай, институт сам по себе знаний не дает. Знания надо брать с бою, трудом, наблюдательностью, невозмутимым спокойствием и жаждой преодолеть трудности без внешней аффектации, памятуя белорусскую мудрую поговорку: «Не радуйся в счастье — не бедуй в беде».

Обнимаю тебя, мой славный мальчик, дорогой мой друг.

Папа твой.

10 октября 1952 года

гр-ну Ляндресу Ю. С.

На Ваше заявление от 3 октября 1952 года в адрес Начальника Управления МВД Ярославской области сообщаю, что свидание Вам с Вашим отцом может быть разрешено только по прибытии последнего к месту наказания.

Начальник части Малков.

12 октября 1952 года

Здравствуй, дорогой Юлианка!

Вчера вечером получил твое заказное письмо от 7.10. Большое спасибо, сынок. Твои письма помогают мне жить и выкарабкиваться из болезни. Спешу просить тебя о следующем: не высылай мне лыжного костюма и валенок. Это пока лишняя обуза. Если же в будущем понадобится, то я напишу. Надеюсь, эта открытка дойдет своевременно и тебе не придется зря трудиться.

Юка, здесь какой-то тип ко мне привязался (Гавриков) — фальшивомонетчик, и, чтобы отвязаться, я дал ему твой телефон. Выслушай его (но не дома) вежливо и отшей. Это опасный грязный тип и видимо лягавый.

Вообще должен тебе сказать, что я пользуюсь уважением у урок, пацанов и фашистов (58 ст.). Беру спокойствием и молчанием. Был случай, когда один урка меня обобрал, появились два других, разоблачили его как урку без закона (есть законные и незаконные), объявили пацаном и заставили его все вернуть. О некоторых типах я тебе напишу, если цензор пропустит.

Больше курева не посылай. Появились папиросы в ларьке.

Целуй и обнимай Броничку, Иду, Зяму и Илюшу, Гальку, Ирочку, Кларочку, Юрку и других.

Всегда твой папа.

26 октября 1952 года

Мой милый, дорогой папулек!

Сейчас иду на почту посылать тебе посылку и бандероль.

В посылке: 4 банки сгущенного молока

2 пачки сахару

1 банка с русским маслом, перемешанным с луком

400 гр конфет мятных

3 лимона

9 витаминов С

9 пачек папирос «Спорт»

1 пачка печенья

1 банка шпротов

1 банка лещ в томате — когда начнешь кушать — переложи в блюдечко.

В бандероли посылаю тебе —

1) 1 папку для бумаг — черную, новую

2) 2 блокнота

3) 1 набор почтовый и в нем

4) 1 ручка

5) характеристики — 9 штук

Папуля, очки по твоему рецепту уже отдали, военные характеристики пришлю в следующий раз.

Характеристики от 1) правления ДК Коммунар, 2) Бордадина, 3) Локомотива, 4) Орджоникидзе, 5) от Известий, 6) от ЦК, 7) от ЦКПб, 8) из Института Здравоохранения от Виноградова, 9) из Университета.

Штанишки для гимнастики тебе вышлю в следующий раз, — т. е. дней через десять.

О делах сообщу тебе подробно в письме, которое отправлю во вторник, а сейчас бегу на почту. Крепко целую тебя, дорогой, желаю всего хорошего.

Твой Юлька.

27 октября 1952 года

Мой милый и дорогой папулек!

Как ты поживаешь, как недуги свои лечишь, как скоро пришлешь мне письмо, в котором известишь, что такого-то числа стал на ноги и, с помощью или без помощи санитара или костыля или, что лучше всего, просто с палочкой, прошелся по двору. Сделал 15 шагов. Это было бы, несомненно, нашей с тобой первой радостью со времени 29.4.52 г. А как известно, первые радости — это звенья одной цепи радостей.

Папулька, очки я тебе, к сожалению, послать не смог, ибо окуляры твои еще в стадии приготовления. Как только они будут приготовлены, в самый что ни на есть в тот миг, они буде водворены в вату, а затем в коробочки — ибо я делаю две пары — и посланы тебе.

У меня все по-старому. Сейчас много и интересно занимаюсь — очень интересные материалы есть, вернее появились, по Афганистану. Думаем вместе с Лешей написать что-нибудь интересное в сопоставлении: жизнь несчастной женщины афганской и полная творчеством жизнь женщин Таджикистана. Очень интересно и наглядно должно получиться. Трудно, правда, со статьями по философии, — мы их тоже думаем опубликовать, авторов мало — бегаем за ними, а застать их очень трудно. Но так или иначе мы этих авторов — очень уважаемые между прочим и хорошие люди, — застанем, и они нашей редакции помогут…

Сейчас уже час ночи, тихо кругом, — очень люблю заниматься и писать тебе письма по ночам. Чего тебе еще о новостях сообщить? Вроде ничего. Да, ближе к делу — давай-ка, папулька, испросив разрешения у начальства больницы, — начинать писать, хотя бы по одной страничке в день. Напиши мне, о чем ты хочешь писать, — в каком стиле — очерк, повесть, рассказ?

Я со своей стороны подберу много хороших материалов и здесь и в Москве, по разработанному совместно плану буду помогать тебе. Начни писать хотя бы по часу в день (только после того, как пришлю очки). Это здорово смобилизует тебя, здорово подхлестнет нервы, — вернее не подхлестнет, но завяжет в узел.

Устал сегодня за день, как собака, сейчас завалюсь дрыхнуть эдак до 9 часов. А завтра снова день, полный труда и забот.

Ну, дорогой, крепко-крепко, нежно-нежно, мужественно-мужественно тебя целую.

Всегда твой Юлька.

P.S. Да, ко дню рождения бабушка и Броня дали мне 150 рублей — 50 я потратил на книги, 30 — на починку порток, а остальные использовал на посылочку тебе. Мне это доставляет огромное наслаждение. Ребята притащили вина, явств. В общем, друзья у меня золотые. Крепко целую. Юлька.

30 октября 1952 года

Мой славный сынок!

Получил бандероль. Характеристика здесь приобщена к делу… Я вспоминаю Памир: едет киргиз или таджик на верблюде и поет обо всем, что видит перед глазами. Прошу тебя — пиши мне, уподобляясь этому чудесному методу, — более подробно, обо всем, что видишь, и обо всем, что тебя радует и тревожит.

Вчера получил твою записку к посылке и жду обещанного письма. Как здоровье? Как собираешься праздновать Великий праздник? Я стараюсь начать ходить — это мое соц. обязательство к празднику. Как там Гулаг? Быть может нам повезет на свидание?! Назло и наперекор стихиям!!

Ну, кровинка моя, прекращаю писать и начинаю грустить. Обнимаю тебя, мой хороший, целую и крепко жму руку. Всем сердцем и всеми мыслями с тобой.

18 ноября 1952 года

Гр. Ляндресу Ю. С.

Сообщаю, что Ляндресу С. А. была оказана необходимая медицинская помощь.

Зам. начальника отдела

(Подпись)

3 ноября 1952 года (из тюремной больницы).

Мой дорогой, славный сынуля!

Вместо приветственной телеграммы посылаю открытку с бесталанными стихами собственного корпания:

Как видишь, дорогой мой сынок, поэт из меня не получился, но победу сегодня одержал — стал на ноги, держась за санитара, и выстоял несколько минут, но шагнуть еще не сумел… Ничего, наладится!

По утрам наслаждаюсь маслом с луком и хлебом. Ничего прекрасней такого блюда я в жизни не едал. Расцелуй того, кто жарил. По вечерам ужинаю чаем и мажу сгущенное молоко на хлеб… Пища для богов, и аппетит отменный. Запиши меня в боксеры — не подведу. Бодростью подминаю грусть — наношу ей удары под дых, а сам живу стремлением ходить и увидеть тебя страшно умным, мощным и известным, а все остальное приложится. Тянусь к тебе из моей богадельни (хм-хм) руками и губами, чтобы с остервенением тебя прижать к себе и расцеловать с нежностью необычайной.

Твой папа Сеня.

29 ноября 1952 года

Дорогие мои славные любимые!

Кто сказал, что (вычеркнуто тюремной цензурой) человек не знает радости?! Это ложь! У меня вот сразу 3 радостных события!

1. Вчера после 5-месячной лежки с могучей палкой в левой руке и поддерживаемый под локоть товарищем из камеры я бодро гулял по дворику и отдыхал на лавочке. У меня нет слов, чтобы выразить свой восторг. От воздуха у меня кружилась голова, а от счастья градом катились слезы. Как видите, дорогие мои, поддерживаемый Вами духовно, я не растерял своего мужества и нашел в себе силы положить на обе лопатки свой проклятый недуг! Погодите! Я еще, чего доброго, сыграю в футбол за какую-нибудь внекатегорийную футбольную команду. Боюсь, что Юлаша на радостях выставит маму и бабушку на хорошую бутылку вина! Ну что ж, я не прочь! Выпей за здоровье (вычеркнуто тюремной цензурой) и врачей, которые помогли мне. Это радость № 1.

Радость № 2. Начальник тюрьмы разрешил написать внеочередное в этом году письмо.

Радость № 3. 27.11 вечером мне вручили Ваше письмо. Оно было очень кстати, т. к. начал шибко нервничать. Спасибо Вам, Галя, Юлианка, Бабуля, за большое и хорошее письмо…

Я все надеюсь, что меня переведут (вычеркнуто тюремной цензурой), где я буду много и хорошо работать и сумею не только освободить Вас от денежной помощи мне, но и помогать Вам, т. к. в лагерях прекрасно поставлено дело и за труд не только кормят, одевают, но и платят. Я уже подготовил заявление члену Президиума К. Б. Советского Союза, в котором написал, как я строил паровозы, цеха в Луганске, Брянске, типографию в Сталинграде и других городах, жилые дома в Москве, а также указал, что напечатал в газете и журналах около 50-и статей… Работа мне нужна для того, чтобы не акцентировать своего внимания на остатках болезни и, главным образом, делом показать, что я был и есть верный сын своей Родины…

Юлианка! Счастье, радость и надежда моя! Не забудь сообщить мне о твоих академических успехах, т. е. как они выглядят в зачетной книжке. Фрагмент работы «Две судьбы» может представить интерес также для журнала «Работница» и «Советский Союз».

Целую. Твой папа.

31 декабря 1952 года

Г-ну Ляндресу Ю. С.

Сообщаю, что Ваша жалоба от 22.12.52 по делу Вашего отца Ляндреса С. А. была рассмотрена Генеральным прокурором Союза ССР т. Сафоновым, который не нашел оснований к отмене или изменению решения по делу.

Помощник Военного Прокурора Войск МГБ СССР Полковник юстиции Новиков.

Май 1953 года

Дорогие мои родные, ненаглядные Юлианушка, мамуля!

За несколько дней до дня своего рождения я получил твое письмо… и узнал о Сталине, что нет Сталина. Нет, видимо, словами нельзя выразить чувство. Язык беден для этого. Слова — инструмент разума, сознания, а чувства должны иметь свои формы проявления: жесты, звуки… Рыдаешь, вздохнешь — и все понятно. Какими же словами можно рыдание и вздох передать? Нет, ничего другого не скажешь: и я пишу — рыдаю. Осязаю, как реальное, когда он облокотился своей рукой на мое левое плечо на 1-м съезде колхозников, слышу, отчетливо слышу его голос, вижу, вижу милые оспинки на смуглом, улыбчивом лице и руку, набивавшую трубку табаком из коробки из-под «Герцеговины Флор». Может быть такая поэтическая попытка выразит мое состояние…

Спасибо, дорогой мой, за вещи. Они крепко меня выручают — поддеваю их под казенную одежду. А платочек перецеловываю рано утром и поздно вечером, произнося свою молитву — ваши имена. Это я делаю пунктуальней, чем принимаю пищу. Тебе, сынок мой, поручаю воздать почести, бесконечно облучать нежностью маму от дня ее рождения 25 мая и бесконечно много лет… Вино, цветы к ее ногам. Роковой месяц май. Всем, родившимся в этот месяц цветения, дано, согласно мудрости народной, маяться. Отныне, когда маме исполнилось 46 лет, где сумма цифр этого числа составляет 10, — маета всяческая канет в Лету и она будет счастлива, как может быть счастлива мать такого хорошего, тактичного, рассудительного сына, каким являешься ты.

Находясь в грязи (не в смысле санитарном, конечно), я стал чище, крепче… Пожалуй, даже требовательная и несгибаемая мама меня поощрила бы. Теперь буду ждать ответа на свое большое письмо Л. П. Берии, которому я все поведал. Когда трудно бывает, не нужно искать источника движения в другом человеке. Его нужно искать только в себе, как в части большой жизни общества. Для того, чтобы человеку быть мудрым и принимать дары жизни, как редкое чудо, ему необходимо терять. Тогда в нем, вместе со щемящей болью печали, просыпается то, что спало и не видело жизни.

Меня радует стиль твоей жизни: учеба, работа. Посетить выставку, иногда послушать хорошую музыку надо. Не торопись публиковать своей работы. Будь требовательным к мыслям, слогу. Не гонись за количеством. Не гонись за славой, думай о пользе Родине. Имей умных товарищей. Умей выслушивать и смиряться. Обрети мужество разорвать твою рукопись и начать снова в 3-й и 6-й раз. Делай много, а считай себя малым и недостойным похвалы. Кто чтит достоинства, достопочтен и сам, но не забывай Пушкина: «Что дружба?! Легкий пыл похмелья, обиды вольный разговор, обмен тщеславия, безделья, иль покровительства позор». Будь, мой дорогой, достойным сыном времени и пусть будет тебе примером скромности твоя мама…

Целую тебя, сынуля мой, с целомудренной нежностью затворника, у которого в твоем образе сконцентрирована моя воля к жизни. За меня, пожалуйста, не беспокойся. Совершенствуй себя. Береги маму, пригрей бабулю, мамочку мою.

Твой, всегда твой.

Октябрь 1953 года

Генеральному прокурору Союза ССР Тов. Руденко

Многоуважаемый товарищ Руденко!

Дело, по которому я обращаюсь к Вам, заключается в следующем: 29 апреля 1952 года органами быв. МГБ был арестован мой отец, Семен Александрович Ляндрес, 1907 года рождения, комсомолец с 1923 года, член партии с 1932 года, в прошлом работник печати, полковник Советской армии.

Отец был осужден решением ОСО от 4 июля 1952 года на 8 лет тюремного заключения по статье 58-10-11. Причем во время следствия ни одной очной ставки, ни одного документа, изобличающего отца во враждебной деятельности. И после этого следствия — суд, на котором отец не присутствовал.

В Ярославской пересыльной тюрьме я встретился с отцом, — седым стариком, разбитым параличом… там отец рассказал мне всю «суть» его «дела».

По приезде в Москву я сразу же написал письмо в Главную прокуратуру Советской армии. Это мое заявление было передано на «рассмотрение» подполковнику Старичкову, т. е. тому человеку, который вместе со следователем Макаренко «вел» дело отца. Естественно, моему письму было придано соответствующее «толкование». В ответе мне было сказано, что изложенные в письме факты не подтвердились.

Затем, в период с 19 августа по 31 декабря 1952 года, я написал целый ряд заявлений, — в различные адреса. Все мои заявления автоматически пересылались в прокуратуру войск МГБ, откуда я получал бюрократические отписки.

Со времени моего первого заявления и заявления отца меня лишили свиданий с отцом, до недавнего времени мы были ограничены в переписке. По-видимому — это результат заявлений моих и отца.

4 и 6 апреля этого года я направил Берии, как бывшему министру, два заявления, два закрытых письма из Владимирской тюрьмы в МВД направил отец, и до сегодняшнего дня я не имею оттуда никакого ответа.

Я не прошу помилования отцу, — я прошу пересмотреть дело отца, ибо то, о чем отец пишет в двух своих заявлениях, то, о чем он рассказал мне при свидании, — все это заслуживает тщательного рассмотрения.

Я знаю, в чем отца «обвиняют», и я уверен в полной невиновности отца. Если бы отец был в чем-нибудь виновен, то его судили бы, ему были бы предъявлены документы, ему были бы даны очные ставки. Мне известно также, как велось следствие, — просто так людей паралич не разбивает…

Все это — заявление отца, его рассказ мне на пересыльном пункте и, наконец, моя вера в абсолютную честность отца — дает мне право обратиться к Вам, уважаемый товарищ Руденко, разобрать дело моего отца.

7 октября 1953 года

Дорогие мои родные! Юлианушка и мамуля! Прошлое письмо было очень коротким, поэтому отведу душу теперь…

К сожалению, сбылось мое предчувствие. Не поспеет мое письмо к 8-му октября — дню Рождения Юлика. Мысли мои, как и всегда, в этот день с тобой, с вами. Убежден, что мое дитя усатое прославит себя скромностью, знаниями, здоровьем и делами для народа и во имя его! Да будет так!.. Поздравляю тебя, Юлик, и всех близких с днем твоего рождения.

7 и 15 сентября получил письма, а 20 сентября две посылки и денежные переводы. Вашей доброте нет предела. Спасибо вам, но я не заслуживаю такой заботы… Прошу учесть, что одной посылки в месяц мне вполне достаточно для поддержания себя, и Вам не так хлопотно…

За стеной, кажется, дождь, а мне до слез как бы солнечно, каждая буковка твоя, закорючка мамина — лучи света. Хрестоматийно, банально, но верно. Особенно меня взбодрила лестная оценка мамы. Она, как известно, никогда не была щедрой на похвалу. Спасибо, Галя, за письмо и хорошие слова о Юлике. Он был хорошим, а будет еще совершенней. Аминь!

Мое здоровье? Я жив настолько, чтобы, полечившись, стать относительно здоровым и трудоспособным. У Ильича (в философских тетрадях, как будто) есть запись о сущности «этики» Спинозы: «не плакать, не смеяться, а понимать». Так я и стараюсь существовать, хотя и не могу понять (вычеркнуто тюремной цензурой).

Чем я живу? Философией духа, воспитанием чувств. Что это значит? Где, в чем заимствовать жизнеустойчивость? Созданием для себя «творческих» обязанностей и пунктуальным их выполнением (вычеркнуто тюремной цензурой). Тверди «Мцыри», «Пророка» и верь, главное верь! Кто теряет веру — тот гибнет! (вычеркнуто тюремной цензурой)… надо зажмуриться и представить себе вечное и прекрасное — небо, березку, Юлика, спящего в фанерной коробке[34] или делающего первый шаг с полотенцем под мышками… Тогда улыбка разжимает губы, дыханье глубже (вычеркнуто тюремной цензурой). Л. Н. Толстой в своих дневниках сетует, скорбит (вычеркнуто тюремной цензурой). Величие Толстого рождало великие намерения. Психику, логику (вычеркнуто тюремной цензурой).

Главное, мои дорогие, счастье в том, что вы есть и будете, что войны не будет, что советские люди уже осуществляют новые, замечательные решения Партии, что наше Правительство не остановится в своей решимости до конца очистить аппарат от рюминцев, бериевцев и им подобных и ликвидировать последствия их враждебной, антинародной работы. Это задача трудная…

Продолжаю отвечать на вопросы. Как узнать меня при встрече? В списке действующих лиц одной из пьес Островского есть персонаж: «Человек с большими усами и малыми способностями». Так это я! Если тебя такая примета шокирует, то возьмем из «Гяур» Байрона: «I know him now! I know him by his pilid brow! (Это он! Я узнаю его по бледному лбу!). Мало ли примет! Скорей бы встреча. Мадам Фемида велие флегматична…

Теперь позволю высказать мнение по поводу дипломной работы. Избранная тобой тема мне представляется устаревшей. Ведь ты не собираешься быть экономистом, а скорее историком, знатоком международных отношений стран Ближнего Востока и места в них Афганистана. Мне кажется, нельзя быть эрудированным в базисах и надстройках этих стран, не разобравшись в их субстанции — сатанинском, реакционнейшем исламизме. Исторический экскурс в эту интереснейшую, ключевую область очень расширит твой кругозор, принесет пользу кафедре и сделает твою работу оригинальной. Впрочем (вычеркнуто тюремной цензурой), поэтому умолкаю. Все же советую прочесть: Вавилов — «История Востока», Стенли Луи Пуль «Мусульманские династии», Мюллер — «История Ислама от основания до наших дней», Huart — «Histoire des arabes», Ernest Renan «L'islamism et la Sciense». Кроме того, советую тебе и маме прочесть Ипполит Тэн (Hippolite Tain) — «Философия искусства», Джон Локк — «Педагогические сочинения», Сборник под редакцией акад. Волгина «Изложение учения Сен-Симона», Жан-Жак Руссо «Исповедь». Очень познавательные и блестящие по форме книги. Начало скучно, а потом не оторвешься. Больше, больше житейской и книжной мудрости на базе этики и скромности. «Если разум твой советчик, бедняком прослыть не можешь». Это один из 230 афоризмов Руставели в тигровой шкуре.

Прошу (в смысле требую) не посылать мне денег в октябре и ноябре. На «октябрьско-ноябрьские» деньги выпишите мне «Правду» или «Литературку».

…Избави меня, Боже, от сентиментальных ку-ку, но я молюсь! Меня посещает рано утром лучик. Я становлюсь ликом к нему и твержу этому представителю Солнца Ваши имена, свои напутствия Вам на каждый день, счастья, т. е. здоровья и благоразумия. Вы скажете: сдурел старик! Нееет! Такие внушения на расстоянии, даже по Павлову, исторгнутые из мозга и сердца вместе с кровью и слезами, не проходят бесследно!..

Итак, прошу Вас: не подводите меня! Докажите, что мои внушения действенны, что между нами непрерывная, цепкая душевная реакция и связь. Каждое утро встречайте бодро, с улыбкой. Ведь все это так нетрудно. Кушайте, спите, работайте, учитесь, радуйтесь друг другу, и все будет в порядке. Все это так просто, а в остальном Бог поможет! Ведь верно, мамочка моя прекрасная! Вот сейчас тебя Юлик поцелует нежно, а ты его обнимешь и поцелуешь в шейку и в ушко, а мне стало тепло, и я реву, настолько живо я представил себе это видение. Вояка, одно слово!

Обнимите и расцелуйте всех, кого надо…

Не пиши мне, Юлианка, газетных новостей. Теперь я сам читаю свою газету в ажуре, с большим любопытством и всевозрастающим интересом. Жду от тебя обещанного очерка о себе и обо всех наших…

Всегда Ваш Семен.

2 ноября 1953 года

Дорогие мои родные! Юлианка и мамуля распрехорошие!

Поздравляю вас всех с праздником Октября! Пусть в этот день вам особенно ярко светит солнце. Мне же очень хочется хоть какой-нибудь музыки. О 4-й симфонии Чайковского и Реквиеме Моцарта могу только мечтать. И еще: положи у портрета Ильича, что у тебя на книжной полке, цветок или веточку зелени.

…Я недавно прочел книгу Гиппократа. Она начинается словами: «Унять боль — божественное дело». Твои письма унимают мою боль. Следовательно, по законам логики, образуется силлогизм: ты — мое божество.

Перейдем к животу (таков уж человек, начнет как Бог, кончит как свинья. Не всегда, конечно, но преимущественно). Получил посылки и пирую, как предпоследний Лукулл. Только соловьиных язычков не хватает, а сгущенности даже излишек. Жир с луком — вне конкурса. Лимон мне разрезал дежурный, и я засыпал его сахаром. Лечусь им — сосу по кружку в день. Вареньем наслаждаюсь, шоколадку нюхаю. Ей-богу, мне, объективно говоря, лучше теперь, чем моему бывшему следователю и его бывшим руководителям (им бы еще мои болячки). Я, как видите, даже шучу. Присланная куртка — мудрейшая вещь, тепло, не промокает. Почему я против присылки штанов от куртки? Я бы не прочь, да грехи…

Как тебе известно, мне довелось поставить рекорд и побывать в тюрьмах и пересыльных пунктах. И вдруг (мало ли что бывает) мне, для ровного счета, доведется побывать еще?! Каково тащить мой груз сопровождающим? А возможные встречи с «урками», прекрасно разбирающимися «Что такое хорошо, а что такое плохо»?! Вот из таких предпосылок исходит мой отказ от брюк. Сейчас пытаюсь исправить ватные брюки. В результате прожарок вата в этих брюках съежилась и сбежалась в место, которое у овец называется «курдюк». Распоров штаны, я пытаюсь растащить бывшую вату в район колен, ягодиц и по прочим местам нижней части своего скелета. Надеюсь, скворцы еще не успеют прилететь, я закончу свою «творческую» работу…

…Ищи отдыха, утешения посредством созерцания природы, в свободное от труда время.

Ins grüne — на природу — как говорил Гете. Бутерброд в карман, палку в руки и трамваем в Фили, в дубовую рощу. Есть больше времени, — автобусом в «Узкое». Лес, пруды, поляны! Снег — еще лучше! Все чисто, ново, и за каждой ложбинкой новые горизонты, правильные хорошие мысли и новые извилины в мозгу. Когда видишь горизонты, то и ухабы нипочем. Они неизбежны и преодолимы. Пожалуйста, мой милый. Держать хвост трубой! Есть держать! Да? Две трети оптимизма, плюс одна треть скепсиса, плюс труд, плюс гимнастика и холодный душ, плюс природа, плюс хорошие люди, и все будет хорошо! Чтобы не быть назойливым и скучным, окончу эту часть вспомнившейся мне записью Пушкина в альбом к Вяземскому: «Душа моя, Павел! Держись таких правил: люби то-то, то-то, не делай того-то. Кажись, это ясно, прощай, мой прекрасный!» Ехидно и здорово! Только Пушкину по плечу такая умная чертовщина. Он был трезвый, гениальный парень без завиральных идей. Эх! Кабы не Николай Палкин и Наташка Гончарова, этот человечище затмил бы Шекспира.

…Мое здоровье? Вернее мои болезни. Открой 1-й том медицинской энциклопедии и читай подряд, пока не заснешь. Точней: больше всего меня донимает и с чем я не могу справиться — с головными болями, когда идет на «ясно», и болью в сердце и меж лопаток, когда идет на «пасмурно». Больно, как больно рожать, но с той разницей, что я даже от боли кричать не могу. Одновременно с головной болью, как мне говорят (сам я не вижу — трюмо нет), лицо раздувается, распухает. Нет ли там в Москве какого-нибудь патентованного элексира от этих напастей. Может быть мне, действительно, скоро удастся попасть домой и в лечебницу… Я так давно потерял представление о Справедливости, которое пропагандировалось мною в миллионных тиражах, не чувствовал счастья, что сделался недоверчивым к ним, и мне кажется, что ко мне они могут прийти только как предвестники еще большего страдания. Но как бы то ни было и что бы ни ожидало впереди, в настоящую минуту мне хорошо, потому что за письмом к Вам, мои милые и бесценные родные, ничего не замечаю вокруг и забываю все плохое. В таком же состоянии я пребываю, читая письма от Вас. Пиши, Юлианка. Лечи меня! Береги себя и руководствуйся указанием Толстого: «Береги себя для себя, больше людям останется».

Теперь позволено держать при себе фото родных. Пришли мне свою фотографию, но без выкрутасов, а чтобы был мой Юлик — чистый, нежный, сильный, который у меня в груди, мозгу, в глазах. Это тоже меня будет лечить. Помогай маме. Не забывай, чаще навещай и целуй мамулю, Броню и др.

P.S. Если плешь тебе действительно угрожает, рекомендую след. Spiriti vini — 100 гр. Tintura China — 1–1,5 гр. (нет Spiriti — замени тройным одеколоном), смешать, взболтать — втирать в корни дланью на ночь. Так делать до 2065 года. Гарантирую долголетие и марксову шевелюру. При этом не курить, пить не больше 1 литра вина в месяц (до 35 лет виноградное, а потом только водку), воздух, сон (8 часов), питание трехразовое (до 40 лет — все что хочешь, после — растительная и молочная пища), прелюбодействовать минимально, в редких случаях, и то для того, чтобы убедиться, как это плохо. А лучше не падать и при искушении окрестить себя крестным знамением и шептать: Сгинь, сгинь, пропади! К методике отца Сергия не прибегать. Вообще лучше носить короткие волосы и укорачивать свои желания и страсти. Таков тернистый путь к долголетию и длинноволосию…

…Будь здоров, мой дорогой. Жду письма, большого-большого и разборчиво написанного.

2 декабря 1953 года

Мои милые, несравненные родные! Дорогие Юлианка, мамуля и вся династия!

Поздравляю Вас с почти наступившим Новым годом и от всего сердца желаю Вам не нового счастья, потому что вы не имели старого, а просто счастья, хотя бы и не безмятежного, но вознаграждающего за неотразимые невзгоды жизни. «Бог приходит без колокольного звона», — так говорили в старину, когда образно хотели выразить мысль, что радость и счастье приходят внезапно, когда их не ждешь или совсем перестаешь ждать…

Дорогой мой сын и друг Юлианушка! Прошу тебя, не придавай значения моим стенаниям. Все мои недомогания сущие бобо, и я переношу их с твоей помощью и помощью мамули, с мужеством, достойным мифического Сцеволы. Твои призывы, расположенные на полях письма, бодрые, остроумные строки ваших писем, твой свирепый взгляд с фотографии действуют на меня, как успокаивающее и «устрашающее». Все это помогает мне истязать внутренние ресурсы моей мудрости и не подвергаться коррозии от влияния окружающей среды. Будь уверен, что сберегу свою честь, как и любовь свою к тебе, несмотря на то, что оставаться коммунистом в моем нелепом положении куда сложней, чем быть партийцем на воле. Но этот этап для меня — проверка моих моральных устоев.

В 1927 году я стаскивал с балкона бывшего Коминтерна троцкистов, но за мной была вся моя Красная Пресня, на войне — рядом были боевые друзья, а теперь я один со своей тоской и незаслуженным позором. Но тюрьма для меня зря не прошла. Я много поработал над собой и вычистил из себя много житейского хлама с добросовестностью ассенизатора. Нет! Я не стал хуже, и это чванливое заявление, надеюсь, подкреплю делами во славу моей Родины!

Посылки отличны по содержанию и качеству… Если еще не поздно: ватные штаны не шли. Я исправил кое-как старые и холода не ощущаю. Ботинки при мне, но без пряжек, а с шнурочками. Куртку, после долгих перипетий, я получил и ношу с успехом. Шапку уберег и ношу ее фертом. Франт: банты на ногах, банты на голове, усы а'la Чингизхан, на носу — две пары очков и капюшон! Прямо бедуин в пешем строю!

«Капитал» перечел. Самое сильное место по драматизму — «Первоначальное накопление». «Рентой» не занимался — мелок шрифт. Читай сам — я тебе верю. Освежил в голове некоторые работы Ленина.

Покончил с книжками идеалистов всех времен и школ. Вник в историю и философию буддизма, браминизма и проч. — это стереотипные, порой красивые, а порой мрачные сказки. Все эти идеалисты и теософы не внесли хаоса в мою черепушку. Сейчас перечитываю Щедрина и читаю пьесу Оскара Уайльда на анг. языке, страдая из-за отсутствия англо-русского словаря с фонетикой и идеоматикой. Библиотека здесь богатая, но я был книгами избалован, и большинство книг, из имеющихся здесь, прошли через мои руки в гранках и верстках. Вот беда, все словари в библиотеке разобраны. Свою книгу «выхаживаю». Ее страницы шелестят в извилинах моей «высокоорганизованной» материи. ОГИЗ когда-нибудь родит ее, и для этого стоит жить. Очень жаль, что здесь нельзя поработать над рукописью и получить из дому некоторые книги. Ну да ладно, потерплю.

Тем временем я радуюсь твоим успехам учебным. Твои планы, связанные с библиотекой И.Л. и аспирантурой, мне приятны. Если добьешься успеха — будет очень хорошо. Помнится мне, что ты в своих конспектах допускал небрежность — писал на клочках, не заводил тематических записных книжек и т. д. Се грех! Помни: даже в посредственной книге можно обнаружить интересную мысль, фразу. Надеясь на память, не записываем, забываем, а потом сожалеем. Жизнь коротка, — книг много. Читая книгу, надо ее сразу выжать, как лимон. Забыть хорошую мысль, факт — расточительность и безхозяйственность.

Уж такой я неисправимый назидатель! Ты, хотя и «сам с усами», но для меня по-прежнему малое дитя, нежно любимое. Ты у меня единственный, — значит должен быть на голову выше меня по всем статьям, но при всем этом уважать пусть невеликие, но здравые мысли.

У нас здесь было холодно, морозно, зимно. 2.XI необычайно поздно улетели грачи, гнездившиеся за стеной на дереве. Я удивлялся, как, живя на воле, можно издавать такие богопротивные звуки, царапающие сердце. Но после их отлета стало еще грустней! Теперь наступила ростепель и вдруг на решетке зачирикали воробушки, повадились голубки сизые и все воркуют. Как это хорошо!

…Накануне мне снилось, что потерял тебя в толпе, долго искал и, наконец потеряв надежду, нашел около Манежа. Радуясь и плача, я смеялся во сне, да так громко, что мой сосед пнул меня в бок. Узнав причину моего смеха, он очень горевал, что прервал мой счастливый сон. Крепко тебя прижимаю к груди, в преддверии всамделишного поцелуя и начинаю считать минуты до следующего письма.

6 января 1954 года

Дорогие мои родные, матуля, Юлианушка.

В твоем письме от 27.XI, где были чудесные послания и от мамы и Илюши, ты писал мне, что к Новому году пришлешь мне письмо, а его нет и теперь. В чем причина? Экзаменационная сессия?! Болен? Ждешь меня домой? (Зачем писать, если скоро увижу?) Или, быть может, досрочно начал встречать Новый год и пьешь за мое здоровье вторую декаду?! Был такой исторический, весьма смешной случай: граф Драгомилов — отважный воин, кутила, любимец императора — послал телеграмму Александру III: «Поздравляю Новым годом. 3-й день пью Ваше здоровье». Не лишенный остроумия и такта император ответил: «Благодарю, но не пора ли перестать».

Благодарю тебя, Юлианушка, за роскошные штаны (ватные) и нежнейшие, тончайшие шаровары цвета бедра новорожденной нимфы. В такой одежде мне не страшны ни сырость, ни мороз.

Живу под впечатлением, что правосудие полностью восторжествует — расстрел Берии и его опричников, мощное начало… Мне почему-то кажется, что Р. А. Руденко познакомился с моим письмом к К. Е. Ворошилову. У меня предчувствие, что на этот раз мое письмо попало в руки, которые дали делу ход, толчок. Верно, мне надоело целовать вас и прижимать к сердцу письменно. Очень, очень мне хочется все это произвести на самом деле. Нет сладости в проштемпелеванных поцелуях.

…Теперь я жду большого, подробного письма обо всех и обо всем. Здоровье? Сессия? Об одном прошу: не гонись за должностями, окладами и проч. фейерверком. Остепеняйся! Меньше званий — больше знаний и патриотизма! Признание и материальное благополучие придет само по себе, но зато прочно и не на зыбкой основе.

Кончаю письмо уведомлением, что начинаю свой трутневый день обозрением твоего портрета и перечитыванием твоих боевых призывов и повелений. Я тебя очень люблю и писать об этом может только очень талантливый литератор. Да, да! Просто верь мне и ты не ошибешься. Мамульку мою и всех, иже с ней, целуй. Надеюсь, что она не лишена столь нужного ей внимания и заботы со стороны моих любимых братьев и сестричек. Кланяйся маме.

Всегда твой.

5 февраля 1954 года

Родной мой папулька!

Пишу тебе эту весточку и не чаю застать тебя во Владимире. Во вторник я был в Прокуратуре, — там мне пообещали, что тебя вот-вот перевезут в Москву, а здесь можно устроить фрукты, новые очки, может быть даже и свидание. Т. Старичков мне сказал, что как только тебя привезут все закончится очень, очень быстро. Кстати, мы с ним очень хорошо говорили. И, повторяю, он обещает очень быстрое, очень благоприятное для меня с тобой разрешение вопроса.

Если тебя не отправят во вторник, то я пойду и в Военную Прокуратуру и в Президиум — там твое дело на спец. контроле — и нажму крепенько, дабы ускорить твой приезд.

Когда тебя привезут, если выйдут какие-нибудь неувязки с новым следователем — апеллируй сразу и только в Прокуратуру. Они опротестовали решение ОСО, по их предложению Верховный суд дело отменил как неправильное и они заинтересованы в твоем скорейшем освобождении.

Как твое здоровье, родной? У нас все очень хорошо. Я, мама, баба Маша, баба Клава живы, здоровы. Шлет тебе большой привет дядя Алеша — он уехал в Ленинград на работу. Я сейчас целыми днями в читалке в Ленинской, по вторникам — в Прокуратуре.

Папулек, не пишу много, думаю все переговорим уже с тобой без помощи канцелярских принадлежностей, но языком, жестами, улыбкой и всем-всем материальным.

Крепко, крепко целую

Твой Юлька.

Я[35] не собираюсь быть адвокатом сына, но не могу пройти мимо некоторых обстоятельств, имеющих принципиальное значение. После ареста отца в отношении Юлиана принимаются особые дискриминационные меры.

1. Его освобождают от работы в лекторской группе. Работа в этой группе доставляла ему большое творческое удовлетворение, а ведь сын за отца не отвечает.

2. Секретарь комитета комсомола Примачек вызвал его и предложил подать заявление об уходе из института и прекратить хлопоты об отце, так как этими действиями он компрометирует органы МГБ.

Разве это можно назвать воспитательной работой? Так дрова ломают, а не воспитывают молодежь. А как видите, парень полностью разобрался в партийной сущности своего отца. Отец полностью реабилитирован. Далее.

3. Парень за первый же проступок исключается из комсомола и из института, т. е., по существу, лишается права на труд, перечеркиваются пять лет жизни, полностью аннулируются перспективы на будущую творческую работу.

Почему, наконец, секретарь райкома, вызвав Юлиана, ограничился вопросом «Кто ваши родители?» и, узнав, что арестован отец сказал, что «все понятно», и на этом прекратил разбор дела.

Он все это перестрадал. Сидит дома и занимается. У меня — коммуниста и педагога — не укладывается в сознании такое отношение. Мне кажется, что в данном случае имеет место нарушение партийных принципов об индивидуальном подходе к людям.

СССР

Министерство государственной безопасности.

Бутырская тюрьма МВД СССР

20 апреля 1954 года

Выдана гражданину Ляндресу Семену Александровичу, 1907 года рождения, национальность — еврей, уроженцу Минской области, д. Боровино, в том, что он с 30 апреля 1952 года содержался в тюрьме, освобожден за прекращением дела и следует к месту жительства.