Уйди скорей и не спеши обратно

XXI

В полдень оба тела были отправлены в морг, дорожное движение восстановлено. Поскольку трупы были выставлены на всеобщее обозрение, уже не оставалось надежды на то, что происшествие пройдет незамеченным для публики. Вечером это будет в теленовостях, а утром в газетах. Скрыть личность жертв было невозможно, а там вскоре всплывет и то, что проживали они на улице Пуле и авеню де Турвиль, в домах, где на всех дверях были нарисованы четверки за исключением дверей убитых. Одному был тридцать один год, другому тридцать шесть лет, у одного семья и дети, у другого сожительница. Три четверти сотрудников уголовного розыска разъехались по Парижу, одни искали свидетелей на месте преступления, другие снова обошли оба упомянутых дома, расспрашивая родных и соседей, пытаясь установить хоть какую-нибудь связь между убитыми и Рене Лорьоном. Остальные уселись за компьютеры, печатая отчеты и регистрируя новые факты.

Опустив голову и прислонившись спиной к стене своего кабинета неподалеку от окна, откуда сквозь новенькую решетку был виден уличный людской поток, Адамберг пытался собрать воедино потяжелевший груз фактов убийства и деталей, к тому прилагающихся. Ему казалось, что этот груз стал чересчур тяжел для головы одного человека, по крайней мере, для его собственной. Он уже не в состоянии был справиться с ним. Он запутался в «странных» письмах, мелких дрязгах обитателей площади Эдгар-Кине, полицейских досье на Ле Герна и Дюкуэдика, в отмеченных четверкой домах, личностях жертв, их соседей, родных; в угле, блохах, конвертах, лабораторных анализах, звонках медэксперта и характеристике убийцы, ему было трудно разобраться во всей этой каше. Впервые в жизни ему показалось, что прав Данглар, который все заносит в компьютер, а не он, который спешит развеять свои тревоги на улице.

Две новые жертвы за одну ночь, сразу два человека. Раз полицейские охраняли двери, убийца попросту выманил свои жертвы на улицу, обойдя препятствие так же легко, как немцы пересекли непреодолимую линию Мажино на самолетах, когда французы блокировали дороги. Двое бригадиров, охранявшие квартиру убитого на улице Роттембур Жана Виара, видели, как тот вышел из дома в половине девятого вечера. Разве можно помешать мужчине пойти на свидание? Тем более что его совершенно не пугала «эта идиотская заваруха с четверками», как он заявил полицейскому. Другой мужчина, Франсуа Клерк, ушел из дома в десять вечера прогуляться, как он сказал. Его раздражали полицейские за дверью, на улице было тепло, и ему захотелось выпить стаканчик. Разве можно помешать мужчине пойти выпить? Оба были задушены, как и Лорьон, между первым и вторым убийством прошло около часа. Вероятно, потом оба трупа перевезли на машине, раздели и вымазали углем. И наконец, убийца бросил тела вместе с одеждой на разных улицах в Двенадцатом округе на окраине Парижа. Убийца явно опасался быть замеченным, потому что тела лежали не на спине и руки не были сложены крестом на груди. Они лежали в тех позах, в каких их бросили в спешке. Адамберг предположил, что такая неудачная концовка расстроила убийцу. В ночной тишине никто ничего не заметил. Несмотря на два миллиона жителей, столица может быть так же пустынна, как горная пиренейская деревушка в четыре утра. Впрочем, в столице живешь или нет, на бульваре Сульт люди спят так же крепко, как в Пиренеях.

Единственное, за что можно зацепиться, — все трое были мужчинами старше тридцати лет. А для общего знаменателя этого слишком мало. В остальном между убитыми не было ровным счетом ничего общего. Жан Виар никогда не вкалывал в пригороде за гроши, как Лорьон. Он был из богатой семьи, имел диплом инженера-программиста, его жена была адвокатом. У Франсуа Клерка была менее завидная судьба, он был тяжел и широкоплеч и работал в отделе доставки у крупной фирмы, торговавшей вином.

Стоя по-прежнему у стены, Адамберг позвонил медэксперту, который работал с телом Виара. Пока за ним ходили, комиссар успел посмотреть у себя в блокноте фамилию врача. Ромен.

— Ромен, это Адамберг. Простите, что отрываю. Вы подтверждаете, что жертва была задушена?

— В этом никаких сомнений. Убийца пользуется толстым шнурком, возможно, толстой капроновой бечевкой. На затылке жертвы хорошо виден след удара. Возможно, убийца пользовался скользящей петлей. В этом случае ему достаточно только дернуть вправо, здесь большой силы не требуется. Кроме того, он придумал верное средство, чтобы легче справляться с более сильными жертвами: оба убитых получили хорошую дозу слезоточивого газа. Пока они были беспомощны, убийца успел набросить петлю. Быстрый и верный способ.

— У Лорьона были укусы насекомых на теле?

— Господи, я забыл упомянуть о них в рапорте! Сначала я не придал этому значения. У него были довольно свежие блошиные укусы в паху. У Виара то же самое на внутренней стороне бедра и шее, но укусы более давние. Последнего я еще не успел осмотреть.

— Блохи могут кусать мертвецов?

— Нет, Адамберг, ни в коем случае. Они убегают сразу, как только тело начинает остывать.

— Спасибо, Ромен. На всякий случай проверьте на наличие чумной бациллы, как и Лорьона. Мало ли что.

Адамберг спрятал телефон в карман и потер пальцами глаза. Значит, он ошибся. Убийца подбрасывал конверт с блохами заранее. Между появлением блох и убийством прошло время, раз насекомые успели укусить. А в случае с Виаром времени прошло даже довольно много, потому что врач сказал, что укусы были давнишними.

Он прошелся по комнате, заложив руки за спину. Сеятель вел себя очень странно. Сначала подбросил вскрытый конверт под дверь своей будущей добычи, чуть погодя вернулся, взломал замок, задушил жертву и вымазал углем. Он работал в два захода. Сначала блохи, потом убийство. Не говоря уже об этих дьявольских четверках и объявлениях. Адамберг все сильнее чувствовал свою беспомощность. Все путалось, нить ускользала, убийца и его ритуал выглядели нелепо, их невозможно было понять. Подчиняясь внезапному импульсу, он набрал телефон Камиллы и через полчаса уже лежал на кровати голый под одеждой, а потом и голый без одежды. Камилла легла сверху, и он закрыл глаза. В эту минуту он забыл, что двадцать семь человек из уголовного розыска патрулировали улицы или стучали по клавиатуре компьютеров.

Через два с половиной часа он уже был на площади Эдгар-Кине, примиренный с самим собой, окутанный и почти защищенный блаженной истомой, с легкой дрожью в ногах.

— Я собирался вам звонить, комиссар, — сказал Декамбре, шедший ему навстречу от дверей своего дома. — Вчера ничего не было, зато сегодня одно пришло.

— Не заметили, кто положил его в урну? — спросил Адамберг.

— Письмо пришло по почте. Он сменил тактику и теперь не рискует приносить письма сам. Он их отсылает.

— На чей адрес?

— Прямо сюда, на имя Жосса Ле Герна.

— Значит, он знает имя чтеца?

— Его многие знают.

Адамберг последовал за Декамбре в его берлогу и открыл конверт.

Внезапно прошел слух, который вскоре подтвердился, что в городе появилась чума на двух улицах сразу. Говорили, что у двоих (…) были обнаружены все явные признаки болезни.

— Ле Герн огласил это?

— Да, в полдень. Вы ведь велели продолжать.

— Теперь, когда он взялся за дело, послания более понятны. Как реагируют люди?

— Волнуются, расспрашивают друг друга, а в «Викинге» только об этом и говорят. Мне кажется, у нас побывал журналист. Он задавал много вопросов Жоссу и остальным. Не знаю, откуда он взялся.

— Все из-за слухов, Декамбре. Это неизбежно. «Странные» письма в последние дни, смерть во вторник утром и официальное обращение вечером в новостях — все это посеяло слухи, иначе и быть не могло. Возможно, пресса получила письмо от самого сеятеля, так все и закрутилось.

— Это весьма вероятно.

— Отправлено вчера, — сказал Адамберг, рассматривая конверт, — из Первого округа.

— Объявлены две смерти, — заметил Декамбре.

— Это уже случилось, — ответил Адамберг, глядя на него. — Вечером услышите в новостях. Двоих мужчин, голых и вымазанных углем, выбросили на мостовую, как мешки.

— Двоих сразу, — глухо произнес Декамбре.

Его рот исказила гримаса, бледная кожа покрылась сеткой морщин.

— Как по-вашему, Декамбре, тела зараженных чумой чернеют?

Бывший учитель нахмурился.

— Я плохо в этом разбираюсь, комиссар, история медицины не мой конек. Поэтому я так долго добирался до смысла «странных» писем. Но могу вас заверить, что врачи той эпохи ни разу не упоминают этот цвет. Язвы, пятна, бубоны, волдыри — да, но не чернота. Этот образ укрепился в головах людей гораздо позже. Все дело в семантике, понимаете?

— Да.

— Это не важно, потому что ошибка прижилась, и чуму называют «черной смертью». А эти слова, несомненно, очень важны для убийцы, потому что они сеют страх. Он хочет ошеломить, поразить умы людей жуткими образами, не важно, настоящими или ложными. А слова «черная смерть» оглушают, как пушечный выстрел.

Адамберг сел за столик в «Викинге», где в этот вечер было довольно тихо, и попросил у верзилы Бертена чашку кофе. В окно ему хорошо была видна вся площадь. Через четверть часа позвонил Данглар.

— Я в «Викинге», — сказал Адамберг.

— Будьте осторожны с тамошним кальвадосом, — предостерег Данглар. — Он весьма специфический. Одним махом все мысли из головы выметает.

— У меня и без того пустая голова, Данглар. Не знаю, что и делать. Мне кажется, он одурманил меня, сбил с толку. Околпачил.

— Кальвадос?

— Нет, сеятель чумы. Этот С.Т. Кстати, можете больше не искать подходящие инициалы.

— А как же Себастьян Тавеньо?

— Оставьте его в покое, — сказал Адамберг, открывая блокнот на странице, исписанной Марком. — Это всего лишь наречия «cito» и «tarde».

Адамберг ждал, что ответит заместитель, но тот молчал. Видно, и у него гудела голова, а его светлый ум затуманился.

— «Cito, longe, tarde», — прочитал Адамберг. — «Уйди скорей и не спеши обратно».

— Черт! — наконец проговорил Данглар. — «Cito, longe fugeas et tarde redeas». Как же я не подумал!

— У нас у всех голова кругом, и у вас в том числе. Он хочет нас подавить.

— Кто вам рассказал про буквы?

— Марк Вандузлер.

— Я навел о нем справки, как вы просили.

— Его тоже оставьте в покое. Он вне подозрений.

— Вы знали, что его дядя — бывший полицейский и что его выгнали перед самой пенсией?

— Да. Когда-то мы с ним вместе осьминога ели.

— Надо же. А вы знали, что Марк знаком с полицией?

— Какой-нибудь криминал?

— Да, но он помогал расследованию. Парень далеко не дурак.

— Я это заметил.

— Я звоню насчет четверых специалистов по чуме. Все чисты как стеклышко. У каждого семья и железное алиби.

— Не повезло.

— Да уж. Больше нам не за кого зацепиться.

— И я перестал что-либо понимать. Я ничего не чувствую, старина.

Данглар мог позлорадствовать, что Адамбергу изменила его интуиция. Однако ему, напротив, стало жаль комиссара и очень захотелось его подбодрить, потому что он сам хорошо знал, каково это — отчаяться.

— Бросьте, — твердо сказал он, — вы наверняка что-то чувствуете. Хоть что-нибудь.

— Только одно, — помолчав, медленно произнес Адамберг. — То же, что и раньше.

— И что именно?

Адамберг окинул взглядом площадь. Там потихоньку собирался народ, люди выходили из бара, все ждали вечернего сеанса. Под высоким платаном заключались пари о погибших и спасшихся в кораблекрушении.

— Я знаю, что он здесь, — сказал комиссар.

— Где здесь?

— Здесь, на площади.

У Адамберга не было телевизора, и он привык, если ему было нужно, заходить в ирландский паб в ста метрах от своего дома, там гремела музыка и витали пары пива «Гиннес», а официантка по имени Энид, которая давно его знала, разрешала ему смотреть маленький телевизор под стойкой. Без пяти восемь он открыл дверь с надписью «Черные воды Дублина» и прошел за стойку. Слова «черные воды» как нельзя лучше выражали то, что он чувствовал с самого утра. Пока Энид готовила для него картошку с салом — где ирландцы брали такой громадный картофель, над этим стоит подумать на досуге, когда голова не будет забита сеятелем чумы, — Адамберг, приглушив звук, слушал новости. Как он и опасался, все грозило кончиться катастрофой.

Диктор сообщил о тревожных обстоятельствах смерти троих человек, погибших в Париже в ночь с понедельника на вторник и со среды на четверг. Жертвы проживали в домах, где появились нарисованные четверки, о которых говорилось позавчера в официальном обращении префектуры полиции в телевизионном выпуске новостей. Значение этих цифр, которое полиция не пожелала раскрыть, стало теперь известно благодаря письму самого художника, присланному в агентство «Франс Пресс». К анонимному посланию отнеслись крайне осторожно, и пока ничто не подтверждает его подлинность. Однако в нем автор утверждает, что трое мужчин умерли от чумы, и заявляет, что он уже давно предупреждал о ее приходе жителей столицы через публичные объявления, которые читают на перекрестке Эдгар-Кине — Деламбр. Подобное заявление заставляет думать, что мы имеем дело с сумасшедшим. Если на теле убитых и были признаки «черной смерти», префектура полиции утверждает, что они стали жертвами серийного убийцы и смерть наступила от удушения. Адамберг услышал свою фамилию.

Потом показали двери с нарисованными четверками, последовали подробные пояснения, опрос жителей домов, показали площадь Эдгар-Кине. После чего на экране собственной персоной возник окружной комиссар Брезийон, сидевший у себя в кабинете на набережной Орфевр, и со всей серьезностью сообщил, что люди, которым угрожает маньяк, находятся под строгой охраной полиции, что слух о чуме — выдумка человека, которого сейчас разыскивают, а черные пятна на теле убитых сделаны древесным углем. Вместо того чтобы на этом успокоиться, выпуск завершился документальным экскурсом в историю чумы во Франции с кучей картинок и зловещими комментариями.

Адамберг удрученно сел за столик и, не глядя в тарелку, принялся за гигантскую картошку.

В «Викинге» прибавили звук телевизора, а Бертен задержал горячее и не ударил в гонг. Жосс был в центре общего внимания и, как мог, отбивался от сыпавшихся на него вопросов. Ему на выручку пришел Декамбре, хранивший удивительное хладнокровие, и Дамас, который хоть и не знал, на что мог сгодиться, но все же чувствовал, что страсти накаляются, и не покидал Жосса ни на минуту. Мари-Бель расплакалась, чем не на шутку перепугала Дамаса.

— У нас чума? — воскликнула она, слушая новости, и ее возглас выразил общую тревогу, которую никто не решился столь же простодушно высказать вслух.

— Ты что, не слыхала? — прогремел голос Лизбеты. — Они умерли не от чумы, эти трое, их задушили. Не слышала разве? Слушать надо, Мари-Бель!

— Откуда мы знаем, может, полиция нам лапшу на уши вешает? — высказался мужчина из бара. — Думаешь, Лизбета, если начнется чума, они так нам любезно все и сообщат? Держи карман шире! Много они тебе рассказали про коров да про кукурузу?

— А пока суть да дело, мы жрем ихнюю кукурузу как миленькие, — отозвался другой.

— Я лично ее уже не ем, — заявила какая-то женщина.

— Да ты никогда ее и не ела, — возразил ее муж, — ты ее не любишь.

— А все их идиотские эксперименты, — снова раздался голос из бара, — небось опять дурака сваляли да выпустили болезнь на свободу. А зеленые водоросли? Знаешь, откуда они взялись?

— Ага, — ответил кто-то. — А теперь не знают, как от них избавиться. Как с кукурузой и коровами.

— Нет, ты представляешь, уже трое умерли! И как они собираются это остановить? Наверняка сами не знают, я тебе точно говорю.

— Да уж, — отозвался парень из глубины бара.

— Господи ты боже мой! — стараясь всех перекричать, крикнула Лизбета. — Этих мужиков задушили!

— Потому что на их дверях не было четверок, — продолжал один из собеседников, задрав указательный палец. — Они не были защищены. По телику же объяснили, не слышали, что ли? Нам что, приснилось, что ли?

— Так если все правда, значит, никто ничего не выпускал, это тот тип ее насылает.

— Говорю вам, они упустили бациллу, — уверенно заявил мужчина, — а тот тип старается защитить людей и предупредить их. Он делает что может.

— А почему же он тогда некоторых пропускает? И почему раскрасил так мало домов?

— Слушай, он же тебе не Господь Бог. У него что, десять рук? Сам иди и рисуй свои четверки, если в штаны наложил.

— Господи ты боже мой! — снова возопила Лизбета.

— А что случилось? — робко осведомился Дамас, но никто не обратил на него внимания.

— Довольно, Лизбета, — сказал Декамбре и взял ее за руку. — Они совсем с ума посходили. Будем надеяться, что за ночь они успокоятся. Пора подавать ужин, зови жильцов.

Пока Лизбета собирала свое стадо, Декамбре удалился из бара, чтобы позвонить Адамбергу.

— Комиссар, у нас такие страсти разгорелись, — сказал он. — Люди голову теряют.

— Здесь тоже, — ответил Адамберг из ирландского бара. — Кто сеет сплетни, пожнет панику.

— Что вы собираетесь делать?

— Неустанно твердить, что трое человек были убиты. Что у вас там говорят?

— Лизбета всякого повидала, ее ничем не проймешь. Ле Герну почти наплевать, он старается оградить свое ремесло, эта не та буря, чтобы его напугать. Бертен, похоже, взволнован, Дамас ничего не понимает, а у Мари-Бель истерика. Остальные болтают то, что обычно в таких случаях — от нас, мол, все скрывают, нам ничего не говорят и времена года перепутались. «Зима теплая, вместо того чтобы быть холодной; лето прохладное, вместо того чтобы быть жарким; то же самое с весной и осенью».

— Вам бы на сцене выступать, советник.

— Вам тоже, комиссар.

— Подмостки меня вряд ли прославят.

— Что вы намерены делать?

— Я намерен отправиться спать, Декамбре.