Ураган

I

Совещание еще больше подхлестнуло Рахимова. Он спал урывками, в машине, разъезжая по всей трассе, знакомясь с положением на местах, вникая в нужды участков, и не уезжал, пока дело не налаживалось. Мысли о Балтаеве не покидали его. Да, видно, главный инженер не считался со спецификой работы, не обращал внимания на запросы людей, живущих и работающих в тяжелых условиях. Грош цена такому руководителю!

После совещания на стройке было проделано многое. Сформированы специальные автоколонны для доставки грузов с железной дороги, достроены теплые складские помещения и гаражи; поблизости от участка Гавхона начато строительство нового поселка; на стройку прибывали и прибывали люди. С каждым днем менялись условия жизни строителей: улучшилось питание в столовых, в лавках стало больше товаров. Участки и поселки были радиофицированы, и дикторы рассказывали обо всех новостях на трассе, о том, как идет социалистическое соревнование, и о тех, кто особенно отличился. Диспетчер оповещал по радио о начале и конце смены. На участке Даниярова стала выходить стенная газета, редактором которой выбрали Гульхайри. Оживилась и работа клуба, часто демонстрировались фильмы. В общем, дела явно шли на лад.

Махидиль втянулась в жизнь трассы. Правда, спокойствия ей это не прибавило; когда чувствуешь на себе ответственность, откажешься от лишнего часа сна. По утрам, позавтракав наспех, она бежала в контору и составляла для начальника участка короткую рапортичку о работе, проделанной накануне ее бригадой. Получив новое задание, знакомила с ним людей, определяя каждому его задачу, и перед началом смены проверяла и опробовала машины. Махидиль была требовательна к себе и того же добивалась от всех. «Нужно беречь каждую минуту, беречь каждую машину, каждую гайку, каждый литр воды, каждый грамм топлива», — не уставала твердить она.

И после смены Махидиль не позволяла себе отдыхать. Часто можно было видеть, как, увязая в песке и снеге, она взбиралась на барханы и долго стояла, записывая или зарисовывая что-то в общей тетради с помятой картонной обложкой; с этой тетрадью она никогда не расставалась. Усталая возвращалась домой, утоляла жажду горячим чаем, немного отдыхала и вновь шла по делам.

Махидиль окрепла, и теперь с усмешкой вспоминала, как ей было трудно в первые дни, когда, получив солнечный удар, думала, что умрет, и струсила, смалодушничала — хотела бросить все и уехать... «Теперь она уже не та наивная горожанка, приехавшая сюда в нарядном платьице», — горделиво думала Махидиль, вышагивая по снегу в ватных стеганых брюках, валенках, шапке-ушанке, с раскрасневшимися от морозного воздуха щеками.

Девушка втянулась в ритм стройки, работала, не считаясь со временем, но ей все казалось мало. Махидиль очень хотелось побывать на Амударье, ознакомиться с жизнью всей трассы, посетить самые отдаленные участки, но времени на все это не хватало. Она бывала только в Туякбаши, на участке, с которым они соревновались, изредка в Тепакургане и в управлении в Туябулаке. Во время этих поездок Махидиль поражалась, как быстро меняется облик пустыни.

Повсюду возводились бараки, склады, гаражи, столовые; по асфальтированным дорогам в обе стороны бежали автомашины, от которых шарахались снежные вихри... Вдали раздавались взрывы — там рвали известняк и валуны, встававшие на пути землеройных машин.

На Тепакурганском участке, в пятидесяти километрах от Амударьи, уже закладывался фундамент насосной станции — сердца канала. Экскаваторы рыли котлован. Бульдозеры расстилали выброшенный наверх песок и трамбовали его. От одного вида высоченного подъемного крана захватывало дух. Будто он вонзился в самое небо, и на фоне серых облаков, медленно несущихся в вышине, сам плыл куда-то. Краном ловко управляла девушка. Захватив крючьями толстенные и длиннющие трубы, которые подвозили автопоезда, она осторожно укладывала их в ряд, а автогенщики тут же их сваривали. Особенно красиво было ночью, когда в темноте во все стороны разлетались разноцветные кусты искр.

При виде всего этого у Махидиль словно прибавлялось сил. Душевный подъем владел не ею одной. Алеша, Гульхайри, Музаффар трудились, не зная устали. Даже самые отстающие подтягивались, воодушевленные их примером. У людей возникло ощущение причастности к важному делу. Надыр, известный своей ленью Надыр, и тот пришпорил коня усердия! И только Черный Дьявол Маннап оставался Маннапом...

Пример Махидиль придавал строителям силу, поднимал настроение. Словно в благодарность за это, люди почувствовали к ней уважение и признали ее авторитет. Любой спор, обсуждение прочитанной книги или просмотренного кинофильма — ничто не обходилось без Махидиль. К ней обращались за советом, приходили с жалобами и предложениями, искали поддержки.

— Махидиль-апа, а что если мы все вместе в воскресенье поедем в областной центр?

— А почему бы нам не поставить своими силами какой-нибудь спектакль?

Работа на участке шла споро, и это радовало Даниярова. Он часто встречал Махидиль, но в суете повседневных забот встречи эти были мимолетны: на ходу, торопливо обсуждали они какой-нибудь деловой вопрос, словно опаздывающие на поезд пассажиры. Махидиль при всякой встрече волновалась и тщетно ждала, что Латиф заговорит о чем-нибудь помимо дел. И всякий раз огорчалась... После посещения дома Латифа в Туябулаке, после того как он рассказал о своей идее и показал макет канала, Махидиль почувствовала, что ее отношение к Даниярову переменилось. Туманные, тревожные мысли возникали у нее, и она тут же вспоминала Камильджана... Чтобы развеять охватывающую ее грусть, садилась писать маме или перечитывала письма из дому.

«...Такие красивые письма пишешь мне, доченька, — писала тетушка Мастура, — что, читая их, будто вижу яркие картины. Барханы, словно купола, покрытые серебряным снегом, предзакатное огненное небо, бураны и смерчи... Я так люблю читать и перечитывать твои письма! Только пиши мне почаще, моя ласковая. Для меня праздник, когда получаю от тебя весточку. Я показываю и читаю твои письма всем друзьям и соседям. Передаю приветы всем знакомым, даже тем, кому ты забыла их передать. Но если письма от тебя задерживаются, начинаю беспокоиться... Твоих новых товарищей я уже полюбила. Какие хорошие люди! Особенно нравятся мне Гульхайри, Алеша, Музаффар. Я привязалась к ним, как к родным. А Ходжаназар-ака, такой мудрый, такой добрый и приветливый... Своим товарищам по работе я пересказываю его притчи, пусть несчастья минуют его...

Да, милая моя, почему это ты перестала писать мне про Даниярова? Уж не случилось ли с ним что-нибудь? Или вы поссорились? Вот уже третье письмо, а о нем — ни словечка...

Доченька моя любимая, по твоим письмам я научилась между строк угадывать твое настроение. Прости меня, деточка, если я вмешиваюсь в твои дела. Не осуждай вопрошающего, как говорится. Признайся, ты не увлеклась ли им? Чует мое сердце... Извини, что пишу тебе об этом, не сумела скрыть, что тревожит мою душу...»

Дойдя до этого места, Махидиль покраснела и отложила письмо. Она не подымала головы, словно рядом стоял кто-то, перед кем она провинилась. «Чует мое сердце...» — тихонько повторила она и тут же прикусила язык.

Вздохнув, поднялась с места и глянула на портрет Камиля — единственного, перед кем могла излить душу. Он внимательно смотрел на нее и едва заметно улыбался.

— Что вы мне скажете, Камильджан? — шепотом спросила девушка.

Ей показалось, что губы Камиля шевельнулись...

«Что я могу сказать?.. — послышалось ей. — Скажу одно: прислушайся к своему сердцу. Мертвые не оживают, а жизнь продолжается...»

II

Никто и не предполагал, что Гульхайри умеет так хорошо петь. Ее нежный, приятный голос, словно весенний ветерок, ласкал душу... Кружок художественной самодеятельности проводил свой первый концерт. Алеша, исполнявший роль конферансье, назвал ее имя. Надыр, который пристроился в самом последнем ряду, у выхода, вытянул шею и уставился на сцену, даже не заметив, как опоздавшая Махидиль села рядом с ним.

На сцену вышла Гульхайри в белом платье, подчеркивающем ее ладную фигуру. Она запела и сразу же заворожила слушателей. Чувство радости переполнило Надыра. Эта красивая девушка, которой все любуются, — его подруга. Гульхайри пела только для него. Только об их счастье...

После ссоры во время субботника Надыр не находил себе места. Гульхайри поставила вопрос ребром: «Или Черный Дьявол, или я! Но сперва ты попросишь извинения у Махидиль за свою грубость». Надыр рад был помириться с любимой, но боялся Маннапа. От Черного Дьявола можно ждать чего угодно. Кто здесь лучше Надыра знает подлый нрав Маннапа? И все же, превозмогая страх и нерешительность, Надыр старался избавиться от опеки зловещего приятеля. Ему хотелось покончить с прошлым. Он не желал потерять Гульхайри, но не мог бы даже с ее помощью разделаться с долгом, которым Маннап приковал его к себе. Так думал Надыр, стараясь не выдать своих мыслей Маннапу и делая вид, что по-прежнему верен ему.

В институте началась зимняя сессия, и Гульхайри, даже не попрощавшись с Надыром, уехала сдавать экзамены. Что пережил Надыр за время ее отсутствия, знает только он сам. Тоскуя по любимой, он корил себя за то, что не ценил их дружбы, готов был пасть перед Гульхайри на колени и в день, когда по его предположениям она должна была вернуться, отправился к Махидиль попросить прощения за прежнее свое поведение и посоветоваться относительно своих отношений с Гульхайри.

Они беседовали долго, и на сердце у обоих молодых людей стало легко. Надыр ушел от бригадира поздно вечером. Луна еще не появилась, но было светло от снега. Он бродил вокруг барака Гульхайри. Затем смахнул с козел снег и, присев, долго-долго смотрел на темное окно. «Спи, спи спокойно, родная», — прошептал он и медленно зашагал прочь, все время оглядываясь и то и дело останавливаясь в надежде, что Гульхайри, если она вернулась, сердцем почувствует его присутствие и выйдет. Не в силах уйти от барака, он вернулся. И в этот самый момент растворилась форточка...

— Кто там? — раздался тихий голос.

— Гуль!.. — едва слышно произнес Надыр. — Гульхайри... — тихо повторил он и отступил назад, чтобы свет взошедшей луны упал на его лицо.

Форточка закрылась. Не прошло и минуты, как девушка, в накинутом на плечи пальто выбежала из барака.

— Что вы тут делаете так поздно?..

— Гуль... — только и мог произнести Надыр. Голос его осекся, и, протягивая вперед руки, он умоляюще прошептал: — Я извинился перед Махидиль... Поверь мне, я порву с Маннапом.

Девушка молча слушала. Сколько бессонных ночей провела она в ожидании, что он придет, стукнет в окно и скажет те самые слова, которые произнес сейчас. Сколько дней и ночей она ждала этого, твердо решив лучше порвать с ним, чем оскорблять свою любовь. И теперь, когда он стоит перед ней, понурый и желанный, ей стало так жалко его, что сердце у нее дрогнуло, и она едва сдержала слезы сострадания.

Надыр обнял ее за плечи и повел к козлам. Она присела, подвернув под себя полу пальто.

— Гуль, я так люблю тебя...

...Раздались аплодисменты, и Надыр очнулся от своих грез. В клубе было шумно. Присутствовавшие громко выражали свой восторг и просили повторить песню. Надыр оглянулся, увидел сидевшую рядом Махидиль, и счастливая улыбка появилась на его лице.

В этот момент чья-то фигура склонилась над Махидиль, и она услышала над ухом горячий шепот:

— Махидиль, вас ищет прораб...

Девушка узнала Зубайду.

— Ой, Махидиль, — начала та, когда они вышли из клуба. — Если бы вы знали, как он напугал меня! Только я собралась начать постирушку, даже в клуб из-за этого не пошла, как вдруг из конторы послышался шум. Что за скандал, думаю? Прислушалась, а это Данияров отчитывает Музаффара, да так, что я обомлела. Дрожу от страха, и только...

— За что же он его ругал?

— Сперва не понимала, а потом слышу: за какое-то нарушение норм. «Где были твои глаза?!» — кричит прораб. Ох и отчитывал он нашего комсорга, без всякой жалости отчитывал... Я такого от него никогда не слыхала... Бедняга Музаффар...

Они торопливо шагали к конторе.

— Музаффар молчит, словно воды в рот набрал, — запыхавшись от быстрой ходьбы, продолжала Зубайда. — А Данияров кричит: «Завтра же найдешь виноватого!.. Кто начал копать девятьсот шестидесятый пикет? Чья бригада заступила первой?» Тут я выскользнула из дома, хотела убежать, а прораб заметил, окликнул и спрашивает: «Где Махидиль?» — «На концерте», — говорю. «Приведи ее». Я ему в ответ: «Пусть она, бедняжка, хоть немного развлечется, совсем заработалась». А он как заорет на меня: «Делай, что тебе говорят, балаболка!» Сердце у меня чуть не выскочило. Я было бросилась за вами, а он вдруг кричит вслед: «Подожди. Дай сюда наряды». Положила я перед ним папку, жду, думаю, что он решил подписать наряды, а он: «Чего ты стоишь?! Беги за бригадиром, да побыстрее!»

Махидиль ускорила шаги.

— Вам не попадет, а? — продолжала Зубайда. — Ведь у него никогда не было привычки кричать...

И действительно, начальник участка встретил ее хмурый и злой. Перед ним, опустив голову, сидел Музаффар. Махидиль взяла стоявшую у двери рассохшуюся табуретку, придвинула и села, положив руки на колени.

— Безобразие, товарищ Салимова, — официальным тоном начал Данияров. — Как вы могли это допустить? С каких пор стали заниматься очковтирательством?

— Какое очковтирательство? О чем вы говорите? Ничего не понимаю!..

— Ах, вы даже не понимаете, в чем дело? — прервал ее прораб. — Ну, знаете...

Махидиль оставалась спокойной. Она честно выполняла свои обязанности, и тут, наверное, какое-то недоразумение. Девушка даже улыбнулась.

— Ничего здесь смешного нет! — вскипел Данияров. — Вы обещали сдать пикеты с девятьсот шестидесятого по тысячный раньше срока?

— Обещали. И мы подготовили их к сдаче. Все готово!

— Готово?! — гневно вскричал Данияров. — С девятьсот шестьдесят первого все от начала до конца сделано с грубым нарушением нормы — недокопано почти на полметра!

— Не может быть! — опешила Махидиль.

— Я сам измерял!

— Как же так?!

— Вот об этом я и хочу спросить вас! Кого теперь винить? Меня? Вас? Музаффара?.. И надо же, когда участок только начал вставать на ноги!.. Черт знает, что такое, бить вас мало!

— Латифджан-ака, не забывайте, что я женщина, — серьезно сказала Махидиль. — Хотя бы ради этого выбирайте выражения...

Начальник участка только махнул рукой и отвернулся.

Махидиль заметила на его висках седину, и ее вдруг охватила грусть. Разве шуточное дело — тянуть целый участок? Ответственность за каждого человека, за график, за план, за правильное распределение зарплаты, за питание рабочих и их досуг — ведь за все это в первую очередь в ответе он! А сколько возни с техникой, со снабжением...

Наступило молчание.

Махидиль взглянула на часы. Через сорок минут бригада Музаффара должна заступить в ночную смену. Нужно пойти с ними и все самой проверить...

Чего только она не передумала за этот короткий срок... Кто начал работу на девятьсот шестьдесят первом пикете? Девятьсот шестидесятый был закончен бригадой Музаффара. А дальше? Неужели это вина ее бригады?

Наскоро переодевшись, она поспешила на трассу.

— Разве это по закону? — в сердцах воскликнул комсорг, шагая с ней рядом. — Что толку в криках и ругани? В одно мгновение испортил человеку настроение!

— Музаффар! — Махидиль замедлила шаг. — Вы никого не подозреваете в своей бригаде?

Музаффар снял рукавицу, вытер слезящиеся на ветру глаза.

— Никого.

— Но кто же все-таки мог?

— Не знаю. Может быть, Надыр... Или Маннап... Только от них можно ожидать такого... Но я ничего не замечал... Правда, был у Маннапа один разговор с Алешей. Алеша мне рассказал: «Как стал ударником и твой портрет на Доску повесили, ты уже не признаешь своих... Валяй, валяй, проявляй героизм, а завтра сляжешь в постель, и никто не позаботится о тебе. Даже когда ты умрешь, никто не вспомнит. И имя твое засохнет в песках, как сохнет телячий кизяк на солнце». Знаете, что Алексей ответил? «Это ты, бродяга, под забором жизнь окончишь, потому что никому и ничему не веришь. А я верю в товарищей и в будущее!» Здорово ответил.

— Маннап опять бесится... — задумчиво произнесла Махидиль. — Ведь он было начал неплохо работать...

Музаффар махнул рукой.

— Не верю я его хорошей работе, уж вы простите меня, Махидиль... Он что-то замыслил. В хитрости Маннап лису перегонит на полдороге! Вот и думаю, что во всем виноват Черный Дьявол. Да разве докажешь?.. Знаете, что я посоветую, Махидиль? Скажите Даниярову, пусть он примет меры в отношении Маннапа. Уже давно пора. И это будет законно!

— Не торопитесь, Музаффар... Нельзя нырять в воду, не посмотрев...

— А чего тут смотреть?!

— Нужно все проверить. Чтобы прижать этого типа к стенке, необходимы факты...

Утром в столовой Махидиль увидела Маннапа, вокруг которого собралась вся бригада. Тот был в ударе и смешил внимавших ему парней своими рассказами.

— Раньше я и дня не проводил без книги, — разглагольствовал он. — Больше читал такие, чтобы кишки ходуном ходили от смеха. Целые страницы заучивал наизусть. Потом окунулся в трагедии. Показалось, что в них больше смысла... Шекспир, Шиллер... Ну, а потом, естественно, решил податься в артисты... Не взяли. Говорят, нет образования. Пошел в суфлеры, в народный театр. Помогал артистам, у которых с памятью не того... Но, признаюсь, в те дни я баловался водкой, залезал в суфлерскую будку пьяный. Однажды, в сцене, когда Ромео поднес пузырек с ядом ко рту, я вдруг во весь голос: «Пить или не пить, вот в чем вопрос!» «Умершая» Джульетта так и прыснула! Хохот стоял такой, что представление сорвали.

— А что потом?

— Потом? Скандал! — В этот момент Маннап заметил Махидиль и воскликнул: — Привет царице пустыни! Пожалуйте в нашу компанию...

Махидиль присела к столу.

— Я слышал, вам здорово влетело из-за ваших грешных подданных? — обратился к ней Маннап. — Уж слишком заважничал этот Данияров. «Я всей душою ненавижу мавра...»

— Опять Шекспир!

— О, моя любовь к этому гению так велика, что порой я не отличаю его слов от своих.

— Оставьте гениев в покое, Тураев. Скажите лучше, почему вы навредили на девятьсот шестьдесят первом пикете и на последующих?

— О царица, вы хотите оскорбить честного труженика? — Маннап гордо поднялся, желая уйти, но Махидиль удержала его за рукав.

— Разговор серьезный, не паясничайте. Неужели вы сочли, что никто не заметит?

Маннап деланно рассмеялся.

— «Пожалуйста, вступитесь, госпожа. Мне не житье, пока я оклеветан единственным, кто мне дороже всех», — продекламировал он.

— Хватит! Здесь вам не театр! Сегодня же в управлении вы расскажете про ваши проделки!

Обе бригады собрались в кабинете начальника строительства. Маннап стоял на своем: «Я не виноват, и не докажете, что виноват!»

— А вот докажу! — звонко крикнул Алеша. — Почему мы играем в прятки? Неужто боимся его? Не отворачивайся, Маннап! Если твоя совесть чиста, посмотри нам в глаза.

— Ты думай, когда говоришь! Ведь за клевету можно попасть под суд!..

Приступая к новому пикету, каждый механизатор обычно готовит площадку для своего экскаватора. Работая на этой площадке, экскаватор срезает на два с половиной метра в глубину, затем перемещается на новый уровень, словно с одной ступеньки лестницы на другую, и снова вгрызается в землю на два с половиной метра. Маннап, начав новый пикет, занизил глубину выемки почти на полметра. Сменщики, ничего не подозревая, продолжали работать на том же уровне, и в результате на расстоянии трех километров были нарушены проектные нормы.

Об этом и сказал сейчас Алеша.

— Ну так как? — спросил Данияров, обращаясь к Маннапу.

Тот зло покосился на Алешу.

— С одной стороны, рассмешил, а с другой — заставил плакать! — пожал он плечами. — Ведь ты ничего не доказал, приятель. Разве это я начал новый пикет? Догадкам твоим грош цена! Может быть, это твоя вина, а на меня валишь! Но даже если я допустил оплошность, где были ваши глаза?

Поднялся шум. Когда все выкричались, заговорил начальник строительства.

— Дивно-дивно, — произнес он. — И брак налицо, и виноватых нет...

Слово взяла Махидиль. В удивлению всех, она заявила, что виноват не один Маннап.

— Тураев прав. Почему никто не заметил, что мы копаем недостаточно глубоко? Почему никто не обратил внимания? Значит, мы все виноваты, и главным образом я, как бригадир, — заключила она.

III

Махидиль разочаровалась в Хашиме. Она старалась скрыть это от него, но, по-видимому, Балтаев почувствовал, что творится у нее на душе. Он давно уже не приглашал ее к себе домой. Может быть, не хочет, чтобы Махмуда через нее узнала про его разногласия с Данияровым? Что бы там ни было, но ведь Махмуда ее близкая подруга! Хашим не должен бы забывать этого. Правда, Махидиль могла навестить подругу и не дожидаясь приглашения. Какое отношение имеют недоразумения по работе к ее дружбе с Махмудой? Ведь в этой пустыне у нее нет никого ближе и роднее. Да, нужно съездить к ней, отвести душу, поиграть с детьми, развеяться. Но всякий раз, когда она собиралась навестить подругу, что-нибудь мешало.

Ее мысли прервал голос диспетчера, который по радио объявил, что главный инженер вызывает бригадира Салимову в управление.

Однако, когда Махидиль приехала в Туябулак, Хашима в управлении не было. Секретарша сказала, что вернется через час. Воспользовавшись этим, Махидиль побежала к подруге.

— Диля! — радостно вскричала Махмуда при виде гостьи и бросилась ей навстречу. — Ой-ой, да ты прямо как заправский строитель! — Она принялась целовать ее в раскрасневшиеся от мороза щеки и стаскивать с нее ватник. — Что так долго не показывалась? Слушай, да ты поправилась! Здешний климат пошел тебе на пользу! Тьфу-тьфу, не сглазить!

Махидиль счастливо смеялась, подставляя ледяные щеки под поцелуи подруги.

— Где дети?

— Отправила гулять. А свекровь в Ташкент уехала, теперь я одна хозяйничаю.

Махмуда осыпала подругу вопросами, ее интересовало все до мелочей, что окружало Махидиль.

Рассказы Махидиль открывали перед Махмудой новый мир. Муж никогда не говорил с ней о работе. Она задыхалась, сидя дома. Махидиль чувствовала в ее голосе грусть. Стоило спросить Махмуду о семейных делах, как взор ее туманился. Может быть, у нее нелалы с мужем? Но почему Махмуда неоткровенна с ней? Или не желает испортить ей настроение рассказом о своих невзгодах? Во всяком случае, тут что-то не так... «Ладно, раз сама не рассказывает, допытываться не стану», — решила Махидиль.

— Ой, заболталась я, — нарушила наступившее неловкое молчание хозяйка, — и позабыла про чай. Ты же, наверное, голодная. Я мигом!

В этот момент в дверь постучали.

— Эй, невестушка, вы дома, дорогая? Ишь сколько снегу навалило, будь он неладен! Надо бы послать сына, он в минуту бы все расчистил! — Дверь растворилась и вошла широкоплечая, рослая женщина лет пятидесяти, узкоглазая, с желтым скуластым лицом. При виде Махидиль она онемела на мгновение, потом прошептала: — Ой, да у вас гости? А я, не спросив, раскричалась! И мужчины есть?

— Нет, нет. Только моя подруга... Заходите!

Женщина скинула запорошенное снегом пальто, стянула с ног галоши и осталась в шерстяных чулках и черном сатиновом платье, поверх которого была надета новая плюшевая безрукавка.

— Живы-здоровы, мой милые? — продолжала она, обращаясь к обеим подругам своим скрипучим голосом. — Как самочувствие? Холода не мучают? Я совсем не переношу мороза, вся дрожу изнутри. А как ветер переносите? Я и его не выношу... Хоть и дома сижу, а сердце заходится от страха. Пустыня есть пустыня, а город остается городом, ласковые мои! А вы сами откуда?

— Из Ташкента, — ответила Махидиль.

— Ой, сахару вам на язык, мы, оказывается землячки! Ах, Ташкент, Ташкент... Там, наверное, сейчас не так холодно.

Махмуда принялась накрывать на стол.

— Ой, невестушка, — еще проворнее затараторила гостья, — если вы не видели нового платья жены председателя сельсовета, значит, вы ничего не видели в жизни. Такое нарядное, из голубого панбархата, так и прилипло к фигуре, просто обняло, обняло... А муж-то, оказывается, умеет добывать денежки! Дверь гардероба готова отскочить. Эх, нам бы такое богатство...

Эта болтунья была женой Гуляма-ака. С первого же дня приезда в Туябулак она завела знакомство во всеми кумушками кишлака. Ее знали все. У всех она гостья. Не проходило дня, чтобы она не наведалась в два-три дома. Кто сегодня зарезал барана, у кого что варится в котле, кто когда съездил в город и что привез — обо всем она осведомлена.

— Кстати, невестушка, говорят, будут давать награды строителям, это правда?

— Не знаю.

— Ой, неужто не знаете? Кто скажет, что вы жена главного! Мы должны знать все, что делают наши мужья, и даже больше. Какие же мы иначе женщины, невестушка!

Махидиль сдержала смех, а Махмуда, которая жаждала досыта наговориться с подругой, сердилась на некстати появившуюся гостью, на ее «родственное» «невестушка» и отзывалась на болтовню лишь кивком головы. Хотя гостья была, как говорится, все равно, что волос в тесте, она, ничего не замечая, не унималась:

— Да, кстати, говорят, что начальник треста в субботу будет справлять день рождения сына. Вы с Хашимджаном, конечно, пойдете?

— Я ничего об этом не слышала.

— Ой, неужели Хашимджан не говорил? Когда придет, спросите, ласковая моя. Что может быть лучше знакомства с людьми в большом чине. Вот у меня другое дело... Гулям-ака такой человек — пни его, не шевельнется. Топор занеси над головой — в гости не пойдет, хоть лопни... Будь я на вашем месте... Ой-ой-ой, чего бы я не наделала!.. Крепко вцепитесь в мужа, невестушка, и не отпускайте никуда одного! Такой ладный мужчина быстро попадется на глаза вертихвосткам. Разве мало на свете наглых, шелком стелются перед мужчинами. Обязательно нужно время от времени давать мужу острастку, это никогда не повредит. Стоит ослабить вожжи — конец!

— Да что вы, Сабахон-апа! — Чаша терпения Махмуды стала переполняться. — Живем мы хорошо, у нас двое детей...

Но Сабахон перебила ее:

— Ой, что вы говорите, невестушка! У нас со стариком трое детей, а знаете, что он натворил? Стоило чуть взгляд отвести в сторону! Если уж тихоня такое вытворяет...

— Хватит, умоляю вас, — забеспокоилась Махмуда. — К чему эти разговоры?

— Неспелая вы еще, невестушка. Верите каждому слову мужа... Вот вам Гулям-ака, старый, пришибленный, а распустил хвост, повадился... Есть такая потаскуха на стройке! Да вы, наверное, знаете ее, та, что в Куянкочди, ученая...

Махмуда покрылась холодным потом, сердце у нее упало. А Махидиль густо покраснела.

— Вы ошибаетесь, тетушка, — едва сдерживая гнев, заговорила она, наконец. — Во-первых, «та, что в Куянкочди», это я. А во-вторых...

— Замолчи, Диля, — взмолилась Махмуда. Она вскочила и чуть не плача обратилась к Сабахон: — Тетушка, милая, хорошая, уйдите! — Голос ее дрожал. — Вы обижаете мою единственную любимую подругу...

Сабахон опешила. Но тут же глаза ее и вовсе превратились в щелочки, тонкие губы посинели.

— Чтоб ты остолбенела, чтоб подохла! — заверещала она. — Да если бы я сразу узнала, что это ты, я бы растоптала тебя! Зачем пожаловала сюда, за полюбовниками?

— Тетушка... — сдавленно прошептала Махмуда.

Сабахон закусила удила.

— Не нашла моложе моего старика?.. Чтоб такую ученую, как ты, ветер унес! Хочешь заарканить отца троих детей? Ты еще моим мылом не стирала! Я тебе глаза выцарапаю!

— Молчать! — закричала не своим голосом Махмуда. — Сейчас же вон отсюда!

С оханьем и воплями Сабахон, на ходу вдевая ноги в галоши, выбежала из дома.

Махмуда обняла подругу.

— Прости... — заплакала она. — Прости меня... Явилась сплетница и наплевала тебе в душу... В моем доме пришлось тебе выслушать клевету бабы с ядовитым языком...

Махидиль прижала ее к груди.

— Глупышка, ты-то почему просишь прощения? Не надо, не надо лить из-за этого слезы. Может, и ядовитый у нее язык, но и ее вины нет...

Махмуда подняла голову и удивленно посмотрела на подругу:

— Не понимаю...

Махидиль рассмеялась. Махмуда поразилась ее выдержке. Выслушать столько брани и оскорблений и оставаться спокойной!

— Что ты говоришь, Диля?!

— Она не виновата, — повторила Махидиль. — Зерна сплетни сеют другие.

— Кто бы что ни говорил, все равно я ничему не поверю, — говорила Махмуда, всхлипывая. — Ведь Гулям-ака тебе в отцы годится!

— Конечно. Однако некоторые же верят...

— Я хочу познакомить вас с двумя бумажонками, — приветливо встретил Махидиль главный инженер. — Я их никому не показывал и не покажу. Не хочу открывать дорогу сплетням о вас, Махидильхон. Но... — Хашим насупил брови, делая вид, будто оказался в трудном положении. — Но вы не представляете себе, как трудно выслушивать сплетни о близком человеке. У меня голова кругом идет...

Махидиль взяла протянутые ей главным инженером письма. В них говорилось о «катастрофическом положении на участке из-за поведения некоторых людей... Лучшие строители охладели к работе... Неопытные, но стремящиеся овладеть профессией молодые рабочие предоставлены самим себе... Нет внимания к технике, поэтому механизмы часто простаивают, а это бьет по заработку квалифицированных рабочих... Особенно бросается в глаза неумение товарища Даниярова ладить с людьми... Начинается разброд... Впечатление, что коллектив сплочен, обманчивое; в действительности положение тяжелое... Участок опять стоит на краю пропасти...»

Махидиль быстро пробегала глазами строчку за строчкой и дошла до места, где говорилось о ней. «Бригадир Салимова позорит всех нас. Ее аморальное поведение оказывает отрицательное воздействие иа молодежь. Как-то на рассвете из домика, в котором она живет, вышел мужчина. Есть люди, которые видели это своими глазами...»

Хашим внимательно наблюдал за девушкой, думая, что она возмутится, закричит, заплачет. Однако вопреки его ожиданию, Махидиль спокойно дочитала анонимку, и на лице ее появилась улыбка. Казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. «Притворяется сильной...» — подумал Балтаев. И все же в каком-то уголке его сердца на мгновение возникла жалость к девушке и так же быстро исчезла. Он вспомнил о том, как она отвергла эго ухаживания и как он был уязвлен этим. Хашим вновь посмотрел на Махидиль. «Похорошела, расцвела. Если бы не рабочая одежда...» Она по-прежнему нравилась ему, но с такими чистюлями каши не сваришь, а хлопот не оберешься. Впрочем, союзницей против Даниярова ее еще можно сделать.

Махидиль молча положила письма на стол и придвинула к главному инженеру.

— Вы верите этому?

Балтаев скосил взгляд в сторону, прокашлялся и пожал плечами.

— Как можно?!

«Идиот! — со злостью подумал он о Маннапе. — Чем сплетничать о Махидиль, побольше бы написал про Даниярова!»

Девушке захотелось скорее уйти отсюда.

Махидиль зачастую после окончания смены продолжала бродить по трассе со своей неизменной тетрадкой в руках. Для этого были свои причины.

После того памятного совещания, которое так много изменило на стройке, она и дядюшка Ходжаназар вышли в коридор и принялись ждать Даниярова, чтобы ехать на участок. Подошла секретарша и сказала, чтобы они отправлялись одни: Латиф задержится у главного инженера.

Махидиль хотела было идти, как вдруг заметила Гуляма-ака. Стоя на пороге своего кабинета и придерживая рукой дверь, он смотрел на нее, словно собирался что-то сказать. Махидиль молча остановилась в ожидании, но Гулям-ака вдруг скрылся в кабинете и тихо прикрыл за собой дверь.

Девушка побледнела, губы у нее задрожали.

— Что с тобой, доченька? — встревожился дядюшка Ходжаназар. — Чего испугалась?

— Нет, нет... Ничего... Не знаю... Пойдемте...

— Пойдем, пойдем. Выйдем на свежий воздух. Уж не захворала ли ты, доченька? Может быть, поедем к врачу?

— Нет, не беспокойтесь...

— Почему ты побледнела при виде Гулямджана? Или он сказал что-нибудь?

— Я даже голоса этого человека никогда как следует не слышала...

— Это он с виду такой мрачный, а человек он неплохой, — успокаивал ее Ходжаназар. — При случае все обстоятельно расскажу тебе о нем, если захочешь, доченька. Не попусту глядел он на тебя. Единственная его дочь пропала без вести. Никак, бедняга, не может примириться с потерей...

— Вот почему он такой замкнутый...

— Замкнутый... Эх, доченька, если б ты знала, что ему пришлось пережить...

— Всякий раз, когда я вижу его, становится не по себе, — задумчиво произнесла Махидиль. — Он кого-то мне напоминает...

С тех пор Махидиль стало интересовать все, что касалось Гуляма-ака. Она подробно расспросила Латифа о рационализаторских предложениях старика. Это и явилось причиной того, что Махидиль принялась изучать район участка Гавхона. От возвышенности Туякбоши она обследовала местность до самого Хачкопа, где прокладывать трассу было особенно сложно. Махидиль захотела проверить целесообразность предложений Гуляма-ака. Его беспомощность вызывала в ней сочувствие. Латиф — другое дело: он сильный, уверенный в себе... А может быть, следует согласиться с Балтаевым? Разве позволят приостановить стройку на то время, пока Латиф будет доказывать реальность своего предложения и идей Гуляма-ака? Во всяком случае, когда ей стало известно, что после совещания Рахимов долго беседовал с Гулямом-ака, Махидиль поехала в управление на прием к начальнику.

— Он ничего толком не объяснил мне, — сказал Дивно-Дивно. — Может быть, стесняется, не знаю...

— Или слишком самолюбив?

— При чем тут самолюбие?

— Самолюбивые люди очень застенчивы...

— Не понимаю... Какое может быть самолюбие, когда речь идет о деле.

Махидиль задумалась. Может быть, набраться храбрости, пойти прямо к Гуляму-ака и вызвать его на откровенность?

На следующий день, во время работы, Махидиль увидела его. Он был в коротком стеганом халате и держал какой-то сверток, завернутый в газету. Девушка опустила полный ковш в кузов самосвала, выключила мотор, слезла и направилась к Гуляму-ака.

— Здравствуйте! — Как всегда, при встрече с ним непонятное волнение овладело ею.

Старик поклонился.

— Оказывается, вы вчера приезжали. Мне Хамро Рахимович сказал, — тихо произнес он и протянул сверток: — Вот вам... Хотел вчера прийти, но не смог, простите...

— Это я должна извиниться, — ответила Махидиль. — Побеспокоила вас. Какой путь пришлось вам проделать...

— Ничего, — тихо отозвался Гулям-ака, отводя глаза в сторону. — Если мои схемы и документы хоть немного помогут вам, буду рад. А мне ничего не нужно. — И с этими словами повернулся и быстро зашагал прочь.

Махидиль хотела побежать за ним, но ноги почему-то отказывались повиноваться.

До поздней ночи она знакомилась с материалами Гуляма-ака. В них были кое-какие недоработки, нужно было поломать голову над чертежами и расчетами, но в целом предложения были, несомненно, интересными.

Снег, который скупо падал днем, к ночи повалил крупными хлопьями. Махидиль вышла подышать воздухом. Кругом бело, словно вся Вселенная оделась в праздничное одеяние. Махидиль отошла довольно далеко от дома и, вспомнив школьные годы, с наслаждением принялась лепить снежную бабу. Вдруг к ней подбежала Зубайда, которую она оставила дома спящей.

— Что случилось? — встревожилась Махидиль.

— Скорее, скорее! Как хорошо, что я вас нашла, — запыхавшись, говорила Зубайда. — Пойдемте... Там Гулям-ака...

— Что с ним? Почему ты выскочила с непокрытой головой? Простудишься!

— Пойдем скорее, — потянула ее за собой Зубайда. — Я спала, вдруг как забарабанят в дверь... Я проснулась в испуге. «Открой, открой!» — хрипит кто-то. Сразу понятно — пьяный. Я смерть как боюсь пьяных. Дрожу вся, распахнула рывком дверь и выскочила пулей... Оглянулась — в снегу Гулям-ака лежит... Идемте скорее, неспокойно мое сердце...

И действительно, возле фургончика на снегу ничком лежал Гулям-ака. Махидиль потрясла его за плечи. Мертвецки пьяный старик не просыпался.

— Махидиль-апа, подождите, я позову кого-нибудь...

— Не надо. Сами справимся. Помоги мне.

С трудом они втащили пьяного в дом. Руки у Гуляма закоченели. Девушки стянули с него мокрый халат и куртку, разули и уложили на койку.

Зубайда решительно повязала голову платком.

— Куда ты?

— Пойду к Гульхайри, у них там свободная кровать...

Махидиль долго сидела за столом, разглядывая храпящего старика. Она осторожно вытерла с его лица растаявший снег, стекавший с мокрых волос, подоткнула под него одеяло и накрыла сверху своим пальто. Затем подложила в печку саксаула, погасила свет и, не раздеваясь, прилегла на койку Зубайды.

Когда Махидиль проснулась утром, ее постель была пуста. Махидиль даже не слышала, как ушел Гулям-ака...

Именно этот случай попал на карандаш автору анонимки, дошел до слуха Махмуды и развязал злобный язык Сабахон.

— Вот как все было, — сказала Махидиль. — Поэтому я и не думаю обращать внимание на эту писанину...

Хашим с сочувственным видом внимательно слушал ее.

— Вот и хорошо, — со вздохом облегчения произнес он. — Я очень переживал, прочитав этот пасквиль. Ведь вы близкий мне человек, все равно что сестра... Ну, слава богу, все прояснилось... Давайте поговорим о другом.

И Хашим принялся рассказывать, что в министерстве обеспокоены положением дел на стройке и, наверное, пришлют комиссию. В обкоме тоже взяли стройку под особое наблюдение. Как бы толстый конец палки не ударил Балтаева по спине. «Ты главный инженер, ты и должен отвечать...» Не нужно усугублять положение и показывать эти письма.

— У клеветы короткие ноги, — сказал Балтаев. — Давайте уничтожим эти проклятые анонимки, — и с этими словами он порвал письма.

Затем без всякого перехода он вспомнил о Даниярове и Гуляме-ака. Он говорил о них как о выскочках и неучах. Здание, которое они хотят выстроить, красиво только на бумаге, а возведешь его — тут же рухнет. Хашим считал, что Махидиль должна держаться подальше от этих фантазеров. Как говорится в пословице: «Дотронешься до котла — замажешься сажей». Эти люди могут запятнать биографию молодого инженера.

— Данияров — человек с двойным лицом, — продолжал Балтаев. — У меня есть еще письмо, автор которого сигнализирует о его деяниях. Оказывается, мы были в полном неведении о том, чем он занимается... Если бы вы прочли это письмо, волосы встали бы у вас дыбом... Ну да ладно... Пусть пеняет на себя... Придется с ним расстаться, а его место займете вы. Вы уже потрудились бригадиром, ознакомились со спецификой работы... Это хорошо. Сталь закаляется в огне. Надеюсь, вы согласитесь, что я прав?

Махидиль молчала.

— Вы еще многого не знаете про Даниярова. Он не поддерживает молодых, не оказывает им помощи, даже препятствует их выдвижению. То, что вы сами сели за рычаги, это не его ли идея? Зачем это инженеру? Он просто хочет превратить вас в рядового работника. Вам этого не видно. Разношерстность стада видна пастуху, когда он смотрит на отару со стороны. Поверьте, Махидиль, отсюда, из управления, мы видим все. Признаюсь, мы давно хотели повысить вас, но Данияров все время препятствовал этому. Еще бы, опасался за себя. Если бы вы знали, сколько раз мы просили его написать соответствующий рапорт...

— Но эта честь мне вовсе не нужна, — сжав зубы, произнесла Махидиль, а сама подумала: «Чтобы очернить неугодного ему человека, он ни перед чем не остановится...»

— Скромность, конечно, украшает, Махидиль, — продолжал увещевать ее главный инженер, — но ведь и у скромности должны быть границы. Перед нами стоит только одна задача — добиться нормальной работы на трассе. Для этого мы вынуждены расстаться с Данияровым. Поверьте, это горько для меня: ведь мы однокашники, даже, я бы сказал, приятели. Но дело прежде всего... Поймите меня правильно. Вот вам бумага. Пишите...

— Что я должна писать?

— Как что? Напишите докладную с изложением причин отставания вашего участка. Упомяните Даниярова...

Махидиль уставилась на лист бумаги, который протягивал ей Хашим.

— Нет, — сказала она, — я презираю предательство...

От неожиданности Хашим едва не привскочил.

— Предательство?! Что значит предательство? Написать правду — разве это предательство? Молоды вы еще, Махидиль, не понимаете простейших вещей! Ну, скажите, вот вы работали бригадиром, кто заботился о вас? Данияров? Он хотя бы раз предлагал вам перейти на более легкую работу?

— Но вы же сами сказали, что сталь закаляется в огне!

Хашим всердцах швырнул в корзину клочки писем, которые мял в руках.

— Не стройте из себя простушку, Махидиль! Если вы не напишите заявления, всю жизнь останетесь на своем месте, а Даниярову все равно придется уйти. Я согласен, моя вина, что вас сразу не назначили прорабом. Но я хотел, чтобы вы набрались опыта, познакомились с работой на трассе. А теперь вам настала пора подняться на следующую ступень.

— Ценой предательства?

— Опять предательство! — Главный инженер поднялся с места. — Что вы привязались к этому слову?! Уж не подпали ли вы под влияние Даниярова?

— Я верю ему, — твердо сказала девушка.

— Даниярову?!

— И ему, и его рационализаторским предложениям. Верю и Гуляму-ака! Работать с такими людьми — счастье!

С этими словами Махидиль встала и направилась к двери.

Балтаев остался один. Он был растерян.

IV

Махидиль вышла из управления и, погруженная в свои думы, брела по улице, когда ее окликнули. Надо же так случиться, но это был Данияров, который проезжал мимо на своем мотоцикле.

— Садитесь, подвезу, — предложил Латиф.

Воротник его полушубка был поднят, большие очки плотно закрывали глаза.

Махидиль села в коляску и натянула на себя клеенчатую полость. Мотоцикл подскакивал на ухабах, и девушке казалось, что у нее вот-вот все оборвется внутри. Ветер острыми иглами впивался в лицо, дыхание перехватывало. Черные волосы, вылезшие из-под ушанки, брови, шерстяной платок, в который она дышала, — все покрылось инеем.

Там, где трасса пересекала дорогу, Латифу пришлось остановиться. Впереди буксовала направлявшаяся им навстречу машина, груженная трубами. Мотор натужно гудел, колеса проворачивались в глубоком снегу, но машина не трогалась с места. Латиф и Махидиль пошли на помощь людям, пытавшимся стронуть машину с места. Как они ни старались, напрягаясь изо всех сил, все было тщетно. К счастью, на дороге показался трактор с прицепом. Попросили тракториста помочь. И тут случилось непредвиденное. Не заметив в снежном месиве мотоцикл Даниярова, тракторист задел его и свалил. Бензин хлынул из пробитого бака и жирным пятном разлился по снегу. Не ожидавшие такого оборота водители понуро стояли над разбитым мотоциклом.

— Ладно, что сделано, то сделано, — махнул рукой Латиф и, когда тракторист вытащил грузовик на твердый грунт, прораб попросил доставить мотоцикл в гараж. Общими усилиями они подняли покалеченную машину и погрузили в прицеп.

— Что ж, пошли пешком, — обернулся Данияров к Махидиль. — Может быть, какая-нибудь попутная машина подвезет нас.

Попрощавшись с шоферами, они двинулись в путь. Ноги разъезжались в снегу, и они все время поддерживали друг друга.

— Быстрее, быстрее, — торопил Латиф, — до наступления темноты мы должны добраться до Тепакургана.

Но сумерки упали на землю, а они все шли, спотыкаясь и скользя на каждом шагу. Махидиль начала уставать, но не подавала виду.

— Знаете новость? — решил развлечь ее разговорами Данияров. — Главный инженер взял Тураева к себе в шоферы.

Махидиль недоверчиво посмотрела на него.

— Черного Дьявола?!

— Вот именно. Тураев обратился в управление с просьбой перевести его с нашего участка, и Балтаев взял его к себе.

На этом разговор прекратился. Сильный ветер сбивал с ног. Идти становилось все труднее. Махидиль задумалась. Брак на девятьсот шестьдесят первом пикете, несомненно, дело рук Маннапа. И хотя Махидиль возложила вину на всю бригаду, а главным образом на себя, все понимали, кто главный виновник. Тяжело после смены еще несколько часов оставаться на трассе... Недаром говорится: пока старое выправишь, того и гляди, что-нибудь новое сотворишь. Полторы недели никому не было покоя, но, слава богу, все уже позади... Правда, ребята не могли равнодушно смотреть на Маннапа, из-за которого им пришлось потерять столько времени и сил. Наверное, поэтому Черный Дьявол и решил попроситься на другой участок. А Хашим, вместо того чтобы приструнить его, взял к себе в шоферы. Ну и человек!..

Ветер усилился, завывая, словно в трубе, началась метель. Махидиль закрыла лицо руками и остановилась. Латиф взял ее за руку и потянул за собой. Вдруг налетел вихрь и закрутил в небо столб снега высотой с минарет смерти в Бухаре. Их отбросило друг от друга. Махидиль едва различала сквозь белую пелену спину Латифа.

— Держитесь! — крикнул прораб, обернувшись, и, не увидев девушки, бросился назад. Напуганный, он метался из стороны в сторону, как вдруг из-под снега показалась Махидиль, которая провалилась в какую-то яму. Латиф чуть не споткнулся об нее.

— Я думала, что это медведь! — рассмеялась Махидиль.

— А вы настоящий снежный человек! — отозвался он, и оба захохотали.

Двинулись дальше. Со стороны можно было подумать, что катятся по склону два снежных кома.

— Наверное, до рассвета не доберемся...

— А мы не заблудились?

— Нет, дорогу я знаю... Только не останавливайтесь и не отставайте от меня... Вон с того холма покажется Тепакурган.

С трудом взобрались они на холм, проваливаясь по пояс в снег. Сильный порыв ветра на вершине сбил их с ног, и оба кубарем покатились вниз, увлекая за собой лавину снега. Наконец, они остановились, и Махидиль ощутила запах овчины. Она лежала в объятиях Латифа, уткнувшись лицом в его полушубок. Девушка попыталась подняться, но тут же вновь упала. Рот у нее был забит снегом, она хотела что-то сказать, но ничего не получилось, и ее начал душить смех. Латиф, придавленный ее тяжестью, не мог шелохнуться, у него не было сил, чтобы приподнять девушку, и он едва удерживался от желания еще крепче обнять и прижать ее к себе.

— Вставайте, — только и мог сказать Латиф, дотронувшись до плеча Махидиль.

Он помог ей подняться, и они двинулись дальше. Ветер бил в лицо, валил с ног. Они делали шаг и хватались друг за друга, чтобы не упасть. И все-таки падали снова, и снова поднимались, и опять застывали на месте, пока вконец не выбились из сил.

Гудит раскаленная чугунная печь. Она стоит посередине барака, поэтому в каждом углу его тепло. Люди скинули полушубки и валенки. Полушубки рядком висят вдоль стены, а на полу под ними выстроились валенки и галоши. С потолка спускается электрическая лампочка. Она то разгорается, то притухает, освещая половину барака. Вторая половина остается в полутьме. Там на нарах безмятежно спят те, кто вернулся после смены.

Народ здесь из Молдавии. И этот черноволосый парень, что явился сейчас с улицы, тоже наверняка молдаванин, хотя он на чистом русском языке приветствовал Махидиль и Латифа. У него голубые глаза, черная шапка волос, а в разговоре такой акцент, будто во рту виноградина.

— Добро пожаловать, дорогие гости! — весело поздоровался он, скидывая полушубок. — Хорошо, что вы не стали ждать машины, — продолжал он, присаживаясь к огню. — Когда идешь, обязательно дойдешь. Хуже нет — стоять и сидеть. Мороз не пощадит, как не пощадил сейчас моего друга.

Махидиль вспомнила, что по дороге им повстречались две безнадежно застрявшие машины. Похоже, этот парень был одним из водителей. Да он и сам подтвердил это.

— Пока я ходил в Туябулак, искал трактор, друг мой застыл. Доставил его в санчасть.

Кто-то сунул водителю в руку кружку, и он, громко причмокивая, стал прихлебывать горячий чай.

Махидиль так устала, что у нее смыкались глаза. Хорошо бы вздремнуть, но начальник участка Тешабай-ака развел огонь в мангале, сделанном из железной бочки. Кто-то резал сало, чистил лук. Пусть знают все, что Тешабай от души рад гостям, хотя они и соперники в соревновании. Гостеприимство превыше всего.

— Зря беспокоитесь, Тешабай, — сказал Латиф.

— Что за беспокойство! В кои веки пожаловали, так неужели я вас пловом не угощу?

В казане уже шипело сало, запахло жареным луком.

— Порой мне кажется, плохи наши дела, — неожиданно пожаловался Тешабай-ака, смахивая в казан нарезанную морковь. — Было принято решение закончить строительство насосной станции к концу этого года, а сегодня на дворе уже двадцать второе. Новый год на носу...

— Так ведь погода задерживает стройку, — заметила Махидиль.

— Мы и не такую погоду видели, пострашнее. Нет, дело в другом. Во-первых, запчасти. А главное — до сих пор не получена техническая документация. Это связывает нас по рукам и ногам. Ждем, ждем, и все впустую. Язык устал спрашивать. Когда ни спросишь, один ответ — скоро, а когда припрут сроки, забегают, как ошпаренные. Оглушат криком: давай-давай! Командовать легче, чем дело делать. Пусть, конечно, это останется между нами, но наш главный инженер слабоват. Дела толком не знает, что ли? Прямо до удивления. Приезжает, кричит, командует, а спросишь дело — отмахивается.

— Да, бывают такие люди, — кивнул Латиф. Ты стараешься, бьешься, а он и в ус не дует... Не расстраивайтесь, Тешабай-ака, если пятнадцать дней луна темная, то и пятнадцать — светлая. И не такие главные инженеры садятся в лужу.

Тешабай возразил:

— Э-э, нет, дорогой Латифджан, вы просто не знаете таких людей. Он скорей нас с вами посадит в лужу, а сам сухим из воды выйдет. Пусть сестричка не думает, что Тешабай-ака сплетничает про наше начальство, я говорю потому, что досада съедает.

— Она не маленькая, сама разберется, что к чему! — Латиф с нежностью посмотрел на девушку.

— Да, я кое-что стала понимать, — улыбнулась Махидиль.

— Молодец, сестричка, — продолжал Тешабай. — Сама жизнь учит, что плохо и что хорошо. Нужно бояться тех, кто мнит себя единственным умником и думает, что знает больше других. Мне известно, что вам нужны кое-какие детали, а у нас они валяются под ногами. Я замолвил слово, хотел подкинуть их вам, так что вы думаете, он сказал? «Не вмешивайтесь, они сами достанут». — Тешабай помолчал и с грустью добавил: — Как говорится в народе, черт пожалел божье добро.

Махидиль думала о том, что Хашим и в самом деле не на своем месте, и от этого страдают не только Тешабай-ака или она, а их общее дело.

— Сестричка уже носом клюет, — сказал Тешабай. — Потерпите чуток, сейчас поспеет плов. Плачь не плачь, а есть-пить надо. А то еще говорят: без ужина подушка под головой вертится.

Плов получился на редкость вкусный, так и напрашивался на похвалу. И Махидиль похвалила Тешабая, хотя спать ей хотелось больше, чем есть.

Но когда, наконец, она легла, сон как рукой сняло. Обрывки фраз, голоса Тешабая, Латифа неотвязно звучали в ушах. И она думала о том, что если люди страстно пожелали дать воду пустыне, то ничто и никто не может помешать им. Сегодня такие, как Хашим, еще могут ставить палки в колеса, но завтра, как сказал Тешабай, даже бык не будет пить воду из их рук.

Она лежала на левом боку и чувствовала, как бьется сердце. Может, поэтому она не спит? Махидиль повернулась на правый бок, но все равно сон не приходил. Латифджан, Латифджан... Она все еще чувствовала на своем лице его дыхание, как там в метель, на дороге. Почему он не поцеловал ее? А что бы она сделала, если бы поцеловал?

Махидиль вздрогнула, вспомнив, как он осторожно приподнял ее за плечи. Даже когда он молчит, ей кажется, она знает, о чем он думает. Она читает его мысли, как интересную книгу. На каждой странице — что-то новое... «Одно плохо: что он решил отказаться от своих замыслов. Но я помогу ему. Наверное, матушка права: я люблю его. Разве это плохо? Весна не бывает без цветов, так почему моя молодость должна быть без любви? Душа тоскует без любви, как пустыня без воды. Человек жаждет любви, чтоб согреть душу. Такова жизнь».

Махидиль закрыла глаза, попыталась заставить себя ни о чем не думать и вдруг вспомнила Гуляма-ака. Этот человек тревожил ее... Потом Махидиль увидела себя маленькой девочкой на какой-то улице: она шла и стучалась в чужие двери. Усталость взяла свое, и Махидиль заснула.