Уничтожить Париж

ВЕЧЕР В ПАРИЖЕ

Предложение продать оружие сделал нам двойной агент по прозвищу Крыса, один из тех, кто встречал высаживавшихся во Франции парашютистов. Склад находился на заброшенном заводе за Северным вокзалом. Мы встретились с Крысой у входа, он повел нас внутрь и показал три заваленные оружием полки.

— Всё наилучшего качества, — заверил нас Крыса. — Прямо от самого Черчилля!

Мы пошли осмотреть его. Во время осмотра дверь открылась, и появились трое; каждый демонстративно держал руку в правом кармане плаща. Они стояли в дверях, глядя мимо нас на полки с оружием.

— Сброшено на парашютах? — обратились они к Крысе, а не к нам.

— Небольшой совет, — протянул Порта. — Если наслаждаетесь жизнью и хотите наслаждаться дальше, вынули бы руки из карманов… Понимаете, о чем я?

Все трое уставились на него.

— Ты угрожаешь нам? — спросил один.

— Не обязательно. Все зависит от вашего поведения.

— Это оружие украдено. Понимаешь? Знаешь, что бывает с теми, кто попадается с краденым оружием?

— Не знаю, — ответил Порта. — Попробуйте взять что-нибудь, а там поглядим.

— Не трудитесь!

Этот голос раздался за их спинами. Гюнтер, оставшийся снаружи именно для этой цели, вошел внутрь следом за ними. В руках у него был русский автомат[153].

— Сделайте, как мы советуем, выньте руки из карманов, и можно будет поговорить по-дружески.

— Плоховато организовано, — заметил Легионер, спокойно забирая три кольта. — Похоже, вы дилетанты. Впрочем, это неважно. Давайте перейдем к делу. — Указал на оружие. — Хотите сделать нам предложение за эту небольшую партию?

Младший из троих пожал плечами.

— Да, оружие нам нужно. Мы готовы купить его у вас. Но у нас хватает ума не носить с собой крупные суммы. Отправьте с нами одного из ваших людей, и мы придем к соглашению.

— Одного? Легионер засмеялся. — Интересно, а почему не пойти всем вместе?

— Это может быть опасно.

— Для кого?

— Толпа привлекает внимание, — возразил парень.

— Но в количестве — наша безопасность, — быстро ответил Легионер. — Давай, приятель, не тратить время на споры! У нас есть оружие, вам оно нужно… Мы ставим условия, идет?

— Но оно не ваше!

Легионер приподнял бровь.

— Кто это сказал?

— Оно сброшено на парашютах с английских самолетов.

— Ну и что? В чьих руках оно находится? В ваших или в наших? В наших. И что вы собираетесь предпринять?

Они хотели было возмутиться, но Легионер с ленивой улыбкой покачал головой.

— Не надо, парни! Не рискуйте жизнью. Вы имеете дело с немецкой армией. Мы можем застрелить вас в любую секунду, и никто не станет задавать никаких вопросов. Но мы не сделаем этого, — великодушно добавил он, — если вы будете разумно себя вести.

Парень пожал плечами.

— Ладно, раз так. Мы думали, это обычная спекуляция. Знать бы, с кем придется иметь дело, ни за что бы не пришли. Сколько вы хотите за эту партию?

Порта тут же назвал цену, которая даже мне показалась грабительской. Парень возмущенно напустился на него.

— Послушай, пусть вы и треклятая немецкая армия, но если б мы хотели покупать оружие за такую цену, то могли бы купить его где угодно в Париже!

— Раз другие продают за такие деньги, почему ты считаешь, что мы отдадим его по дешевке?

Наступила пауза. Я подумал, что, может, цена не такая уж и грабительская. С какой стати нам отдавать товар задешево? К тому же рискуя при этом жизнью.

— Черт с ним, — сказал Легионер скучающим тоном. — К чему нам попусту тратить время? Продать эту партию мы можем где угодно и когда угодно.

— Что будем делать с этими тремя? — спросил Малыш.

— Запрем в сортире, — предложил Барселона. — Пусть гниют там до конца войны.

Один из них поднял руку.

— Постойте. Вы запрашиваете слишком много, но мы не в том положении, чтобы спорить с вами. Деньги мы найти можем. На десять автоматов, тысячу патронов к каждому, и десять пистолетов. Идет?

— Идет, — сказал Легионер. — Пусть один отправляется за деньгами, а мы подержим здесь остальных, пока он не вернется.

— Пойдешь ты, — указал Гюнтер на одного из них автоматом. — И не пропадай на всю ночь.

— Сколько времени тебе дать? — спросил Барселона.

— Пятнадцати минут должно хватить. Если повезет, вернусь через десять! В крайнем случае, через двадцать.

— Хорошо, — сказал Гюнтер. — Даем тебе пять… И без фокусов, не то твои товарищи простятся с жизнью.

— Я не дурак.

Гюнтер отпустил его. Малыш уже приготовил две удавки со скользящими петлями из стальной проволоки. Барселона поставил в углу два стула. Заложников усадили на них, связали им руки за спиной и набросили удавки на шеи. Удара ногой по стульям было бы достаточно, чтобы их задушить.

Мы ждали. Третий вернулся меньше чем через десять минут, тяжело дыша. Он принес два портфеля с банкнотами, Порта жадно схватил их.

— Здесь вся сумма, — раздраженно сказал этот человек. — Как насчет оружия?

Мы освободили двух заложников и держали их на мушке, пока они со знанием дела отбирали десять автоматов «стэн» и пистолеты. Атмосфера постепенно становилась менее напряженной. Они вынесли оружие наружу и спрятали его под задним сиденьем трехколесного грузового мотороллера, служившего им транспортным средством. Потом мы вместе пошли в ближайшее бистро выпить и обсудить вопрос о ручных гранатах. Оказалось, гранаты нужны им больше всего. Крыса сказал, что знает, где их можно достать, и через полчаса мы ехали на старом французском грузовике, помеченном буквами W.L. (Wermacht Luftwaffe)[154], который он предоставил нам.

Мы держали автоматы наготове, чтобы пустить их в ход против первого же, кто встанет у нас на пути. Это была война, наша собственная война в ходе войны, и мы не хотели ненужного риска. Какое-то время за нами ехала машина-амфибия с четырьмя полицейскими вермахта, потом те решили, что игра не стоит свеч и свернули за более крупной добычей.

Порта остановил грузовик у старого многоквартирного дома. Мы выскочили, быстро огляделись, нажали кнопку, открывающую парадную дверь, и быстро, бесшумно поднялись по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки. Порта громко постучал в дверь.

— Кто там?

— Адольф и гестапо! Открывайте, не то выломаем дверь!

Тишина. Потом дверь чуть приоткрылась. Порта сразу же сунул ногу между нею и косяком. Выглянул фельдфебель из полевой жандармерии и уставился на нас.

— Так, так! — саркастически произнес он. — Стало быть, гестапо? Насколько я понимаю, такое у вас представление о шутках?

— Правильно понимаешь, — согласился Порта. — Вот еще одна шутка… — И упер дуло автомата в грудь фельдфебеля. — А ну, руки вверх, времени у нас мало.

Фельдфебель неторопливо поднял руки.

— Это будет стоить тебе жизни, обер-ефрейтор. Понимаешь?

— Пусть тебя это не волнует. Как и меня.

Порта втолкнул его в дверь. Мы последовали за ним в салон и почти заполнили небольшую комнату. Порта повернулся и ударил фельдфебеля в живот. Тот со стоном согнулся, и Порта толкнул его в кресло. Комнату освещала маленькая лампочка без абажура. Ковра на полу не было, посреди комнаты стоял большой ящик с боеприпасами, небрежно окруженный винтовками. Командовал там человек в гестаповском сером кожаном пальто и шляпе[155]. В углу комнаты стояли лицами к стене четверо, за ними наблюдал жандарм. Еще один фельдфебель, развалясь в кресле, пил пиво. При нашем появлении он вскочил, однако на нашей стороне были внезапность и численное преимущество.

— Руки вверх! — отрывисто приказал Порта.

Человек в кожаном пальто немедленно повиновался. Охранявший пленников охранник заколебался, но его приободрил нож Легионера, просвистевший мимо уха и вонзившийся в стену возле него.

— Так, — сказал Порта. — Поиграем в «стулья с музыкой»… Вы, четверо, — он так толкнул фельдфебеля, что тот, чуть не падая, пробежал по комнате, — поменяетесь местами с другими четырьмя. Носами к стене, и если кто хотя бы дернется, получит пулю в затылок.

Перемена состоялась. Четверо штатских ошеломленно смотрели на нас, явно не понимая, освободили их или бросили из огня в полымя.

— Есть еще здесь эти мерзавцы? — спросил Порта, указав подбородком на окно.

— Скорее всего, — ответил Грегор. — Пойду, проверю.

Гюнтер сел на ближайший стул и снял автомат с предохранителя.

— Что вы здесь делаете? — спросил Порта троих жандармов, стоявших носами к стене.

Молчание.

— Они пришли за нами, — бодро ответил один из недавних пленников. Это был невысокий француз, худощавый, темноволосый, с блестящими глазами. — Еще секунда, и они размазали бы нас по обоям.

Малыш полез в карман и вынул удавку из стальной проволоки.

— Прикончить их?

— Минутку, — поднял руку француз. — Нужно выяснить, кто сказал им об этой квартире. Кто-то наверняка донес: они поджидали нас здесь, когда мы вошли.

— Ладно. — Гюнтер подошел к гестаповцу и упер ствол автомата ему в спину. — Мы это у них узнаем… Как твоя фамилия, крысиная морда?

— Бройер, — последовал неохотный ответ. — Макс Бройер. Криминальсекретер.

— Приготовься говорить, Макс Бройер. То, что вы делали с другими, сейчас будет сделано с вами… посмотрим, как долго вы сможете продержаться.

— Вот будет весело, — ликующе произнес Малыш.

Он пошел на кухню и наполнил ведро водой из крана.

— Для начала поиграем в водные игры.

Он схватил криминальсекретера, будто тряпичную куклу, поставил его на колени и сунул головой в воду. Тот постепенно перестал вырываться.

Малыш отбросил его; мы наблюдали, как гестаповец медленно приходит в себя. Он весь облевался и смотрел на нас налитыми кровью глазами. Француз наклонился над ним и выпалил:

— Как вы узнали, где найти нас?

Никакого ответа. Француз повторил вопрос. Гестаповец молча закрыл глаза.

— Как вы узнали, где найти нас?

Француз ударил его ногой в живот так сильно, что он снова потерял сознание.

— Твоя техника никуда не годится, — раздраженно сказал Легионер. — Так он умрет раньше, чем ты получишь от него сведения.

С неизменной сигаретой во рту он наклонился над криминальсекретером и плеснул ему в лицо водой. Налитые кровью глаза открылись снова.

— Так-то лучше, — сказал Легионер. — Слышишь меня?

Гестаповец слабо кивнул.

— Кто дал тебе адрес? — спросил Легионер. — Советую говорить, потому что, хотя я терпеть не могу насилия, терпение у меня на пределе, а мы уже четыре раза задали тебе этот вопрос. Если немедленно не ответишь, придется прибегнуть к твоим же методам.

Молчание продолжалось. Мы стояли вокруг с мрачным видом, и Легионер наконец вздохнул.

— Что ж, думаю, тебе будет любопытно оказаться в противоположной роли… Малыш, держи его покрепче.

Легионер неторопливо вынул сигарету изо рта и поднес огонек к ноздрям гестаповца. Мучительный вскрик, неприятный запах горелой плоти. Легионер улыбнулся.

— Поджарено в самый раз… Сейчас припечем другую сторону.

— Золотые зубы у него есть? — спросил Порта.

— Ну и что, если есть? — воинственно спросил Малыш. — Я имею такое же право на них, как и ты!

— Тихо вы! С этим разберетесь потом.

Легионер оттолкнул обоих. Потом внезапным ловким движением схватил правую руку гестаповца и неторопливо сломал ему палец. Я скривился при этом звуке, а криминальсекретер завопил снова и стал корчиться на полу.

— Ну? — негромко спросил Легионер.

Никакого ответа. Малыш подошел и прижал одну руку гестаповца сапогом к полу. Постепенно усиливал нажим, пока мучительные крики жертвы не заполнили комнату. Легионер властным жестом велел Малышу отойти.

— Ну, герр Бройер?

Наконец выдержка изменила гестаповцу. Он негромко произнес имя и адрес женщины.

— Вам это что-нибудь говорит? — спросил Легионер, повернувшись к французам.

Трое оживленно закивали и обвиняюще посмотрели на четвертого.

— Конечно, говорит! Это женщина, с которой встречался Жак. Мы не раз говорили, что доверять ей нельзя. Теперь мы знаем наверняка — и это объясняет очень многое.

Один из жандармов неожиданно засмеялся. Малыш с бранью бросился к нему и принялся колотить его головой о стену. Старик, до сих наблюдавший в угрюмом молчании, шагнул вперед и схватил Малыша за плечо.

— Господи, оставь его! Хватит насилия!

— Прекрасно, — ответил Порта, — но мы не можем позволить им побежать в управление, так ведь?

— К черту это! — гневно крикнул Старик. — Кто мы, обыкновенные убийцы?

— Нет, но и не святые! — резко ответил Порта. — Я не собираюсь совать голову в петлю из-за этой гнусной швали.

Старик резко повернулся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь, застучали шаги вниз по лестнице. Мы постояли в неуверенности, а потом по знаку Легионера вышли следом за ним. Пленники остались с Гюнтером и тремя французами. Едва мы вышли на улицу, послышались выстрелы. Теперь, когда все было кончено, у меня отлегло от сердца, но я был доволен, что там остался Гюнтер, а не я.

Вскоре мы все встретились в баре на бульваре Сен-Мишель, чтобы завершить вторую сделку, и Порта сунул во внутренний карман большую пачку банкнот, не скрывая удовлетворения.

— Что сталось с нашими пленниками в конце концов?

Гюнтер пожал плечами.

— Мы затолкали их в шкаф и заперли дверцу. Они пробудут там в целости и сохранности до конца войны, если какой-нибудь назойливый тип не вздумает сунуть туда нос.

— Лично я, — сказал Старик, — кончаю с такими делами. На меня больше на рассчитывайте.

— На меня тоже, — сказал Хайде.

Старика, естественно, волновала этическая сторона дела; Хайде же беспокоился о своей карьере. Порта пожал плечами.

— Как знаете. Принуждать вас никто не будет. И чем меньше будет участников дележки, тем больше достанется остальным. Во всяком случае, я смотрю на это так… И если кто захочет последовать их примеру, ничего не имею против.

Мы расстались с французами, и все отделение отправилось в казармы. Без меня. У меня было назначено свидание с Жаклин в ее квартире на авеню Клебер. Она ждала меня. Печальная и несколько испуганная.

— Все это безумие, эти убийства… — сказала она. — Становится хуже, чем когда бы то ни было. Никто уже не доверяет друг другу. Куда ни пойдешь, повсюду слышишь рассказы о людях, которых застрелили на улице, задушили или зарезали безо всякой причины.

— Долго это продолжаться не может, — успокаивающе сказал я. — Война почти окончена. Наши войска отступают по всей Европе — даже здесь, в Париже, большинство генералов пакует чемоданы.

Я рассказал ей о наших ночных приключениях, о спекулятивных сделках, расстреле пленников. Жаклин содрогнулась и в отчаянии покачала головой.

— Понимаешь, о чем я? Весь мир словно сошел с ума. Даже вы. Продавать оружие, которое будет использоваться против ваших. И, возможно, против вас же самих! Какой в этом смысл? Убивать людей ради денег, убивать, чтобы они молчали, убивать все время; сейчас столько убийств, что человеческая жизнь не имеет больше никакой ценности.

Жаклин налила мне большую порцию виски, пошла в ванную и вышла оттуда в японском кимоно. Села рядом со мной на диван.

— Знаешь, что я видела вчера? Несколько ваших солдат расстреляли на улице калеку.

Я пожал плечами. Что можно было ответить, какой вопрос задать? Кого теперь интересовало, почему одни люди убивают других?

— Твои друзья меня недолюбливают, — продолжала Жаклин. — Как думаешь, они убьют меня?

— Господи Боже! — сказал я, потрясенный ее вопросом. — С какой стати?

Она печально улыбнулась.

— Глупый вопрос! Людям больше не нужна причина для убийства. Они просто убивают, когда им захочется. И, может быть, причина у твоих друзей есть: мы любим друг друга, а влюбленные могут быть опасны.

Я задумчиво уставился на ее стройное тело под расшитым шелком кимоно. Глаза Жаклин были туманными, полузакрытыми, и я понимал, что она слегка пьяна. Она засмеялась, закинула ноги на диван через мою спину и вытянулась.

— Давай напьемся, — сказала она. — До умопомрачения… Что еще делать в конце концов?

Неожиданно Жаклин подалась вперед, обняла меня и потерлась щекой о мою щеку.

— Я люблю тебя, Свен. Ты это знаешь? Люблю… И не к месту добавила. — Меня грозят убить, потому что ты бываешь здесь.

— Кто грозит? — спросил я. — Порта и остальные?

— Нет, что ты!

— Кто тогда?

— Да нет, — она прижала палец к моим губам, — никто. Это просто глупая шутка. Забудь о ней.

— Но я хочу знать…

— Забудь, Свен! Я болтаю глупости.

Я ей не поверил. Нужно было выпытать все у нее прямо там же, но она прижалась ко мне в распахнутом кимоно, и этот вопрос отошел на задний план.

— О, Свен, был бы ты французом! — прошептала она. — Я ненавижу немцев. Ничего не могу поделать, ненавижу, и все!

— Но я родился не немцем, — напомнил я.

— Это одно и то же. Ты сражаешься в их армии… Видимо, ненавидишь французов?

— С какой стати?

— Господи, ты же воюешь против нас!

— У меня нет ненависти ни к одному человеку, — сказал я.

Когда мы вышли из забытья, было уже темно. Жаклин потянулась за сигаретами, но пачка оказалась пустой.

— И у меня сигареты кончились, — сказал я. — Оденусь и пойду куплю. Их всегда можно купить на черном рынке, если знаешь, где искать.

— Ладно, только будь осторожен. — Она соскочила с кровати и, голая, побежала на кухню. — Я приготовлю кофе. Быстро возвращайся.

Я вернулся быстро. Я примерно знал, где искать, и через четверть часа вернулся с сигаретами. Входя в дом, разминулся с двумя парнями; они испуганно посмотрели на мой черный мундир и молча прошмыгнули мимо. Я посмотрел, как они быстро удаляются по улице, смутно подумал, почему они не спят в такой час, и выбросил эту мысль из головы. Быстро взбежал по лестнице, спеша вернуться к Жаклин, улечься с ней в постель, курить и пить кофе. Она оставила дверь квартиры приоткрытой. Я подумал, что она, видимо, уже в постели и ждет. У меня было увольнение на двое суток, мы могли провести вместе чудесную ночь, а завтра или послезавтра война почти наверняка должна была кончиться.

Войдя в прихожую, я окликнул ее:

— Я вернулся! Удалось купить пять пачек по двадцать сигарет у парня за углом!

Ответа не последовало.

— Эй, — крикнул я громче, — я вернулся!

Ответа по-прежнему не последовало. До моих ноздрей донесся запах паленого. Обеспокоенный уже не на шутку, я вошел в кухню. Кофе убежал на плиту, газовая горелка еще горела. Жаклин лежала на полу, раскинув руки. Я сразу понял, что она мертва. И какой-то миг не мог пошевелиться. Стоял, глядя на нее, и, как безумный, повторял ее имя снова и снова.

Когда наконец я набрался мужества и взглянул на нее, то увидел, что ее горло жестоко перерезано. Там было зияющее красное отверстие, из которого текла кровь. Лицо ее было уже холодным, бледным, щеки ввалились. На обнаженной груди была приколота записка. Там было написано кривыми буквами: «КОЛЛАБОРАЦИОНИСТКА»[156].

Полчаса спустя, выпив всю бутылку виски и загасив десятую сигарету, я тихо закрыл за собой дверь квартиры. Затянул ремень, осмотрел два крупнокалиберных армейских пистолета, медленно спустился и постучался к консьержке. Та неохотно вышла с испуганным лицом, я схватил ее за горло и подтащил к себе.

— Кто те два парня, что приходили примерно сорок пять минут назад?

— Здесь никого не было, monsieur le soldat[157]!

— Как это никого? Не говори ерунды, женщина! Я сказал тебе, что здесь были двое парней!

— Но я не знаю… я не видела их… не могу всю ночь смотреть, кто входит и выходит…

Она дрожала от страха, лицо ее было пепельным. Даже мне было ясно, что она говорит правду. Я швырнул ее в угол и вышел широким шагом на авеню Клебер. Впервые в жизни я познал, что такое желание убивать, убивать и убивать ради удовольствия.

В тот же вечер началось Освобождение.

Ребенок вернулся домой из кино. Он опаздывал и почти всю дорогу бежал на тот случай, если отец беспокоится. Но смеялся на бегу: фильм был до того смешной, что у него все еще болели ребра и сводило мышцы живота.

— Папа! — Мальчик взбежал по лестнице, распахнул дверь и ворвался в комнату, где читал отец. — Понимаю, что опоздал, но фильм был такой смешной, что я посмотрел часть его снова и всю дорогу бежал бегом!

Отец улыбнулся, отложил книгу и принялся спокойно готовить ужин, а мальчик тем временем трещал, как сорока, бегал за ним и был так взбудоражен, что не мог даже накрыть стол.

— Два яйца и чуточку молока, — сказал отец, когда ему удалось вставить слово. — Особое угощение для тебя. У нас есть несколько ломтей немецкого хлеба и кусочек пудинга. Как думаешь, насытишься?

— Конечно! — уверенно заявил ребенок. — Я совсем не такой голодный, как бывал раньше. Знаешь Жана, у которого отец в Сопротивлении? Он сказал мне, что, когда чувствуешь голод, нужно пить много воды, жевать кусочки бумаги, и голод вскоре пройдет. Я испробовал это сегодня днем, и это сработало: желудок не урчит.

Отец молча смотрел, как ребенок ест. Сам он не ел уже два дня. Кормить ребенка важнее; кроме того, ведь наверняка вскоре появятся освободители? По Парижу ходили слухи, что к городу движутся две бронетанковые дивизии.

Ребенок продолжал болтать.

— Вчера на бульваре Сен-Мишель убили доносчика. Слышал об этом? Мне сказал Рауль. Двое ребят подъехали на велосипедах и застрелили его прямо посреди бульвара, где вокруг было много народа. Рауль сказал, что это совсем мальчишки, как мы, наши ровесники. Жан хотел выйти сегодня вечером на улицу и сделать то же самое, но один из учителей прочел нам на эту тему целую лекцию. Сказал, что мы должны идти прямо домой и ни во что не вмешиваться. Знаешь, все учителя очень боятся бошей[158].

Мальчик отодвинул пустые яичные скорлупки и принялся за молоко. Хлеб уже исчез в почти пустом желудке.

— Знаешь, я говорю, что во всем классе только у меня отец награжден Военным крестом с тремя пальмовыми ветвями[159]. Все ужасно завидуют… Папа, ты знал, что сюда идут американцы? Всех бошей в их черных мундирах скоро перебьют. Вчера взорвали бистро. Там было полно бошей. Рауль сказал, что кровь текла по канавам. Немецкая кровь… Господи, как бы я хотел это видеть! Папа, завтра я вычищу твой мундир. Ты должен надеть его, когда здесь будут американцы. Знаешь, что у них тысячи танков? Как думаешь, они окружат танками Париж? Как думаешь…

Отец встал.

— Пора спать… Да, да, я знаю, что американцы наступают, но их придется подождать. Они долгое время шли сюда, можно подождать еще немного.

— Когда они будут здесь? Как думаешь, появятся они этой ночью?

— Возможно, — ответил отец. — Увидим, когда проснемся утром.

Жара августовской ночи была гнетущей. Ворочаясь в постели, ребенок слышал, как отец погасил лампу и пошел в свою комнату. Слышал, как закрылась дверь, И тут же прогремел взрыв. Ребенок выскочил из постели, побежал и прижался к стене. На него посыпались пыль и кирпичи. Он почувствовал запах дыма и увидел, как пламя уже лижет край двери.

Ребенка вынесли первым. Он был в шоке, в синяках, но других повреждений не было. Отца его пришлось поискать. Спасатели разгребли кучи мусора, кирпичей, обгорелого дерева и битого стекла. Этот человек неподвижно лежал на тротуаре, но даже ребенок видел, что он мертв. Лицо его превратилось в кровавую массу.

Всхлипывающего ребенка отдали под попечение монахинь в ближайший женский монастырь. Ему дали успокоительного, уложили в постель, и пока мальчик не забылся беспокойным сном, приходили мужчины и спрашивали, видел он или слышал что-нибудь перед взрывом. Он не видел ничего. Сосед утверждал, что мимо проезжал автомобиль, замедлил у дома ход, и какой-то человек бросил что-то в переднее окно квартиры. Кто-то еще говорил, что из темноты выбежали двое. Одни говорили, что эти люди были в мундирах, другие, — что в штатском.

Ребенок остался совсем один в целом мире. Его любимые американцы прибыли, но слишком поздно, чтобы спасти мальчика от личной трагедии. Так и осталось неясным, кто убил отца мальчика — немцы или французы, и почему. Был этот человек предателем, которого приговорили без суда соотечественники? Или, как многие другие, стал невинной жертвой террористов?

Никто не знал. И так было с сотнями других.