Уничтожить Париж

В ДУХЕ ХЕМИНГУЭЯ

В Нормандии не существовало сплошного фронта. Можно было уехать в разведпоиск на несколько часов и не увидеть ни единого следа противника. На этой стадии войны можно даже было обнаружить совершенно нетронутые деревни, жители которых, казалось, едва догадывались, что в нескольких километрах шел ожесточенный бой, хотя там были уничтожены целый населенный пункт и половина армии.

В деревню Монтоден мы въехали ночью. Двигались с опаской: могло статься, что здесь находится осиное гнездо войск противника. Но главная улица была темной, безлюдной, нигде не было видно ни солдата, ни местного жителя.

— Смотрите, забегаловка! — прошипел Порта, взволнованно указывая вперед на единственное освещенное здание. — Давайте остановимся, посмотрим, есть ли там какая-нибудь жратва. У меня совсем живот подвело.

Когда заходила речь о еде, Порта говорил очень убедительно; кроме того, мы были слишком усталыми, чтобы с ним спорить. Остановились посреди деревенской площади, словно туристы в мирное время, потом, изможденные, грязные, в отвратительном расположении духа, размяли затекшие руки и ноги и вылезли на ночной воздух. Мы два дня провели в разведке, а это нудное, утомительное занятие.

— Я совсем измотан, — пробурчал Хайде. Громко зевнул и ударил ногой по гусеничному катку «пантеры». — Эта чертова коробка сводит меня с ума.

— Где мы? — спросил я. — За линией фронта?

— За чьей? — саркастически ответил Порта. — Нашей или противника?

— Той или другой.

Старик почесал затылок, потом задумчиво потер пальцем нос.

— Кто его знает, но на всякий случай оставим в танке свои кепи. Это единственное, что выдает нас.

— Я возьму наган, — объявил Малыш, любовно беря большой русский револьвер, который раздобыл каким-то загадочным образом. — Люди сейчас не особенно дружелюбны.

— Давайте вооружимся все, — предложил я.

Мы наложили гранат в боковые карманы, сунули пистолеты в нагрудные, потом Легионер, держа в руке пистолет, распахнул дверь кафе ногой и впустил нас. Под высоким потолком горела одна тусклая лампочка, и заведение казалось таким же безлюдным, как улица.

— Salut, patron, — крикнул по-французски Легионер. — Y a des clients![53]

Я внезапно осознал, что Хайде сжимает мою руку и указывает вперед дрожащим пальцем. Я взглянул туда И подавил вскрик ужаса. В полумраке был виден толстый человек, привалившийся к стойке; одна его рука лежала на ней, голова покоилась на опрокинутой бутылке виски. Это был, вне всякого сомнения, американец. Пьяный в стельку, но американец. Хайде нервозно дернул меня за руку.

— Давайте уйдем отсюда! — прошипел он.

— Ерунда! — ответил Порта так громко, что мог бы разбудить мертвого.

— Но это янки…

— Плевать, даже если это сам чертов Эйзенхауэр[54]. Я не уйду отсюда, пока не поем.

— Но мы за линией фронта противника…

— Откуда ты знаешь? — спросил с горячностью Порта. — Откуда знаешь, что эта жирная туша — не за нашей? — Схватил Хайде и так затряс, что у него застучали зубы. Порта становился очень раздражительным при мысли, что может остаться без еды. — Может, это не мы, а он сбился с дороги.

Мы посмотрели на американца. Наши голоса слегка потревожили его, и теперь он, с отвисшей челюстью, громко храпел.

— Я намерен поесть, — заявил со всей твердостью Порта.

Легионер кивнул и снова позвал хозяина. Наверху справа под шагами заскрипели половицы. На лестничной площадке появился полный мужчина средних лет, зевающий, с покрасневшими глазами, в грязном халате. Увидев нас, он молитвенно возвел глаза к небу.

— Еще американцы! Господи, пошли мне терпенья!

— Patron, — заговорил успокаивающе Легионер, — excusez le dérangement, mais est-ce qu-on pourrait avoir une soupe genre bouillabaisse? Si vous manquez de personnel on est là pour le coup de main.[55]

Хозяин уставился на него, разинув рот.

— Вы французы? Я принял вас за эти чертовых янки!

— Я француз, — беспечно ответил Легионер. — Мои друзья — немцы из Иностранного легиона. Мы держим путь в Париж.

Хозяин сунул ноги в старые шлепанцы и спустился по скрипучей лестнице, лицо его сияло.

— Vive des Français! — крикнул он тем, кто находился наверху. — Vive la France![56] Спускайтесь все!

Проворными движениями профессионального бармена хозяин выставил ряд старых, покрытых пылью винных бутылок. Спавший американец инстинктивно открыл один глаз и огляделся вокруг, очевидно, унюхав выпивку. Усы его вымокли в виски, а если бы кто-нибудь бросил зажженную спичку в его мундир, он вспыхнул бы скорее, чем цистерна с бензином. Увидев нас, американец вяло поднял руку.

— Эй, Мак! Шотландское есть?

Не дожидаясь ответа, обаятельно улыбнулся и свалился на пол среди лужиц виски.

— Вдрызг пьян, — равнодушно сказал хозяин; — Он здесь с полуночи до позднего вечера пьянствовал с двумя приятелями. Они приехали вчера утром и, по-моему, пили, не переставая.

— Отвратительно, — сказал Легионер. — А что… э… с его друзьями?

— Уехали. Сели в джип и укатили без него. Он с тех пор не просыхает.

Мы все мрачно уставились на американца. Он лежал, фыркая, как морж, но, видимо, слитная сила нашего неодобрения дошла до его одурманенного мозга. Он открыл глаза. Они покраснели и выглядели жутко. Очень медленно, с неимоверным достоинством, поднялся и застучал по стойке.

— Хозяин! Черт возьми, где шотландское, которое я заказал?

Хозяин пожал плечами.

— Что я вам говорил? Американцы, наверное, все алкоголики.

— Отвратительно, — снова сказал Легионер.

Мы с серьезным видом лицемерно согласились. Американец, пошатываясь, пошел к Барселоне.

— Знаешь, что, Мак? У тебя гнусная рожа… напоминает фрицевскую. Знаешь, что? Ты похож на паршивого фрица.

Он громко загоготал, повалился на пол, перевернулся на спину и затянул песню «Мой старый дом в Кентукки». Хозяин жестом пригласил нас к стойке.

— Я не удивлюсь, если у него белая горячка. Он военный корреспондент. Это самая пьющая публика.

— Однако, — хозяин злобно засмеялся, — корреспонденции начнет он писать не скоро. После первых двух бутылок виски разбил свою пишущую машинку. Сказал, что она не может писать без опечаток, надо же! Машинка не может писать без опечаток… А машинки ведь денег стоят. Я хотел собрать ее, но он здоровенный тип, разнес машинку вдребезги.

Тип был действительно здоровенный. Почти такой же, как Малыш. Лично я не хотел бы связываться с ним и заискивающе улыбнулся, когда он сел и махнул нам рукой.

— Выпей стаканчик, приятель! Выпей десять стаканчиков! За мой счет… Слушай, Мак, ты знаешь, кто я? — Он повернулся к Старику. — Не выдаю никаких секретов, заметь, но человек я очень значительный… чертовски значительный, вот и все, и мне нужно быть в Париже до того, как эта гнусная война кончится… Спрашивал кто-нибудь тебя, приятель, трудно ли умирать? — Он скосил красные глаза в мою сторону. Я, как зачарованный, покачал головой. — Так вот, я тебе скажу, потому что много думал над этим в последние дни и, кажется, нашел ответ. — Он доверительно подался вперед. — Ответ простой: нет. Нет, и все тут. Что скажешь? Жить гораздо трудней, чем умереть, приходило тебе это в голову? Уверен, что нет. Я единственный мыслящий человек в этой чертовой компании… Эй, ты! Здоровяк!

Он назойливо поманил к себе Малыша. Малыш воззрился на него, потрогал револьвер и явно подумал, не треснуть ли по башке надоедливого янки, чтобы покончить с этой историей.

— Иди сюда, скажу один секрет… Кроме шуток! Я сразу узнаю алабамца; не вздумай говорить, что ты не из Алабамы, потому что не поверю, черт возьми, ни единому слову… иди сюда, доверю тебе одну тайну.

Малыш, держа руки в карманах, сделал несколько шагов к нему.

— Ел когда-нибудь негра на обед? — спросил американец. — Держу пари, да, старый ненавистник негров! Теперь слушай меня, скажу, где крепкое пойло. — Понизил голос до громкого, сурового шепота. — За стойкой, третья полка слева от зеркала.

Малыш подскочил, как ужаленный, перескочил через стойку и провел громадной лапищей по бутылкам на третьей полке.

— Виски! — заорал он так, словно нашел золотую жилу. — Достаточно, чтобы пустить в плавание линкор!

— Забудь ты о выпивке, — пробурчал Порта. — Как насчет еды?

У подножия лестницы появились две недовольные женщины. Хозяин поманил их и указал на кухню.

— Туда. — И обратился к Порте. — Иди, скажи, что тебе нужно.

Порта тут же бросился туда, после недолгого колебания последовал за ним и я: мне было любопытно понаблюдать за приготовлением знаменитого буйабеса[57], о котором он постоянно говорил.

— Покажи, что у тебя есть, — лаконично сказал Порта.

Хозяин лучезарно улыбнулся.

— Лобстеры, — заговорил он. — Несколько банок. Я купил их, — он неопределенно махнул пухлой рукой, — у американцев. Мы ждали янки с самого начала войны, а что они теперь здесь делают? Напиваются до бесчувствия в каждом городе и деревне от Кана до Парижа. Вы называете это войной? Я называю это…

Как он это называл, мы так и не узнали, потому что его прервал дикий вопль от стойки и звон разбиваемого стекла.

— Mille diables![58] — Хозяин схватил с кухонного стола резиновую дубинку и занес ее над головой. — Все вы, солдаты, одинаковы! Только и знаете, что пить и драться.

Мы бросились в другую комнату, оставив Порту, работавшего консервным ножом. Малыш и Хайде сцепились в жестокой схватке. Старик отрешенно пил в углу виски. Барселона с американцем сидели на полу, подбадривая их возгласами. Легионер, как обычно, оставался безучастным. Двух точных ударов резиновой дубинкой между глаз оказалось достаточно, чтобы разнять дерущихся. Они повалились без чувств, и зрители громко зааплодировали.

— Отлично, — с восхищением сказал я. — Но от Малыша, когда он очнется, лучше держаться подальше.

— Merde![59] — сказал хозяин и бесстрастно пошел обратно на кухню, я последовал за ним.

Порта в поварском колпаке и мясницком фартуке поднял взгляд и махнул нам рукой.

— Что там такое?

Хозяин выпалил что-то по-французски, мы с Портой недоуменно переглянулись.

— Видимо, ты не говоришь по-немецки? — небрежно спросил Порта. — Я французским владею неважно:

— Как? — Хозяин с внезапной подозрительностью взглянул на него. — Давно ты в Легионе?

— Года два, но способностей к языкам у меня нет. Кроме того, мы держимся со своими. Нет таких, чтобы говорили на чужом языке хорошо.

— Да, верно, легион называется Иностранным, — согласился хозяин. — Но все-таки странно как-то…

— Очень странно, — оживленно согласился Порта, — только не отвлекайте меня этими разговорами. Меня гораздо больше занимает приготовление буйабеса. Овощей, пожалуйста!

Хозяин стал рассеянно подавать их мне. Помидоры, морковку, лук, картошку. Я передавал их Порте, явно наслаждавшемуся своей новой ролью повара.

— Мне понадобятся еще тимьян с лавровым листом. И лимон с петрушкой, если есть.

Хозяин, я и две недовольные женщины носились по кухне, доставали и подносили, резали и чистили, Порта с удовольствием смешивал все это в большой кастрюле и пел какую-то песню на иностранном языке во весь свой немелодичный голос.

— Это песня венгерских моряков, — сказал он, видя у нас полное отсутствие восторга. — Венгры очень любят буйабес. У них я и узнал рецепт несколько лет назад.

— Ну и какое отношение эта чертова моряцкая песня имеет к тому, что мы здесь делаем? — сварливо отозвался я.

Я оцарапал большой палец о терку для мускатных орехов, обрезал другой разделочным ножом и уже начинал ненавидеть свою роль прислуги.

Пять минут спустя хозяин нашел нужным разделить нас резиновой дубинкой.

— Господа, прошу вас! Не лучше ли продолжать заниматься буйабесом?

— Ты совершенно прав, — ответил Порта. — Это дело чрезвычайной важности. Оно требует покоя, тишины и высокого мастерства… Свен, или перестань мешаться, или иди к стойке и напивайся… хозяин, мне нужно белое вино! Не меньше двух бутылок!

Порте нужны были не только вино, лобстеры, креветки, овощи, лимон и травы, он еще потребовал шафран, корицу, рыбу и ром. Еще удивительнее было то, что все это он получил.

Пятнадцать минут спустя эта бурно кипевшая и распространявшая дурной запах смесь была объявлена готовой. Я первым вышел из кухни и увидел, что все сидят за стойкой, будто ждущие обеда школьники. Малыш и Хайде пришли в себя. Даже пьяный американец влез на табурет и делал решительные усилия, чтобы оставаться на нем. Когда Порта начал подавать буйабес, ноздри его алчно затрепетали.

— Будь я проклят, это лучшее, с чем я сталкиваюсь с тех пор, как приехал в эту страну. — Он неторопливо, лукаво улыбнулся. — Но должен вам, парни, сказать кое-что: я пристально наблюдал за вами и, кажется, раскусил вас… Какой там к черту Иностранный легион!

Он со смехом закачался на табурете и, видимо, даже не догадывался, как близок к смерти. Малыш сунул руку в карман, а Барселона приподнялся.

— Что ты имеешь в виду? — холодно спросил Легионер.

Американец прокрутился на табурете и понимающе улыбнулся.

— Я раскусил тебя, Мак… раскусил!

Наступило напряженное молчание. Потом Порта очень небрежно вытащил свой пистолет и дважды выстрелил в потолок. Хозяин завопил и в ярости стукнул по стойке.

— Ничего страшного,. — сказал Порта, снова принимаясь за буйабес. — Предостережение, и только.

— Я наблюдал за вами, — продолжал американец с тупым упорством мертвецки пьяного.

— Кончай! — прорычал Хайде. — Ты пьяный в дым!

— В дым, вдрызг, в доску, ну и черт с ним, я наблюдал за вами. И пришел к выводу, что вы педики… пить не умеете, вот в чем беда.

Легионер холодно приподнял бровь. Малыш встал с громким гневным рыком. Остальные, поняв, что американец спьяну несет чушь и не догадывается, кто мы такие, с облегчением вернулись к буйабесу.

— Кто называет меня педиком? — крикнул Малыш, подходя со сжатыми кулаками к злополучному американцу.

— Оставь! — рявкнул Порта.

Схватив бутылку из-под виски, он нанес Малышу сильный удар по голове, и тот снова повалился без сознания. Какое-то время мы спокойно ели дурно пахнувшую смесь, вкус которой был немногим лучше запаха, и хлестали виски хозяина. Старик спокойно блевал в открытое окно, Барселона с американцем спали на стойке голова к голове, на лице Легионера было отупевшее выражение. Они явно много пили, пока мы занимались стряпней на кухне, и я, не теряя времени, догонял их. Порта вскоре отвлекся на вновь появившуюся менее пожилую из двух недовольных женщин. Усадил ее себе на колено и полез рукой под юбку. Внезапно на его лице отразились удивление и удовольствие.

— О, на ней нет трусиков! — крикнул он.

Американец проснулся и поднял пустой стакан.

— За женщин, которые не носят трусиков! За Америку! За войну! За мертвых фрицев, за тысячи мертвых фрицев! За…

Его прервал недоуменный, яростный рев очнувшегося Малыша:

— Какая тварь меня стукнула?

— За лягушатников[60]! За англичан!

Порта о чем-то говорил со своей «пленницей». Барселона наблевал на спину хозяину, но тот сам был так пьян, что не заметил этого. Хайде уронил голову в кастрюлю и едва не захлебнулся, но Легионер спас его. Американец с надеждой повернулся ко мне.

— Слушай, Мак, вы часом едете не в Париж?

— Слышал ты когда-нибудь о путешествии по Франции, которое заканчивалось бы не в Париже? — парировал я.

— Мне нужно добраться туда, пока эта гнусная война не кончилась, — сказал он, хрипло дыша на меня перегаром. — Убедиться, что эти треклятые немцы не взорвали бар «Риц». Буду очень благодарен, если возьмете с собой.

К счастью, его внимание привлек Малыш, ливший в кастрюлю ром, виски и коньяк, и в течение нескольких секунд было непонятно, доживет ли кто-то из нас до рассвета — эта смесь обжигала горло, как язык пламени, и лежала в желудке, будто раскаленные угли. Малыш схватил сифон с содовой и пустил струю в рот, а хозяин с всхлипами и криками упал под стойку. Только на американца, казалось, она совершенно не подействовала. Он раздражающе вернулся к теме Парижа.

— Ребята, если кто из вас хочет продать джип…

— У нас есть танк, — сказал Порта, женское общество внезапно ему надоело, и он швырнул отвергнутую любовницу на пол. — Снаружи, стоит на площади.

— Стоит на площади? — Американец подскочил с неожиданным проворством и бросился к двери. — Господи, надеюсь, он все еще там. Местный жандарм очень строг относительно правил стоянки. Тут же отгонит любую машину в участок.

Мы вышли следом за ним на улицу. «Пантера» стояла на месте, и американец восторженно уставился на нее. Он долго не замечал того, что мне сразу же бросилось в глаза.

— Слушайте, а чего на нем треклятый фрицевский крест?

Все глаза обратились к предательской свастике[61].

— Это чья-то шутка, — злобно сказал Порта. — Возможно, тебя это удивит, янки, но здесь не всем хочется, чтобы американцы их освобождали.

— Ну, что ж, надо найти белой краски и закрасить ее. Нельзя, чтобы в этой стране меня принимали за фрица.

Хозяина вытащили из-под стойки и велели найти белую краску. Он нашел. Порта с американцем торжественно уничтожили вызывающую свастику, потом уселись в кювете, закурили и стали самодовольно разглядывать дело своих рук.

— Отлично, — сказал американец. — Решено: вы берете меня с собой в Париж. Как только окажемся там, я отправляю сообщение в мою газету. Знаешь, какие заголовки приходят мне на ум? — Он поднял правую руку и начертал громадными буквами в воздухе: «ВОЕННЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ С ТАНКИСТОМ ОСВОБОЖДАЮТ ПАРИЖ. В ПЛЕН СДАЕТСЯ МИЛЛИОН ФРИЦЕВ». Что скажешь, а? Фотографировать умеешь, приятель?

— Само собой, — хвастливо ответил Порта.

— Отлично. В таком случае мы выстроим всех немецких генералов, щелкнем их перед баром «Риц», а потом отправим пинками в кювет. Ну, парни, вперед!

Он вскочил на ноги, сделал два широких шага к «пантере», а потом свалился совершенно без чувств посреди площади. Его способность поглощать спиртное заслуживала всяческого уважения, но, видимо, даже у американцев есть свои пределы. Мы оставили его лежащим и еле-еле влезли в танк. Порта, петляя, повел его по площади и деревенской улице. Я не мог понять, дорога ли представляет собой сплошные подъемы и спуски, или я клюю носом; иллюзия ли вертящиеся у меня перед глазами огненные колеса, или это новое оружие противника. Барселона храпел, положив голову на колено Легионеру; Старик прижимал ладони к вискам, Малыш то икал, то немелодично орал песню. Мне сперва казалось, что Хайде тоже пытается петь, хотя это было не в его духе; лишь когда мы оставили деревню далеко позади, и он, согнувшись, прижал руки к боку,: у меня появились в этом сомнения.

— Что это с ним? — раздраженно спросил Порта.

Хайде несколько раз простонал, потом шумно выблевал все съеденное и выпитое на пол танка.

— Это из-за чертова американского виски, — пробормотал он.

Вонь была такой отвратительной, что о сочувствии не могло быть и речи. Мы напустились на него с бранью, а Хайде свернулся в комок и несколько раз пронзительно вскрикнул.

— Не обращайте на него внимания, — посоветовал Малыш.

Мы старались не обращать, но трудно не замечать человека, если он каждые несколько секунд пронзительно кричит тебе в левое ухо.

— Может, он в самом деле болен? — наконец сказал я.

Все повернулись и критически посмотрели на скорчившегося Хайде.

— Останови танк, — сказал Старик. — Давайте внимательней осмотрим его.

Порта остановился под купой деревьев на обочине, мы вчетвером вытащили кричавшего Хайде и уложили на траву.

— Пустим ему пулю в башку, — предложил Малыш. — Избавим от страданий. Это проще всего.

— Заткнись, — приказал Старик. — Помогите мне его раздеть.

Мы расстегнули куртку Хайде и спустили с него брюки. Старик осторожно нажал ему на живот в нескольких местах, Хайде издал громкий мучительный крик и принялся оскорбительно ругаться.

— Аппендицит, — сухо сказал Старик. — Нужна немедленная операция, чтобы не случилось прободения… Сделать ее могут только за американскими позициями. Что скажете?

— Рисковать нарваться на пулю из-за этого дерьма? — спросил в испуге Порта. — Нет уж! Плевать на его аппендицит!

Легионер покачал головой.

— Наивно думать, что американцы будут оперировать немецкого солдата. Они так стремятся выиграть войну, что им не до людей. Возможно, нас всех перестреляют.

— Давайте избавим его от мучений, — настаивал Малыш.

Мы уставились на дергавшегося Хайде. Порта достал сигарету с анашой и вставил ему в посиневшие губы. Малыш взялся за наган, у Барселоны был встревоженный вид. Старик потирал нос, это был верный признак беспокойства. Хайде что-то лихорадочно забормотал, мы несколько раз расслышали слово «Господи».

— Поздновато начинать беспокоиться о нем, — сурово сказал Порта.

Старик принял решение.

— Попробуем связаться с какой-нибудь из наших частей по радио. Должна быть хоть одна в пределах досягаемости, хотя один Бог знает, где. Давайте пытаться, пока не наткнемся на какую-то.

Легионер пожал плечами, взял наушники и принялся крутить ручки приемника. Щелчки, потрескивание, потом послышался голос:

— Алло, алло. Говорит Бетти Грэбл.

— Не то, — сказал Легионер. И стал продолжать попытки. Другой голос:

— Говорит Хелла двадцать семь. Говорит Хелла двадцать семь. Срочно нужен врач. Хелла двадцать семь, Хелла двадцать семь.

Еще кому-то было плохо, но это не служило утешением для мучившегося Хайде.

— Продолжай попытки, — угрюмо сказал Старик.

Минут через пять удалось связаться с кем-то из наших.

— Дикий кот сто тридцать три. Слушаем вас.

— Нам нужен хирург, — оживленно сказал Легионер. — Случай аппендицита.

— Хорошо, оставайтесь на связи. Где вы?

Легионер выругался.

— За кого вы меня принимаете? Не суйтесь не в свое дело и найдите хирурга!

Невидимый радист засмеялся.

— Ладно, не волнуйтесь. Вот врач. Удачи, приятель.

Пауза, потом новый голос:

— Говорит оберстлейтенант Эйкен. Откуда вы знаете, что это аппендицит?

Легионер быстро перечислил симптомы.

— Да, пожалуй, вы правы. Не знаю, где вы находитесь, но в любом случае прибыть не могу, так что вам придется управляться самим. Я буду давать вам указания, следуйте им и не медлите, иначе пациент умрет. Понятно?

Легионер взглянул на Старика и кивнул.

— Хорошо, мы готовы.

— Так. Прежде всего вымойте руки спиртом. Затем смажьте живот пациента йодом и крепко привяжите его.

К ужасу Малыша, Порта тут же принялся лить виски на живот Хайде. Йода в аптечке не было, а виски казалось наилучшей заменой.

— После этого стерилизуйте инструменты спиртом. У вас должен быть литр.

— У нас есть, — удивленно сказал Барселона. — Если б я это знал, его уже не было бы.

— Приготовьте ватные тампоны для остановки кровотечения. Держите скальпель крепко, но без напряжения. Сделайте разрез по диагонали сантиметров десять длиной.

Голос продолжал давать холодные, четкие указания, где делать разрез. Старик старательно выполнял их. Я заметил, что рука его удивительно тверда, хотя лоб весь в поту. Анестизировать пациента было невозможно, и демонические вопли Хайде пронзали мне голову, будто сверло бормашины. Мы связали его лямками противогазов, но все равно четверым приходилось удерживать беднягу в неподвижном положении.

— Очень много крови, — сообщил Легионер, наблюдавший за операцией со своего поста.

— Из-за крови не волнуйтесь. Пользуйтесь ватными тампонами и старайтесь держать оперируемое место чистым. Оттяните зажимами кожу по обе стороны разреза. Теперь углубите разрез, но очень осторожно, чтобы не повредить кишки. Как дыхание пациента?

— Дыхания достаточно, чтобы непрерывно орать, — ответил Легионер.

— Так, приготовьте резиновую маску и кислород на случай необходимости. Уже видите аппендикс? Он величиной с мизинец, слегка изогнут.

Старик кивнул. Хайде продолжал кричать, Малыш закрыл глаза при виде хлещущей крови. Старик утер пот с лица и покачал головой.

— Нужно как-то заставить его замолчать. Я больше не могу выносить этого.

Малыш открыл глаза и поднял громадный кулак.

— Прости меня, Юлиус. Я делаю это для пользы, ничего личного тут нет.

Двух ударов оказалось достаточно. Душераздирающие вопли прекратились, и мы надели Хайде на лицо кислородную маску.

— Мы анестезировали пациента, — сообщил Легионер.

— Как?

— Нокаутировали.

Молчание.

— Он еще дышит? Как пульс?

— Частит.

— Хорошо. Постоянно держите руку на пульсе и в случае чего тут же сообщите мне. Нашли аппендикс?

— Да, нашли.

— Как он выглядит?

Невольно заинтригованные, мы вытянули шеи и уставились в разрезанный живот Хайде.

— Большой и воспаленный, — сказал Старик.

— Большой и воспаленный, — передал Легионер.

— Хорошо. Достаньте из аптечки длинный, изогнутый инструмент. Отведите в сторону кишки и отрежьте аппендикс у нижнего конца. Не спешите, не паникуйте. Только смотрите, не заденьте кишку. Когда удалите аппендикс, обмойте срез спиртом.

Старик потом сказал, что удаление аппендикса у Хайде было для него самым тяжким испытанием за всю войну. Охотно этому верю. Если раньше ни разу не видел внутренностей человека, в них трудно разобраться, и мы до сих пор не совсем уверены, что Старик отрезал у Хайде именно аппендикс. Но он что-то отрезал и зашил рану именно так, как говорил врач, искусно и аккуратно, шестью стежками, значительно различавшимися по размеру, но завязанными крепкими узлами; потом мы присыпали рану порошком сульфонамида и перебинтовали пациента. Чудо, что он все же остался жив.

— Вам нужно оставаться на месте два часа, до этого времени пациент не транспортабелен. Если случится что-то, что вызовет у вас беспокойство, свяжитесь со мной на этой же волне и сообщите. Я буду постоянно на месте, но вам лучше поскорей закончить связь, пока нами не особенно заинтересовался противник. По прошествии двух часов постарайтесь вернуться на базу и доставить пациента в госпиталь как можно быстрее. Желаю удачи — и ни в коем случае не «анестезируйте» его больше!

Легионер снял наушники. Успокаивающий голос врача больше не слышался, и мы с мумифицированным Хайде чувствовали себя одинокими и беспомощными. Уложили его как можно удобнее, замаскировали танк и сидели в напряжении с оружием наготове. Хайде постепенно пришел в сознание, лицо его было бледным, осунувшимся, пульс едва ощущался.

— Я при смерти? — негромко спросил он.

— Увы, нет, — ободряюще ответил Порта. — Раз ты пережил это кромсанье, сможешь пережить что угодно… Смотри, что мы у тебя вырезали!

Хайде взглянул и снова лишился сознания. Барселона повернулся и прижал палец к губам.

— На дороге колонна машин противника.

Еле-еле укрывшись за деревьями, мы наблюдали за процессией бронеавтомобилей, забитых американскими пехотинцами. И тут три «джабо» спустились с неба так низко, что видны были бомбы под их фюзеляжами.

— Заметят нас — все будем при смерти, — проворчал Порта.

Колонна проехала, «джабо» улетели. В течение часа мы оставались в покое, потом нас снова потревожили машины противника. Мы издали заметили два «шермана»[62] с белыми звездами впереди колонны джипов и бронеавтомобилей. Когда они проезжали мимо нас, экипажи их высовывались из башен, пели, кричали, не подозревая, что находятся в опасной близости от нашей тяжелой «пантеры», вполне способной, будь мы агрессивно настроены, раздавить их гусеницами, как яйца[63].

— Почему мы не ударили по ним? — спросил Малыш, почти всегда настроенный агрессивно. — Иду на спор, у них во ртах было полно золотых зубов.

— Не стоило рисковать, — ответил Порта. — Их было слишком много.

Малыш раздраженно посмотрел вслед скрывающейся вдали колонне. Два часа истекли, настало время превращать «пантеру» в санитарный автомобиль для Хайде. Мы выбросили переднее сиденье и с громадным трудом, с кряхтеньем просунули находившегося в полубессознательном состоянии пациента в люк.

— Кончай ныть! — рявкнул Порта. — Ты больше не больной, тот гнилой кусок мы выбросили. Поднимаешь шум попусту, так что заткнись!

Мы избегали главной дороги — там было слишком много движения — и ехали по изматывающей боковой, которой американцы предпочитали не пользоваться.

Незадолго до полуночи мы приехали на базу, и Хайде тут же отправили в полевой госпиталь. Остальных вызвали к врачу, и мы выслушали длинную лекцию о том, чего недоставало в нашей аптечке. Обнаружилось, что там не оказалось не только йода, но еще жизненно необходимого рулона клейкого пластыря и двух зажимов.

— А вдруг мы зашили их в живот Юлиусу? — задался вопросом Барселона.

Этого мы так и не узнали.