Узник моего сердца

ГЛАВА 18

Прошло несколько дней. Лэр и Николетт проснулись от шума дождя. Де Фонтен встал и распахнул ставни. За окном начинался унылый день. Моросил дождь, заволакивая все водяной дымкой. Морозный воздух проник в комнату, капли дождя, словно льдинки, обожгли холодом обнаженную кожу Лэра. Де Фонтен закрыл ставни.

Николетт сладко потянулась. Мысль о том, что в такую погоду подол платья придется волочить по слякоти, наводила уныние. Она полусонно спросила:

– Может быть, дождь скоро кончится?

– Наверняка, к Успению, – пошутил Лэр. Летом в Нормандии нередко бывали засухи.

У огня, вытянув передние лапы, развалилась Колючка. Увидев, что хозяева проснулись, она встала, отряхнулась и помахала хвостом.

Лэр, так и не накинув одежду (гусиную кожу вряд ли можно считать рубашкой), подошел к двери и выпустил собаку, которая радостно бросилась вниз по лестнице. Николетт перевернулась на живот и внимательно следила за тем, как Лэр склонился над камином.

– Станут ли сплетничать, если ты сегодня будешь танцевать со мной?

Он улыбнулся, посмотрев на нее через плечо.

– Станут. Особенно, если я буду одет так же, как сейчас.

Ее тихий смех зазвенел в комнате.

– Интересно, если бы все пришли в таком виде! Ну и зрелище получилось бы!

Его естество, лениво опустившееся между ног, вновь начало подниматься.

– Ты ужасна! – он подошел к кровати и подхватил Николетт на руки.

– Я? – она вновь рассмеялась, обхватив его шею. – Да я просто ведьма! – в голосе зазвенели дразнящие нотки, глаза прищурились.

Как она рада видеть его сильное, молодое тело! Вызывающе красивое – упругие мускулы, кошачья грация движений…

– Ты решила причинить мне зло! – грозно сказал Лэр, укачивая ее, как ребенка. – Тебе придется долго просить то, чего ты хочешь!

Слуги больше не обращали внимания на то, что Лэр и Николетт встают довольно поздно. Все вошло в привычное русло и перестало быть поводом для сплетен. В Гайяре уже все знали, что Лэр выбрал в свои любовницы Одетту. Даже в поселке об этом знали – и бакалейщики, и сапожник, и свечник видели, что именно служанка королевской узницы решает, что купить, именно она платит деньгами, которые выдает на покупки сеньор. Но сплетни, конечно, распространялись. Не часто благородный монсеньор относится с уважением к служанке-любовнице, и она ведет себя с достоинством законной жены. Многие жительницы поселка, жена мэра и те богатые купцы, у которых были дочери на выданье, не раз качали головами, называя Одетту ведьмой, приворожившей сеньора.

В этот день в Андлу должен был состояться праздник. Основные почести жители собирались оказать де Фонтену, сеньору, благодаря которому в поселок пришло благополучие, а люди получили защиту.

Дора и Жозина с нетерпением ждали дня, когда смогут надеть новые платья. Альбер, уже облаченный в новый костюм, был готов раньше всех и с сонным видом сидел в зале, ожидая начала праздника. Шесть молодых солдат до блеска отполировали доспехи и оружие – им предстояло стать почетным эскортом господина. Эймер посчитал, что все просто с ума посходили.

– Я счастлив, что уже стар, – бормотал он себе под нос, разгуливая по двору.

К полудню дождь прекратился, последние темные тучи растворились за горизонтом. Когда Лэр, Николетт и сопровождающие прибыли к дому мэра Андлу, дорога, вымощенная булыжником, блестела на солнце.

В доме уже суетились слуги. В воздухе витал запах жареного мяса. Разодетые гости вышли в коридор. В центральном зале на возвышении уже стоял огромный стол, застеленный белой шелковой скатертью. Столы поменьше были покрыты льняными салфетками. В доме царила атмосфера роскоши.

Пухлая жена мэра, словно готовая вырваться из лазурного шелка, облегавшего ее тело, улыбаясь, стояла в небольшом кругу женщин – почтенных матрон и их дочерей, разодетых с провинциальной пышностью. Мех куницы, обрамляющий декольте жены мэра, придавал ей более аристократический вид.

Лэра встретили как самого почетного гостя. Жюдо сел по правую руку, мэр занял место по левую руку де Фонтена. За столом для прислуги нашлось место для Одетты. Поскольку все понимали – задеть служанку из Гайяра, значит, оскорбить сеньора, женщины обращались с ней крайне вежливо, даже льстиво. Но жена мэра – в золотых кольцах и дорогом ожерелье под двойным подбородком – не смогла сдержать презрительного взгляда, а жена торговца шерстью даже фыркнула при виде Одетты, что тут же сделали и две ее дочери.

Николетт впервые поняла, что Андлу с его провинциальными условностями, мелкой завистью, мало чем отличается от королевского двора. Хотя это всего лишь поселок в горах, но люди – везде люди. Неужели зависть, лицемерие господствуют в каждой деревне? Маленькие мирки, повторяющие друг друга, затерянные среди крупных, огромных планет злости и сплетен? Раньше Николетт никогда об этом не задумывалась. Но почему-то улыбнулась. Причем, без всякой причины.

Но люди попроще смотрели на Одетту без всякой неприязни. Они хорошо знали историю о принцессе, несправедливо обвиненной в измене мужу. Николетт постаралась донести правду о королевской узнице.

– Грех, что так поступили с невинной леди, – не раз повторяла она. – Такие при дворе коварные лжецы! – и дальше добавляла: – Моя хозяйка больна. Ее часто трясет в лихорадке. Ложь разбила ей сердце, и боюсь, что Господь скоро призовет ее!

Рассказывая эту историю, Николетт чувствовала, что люди слушают с сочувствием. Когда-то в садах Несле восторженные поклонники не раз вызывали Николетт-актрису на поклон. Но она получала несравненно большее удовлетворение, когда ее слушали женщины Андлу и сочувствовали бедной леди Бургундской. Николетт убедила себя, что иногда обман бывает необходим. Если она хочет жить, то «королевская узница» должна умереть.

Праздник был в разгаре. Столы ломились от угощений – жареная птица, баранина в соусе, пироги. С большой помпой внесли жареную оленину, к которой подали лук, булочки с вареными яйцами, сыр и пряности.

Когда гости насытились, столы отодвинули к стенам и вышли музыканты. Любой нормандец – будь он низкого или высокого происхождения – обожает танцы!

За обедом внимание Лэра занимали мэр, Жюдо и богатые купцы Андлу. Он только несколько раз украдкой глянул на Николетт, беседующую с женщинами за столом для прислуги. Но заиграла музыка… Посмотрев на девушку, Лэр прочел в ее глазах немой вопрос.

Зал уже наполнился веселой мелодией турдийона,[16] закружились смеющиеся пары. Мэр объявил, что сейчас будет исполнена мелодия в честь самого почетного гостя, который, наверное, и начнет танец.

Улыбаясь, Лэр подошел к покрасневшей Николетт и взял ее за руку. Для всех было ясно: этих молодых людей связывает многое. Другие танцоры заскользили по полу вслед за Лэром и Николетт. Когда смолкли последние звуки танца, каждый кавалер поцеловал свою даму. Все захлопали в ладоши.

Музыканты все яростнее терзали инструменты. Турдийон в разгаре! Николетт успела увидеть смеющееся лицо Доры и широкие плечи Жюдо. Что касается Жозины, то ее не было среди танцующих, но вскоре уголком глаза Николетт заметила, что та стоит у окна и беседует с сыном священника.

Музыканты, которым беспрестанно подносили вино, играли все менее стройно, но все с большим воодушевлением. Альбер и молодые солдаты стояли кружком и смущенно посмеивались, наблюдая за девушками.

За зарешеченными высокими окнами солнце начало клониться к закату. Слуги зажгли масляные лампы. На Андлу опустились багряные сумерки.

Гости начали разъезжаться. Николетт, Дора и Жозина уже накинули плащи, когда увидели, как мимо них к мэру торопливо пробежал дворецкий. В этот момент мэр беседовал с Лэром и владельцем местной кожевенной мастерской.

Николетт не могла расслышать, что сообщил дворецкий, но, судя по выражению его лица, случилось что-то ужасное.

Лэр, Жюдо и несколько солдат быстро пошли к выходу мимо стоящих девушек. Дворецкий шел за ними. Дора остановила Жюдо за руку.

– Что случилось?

– Несколько человек утонули, – ответил тот и быстро прошел по коридору вслед за своими солдатами.

– В реке? – спросила Николетт подошедшего Лэра.

Солдаты во дворе начали готовить лошадей.

– Нет, во рву. Около моста дети нашли три мертвых тела.

– Сейчас?

– Думаю, раньше, – Лэр взял Николетт за руку и повел к лошади. Дора и Жозина торопились следом.

– Неужели они были там, в воде, когда мы ехали в Андлу? – громко спросила Дора.

– Вряд ли, – отозвалась Жозина.

Зимние сумерки окутывали двор. Гости разъезжались. Метались отблески факелов, копыта стучали по булыжнику.

У моста их ждало страшное зрелище. В неясном свете факелов каменная арка моста казалась уродливо выгнутой. На берегу рва темные фигуры людей. Жюдо и Лэр направили коней вниз по склону. Альбер спрыгнул с лошади и пошел вслед за ними.

Николетт натянула поводья, приподнимаясь в стременах, чтобы увидеть…

– Они голые! – испуганно прошептала она, пожалев, что поднялась на стременах. Лучше этого не видеть! Факелы высветили три огромных раздувшихся тела – белых, словно живот дохлой рыбы. Человеческого в них осталось немного. Николетт отвернулась.

Черная вода равнодушно лизала берег в нескольких шагах от тел утопленников, лежащих на берегу.

– Они не утонули, – сказал Жюдо. – Посмотрите!

Он взял у солдата факел и поднес к одному из тел. В левом боку жертвы зияла огромная рана. На втором теле также обнаружили следы нескольких ножевых ранений, а также след сильного удара по голове. Третья жертва – почти лысый старик, видимо, священник, поскольку на голове светлело пятно, скорее всего, след тонзуры – не имел видимых следов насилия.

Лошади возбужденно переступали с ноги на ногу, холодный ветер раздувал огонь факелов, унося искры.

То, что жертвы голые, не вызвало особого удивления. Видимо, убийцы посчитали их одежду ценной. Возможно, это были богатые торговцы в шелковых рубашках и меховых шапках, на ногах, скорее всего, кожаные сапоги. В этом случае одежда убитого – неплохая добыча. Не исключено даже, что дети, нашедшие тела, успели раздеть их.

Жюдо еще раз бросил взгляд на тело старика.

– Ни одной раны. Странно, не так ли?

– Может быть, его просто утопили в реке, которая впадает в ров? – предположил Лэр.

– А остальные, вы думаете, купцы? – Жюдо поднес факел ближе к телам двух других жертв.

Лэр пожал плечами.

– Неизвестно, узнаем ли мы это когда-нибудь. Может, их убили на севере, а река принесла сюда. Нужно отнести тела в церковь. Может быть, объявится кто-нибудь, кто ищет убитых.

В холодном ночном воздухе словно поселилась тревога. По дороге в Гайяр все молчали.

По прибытии в замок Дора и Жозина рассказали всем о празднике и о трагедии у моста. Ужасная картина все еще продолжала стоять перед глазами. Николетт терзали мысли о смерти, о бренности человеческого тела. Ночью ей приснилось: она бредет по лесу, подходит к пруду, притаившемуся среди деревьев, – вода пахнет гнилью, темные листья засыпали поверхность. Она подходит ближе… Зачем? Ах! Вдруг прямо из пруда появляется ужасный труп с лицом Луи и тянет к ней жадные руки…

Николетт вскрикнула. Лэр проснулся и, успокаивая, крепко обнял. Почувствовав тепло его сильных рук, ей удалось вновь заснуть.

Прошло три дня. Жизнь шла своим чередом. В конце недели к Лэру пришел Риго, чтобы поговорить о налогах на овец и покупке корма для скота.

Днем приехал Жюдо и сообщил, что никто не расспрашивал об убитых. Кюре хотел похоронить погибших. Жюдо вполне мог бы послать гонца, чтобы просить разрешения на похороны, но приехал сам – наверняка, чтобы глотнуть хорошего вина, принять ванну. Судя по таинственным улыбкам, он и Дора условились о свидании. По крайней мере, Дора порхала по кухне, как птичка, что-то напевая себе под нос.

Несколько позже чистый, довольный Жюдо, Лэр, старый Эймер, Альбер и несколько солдат сели за стол.

То и дело разговор прерывали взрывы хохота, особенно, когда Жюдо начал рассказ о том, как сцепились два купца, лавки которых стояли рядом. Ссора продолжилась из-за того, что жена одного из торговцев вылила содержимое ночного горшка на голову врага своего мужа, и тот долго возмущался, стоя у закрытых дверей лавки соседа.

Вторая половина дня прошла спокойно. Шутки за столом взбодрили молодых людей.

Новое утро Лэр решил начать с давно запланированного – расчистки двора и основания крепостных стен. В рабочих руках недостатка теперь не было. Крестьяне, оставшиеся в Гайяре после отъезда Лашоме, были готовы работать под руководством нового сеньора не покладая рук.

В просторном дворе Гайяра де Фонтен разрешил крестьянам строить мастерские, хозяйственные постройки, что в немалой степени способствовало энтузиазму. Работа закипела. Двор постепенно превращался из заброшенной, заваленной булыжником площадки в нечто более цивилизованное.

У Лэра вошло в привычку проводить много времени не в укрепленном «гнезде Лашоме», а во второй, более обширной части Гайяра. Он руководил очисткой площадки и стен, беседовал с плотниками и каменщиками. Де Фонтен тоже учился – общению с людьми. Постепенно он начал находить в этом радость, почти начал понимать Кашо, гордящегося своим замком, землями и хозяйством.

Когда зимний день подходил к концу, во двор въехали три тяжелых груженных бревнами телеги, запряженные волами. Впереди – зима, и наконец-то прибыли дрова для каминов.

Лэр долго беседовал во дворе со старшим лесником, где и нашел его посланец Агнес. Лэр отослал юношу, измученного долгой дорогой, в кухню, чтобы Мюетта накормила его как следует.

Через час Лэр бросил прочитанный пергамент в огонь и задумался. Он рассказал Николетт о послании сестры только после того, как они, удовлетворив страсть, откинулись на подушки. Николетт заговорила не сразу.

– Я не верила, что мир так жесток. Может быть, предположения твоей сестры основаны на слухах? – на глаза навернулись слезы, она прижалась к груди Лэра и разрыдалась. – Что же делать?

– Ничего не изменилось. Главное, не терять хладнокровия.

– Но вряд ли при дворе поверят, что королевская узница умерла.

– Поверят. Мы постараемся, чтобы поверили. Но тебя я потерять не хочу, ma cherie, видит Бог, не хочу!

На следующий день выпал первый снег. Белое покрывало укутало землю. Вскоре часовые на стенах превратились в заснеженные статуи.

Вечером приехала телега, запряженная тремя мулами. Двое пассажиров и их груз были буквально засыпаны снегом. Они назвались послушниками из аббатства Сен-Мор.

– Мы сопровождаем тело нашего усопшего брата в Вернон, где он родился. Не могли бы вы приютить нас на ночь?

Часовой побежал к сеньору, чтобы спросить разрешения Лэра на пропуск двух монахов и их печального груза в замок. Вернулся он очень быстро:

– Вас приглашают в Гайяр.

Мост опустился. Мулов отвели в конюшню, телегу с гробом поставили под навес рядом с кузницей.

После того как послушников накормили, Лэр предложил им ночлег в доме для прислуги. Эймер решил побеседовать с гостями.

– Вы говорите, из аббатства Сен-Мор, которое находится в Дорентале? – старик никогда не слышал о таком аббатстве, но, по сути, уже в течение двадцати пяти лет он не уезжал из Гайяра более чем на лье.

Послушники подтвердили, что аббатство находится довольно далеко. Лэр спросил, много ли путников и всадников встретилось им по дороге. Те сказали, что путь был почти пустынен.

Де Фонтену показалось, что он где-то встречал послушника повыше, но где – не мог вспомнить. Возможно, он уже видел этот нос – большой, шишковатый, который трудно забыть…

Николетт присоединилась к беседе, напомнив о разрушенной часовне. Она рассказала гостям о желании жителей Гайяра восстановить часовню и о том, что, к сожалению, дрова пришлось пока сложить внутри храма, поскольку сарай давно развалился.

– Святой брат, который в последний раз служил здесь, давно умер. Он похоронен в склепе рядом с алтарем.

– Такое же почетное место ждет нашего усопшего брата Бертена в Верноне.

Вечер продолжился без особых происшествий. Быстро стемнело. Масло для ламп было дорогим, поэтому к моменту восхода луны обитатели замка уже были в постелях.

Но спали далеко не все. Лэр и Николетт лежали в объятиях друг друга, забыв обо всем. Чем чаще они были вместе, тем сильнее становилась страсть. Каждый боялся, что что-то может измениться, случиться.

Но де Фонтен твердо обещал: он женится на «Одетте» в местной церкви и перед жителями Гайяра и Андлу они станут законными супругами. Если родится ребенок, их никто не осудит. Лэр уже давно ощущал себя мужем – никакой другой женщины ему не нужно. Николетт принадлежит ему, всегда будет принадлежать.

Еще до рассвета в дальнем углу конюшни раздались проклятия. Конюший Марсель, спавший за перегородкой, услышав голоса, совершенно не испытал желания вылезать из-под одеяла. После морозной ночи воздух, казалось, обжигал холодом. Приподняв голову, он увидел неясный свет фонаря, услышал позвякивание упряжи, тихий стук копыт по соломе. Марсель решил, что пришли послушники, чтобы взять своих мулов, поскольку отправиться дальше они хотели на рассвете. Конюший вновь укрылся с головой одеялом и закрыл глаза.

На сеновале коровника юноша и девушка неистово целовались. С удивлением они заметили, что сквозь щели в досках пробивается красноватый свет.

– Восходит солнце! – прошептала девушка.

– Нет, не может быть! – парень вскочил на ноги. Отец девушки предупредил, чтобы юноша держался подальше от его дочери. Если их застанут, добром дело не кончится.

Парень приник к щели в досках и неожиданно, забыв об осторожности, закричал:

– Пожар! Горит часовня!

– Не уходи! – взмолилась девушка.

– Торопись! Иди домой, я должен предупредить всех.

Они вместе спустились с сеновала. Когда девушка нырнула в дверь своего дома, парень начал кричать изо всех сил. Через несколько мгновений жители внешней части замка выбрались из-под одеял и собрались во дворе, дрожа от холода.

Несколько человек побежали к мосту, отделяющему внутреннюю часть замка от большого двора. Теперь, когда на стенах были выставлены часовые, мост почти никогда не поднимали. Ноги затопали по деревянному настилу.

Из дыры в крыше часовни вырывалось пламя, подобно фонтану, разбрасывающему искры.

– Пожар! – вопили люди, – Часовня горит! Альбер бросился вверх по лестнице, чтобы разбудить хозяина. Лэр и Николетт спустились вместе, но никто даже не обратил на это внимания. Все жители цитадели – сам сеньор, его слуга, стражники, слуги, повар, кухарка бросились к мосту. Многие еще полусонные, одетые в то, что первым попалось под руку. Под ногами бегущих хрустел белый наст. Затем все остановились и замолкли.

Пламя охватило всю крышу часовни. С диким ревом оно пожирало верхнюю часть храма, слышно было, как трещали перекладины. Запах горящего дерева повис в воздухе, сероватый дым разъедал глаза.

Облака искр вздымались в холодное небо. На крышу сарая неподалеку от часовни упали мелкие головешки, поднятые струей горячего воздуха.

Лэр, растолкав любопытных, начал отдавать команды:

– Выведите из сарая коров и овец! Несите ведра к колодцу! Воду – на крышу сарая! Все – к колодцу!

Люди быстро подчинились. Лэр поймал взглядом трех крестьян.

– Ты! И ты! И ты! Принесите топоры! Расколите во рву лед! Вон там! – он протянул руку, останавливая еще несколько человек. – А вы с ведрами, ко рву!

Лаяли собаки, люди чертыхались, дети плакали. Дора и Жозина, тяжело дыша, бежали с полными ведрами воды от колодца к сараю.

Сжав губы, Николетт смотрела на горящую часовню.

– Ничего не поделаешь, – сказала только что подошедшая Мюетта. От холода она скрестила руки под грудью. Но скоро жар огня начал обдавать их лица. В отсветах пламени люди, свиньи, коровы казались розовыми.

Дора и Жозина бегали с ведрами до тех пор, пока с ужасающим грохотом не обвалился верх часовни, взметнув море искр. Девушки остановились, переполненные суеверным страхом. Люди выхватили ведра прямо у них из рук.

– Какой дурной знак! – сказала Жозина, подойдя к Николетт и Мюетте.

– Возвращайтесь в замок! – крикнул женщинам Лэр. – Возвращайтесь!

Николетт упрямо покачала головой.

– Нет, я хочу остаться!

Лэр хотел заставить ее уйти, но в этот момент к нему подбежали несколько человек.

– Горит навоз!

Лэр бросился за ними – туда, где рядом с сараем дымилась куча навоза. Вода из ведер обрушилась на удобрения, люди начали вилами и граблями растаскивать дымящуюся кучу.

Николетт дрожа нервной дрожью, пошла вслед за Лэром. Пепел летал в воздухе, словно хлопья снега. Очень быстро она потеряла Лэра из виду.

Языки огня продолжали вырываться из обугленного остова часовни, но постепенно пламя становилось все меньше.

Николетт решила уже пойти в теплую кухню, но неожиданно за ее спиной раздался голос:

– Порой трудно понять, чего же хочет Господь.

Она обернулась и увидела улыбающееся лицо послушника с огромным носом.

– Какая жалость! – он снял плащ, накинул его на плечи Николетт. – Вы дрожите от холода. Пойдемте. Я вернусь в замок вместе с вами.

Николетт сразу же стало теплее.

– Мы отстроим часовню заново, весной, как только засеем поля, и люди станут свободнее, – она уже говорила это вечером, но ей хотелось повторять и повторять эти слова. Давно Николетт не было так больно. Какой ужасный пожар!

Они вместе пошли в замок. Под мостом, между укрепленной частью Гайяра и центральным двором, блестел лед, покрывающий черную воду замерзшего рва. Николетт и послушник остались одни – кто продолжал тушить пожар, а кто уже ушел в домашнее тепло. Тихо, только наст хрустит под ногами.

Неожиданно из тени от заснеженных кустов появился высокий человек. Николетт увидела только, как блеснули глаза под опущенным капюшоном. Твердая рука схватила ее за плечо, ладонь зажала рот. Кто-то обхватил за талию. Николетт отчаянно сопротивлялась, пытаясь вырваться. Что-то тяжелое ударило ее по лицу, перед глазами заплясали радужные круги…