Узник моего сердца

ГЛАВА 13

Несколько раз Николетт просыпалась среди ночи. Ей казалось, что во дворе слышится ржание лошадей. Она вскакивала с постели и, завернувшись в одеяло, подбегала к окну. Но даже распахнув ставень из старого, изъеденного дерева, ничего не могла увидеть, кроме кромешной тьмы. И она вновь пыталась уснуть.

Когда Николетт проснулась в очередной раз, было все еще темно. Сон больше не шел. Как глупо лежать, уставившись в темноту! Она встала и быстро оделась. Без зеркала, как могла, повязала голову алым шарфом. Как хорошо, что ей не нужно надевать чепец из грубой ткани, который постоянно напоминает о ее положении. Шелк был легким, словно нежный шепот влюбленных, чувственный, как поцелуй. Николетт удивилась себе – что у нее за мысли! Она стянула концы шарфа под подбородком, обвязала вокруг шеи и умело спрятала их на затылке. Неужели волосы никогда не отрастут? Поначалу ее темно-каштановые, почти черные кудри росли быстро, но когда она уже могла дважды обернуть локон вокруг пальца, рост волос неожиданно замедлился. Неужели они такими же и останутся?

Николетт печалилась о потере волос не меньше, чем о потере свободы. Хотя свободной по-настоящему никогда и не была. Став принцессой, все время находилась под наблюдением, каждый день ей напоминали о ее обязанностях. Странно, но только в Гайяре она почувствовала, что за ней не следят, не упрекают, и страшно боялась потерять эту иллюзию свободы.

Николетт зажгла свечу и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Спустившись до конца винтовой лестницы, увидела, что дверь в зал открыта. Вчера вечером она была заперта, Николетт это помнила твердо.

«Он вернулся», – подумала она с облегчением. С порога было хорошо видно, что в камине горит огонь, и у решетки наслаждается теплом белая собака. Ее прозвали Колючкой за то, что морду собаки обрамляли жесткие бакенбарды. Колючка посмотрела на Николетт, приветственно стукнув хвостом об пол, затем вновь уронила голову на лапы. У стены, обитой ветхой материей, лежали плащ, меч и пояс Лэра де Фонтена. Увидев его вещи, Николетт остановилась. Застыв на месте, она какое-то время всматривалась в огонь камина. Но неожиданно поняла – до тех пор, пока не увидит Лэра живым и здоровым, не успокоится. Она бесшумно вошла в комнату, и только сейчас ей стала видна огромная старинная кровать и обнаженный торс Лэра, ничком лежащего среди одеял.

Комнату освещал только неяркий огонь камина и желтый мотылек свечи в руке Николетт. Она подошла ближе. Неожиданно кто-то уткнулся в ее колени, едва не сбив с ног. Это Колючка, виляя хвостом, решила все же лично поприветствовать девушку.

– Тише, Колючка, – прошептала Николетт, погладив голову собаки. Но обрадованное животное продолжало вертеться у ее ног, лапы стучали по деревянному полу, словно барабанные палочки.

Лэр де Фонтен вздрогнул, пошевелил плечами. Перевернулся на спину, но так и не проснулся окончательно.

Хвост собаки довольно громко застучал по полу, Николетт попыталась оттащить животное от кровати Лэра, но собака умудрилась лизнуть руку де Фонтена. Тот вздрогнул, прошептал:

– Ложись, Колючка, ложись.

Но, невзирая на все усилия Николетт, собака рванулась к Лэру и ткнулась холодным носом в его грудь.

Де Фонтен открыл глаза, улыбка заиграла на его губах.

– Мне снится ангел…

Николетт покраснела, сетуя на собственную глупость, и оттащила собаку от кровати.

– Нет, – она не могла не улыбнуться. – Вы еще больший льстец, чем монсеньор Шарль, сын короля. Наверное, это вы продали ему перо Архангела?

Лэр рассмеялся.

– Кто рассказал вам эту историю?

– Вы. А еще рассказали, что мадам Кашо – очаровательная женщина.

– Я? – он закашлялся, думая о том, во что же еще он посвятил Николетт в ту ночь.

Она улыбнулась многозначительной улыбкой.

– В любом случае, я рада, что вы вернулись. Пролилась ли в Андлу кровь?

– Немного, – он приподнялся на локте, ладонью пригладил взъерошенные волосы. – Вы уже знаете?

– Нет. Я только что спустилась. Еще очень рано, – смущенная видом его обнаженной груди, Николетт погладила собаку. – Есть убитые?

– Среди наших – нет. Ранен старший сын Риго, но он поправится.

– А префект?

– Он здесь, – Лэр потянулся. – В том подвале, где были вы. Наслаждается жизнью.

Николетт подошла к маленькому столику и поставила на него свечу. Когда она повернулась, то увидела, что собака начала чесаться – видимо, укусила блоха.

– И что вы будете делать? Повесите его?

– Именно это он и заслужил. Но тогда я вряд ли смогу получить за него выкуп.

– А кто готов заплатить? Карл? Зачем ему платить за префекта?

– Понс Верне – его шурин.

– Да? – глаза Николетт округлились. – А его жена был в доме? В Андлу?

– Да, она и трое детей.

– Вы не причинили им вреда?

– Нет. Я отослал их к Карлу с бумагой о выкупе.

– А люди Верне?

– Убиты, за исключением двоих. Я отослал их вместе с женщиной и детьми.

– Вы поступили благородно.

– Сомневаюсь, что Симон Карл оценит это.

– А кто будет префектом? Жюдо? Лэр улыбнулся:

– А вы не согласны? Николетт рассмеялась.

– Я ему не нравлюсь.

– Только потому, что вы женщина. Подбросьте в камин полено побольше, здесь холодно.

Николетт бросила дрова в огонь, взвился маленький фонтан искр. Она взяла железную кочергу и поправила поленья.

– А вам я тоже не нравлюсь только потому, что я женщина?

Собака неожиданно вскочила и прыгнула на кровать.

– Мне это как раз очень нравится, – Лэр начал в шутку бороться с собакой. Резко откинул одеяло и, уклоняясь от атаки, взял бриджи с табурета рядом с кроватью.

– Я хочу кое-что показать вам, – сказал он с энтузиазмом.

Николетт прислонила кочергу к стене и повернулась, отряхивая юбку. Подняв глаза девушка увидела только розовую кожу – широкие плечи, узкие бедра, упругие ягодицы. Лэр как раз надевал штаны. Николетт резко повернулась и уставилась на огонь. Де Фонтен – стройный, сильный – показался ей очень красивым, но ситуация была несколько двусмысленной, и Николетт не удержалась и захихикала.

– Что с вами? – спросил он, а догадавшись о причине ее смеха, расхохотался сам.

Николетт встряхнула головой и вновь повернулась. Смех еще вздымал ее грудь, таился на кончике языка. Лэр тоже был не в состоянии удержаться и расхохотался еще громче. Несколько удивленная, собака обнюхивала то одного, то другую, виляя хвостом.

Чем сильнее Николетт старалась не смеяться, тем меньше у нее это получалось. В конце концов подавленное хихиканье превратилось в икоту.

– У вас есть… есть… еще что… нибудь… показать… мне? – даваясь от смеха спросила она.

Когда Лэр смог говорить членораздельно, он мягко попросил:

– Помогите мне найти сапоги, черт бы их побрал!

Когда он обулся, натянул шерстяную рубашку, и они, в конце концов, смогли посмотреть друг другу в глаза без хихиканья, Лэр взял со столика свечу и укрепил ее в фонаре.

– Выгоните Колючку и закройте дверь. Де Фонтен полностью оделся, вряд ли он затеял что-то дурное. Николетт выполнила его приказание. Повернувшись к Лэру, она увидела, что тот отбросил со стены обивку, за ней оказалась необычная маленькая дверь. Николетт глянула на Лэра с любопытством.

– Вы это хотели мне показать? Тот усмехнулся:

– Да. Подождите немного. Я подам вам руку.

Николетт увидела, как он нырнул под низкую притолоку, затем осторожно, будто кошка в новом доме, последовала за ним.

Впереди – полная темнота. Николетт даже не думала, что темнота может быть такой густой, как за этой маленькой дверью. Держась за руку Лэра, она ступила в никуда… Деревянные половицы сменили крутые ступеньки. Узкая лестница вела куда-то вверх, в темноту. Основной проход шел между стеной замка и квадратными плитами цитадели.

– Лестница ведет в комнату в башне, вы не замечали там никакой двери?

Николетт посмотрела на него расширенными глазами.

– Да, за обивкой.

Она хотела задать Лэру немало вопросов, но тот повел ее дальше. Крутые узкие ступени, почти неразличимые в слабом свете фонаря, уходили куда-то вниз. Лицо Николетт в темноте казалось бледным пятном с огромными, как у совы, глазами.

– Куда мы идем?

– В сводчатый зал под замком. Но это только начало.

Николетт одной рукой держалась за руку Лэра, второй касалась стены, сложенной из тяжелых бревен. С другой стороны стеной служило подножие каменной башни. Ступени под ногами, познавшие, что такое время, были весьма ненадежными. На поворотах лестница сужалась, потом пространство расширялось вновь.

Пока они спускались в желтом свете фонаря, Лэр рассказал, что об этом проходе ему сообщил Эймер.

– Лашоме думал, что проход ведет не дальше сводчатого грота. Вы увидите, почему он так решил.

Лэр часто оборачивался, чтобы предупредить Николетт о неровной ступеньке или подбодрить. Они прошли мимо узкого входа в сумрачную пещеру, похожую на берлогу зловонного чудовища. Из темной дыры в стене потянуло гнилью и сыростью. Через несколько шагов лестница неожиданно кончилась, приведя в небольшую сводчатую комнату, весьма напоминающую подвал, в который когда-то бросили Николетт. Кучи булыжников и груды глинистой земли лежали на полу.

Лэр подвел девушку к одной из куч и указал на отверстие, достаточное, чтобы в него мог пролезть человек.

– Это расчистили мы с Альбером.

Дыра не производила такого уж сильного впечатления, хотя Лэр и Альбер работали по два-три часа в день в течение недели, чтобы освободить проход.

– Вон там, – Лэр указал на противоположную сторону комнаты, – есть еще один тоннель. Эймер считает, что он ведет на внутренний двор. Когда во время осады делался подкоп, часть стены обвалилась.

Николетт осмотрелась с неприятным чувством изумления. Казалось, в этом месте поселилась нечистая сила – среди поросших мхом стен, среди груд сырой земли. Но Лэр, кажется, этого не замечал. Он был слишком увлечен, рассказывая о том, что крепость строилась Ричардом Львиное Сердце по проекту, типичному для восточных замков.

– Зачем вы привели меня сюда? – прервала рассказ Николетт.

Лэр глянул на нее свысока, раздраженный тем, что она не доверяет ему, не способна оценить объем и гениальность работы древних мастеров.

– Чтобы вы знали, как добраться до реки. Не исключено, что когда-нибудь вам это понадобится.

Лэр присел на корточки, согнул голову и исчез в черном проеме. Через секунду он протянул руку за фонарем.

– Идите за мной.

Преодолев сомнения, Николетт сжалась в комочек и, словно змея, проскользнула в отверстие.

Она оказалась в проходе, своды которого поддерживали деревянные сваи. В некоторых местах стены были настолько сырыми, что блестели в свете фонаря, а кое-где капли, стекавшие на утрамбованную землю, образовали лужи. Они шли довольно долго, затем Лэр остановился.

– Скоро начнутся ступени. Они очень скользкие, осторожнее ставьте ноги.

Увидев ступени, Николетт вздрогнула. Во многих местах они обвалились, камень и земля неровными выступами шли чуть ли не вертикально вниз, словно предназначенные для ног великана.

Они спустились всего на несколько метров, когда до ушей донесся странный звук, похожий на порыв ветра. Внезапно сквозняк чуть не задул фонарь… Холодный воздух принес запах воды и луговой свежести. Еще несколько шагов – и перед ними засиял лунный свет. Через узкое отверстие, пробитое в меловом утесе, они выбрались на каменную площадку прямо над рекой.

Ночь казалась удивительно тихой – небо усыпали звезды, черные массивы леса расстилались внизу, прямо под ногами чернели непроглядные воды реки. Николетт с удивлением огляделась, подняла глаза вверх. Словно в тумане, на меловом холме высилась крепость – казалось, в ней живут привидения. Неожиданно девушка подумала о том, что ее судьба могла бы сложиться совсем иначе, если бы тюремщиком оказался не де Фонтен, а кто-нибудь другой.

– Вы отнеслись ко мне по-доброму. Я хочу сказать, что ничего не знаю о том, были ли Готье и Пьер любовниками Жанны и Бланш. Ваши друзья нередко приходили в сады Несле, но там было и много других молодых людей. Да, мы играли в догонялки… что касается колец, которые нам подарила Изабелла, вряд ли эти чертовы кольца были дороги моим невесткам. Но я уверена, эти кольца не были даром любви. Помню, какой-то музыкант, которого я никогда раньше не видела, предложил объявить пресловутые кольца призами для тех, кто окажется быстрее всех. Вот и все, что я помню.

В этот момент Лэр поверил всему, что сказала Николетт. Если она не будет принадлежать ему… Он просто умрет. В ее глазах тоже светилась страсть. Кому какое дело? Разве они не наказаны за то, чего не совершали?

– Скоро, – сказал Лэр, – ночи будут очень холодными. В вашей комнате вряд ли будет тепло. Вы сможете жить в комнате этажом ниже.

В его словах был скрытый смысл, который она не могла не уловить. И сейчас он ждал ответа.

Николетт замерла. Она давно знала, что Лэр попросит ее… Но что больше всего поразило – она сама хотела быть рядом с ним.

– Я должна спать с вами?

Ее внезапная откровенность смутила его. Лэр отвернулся. На горизонте высветилась тонкая полоска зари.

– Если только вы захотите. Я ни к чему вас не принуждаю.

Она с дразнящей насмешкой глянула на Лэра:

– А если бы я осталась под замком, кого бы вы выбрали? Дору? Жозину?

Он улыбнулся, пытаясь обдумать варианты защиты. Пухлая маленькая Дора – о ней он даже не думал. И, конечно, не Жозина – плоская и бесцветная, как старый ковер.

– Вы считаете, женщины – единственное, что занимает мои мысли?

– Вы вряд ли отличаетесь от других мужчин.

– Какая бессердечная мысль! Особенно после того, как вы видели меня без одежды, – в его голосе прозвучали игривые нотки, без капли злобы или раздражения. – Идите сюда! – Николетт подошла ближе. – Смотрите, как величественно встает солнце.

Холмы, река становились все отчетливей, ожидая новый день. Лэр положил руку на плечи Николетт, направляя ее взгляд на дальние горы.

– Видите?

Первые робкие лучи коснулись холмов. Близость его тела, тепло руки, лежащей на ее плече, прикосновение упругого мужского бедра… Странные мысли возникали у нее в голове. Сердце, казалось, зажглось яростным огнем. Словно вторя ее чувствам, пламя зари охватило полоску горизонта, коснувшись холмов над рекой.

Каждую ночь Лэру снились эти длинные бархатные ресницы, нежная кожа…

– О чем вы думаете? – спросил он.

– Ни о чем.

– Нет, скажите.

Что она может ответить? Она сама не понимает, не узнает себя. Боль – щемящая, светлая боль – сжимает сердце, мешает дышать. И страх, что в решающий миг она ощутит то же отвращение, которое испытала в первую брачную ночь. Она хорошо помнила смех Жанны, с которой поделилась своей бедой. Может быть, Луи просто несостоятелен, а может быть, виновата сама Николетт, сказала тогда Жанна. Свет все сильнее заливал вершины гор.

– Я боюсь.

– Меня? Я никогда не причиню вам вреда. Николетт покачала головой, разрешая ему обнять себя. Лэр смотрел ей прямо в глаза.

– Тогда чего? – спросил он, улыбаясь. Ее глаза наполнились слезами.

– Вы не знаете меня…

Странный ответ заставил его наклониться. Губы Лэра скользнули к нежному рту девушки – он только хотел поддержать ее, придать уверенности, отогнать страх. Но неожиданно тонкая рука обвила его шею и Николетт всем телом прижалась к нему. Лэр вздрогнул от страсти, он даже забыл, что хотел ей сказать… его руки непроизвольно заскользили по ее бедрам, нежно касаясь округлых изгибов, затем прижали ее так крепко, что девушка вскрикнула. Его сила больше не несла страха. Никогда еще Николетт не было так хорошо.

В брачную ночь Луи пришел к жене, чтобы исполнить свой супружеский долг, навалился на нее без всяких объятий, без капли нежности.

А сейчас тело Николетт свела сладкая судорога, в груди закололо, странная пульсация пронзила низ живота. Но когда его язык проник сквозь полуоткрытые губы и полукрик-полушепот сорвался с ее губ, сладкое волнение вновь превратилось в страх: она должна, должна остановиться. Уже не будет пути назад. В смятении Николетт освободилась.

Руки Лэра продолжали ласкать, но он не удерживал силой. Теплое неровное дыхание вздымало грудь…

Рассвет коснулся их лиц. Какое-то время они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Свет ширился, солнечные волны накатывались на двух растерянных молодых людей.

Когда он нашел в себе силы хоть что-то сказать, его голос был еле слышен.

– Ты слишком соблазнительна, – Лэр нежно провел рукой по щеке девушки. – Нам пора назад. Путь неблизкий.

Николетт молча кивнула. Приступ страха, который охватил ее в его объятиях, сменился смятением, которое мучило ее стыдливое тело.

Пока они шли по темному переходу, Николетт в глубине души ясно почувствовала: слишком поздно, она будет принадлежать ему. Это неизбежно.

Еще не войдя в комнату, они услышали стук в дверь, который довольно далеко проник в черную мглу коридора. За дверью оказался Альбер – рыжие волосы взъерошены, весь – само волнение.

– Он здесь! – выдохнул юноша. – Симон Карл и тридцать всадников! У ворот! Он ругается, как черт, и требует освобождения своего шурина! Иначе – осада!

Лэр закрыл потайную дверь, задрапировал ее обивкой. Все трое заторопились вниз по лестнице. Когда они достигли двора, на стене уже собрались зрители. Лэр де Фонтен, перепрыгивая через две-три ступени, побежал вверх по каменной лестнице, ведущей на смотровую площадку сторожевой башни. Альбер бросился за ним. Николетт, подобрав тяжелые, намокшие по подолу юбки, начала взбираться следом.

На верхней части стены уже стояла целая толпа – крестьяне и солдаты. Николетт увидела побледневших, испуганных Дору и Жозину, где-то рядом мелькнула лысая голова повара.

Вид тяжело вооруженных всадников заставил Николетт вздрогнуть, особенно, когда узнала громкий голос их предводителя, который слышала еще в конюшне замка Кашо. Одного Симона Карла было бы достаточно, чтобы посеять страх в сердце любого храбреца. Щеки горят гневом, ноздри раздуваются, что придает той части лица Карла, которую смогла разглядеть Николетт, свирепейшее выражение. Создавалось впечатление, что у ворот безумствует злобный зверь.

Ветер овевал лица жителей замка, собравшихся на стенах. Невзирая на яркое солнце, воздух был холодным.

Николетт услышала, как женщины испуганно спрашивают друг друга:

– Что будет? Что же будет?

В ужасе девушка зашептала молитву, убежденная, что Лэр де Фонтен вряд ли сможет противостоять великану на коне, казавшемся огненным в лучах солнца. Но, глянув на своего тюремщика, она поразилась. Ласковые синие глаза обрели цвет стального клинка, губы сжались, и, обычно приятная, улыбка превратилась в жесткий, даже уродливый изгиб. Казалось, это совсем другой человек.

Пораженная этим открытием, она вновь посмотрела вниз, на угрожающую фигуру Симона Карла. Николетт внимательно прислушивалась к диалогу, который походил, скорее, не на словесную перебранку, а на обмен пушечными выстрелами.

Симон Карл поднял руку в железной перчатке, выругался, затем сказал:

– Время переговоров прошло! Выпусти Понса Верне!

– С удовольствием, – ответил Лэр. – За тысячу пятьсот ливров!

– Ты вор и сын шлюхи!

– Но Верне наверняка стоит тысячу пятьсот ливров! По крайней мере, так думает твоя сестра.

– У тебя нет права держать в тюрьме моего родственника!

Огромный конь Симона Карла бил копытом. Еще одно проклятие сорвалось с уст седока.

– А у тебя нет права, – закричал Лэр, – назначать его префектом! И ни у кого нет права присваивать налоги, которые должны попасть в казну короля!

– Верне был выбран жителями Андлу!

– Потому что ты запугал их!

– Ха, – Симон Карл сплюнул. – Они – сборище свиней. Хрюкают и считают, что их ограбили. Через год они обхрюкают и тебя! Не хочу иметь с ними ничего общего! Отпусти Понса Верне, и я покину Андлу с миром!

– Тысячу пятьсот ливров! – упрямо повторил Лэр.

– Неужели ты думаешь, что я заплачу такие деньги за этого болвана! Да он и обола не стоит!

– Тогда всем будет лучше, если я повешу его как вора и преступника!

Лицо Карла перекосилось от ярости. Его конь вытянул морду и заржал.

– Пятьсот ливров! – предложил Симон.

– Я могу содрать с него кожу и продать за большую сумму.

– Семьсот, но только потому, что он муж моей сестры!

– Тысячу ливров и честное слово, что ты оставишь Андлу с миром!

Лицо Карла под шлемом потемнело.

– Ты наглый глупец! Ты видишь, кто перед тобой! Я могу захватить замок в пять раз больший, чем эта развалюха! И стены вас не спасут, дураки!

– Тогда к чему наш спор? Карл вновь сплюнул.

– Восемьсот! Ты еще больший ублюдок, чем Лашоме! Когда-нибудь твое тело будет болтаться на этой сторожевой башне!

Четким голосом Лэр выкрикнул:

– Девятьсот и честное слово!

Неожиданно установилась тишина. Рот Карла под открытым забралом сложился в тонкую линию. Челюсти сжались.

– Согласен! – наконец выкрикнул он. – Мост в Андлу, завтра в полдень!

– Чтобы ты смог напасть на нас? – прошептал Лэр, а вслух прокричал: – Нет! Здесь! И не заставляй меня ждать, иначе я повешу Верне!

По стенам пробежал одобрительный ропот. Симон Карл повернул своего гиганта-коня и, извергая проклятия, поскакал прочь быстрым галопом. За ним понеслись его люди.

Николетт смотрела, как народ спускается со стен. Она хотела поговорить с Лэром, но к де Фонтену подошла группа крестьян, которые, видимо, хотели завербоваться в вооруженный отряд.

Рядом возникли Жозина и Дора, потянули Николетт за рукав.

– Ты идешь с нами?

Девушка отказалась, но увидев, что Лэр и Альбер вместе с крестьянами пошли в казарму, тоже спустилась вниз вслед за девушками.

И позже возможности поговорить с Лэром не представилось. К нему целый день шли крестьяне, уличные торговцы и бакалейщики Андлу. Каждый приходил с рассказом о той или иной несправедливости: то сосед отобрал кусок сада, то кто-то украл корову или овцу, торговцы жаловались на разбойников, отбирающих товар на дорогах, более богатые купцы приходили с жалобами на нарушение обязательств поставщиками. Почти все кричали и размахивали руками.

Николетт обратила внимание на одного из пришедших – одноглазого и с бородавкой на подбородке. Дора шепнула, что это мельник, и, хихикнув, добавила:

– Он грозился убить нашего повара! Николетт взглянула на мельника еще раз.

Маленький, худой, с острым лицом, он вряд ли представлял угрозу для повара Гайяра – человека в два-три раза толще, подобного бочонку с вином.

Во второй половине дня в огороде при кухне была замечена свинья, весело пожирающая репу. Николетт, Дора и двое мальчишек долго гонялись за визжавшим животным, пока не выгнали его на внешний двор. Там они увидели всадников, рысью едущих к подъемному мосту. Впереди бежали собаки.

– Это Жюдо! – закричала Дора. – Интересно, куда они едут?

Николетт посмотрела вслед мужчинам. Среди них были Лэр, Альбер, Риго и еще с полдюжины крестьян, которые выразили готовность стать солдатами.

Прошло несколько часов, обед остывал, но к обычному времени мужчины не вернулись. Несколько раз Николетт поднималась на крышу сарая при кухне, чтобы взглянуть на холмы, но ее взору предстали только серые просторы, пустая дорога и тяжелое небо, промокшее от темных туч. Вскоре стемнеет, и станет еще холоднее. Она вернулась в кухню. Там сидела Мюетта, разместившаяся в своем любимом углу с шитьем так, будто ничего не случилось.

Дора и Жозина чистили котлы и болтали всякую чепуху. Повар, привалившись толстой ляжкой к кухонному столу, глодал куриную ножку.

Странно, что Лэр уехал, не сказав ей ни слова. Николетт давно так не беспокоилась. Он оставил ее в неизвестности.

Мысль о префекте, запертом в темнице, тоже не веселила. Вид Симона Карла, этого местного Атиллы, все еще был свеж в памяти. Николетт поделилась тревогами с Эймером, который сидел за кухонным столом, жадно поедая очередную порцию цыпленка. Невзирая на солидный возраст, аппетит у старика был отменный.

– Нет, нет, нет, – возразил Эймер своим немного странным отрывистым говором. – На стенах выставлена стража. Теперь Гайяр может отразить целую армию. Вам известно, мадмуазель, что в прошлом сюда не проникли даже королевские войска? Симон Карл – ничтожество, – старый клирик запихал в рот очередной кусок, затем презрительно фыркнул. – Карл – блоха, которая пытается укусить вола. Ему не сокрушить стены Гайяра.

Николетт хотелось согласиться, но тревога не прошла.

Через некоторое время она услышала голоса и резко вскочила, подойдя к двери. Но это оказались всего лишь Марсель, конюший, и два мальчика-помощника, пришедшие за ужином. Пока повар наполнял миски и кастрюлю, Николетт спросила Марселя об уехавших. Но тот только покачал головой.

– Может быть, они уехали в Андлу? – предположил он. Но ей от этого легче не стало.

Время тянулось медленно. Николетт еще дважды ходила на крышу, но так ничего и не увидела, кроме темных силуэтов холмов. Вечер она провела, занимаясь починкой одежды вместе с женщинами.

– Лашоме и его жена были скрягами, – Мюетта потерла большой палец о два других, намекая на жадность бывшего хозяина. – Они бы и обола не дали на новую одежду. Им было наплевать, что слуги ходят в обносках. Уже четыре года не меняли одежду.

– Пять лет, – поправила Жозина. – Последний раз это было до того, как умер де Гантри. Он владел замком еще до Лашоме.

– Он был огромный мужчина, – сказала Мюетта. – Толще и выше нашего повара. Ужасный бабник – просто дьявол, но человек великодушный.

Дора неожиданно рассмеялась.

– В деревне жила старуха, которая продавала любовное зелье. Возможно, она и сейчас жива. Как бы то ни было, она убедила сеньора, что от ее порошков у него вновь будет стоять…

– Стоять? – переспросила удивленная Николетт, не уловив, о чем идет речь. Оборвав нитку, она посмотрела на женщин.

Все рассмеялись, и Дора, сделав поглаживающий жест, захихикала.

– Разве ты не догадалась?

Когда до Николетт дошло, о чем болтают служанки, она тоже рассмеялась. Вспомнив обнаженного Лэра, подумала, что тот, наверное, тоже будет волноваться, если…

– Итак, – продолжила Дора, – старуха сказала де Гантри, что он должен смешать ее чудесный порошок с медом. Но предупредила, что втирать полученную смесь сеньору должна молодая девушка.

Все расхохотались, но Николетт только вежливо улыбнулась. Она почувствовала, что возможно, пропустила что-то важное в рассказе:

– И помог порошок? – наивно спросила она.

– Конечно! – все вновь рассмеялись.

Слушая болтовню служанок, девушка вспоминала свое детство, рассказы Озанны. Хотя Николетт и другие дети благородных семей и получали некоторое образование, большинство из них были суеверны, поскольку отданные на попечение няней (а те были из крестьян), с малых лет слушали народные байки. Что касается Озанны, то та знала немало способов избавиться от болезни и сглаза. Один из них Николетт помнила хорошо: чтобы избавиться от бородавок, нужно набрать столько маленьких камешков, сколько бородавок на теле человека, затем коснуться камешками каждой бородавки, завернуть их по одному в лист плюща и бросить в быстрый ручей.

Помнила также Николетт и способ приворожить молодого человека: нужно выдернуть перышко из хвоста черной курицы и носить семь дней на груди, затем положить его в бокал с вином, чтобы никто не заметил, и дать выпить молодому человеку.

А если кому-то за обиду отомстить, то нужно пойти в орешник, отломить ветку и несколько раз стегнуть воздух, называя имя обидчика. И где бы ни был тот, он почувствует удары. Ребенком Николетт не раз расправлялась с врагами таким способом. Била воздух до тех пор, пока рука не уставала. И обида проходила.

Женщины болтали до захода солнца. Старая Мюетта сказала, что масло – слишком ценная вещь, чтобы жечь его попусту, с чем Николетт пришлось согласиться. Сегодня ей было особенно тоскливо оставаться одной. Она взяла тарелку с едой и сказала, что отнесет ее молодой леди-узнице.

Подойдя к двери Лэра, Николетт остановилась. Перед ее мысленным взором пронеслись самые ужасные сцены. То она видела Лэра де Фонтена мертвым, с мечом Симона Карла в груди, то смертельно раненым… Ужасной была и мысль о том, что Лэр вернется целым и невредимым, а она струсит и отвергнет его. И тогда он больше никогда не подойдет к ней, и великая горечь воцарится в ее сердце.

Войдя в его комнату, она поставила тарелку на скамью у кровати. Кто-то из слуг еще раньше разжег камин, и теперь угли догорали. Николетт подбросила дров и долго стояла, глядя, как маленькие оранжевые язычки лижут хворост.

Тепло огня разморило ее, она опустилась на матрац, набитый пером. Он был таким мягким – в отличие от соломенного тюфяка в ее комнате наверху. Николетт вновь посмотрела на подушку, затем на кровать, перед глазами возник образ обнаженного, лениво потягивающегося Лэра.

Опечаленная, Николетт встала с мягкого матраца и медленно прошла по кое-как обставленной комнате. У Лэра было немного вещей – кое-что из одежды, кожаный дорожный мешок. Николетт узнала нож с серебряной рукояткой, который обронил в аббатстве убийца.

Взяв фонарь, она прошла в небольшой кабинет, соединяющийся с комнатой де Фонтена. На столе стояла чернильница, лежали перья и бумага, изготовленная из воска и хлопка, легкая, как перышко, но недолговечная. Николетт нежно коснулась верхнего листа. Приятная на ощупь, бумага издавала легкий шорох при прикосновении. Ее мягкость напомнила о празднике во дворце, залитом светом факелов, и о том, как смущенный мальчик-слуга вложил в руку Николетт записку – скорее всего, по ошибке.

На записке не было ни имени адресата, ни имени автора. Николетт прочла: «Моя обожаемая! Каждый миг нашей разлуки превратился для меня в муку, которую можно испытать только в аду. Моя душа жаждет твоих поцелуев, я схожу с ума от желания. Без твоей любви я не проживу и дня…»

Там были еще слова, но Николетт не помнила, какие именно. Тогда она в растерянности осмотрела зал, понимая, что произошло недоразумение. Внезапно появилась взволнованная Жанна с красными пятнами на щеках, с любопытством глянула на письмо в руках Николетт.

– Какая глупость! – рассмеялась она, взяв послание и прочитав несколько строк. – Это нужно выбросить.

Но чуть позже Николетт увидела, что Жанна украдкой положила записку в крошечный, расшитый бисером кошелек, который носила на бархатном поясе.

Воспоминания о том празднике, о записке ярко вспыхнули в памяти. Неужели все так просто? И многое происходило чуть ли не под носом у Николетт. А она – от неопытности, от сознания себя глубоко несчастной в любовных делах – ничего не замечала?

Николетт вернулась в комнату, не в силах справиться с наплывом воспоминаний: о дворцовых праздниках, о спектаклях в саду и от заигрываний ее невесток с молодыми офицерами. Но даже сейчас Николетт не пыталась осуждать Жанну и Бланш. Если они и обманывали мужей, то Николетт ничего об этом не знала. Не исключено, что даже записка – всего лишь розыгрыш, выдуманный Жанной, чтобы смутить Николетт.

Да, Жанна и Бланш много говорили о рыцарском поклонении дамам – превозносили то чувство, которое испытывают молодые люди – чувство восхищения, уважения, которое сочетается с отречением от плотской любви. По-детски наивная, Николетт тогда так и не смогла познать всех сложностей мира чувств.

А сейчас, думая о де Фонтене, она знала только одно: мечты легко разбиваются об утесы реальности. Краска стыда и желания залила ее щеки. Она хотела отправиться в свою комнату в башне, но остановилась у самой двери, повернулась и пошла к широкой скамье у камина. Нет, как ни притягивал ее мягкий матрац, набитый пером, достоинство не позволило ей занять место в постели Лэра. Николетт осталась у камина, где ее постепенно окутало тепло, и она уснула среди разноцветных подушек, разбросанных на скамье.