Утрата военного превосходства. Близорукость американского стратегического планирования. 2019

Глава 4

Покойный Пол Фассел в книге, которую некоторые рецензенты назвали лучшей книгой о Второй мировой войне, военном времени, понимании и поведении во время Второй мировой войны, посвятил целую главу, которую он назвал «Лишение ^1» , своему собственному представлению о страданиях военного времени. Для любого, кто пережил Вторую мировую войну к востоку от Варшавы, описанные им лишения были бы очень желательны по сравнению с тем, что происходило с людьми в СССР. Фассел отметил, когда писал о нормировании в Великобритании, что оно было намного хуже, чем лишения в Америке во время Второй мировой войны:

Строгое нормирование началось в январе 1940 года и прекратилось полностью лишь через девять лет после войны, в 1954 году. Практически все, что вы любили есть или пить, было доступно лишь в мизерных количествах: мясо, масло, сыр, яйца, сахар, сладости. , яблоки, виноград, дыни, жиры, белый хлеб (заменён серым «батоном»), чай, кофе, виски и перец; а некоторые вещи были настолько редки, что их практически невозможно было достать, а некоторые люди даже не знали, например, лук, апельсины, лимоны и бананы... ²

Изображение этой ситуации как «жалкой сцены» вызвало бы изумление и отвращение у подавляющего большинства советских граждан во время и сразу после Второй мировой войны, не говоря уже о ленинградцах, переживших 900-дневную блокаду и погибших сотнями человек. тысячи от голода. Выбор большинства советских граждан между отсутствием бананов или употреблением мяса только в мизерных количествах и тем, с чем они столкнулись, был бы совершенно очевиден, и серый «буханка», безусловно, звучал и, вероятно, был на вкус намного лучше, чем блокадный Ленинград. суточный рацион составлял 125 граммов черного, низкого качества, едва съедобного хлеба. ³ Это была для ленинградцев мера, разделяющая жизнь и смерть, если не погибнуть от вражеских бомбежек и обстрелов. Очень сомнительно, что недостаток кофе и перца вообще отразился бы на карте непреодолимых потребностей и трудностей, которые пришлось преодолеть советскому народу, чтобы уничтожить нацистскую военную машину. Наибольшее значение имел хлеб, что после войны привело к его сакрализации. Одна из многих русских послевоенных поговорок, заставляющая капризных детей есть то, что им не хочется, напомнила им о блокадных ленинградских детях и о том, чего эти дети не отдали бы только за выброшенный кусок вчерашнего белого хлеба, пусть только на тарелку каши, не говоря уже о свиной отбивной с картофельным пюре или тарелке борща.

Война и ее последствия все еще витали в воздухе в СССР в 1960-е и даже 1970-е годы. Было кощунством увидеть кусок хлеба, лежащий на земле, пройти мимо, не подняв его и, как это не раз делала моя бабушка после войны, положить его на какое-нибудь возвышенное место, пусть даже на краю холма. уличный мусорный бак. Подобные настроения и сегодня легко можно встретить среди многих россиян в возрасте 40-50 лет и даже среди тех, кто моложе. Для поколения Великой Отечественной войны хлеб оставался священным до конца жизни. В Севастополе даже в 1970-е годы школьникам не рекомендовалось посещать в одиночку так называемую дачу Максимовой под Севастополем. Это было место особо жестоких боев 1942 года. Нередко во время похода по дачному району можно было наткнуться на ржавое оружие и, что еще самым опасным было боеприпасы. Это был просто факт жизни; Ежегодно администрация севастопольских государственных школ инструктировала учащихся об опасностях игры с гранатами, снарядами и другими видами взрывчатых веществ, оставшимися после войны. Каждый год были дети, которые были калечены или убиты из-за неосторожных игр со смертельными напоминаниями о военном прошлом. Старые бомбы Люфтваффе, некоторые весом до 1 тонны, находят и сегодня. Далее следуют эвакуации, иногда массовые. Война была и есть до сих пор, и она до сих пор убивает в других местах России. Но это была не единственная война, которая, в случае с Севастополем, была и есть вездесущей. Над городом до сих пор сохранились старые батареи времен Крымской войны 1854–1856 годов, в том числе знаменитый 4-й бастион, где с отличием служил молодой артиллерийский офицер граф Лев Толстой и где были задуманы «Севастопольские очерки», принесшие ему русскую литературную известность. Позднее многие впечатления от этих рассказов будут использованы в важнейшем литературном произведении Толстого, названном, весьма симптоматично для России, « Война и мир». Война всегда была и есть часть российского миропонимания.

Фассел, хотя сам был бывшим военнослужащим и был тяжело ранен во Второй мировой войне, продемонстрировал в своей работе не только культурное невежество, но и, непреднамеренно, превратил весь свой трактат в пример полной отстраненности американской интеллектуальной элиты от стратегических, оперативных и стратегических задач. социальные реалии континентальной войны в огромных масштабах и то, что эта война приносит тем, кто в ней участвует. Как заметил Майкл Линд, научный сотрудник ASU Future of War в вашингтонском аналитическом центре «Новая Америка»:

Возможность военного поражения и вторжения обычно не обсуждается... в США и Великобритании. Соединенные Штаты, если не считать Перл-Харбора, не пострадали от серьезного вторжения с 1812 года; Британия, хотя и подвергалась бомбардировкам с воздуха в ХХ веке, была свободна от иностранного вторжения еще дольше... В других странах мира политические элиты не могут так же легко разделить внешнюю политику и экономику. ⁴

Сама идея пережить ужасы континентальной войны, особенно масштабов Второй мировой войны, — такие как массовое уничтожение собственности, голод, массовые перемещения, распространение болезней, изнасилования, грабежи, беззаконие — совершенно чужда подавляющему большинству американцев. общественность, включая ее военную элиту, которая может переживать эти ужасы только как наблюдатели, которые их вызывают, а не как те, кто их принимает. Им не нужно думать о том, что их семьи подвергаются таким ужасам, поскольку ни одна армия в мире не имеет никакого плана действий на случай чрезвычайных ситуаций для общевойсковых операций на стратегической оси Чикаго-Кливленд или для разбомбливания Бостона или Портленда в руины, прежде чем поставить ботинки на землю. землю, чтобы захватить эти американские города. Американские солдаты, собиравшиеся сражаться где-нибудь в Европе или на Тихом океане, прекрасно знали, что их семьи остаются в безопасности на континентальной части Соединенных Штатов, и вероятность того, что они подвергнутся опустошительным бомбардировкам, изнасилованиям, казням и отправятся в качестве рабов в Рейх, была велика. приближается к нулю. Его не существовало. В конце концов, как и в случае с резней в Мальмеди или с ужасающей реальностью освобожденных концентрационных лагерей, армия США отомстит за эти зверства, «не взяв в плен ни одного эсэсовца», но не тех, кто был совершен против их семей. Там не за что было мстить.

Не зря Стадс Теркель назвал свою плодотворную книгу « Хорошая война ». Конечно, Вторая мировая война была «хорошей» для Соединенных Штатов, и не только по четко определенным моральным причинам. Покойный адмирал Джин Ларок так резюмировал Теркелю стратегические и оперативные, а также культурные реалии американского опыта Второй мировой войны:

После войны мы были самой могущественной страной в мире. Наша житница была полна. Нам нравилось быть важными игроками. Мы управляли миром. Мы были единственной крупной страной, которая не была опустошена. Франция, Великобритания, Италия, Германия – все это почувствовали. Советский Союз, наш большой союзник, оказался на коленях. Двадцать миллионов погибших... Мы уникальны в мире, это нация с тридцатью миллионами ветеранов войны. Мы единственная страна в мире, которая ведет войну с 1940 года. Считайте войны – Корея, Вьетнам – считайте годы. В нашем политическом органе мы создали группу стариков, которые смотрят на военную службу как на благородное приключение. Это было самое большое волнение в их жизни, и они хотели бы, чтобы молодые люди пришли и разделили это волнение. Мы уникальны. Мы всегда уходили куда-то еще, чтобы вести наши войны, поэтому мы так и не узнали об этом ужасе. Семьдесят процентов нашего военного бюджета предназначены для борьбы где-то еще. ⁵

Действительно, трудно объяснить любому человеку в стране, которая не знает ничего, кроме экспедиционной, то есть войны «не здесь», в чем заключаются эти военные ужасы. Хотя Фассел или Голливуд могут предложить публике литературные или визуальные образы войны, эти изображения мало что дают для реального ощущения войны масштаба Второй мировой войны с ее жестокостью и разрушениями. Эти образы также никак не повлияют на культурную обусловленность людей. Но в целом любая война – это культурное дело во всех смыслах этого термина, культура – это, конечно же, поведенческая матрица людей, и именно здесь российская и американская культуры резко расходятся. Поскольку отношение России и Америки к войне существенно различается, то же самое происходит и с их оборонной политикой. В отличие от американцев, русский этнос сформировался в результате континентальной войны и ее ужасов. Американцы как нация не испытали ничего, даже отдаленно сравнимого с этим, и этот факт нелегко принять многим американцам, поскольку он напрямую затрагивает яремную вену американского военного мифа. Даже трагедия и ужас 11 сентября, несмотря на ее драму, транслируемую по всему миру, и шокирующие изображения хаоса, не смогли обеспечить «кондиционирование». В более широком смысле американцы вообще не были обусловлены континентальной войной; им не пришлось этого делать из-за выдающегося географического положения страны. Настоящей защиты королевства просто нет ни в американской истории, ни в их культуре из-за полного отсутствия любой реальной континентальной угрозы. Американцы не обязаны думать о том, что с ними произойдет, если Мексика вторгнется в США и начнет массовое уничтожение гражданского населения США. Это просто за пределами возможностей, и даже если бы это было возможно, нынешнему поколению американцев просто не хватает каких-либо ориентиров или общего исторического опыта сопротивления вторжению, любому вторжению. Но в этом и заключалась суть Второй мировой войны.

Как писал Джеймс Мэдисон в журнале «Федералист №41»:

«Объединенная Америка, с горсткой солдат или без единого солдата, демонстрирует более непримиримую позицию по отношению к иностранным амбициям, чем Америка, разделенная. ⁶ » Подобного же мнения 50 лет спустя придерживался Авраам Линкольн в своем обращении перед Лицеем юноши: «В какой момент нам следует ожидать приближения опасности? Какими средствами мы можем противостоять этому? Стоит ли нам ожидать, что какой-нибудь трансатлантический военный гигант выйдет за океан и сокрушит нас одним ударом? Никогда! Все армии Европы, Азии и Африки, вместе взятые, со всеми сокровищами земли (кроме наших собственных) в их воинском сундуке; с Буонапартом в качестве командира, не мог силой напиться из Огайо или проложить путь на Голубом хребте в тысячелетнем испытании. В какой же момент следует ожидать приближения опасности? Я отвечаю: если оно когда-нибудь достигнет нас, оно должно возникнуть среди нас. Оно не может прийти из-за границы. Если разрушение станет нашим уделом, мы сами должны быть его автором и совершителем. Как нация свободных людей, мы должны пережить все времена или умереть самоубийством». ⁷

Русская психика с древнейших времен формировалась в условиях реальной угрозы вторжения. Будь то борьба с тевтонскими рыцарями в 1242 году или монголы на Куликово. Поляк 1380 года, Бородинская битва 1812 года, катаклизмы под Сталинградом и на Курской дуге в июле 1943 года — эти события прочно укоренились в русской психике. Эта психика также сформирована ужасами сожженных деревень и городов, массовыми зверствами против гражданского населения и вполне реальными лишениями, которые сопутствуют этому. Невозможно не поддаться этому, ведь один только Ленинград за 900 дней потерял больше людей, чем Соединенные Штаты потеряли за все свои войны вместе взятые. Как заметил в 1977 году Ричард Пайпс, вряд ли русофил или военный мыслитель: «Такие цифры находятся за пределами понимания большинства американцев. Но ясно... Такая страна (Россия) также склонна оценивать выгоды от обороны гораздо более реалистично». ⁸

Яркая демонстрация огромного культурного разрыва в отношении к военным ужасам произошла в 1983 году с международным выпуском фильма «День после», для которого ABC и ее филиалы открыли бесплатные горячие линии для консультирования чрезмерно впечатлительных американских зрителей. Их было очень много. Очень сложно судить о реакции россиян на этот фильм, но по ощущениям на улицах в 1987 году, когда этот фильм вышел в СССР в открытый прокат (гораздо раньше он был доступен для просмотра на VHS), горячие линии для консультации вряд ли кому-то были нужны. несмотря на то, что фильм произвел впечатление. Проблема заключалась не в снижении чувствительности России к ужасам войны, которые распространялись по всей стране через воспоминания выживших, ветеранов боевых действий, литературы, кино и телевидения, а в ее гораздо более четком понимании последствий, то есть в предвкушении ужаса как следствия войны. война. Как и все остальные, россияне ценят жизнь и боятся смерти, и не нужна песня Стинга, получившая премию Грэмми, чтобы убедить кого-либо в том, что русские тоже любят своих детей. Многих в СССР фильм напугал, но не более того; оно очень мало добавляло (например, художественное изображение воздействия радиации) к тому, что уже было общеизвестно: война означает страдания для всех, а идеологические потребности советской холодной войны включали широкое публичное ознакомление с ужасающими документальными фильмами о последствиях атомной катастрофы. бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Эти документальные фильмы часто демонстрировались в государственных школах в ходе подготовки Гражданская оборона. Излишне говорить, что в этих учебных фильмах всегда упоминалось, какая страна бомбила эти японские города. Ядерная война означала перенос страданий на еще один, еще более высокий, массовый уровень. Однако никто иной, как сам Сталин, сравнил влияние Второй мировой войны на Советский Союз с ядерной войной9, ^и он был не так уж далек в своей оценке. Хотя физическое опустошение было ужасающим и не имело аналогов в истории человечества, эмоциональная и психологическая травма была еще больше.

Именно эта травма сформировала и продолжает окрашивать даже сегодня российское военное и даже гражданское стратегическое мышление, при этом позиция «никогда больше не будет» является главной движущей силой подавляющего большинства военных приготовлений России. Эта травма проникла в каждую российскую семью, включая тех людей, которые отвечали за формирование оборонной политики после войны. Сам Сталин потерял на войне сына, тогда как большинство сыновей высших советских политических лидеров отправились воевать на той войне в различных должностях. В конце концов, сама советская политическая элита вела эту войну на разных должностях: от полугражданских позиций, отвечающих за беспрецедентную эвакуацию 1500 промышленных предприятий на Урал, за пределы досягаемости бомбардировщиков Люфтваффе, до реальных боевых действий на передовой. Леонид Брежнев, несмотря на то, что в свои последние дни на посту главы Советского государства в начале 1980-х годов его превратили в карикатуру на самого себя, на самом деле был вполне настоящим военным героем, который видел одни из самых тяжелых боев за всю войну, будучи политическим героем. офицер периодически присутствовал на небольшом плацдарме возле города Новороссийска, который впоследствии стал называться Малая Земля. Хотя Брежнев в последние годы жизни преувеличивал свои подвиги в Великой Отечественной войне, в том числе в своих знаменитых мемуарах, боевые награды военного времени он определенно заслужил честно и за реальные заслуги. Советский политический класс был хорошо знаком с ужасами и лишениями, которые пережили советское население и солдаты во время и сразу после войны.

Это не относится к американскому политическому классу. И именно этот факт был сразу же отвергнут теми на объединенном Западе, которые по разным причинам и с разными намерениями начали оценивать масштабы советского продвижения в Европу. в результате боевых действий Красной Армии во Второй мировой войне против Вермахта (и других сил Оси) как еще одно проявление экспансионистских намерений исторической России. Неважно, что на этот раз россияне могли указать на резкое несоответствие между свидетельствами Запада о российском историческом экспансионизме и свидетельствами СССР после Второй мировой войны. Со стороны Запада воспоминания о Второй мировой войне выдвинули на первый план сборник абстрактных геополитических идей и проповедей демократии; Советская сторона ориентировалась на полное уничтожение своей страны и 26,6 (на тот момент число оценивалось в 20) миллионов погибших от руки этого самого объединенного Запада, согласно наиболее достоверным данным Советского Архива, представленным генерал-лейтенантом Кривошеевым в его основополагающая книга «Россия в войнах XX века».

Гарри Трумэн, который в 1941 году все еще был сенатором США, оставил неизгладимый след в геополитической теории своим изречением: «Если мы увидим, что Германия побеждает, мы должны помочь России, а если Россия побеждает, мы должны помочь Германии, и таким образом позволить им убить как можно больше людей, хотя я не хочу видеть Гитлера победителем ни при каких обстоятельствах». ¹⁰ Для россиян, которые только что вышли из самой разрушительной войны в истории человечества и приняли на себя основную тяжесть борьбы с нацистской военной машиной, контраст между Рузвельтом и его конституционным наследником не мог быть более резким. В СССР Рузвельт рассматривался как настоящий союзник, определенно не тот, кто опустился бы до подсчета, причем ошибочного, «выгод» от того, что Советы и немцы убивают друг друга в промышленных масштабах. Тем не менее, это был цинизм, который был открытым оскорблением российской исторической жертвы, которая была принесена не на алтарь коммунистических идей или идеалистического демократического пафоса Атлантической хартии, а ради самого морального поступка из всех, национального выживание против самой злобной и могущественной силы в истории. Для россиян это была Великая Отечественная война, снова и снова возвращающаяся к первой Отечественной войне 1812 года, увековеченной Толстым и Чайковским.

Этот моральный и самый важный для русских момент в более широком смысле был полностью проигнорирован Трумэном, который был одержим идеей «не бояться русских» ^11, даже если это требовало полной слепоты и глухоты к ужасающим последствиям войны для Советского Союза – не говоря уже о законных советских послевоенных обидах, а их наверняка было немало. Эти результаты и недовольство, с некоторыми незначительными оговорками и исключениями, были проигнорированы объединенным Западом там, где это имело наибольшее значение, на уровне его политической и интеллектуальной элиты. Трумэн, однако, не был интеллектуалом в каком-либо значимом смысле, и его формальным образованием был только аттестат средней школы. Пропустив самые важные решения, которые Рузвельту пришлось принять во время Второй мировой войны, неудивительно, что у него было очень искаженное представление о событиях на фронтах Второй мировой войны, когда он заявил, что: «Сила — это единственное, что русские понимают». ¹² Вот она, концентрированная и невежественная доктрина, отражающая отношение американцев к России, которая окажет такое пагубное воздействие не только на русский народ, но, в конечном итоге, на саму американскую нацию и мир в целом.

Конечно, время от времени проформальные дань уважения русской жертве делались, но даже такие, некоторые уже в 2012 году, в Платформе Республиканской партии 2012 года, которая, отдав короткую дань уважения, все еще продолжала морализировать и проповедовать до тошноты, что привело бы к тошноте. стали определяющей характеристикой американской внешней политики. Само «данное почтение» заявление, содержащееся в Платформе Республиканской партии в трех предложениях, продемонстрировало бездну незнания современной российской истории, когда оно заявило:

Героизм – и страдания – народа России за последнее столетие требуют уважения всего мира. Будучи нашими союзниками в Великой Отечественной войне, они потеряли в борьбе с нацизмом 28 миллионов человек. Будучи нашими духовными союзниками, они положили конец советскому террору, который поглотил еще много миллионов людей. ¹³

Проблема с этим лишенным нюансов заявлением в области поп-истории, как и с оценкой Трумэна того, что русские понимают только силу, связана не со сталинизмом, коммунизмом или любым другим советизмом, который стал основным продуктом пропаганды на Западе. Это было полное незнание того факта, что именно эта советская система обеспечила выживание СССР и его народов во Второй мировой войне. Подавляющее большинство россиян и сегодня это остро осознают. Это были мобилизационные механизмы, присущие советской промышленной и политической системе, которые позволили Красной Армии в короткие сроки восстановиться и начать давать отпор. Именно эта советская система обеспечила выживание русского этноса. Гланц и Хаус в своей чрезвычайно влиятельной и важной работе по истории Восточного фронта пришли к выводу, что советский «чрезвычайно совершенный военный потенциал сделал честь Сталину, а также всему его правительству и партии. Немецкое вторжение придало коммунистическому режиму беспрецедентную легитимность как организатора победы. 14 Проблема, таким образом, заключается в том ^, что будь то в 1945 году, или в 2012 году, или даже в 2017 году, американское политическое тело оставалось и продолжает оставаться в полном неведении относительно истории и процессов мышления подавляющего большинства людей из единственной нация в мире, которая способна уничтожить Соединенные Штаты и которая прекрасно знает, что такое настоящая война, — знаний, которых нет у американских политических и интеллектуальных классов.

В действительности, такой набор морализаторских взглядов среди интеллектуального класса Америки не был чем-то новым. В основе таких взглядов лежало нечто большее, чем просто какие-то политические или даже идеологические, хотя и все еще присутствующие, рассуждения. Ведь эта тенденция присутствовала и с советской стороны. Но в основе американского морализаторства по-прежнему лежало сочетание невежества и простой русофобии, облаченной в различные геополитические, претенциозно многословные и пафосные идеологические доктрины. Пол Фассел представляет собой хорошую демонстрацию такого отношения, когда он отмечает «относительную нечистоту этических интересов союзников после того, как к ним присоединился Иосиф Сталин» ^{15 ,} игнорируя противоречивый факт предвоенных усилий Советского Союза по созданию системы европейской коллективной безопасности. во главе с наркомом иностранных дел Максимом Литвиновым, и саботаж этих усилий со стороны тех самых людей, которым Фюссель приписывал некие этические причины. Картины англо-французского саботажа коллективной безопасности были хорошо запечатлены Александром Вертом в его плодотворной работе « Россия в Война 1941-1945 годов, где он, не колеблясь, указал на полную неадекватность британских и французских государственных институтов задаче сдерживания Гитлера. ¹⁶ Барнетт был еще более резок: «Но хотя Франция отчаянно хотела союза с Россией – который спас ее в 1914 году – и хотя Черчилль и Ллойд Джордж слишком страстно защищали его, Чемберлен был, как всегда, упрям, уверен в своих собственных суждениях, как всегда, был не убежден." ¹⁷ Фассел и очень большое количество тех в США, кто все еще верил в некоторую чистоту дела союзников, были бы неприятно удивлены ситуацией, сложившейся перед Второй мировой войной, которая с точки зрения сегодняшнего американского геополитического реализма или одной из многих его версий , не прошел бы даже элементарную проверку исторических фактов и причинно-следственных связей. Как всегда лаконично, Барнетт продолжил свои обвинения в близорукости и морализаторстве всего Запада:

Германия, а не Франция и Англия, завоевала Россию, и завоевала ее быстрым решением, быстрыми действиями и реалистичной готовностью заплатить полную покупную цену. То, против чего предостерегали британские начальники штабов... таким образом, произошло: Чемберлен и его коллеги в своей брезгливости относительно заключения союза с Россией действительно загнали ее в немецкий лагерь; действительно, по словам Чатфилда... совершил ошибку «жизненно важной и далеко идущей важности». В очередной раз британское правительство не смогло заставить себя сделать четкий выбор: в данном случае между Польшей и Россией, а также между российским союзом и суверенными правами Польши и стран Балтии». ¹⁸

Эта модель, на этот раз без угрозы суверенным правам Польши или стран Балтии, продолжает проявляться в беспрецедентной русофобии в США, накал которой полностью исключает любое конструктивное сотрудничество по множеству чрезвычайно важных глобальных проблем.

Идея Фассела о том, что Сталин запятнал этические интересы союзников, достигла кульминации в 2017 году, когда бывший директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер обвинил русских как этнос, имеющий генетическую предрасположенность к «кооптированию» и «проникновению» ^19. Это довольно резкое заявление, которое могло бы даже Йозефа Геббельса порадовало это описание русского унтермена. Никаких протестов со стороны ведущих американских СМИ не последовало. Углубление Клэппера в русскую генетику и неприязнь Фассела к этическим принципам союзников, а также сравнение Хиллари Клинтон Владимира Путина с Гитлером ²⁰ очень тесно связаны между собой и являются очень американским феноменом.

Но также очень трудно определить каждый импульс, стоящий за этой американской версией истории, особенно когда кто-то заявляет подобные вещи о той самой нации, чьи человеческие, военные и моральные жертвы в разгроме нацистской военной машины и ее многочисленных союзников затмили жертвы западных стран. Союзники. Однако этот факт может быть одной из важнейших причин настроения американских элит, поскольку именно этот факт полностью противоречит американскому мессианскому исключительному взгляду на свою роль в мире. Русские и в целом советские граждане не только остановили, но и переломили ход нацистских завоеваний, уничтожив 80% лучших войск Оси и потеряв 27 миллионов своих граждан, спасли западную цивилизацию задолго до высадки союзников в Нормандии. пляжи в июне 1944 года.

Примечательно, что непрерывным обвинениям сначала Советского Союза, а теперь и России, адресованных с точки зрения аморальности, нечистоты и всего остального, что было и считается политически целесообразным в данный момент, предшествовал гораздо более традиционный или, в целом, здравый смысл подход. в котором учитывались масштабы как достижений России, так и потерь, понесенных Советским Союзом сразу после Второй мировой войны.

В Мемориальном издании Вооруженных сил США «История Второй мировой войны» 1945 года тон по отношению к русским был довольно рефлексивным и, за неимением лучшего термина, уместным, даже когда он несколько переборщил с пафосом. Здесь поднимается проблема провала, во многом спровоцированного «западными демократиями», советской Коллективной системы. Усилия по обеспечению безопасности были представлены таким образом, который может вызвать аневризм у многих современных западных ревизионистов Второй мировой войны: «Западные демократии, все еще сбитые с толку взращенным немцами страхом перед «большевистской угрозой», оставались в стороне и робкими по отношению к России. Когда премьер-министр Чемберлен отправился в Мюнхен, чтобы разобраться с Гитлером, он отразил это состояние ума, проигнорировав Москву, несмотря на очевидную большую заинтересованность России в любом европейском урегулировании». ²¹

Интерес России к европейскому урегулированию в 1945 году был оправдан, не говоря уже о предложении неизбежного решения в Восточной Европе, особенно в Польше, где Дэвид Эйзенхауэр назвал советское присутствие «вторжением» ²² , несмотря на то, что очевидная природа этого вторжения также была освобождением от Нацистская оккупация — факт, который нынешняя польская элита яростно отрицает и идет еще дальше, обвиняя Советский Союз в развязывании Второй мировой войны вместе с нацистской Германией. ²³ Под предлогом борьбы с коммунизмом в Польше памятники павшим Красной Армии, а это около 600 000 человек, будут снесены. В каком-то смысле этого и следовало ожидать, когда начинаешь рассматривать эволюцию западных вообще и американских в частности взглядов на Вторую мировую войну. Как отмечают Гланц и Хаус: «...многие жители Запада быстро забыли тот огромный вклад, который советский народ внес в победу союзников». ²⁴ Это замечание относилось к пагубному влиянию немецкой интерпретации Второй мировой войны на американские взгляды, интерпретации, названной «поверхностной» ²⁵ , и на это есть веская причина. Вдали от геополитических, идеологических и культурных потребностей разворачивающейся холодной войны был полностью проигнорирован огромный, хотя и невидимый, вклад бывших нацистов, нанятых разведывательными организациями США для раздувания пламени советско-американской напряженности.

Полный эффект масштабной кампании дезинформации бывших нацистов, проводимой так называемой организацией нацистского шпиона генерала Рейнхарда Гелена, даже сегодня трудно оценить, несмотря на то, что многие документы ЦРУ были открыты в соответствии с Законом о раскрытии нацистских военных преступлений . ²⁶ Как свидетельствуют рассекреченные документы ЦРУ:

Генерал Гелен часто преувеличивал советскую угрозу, чтобы обострить напряженность между сверхспособности. В какой-то момент ему удалось убедить генерала Люциуса Клея, военного губернатора зоны оккупации США в Германии, что в Восточной Европе началась крупная советская военная мобилизация. Это побудило Клея в марте 1948 года направить в Вашингтон сверхсекретную телеграмму, предупреждающую, что война «может прийти с драматической внезапностью». Стратегия дезинформации Гелена основывалась на простой предпосылке: чем холоднее становилась холодная война, тем больше политического пространства для маневра у наследников Гитлера. Организация могла процветать только в условиях холодной войны; Поэтому как институт он был привержен делу увековечивания советско-американского конфликта». ²⁷

Неудивительно, что при таких обстоятельствах не возникло объективного и неидеологического американского взгляда на Вторую мировую войну или советских намерений. Но даже если отбросить моральный или, скорее, морализирующий фактор, который уже давно стал определяющей чертой мессианского послания Америки, следует иметь в виду, что за отказом Америки принять реалии и результаты Вторая мировая война. Вдали от Соединенных Штатов, в которых экономика процветала сразу после Второй мировой войны, когда новое чувство оптимизма доминировало в американской общественной жизни, а величайшее поколение Америки привыкло к тому, что впоследствии стало определением американской мечты, своеобразной разновидностью американской геополитики». реализм». Как сказал один из ее отцов, Ганс Моргентау, своей аудитории в Военно-морском колледже США в 1957 году, читая лекцию Спруэнса:

Я бы сказал, и я говорил много раз раньше, что если бы в России еще правили цари, что если бы Ленин умер от кори в раннем возрасте, что если бы о Сталине никогда не слышали, но о могуществе Советского Союза были именно такими, какие есть сегодня, проблема России была бы для нас по большому счету такой, какая она есть сегодня. Если бы российские армии стояли именно там, где они находятся сегодня, и если бы российское технологическое развитие было таким, каким оно является сегодня, мы бы в целом столкнулись с теми же проблемами, с которыми мы сталкиваемся сегодня. ²⁸

В данном случае это действительно был гораздо более честный, хотя и зловещий подход, который на самом деле имел мало общего со Сталиным или коммунизмом. Это было полное неприятие объединенным Западом России и русских как таковых — независимо от западного антикоммунизма — отношение, нередкое на Западе сегодня, несмотря на то, что этот самый Запад, по сути, был спасен от самого себя. теми самыми русскими.