В капкане

Глава 13

Комната Полынцева в общежитии МВД выделялась редкой чистотой и скромным убранством: кровать, тумбочка, стол, шкаф, телевизор — все заправлено, убрано, вымыто.

Сегодняшняя ночь прошла для него мучительно: голова кружилась, мозги пухли, стараясь разбросать ситуацию по полкам. Иногда казалось, что все удачно складывается, иногда — что безнадежно рушится. Но, не смотря на это, утром он проснулся в хорошем настроении. Голова практически не болела. Возможно, черепная кость была не в меру толстой, а, скорее всего (что ближе к истине), серого вещества под ней было не слишком много. Так или иначе, самочувствие позволяло двигаться, а, следовательно, и работать.

Выйдя из общежития, Андрей направился к автобусной остановке, что пестрела заплатками рекламных объявлений метрах в пятидесяти от крыльца. Прежде чем перебежать дорогу, он пропустил перед собой длинную вереницу автомобилей, среди которых мелькнул и знакомый бежевый «Ниссан». Мелодично посигналив, тот вынырнул из автомобильной реки и причалил к обочине, неподалеку.

Полынцев снова не нашел веских причин для того, чтоб отказаться от предложенной услуги.

— Подвезти? — крикнул Васьков, опуская окошко.

— Если можно, — с готовностью кивнул Полынцев.

— В РУВД?

— Да, если по пути.

— Для бешеной собаки пять километров — не круг. Садись.

Машина, заложив вираж, мягко покатила по утреннему городу. За окном потянулись высотные дома, размалеванные витрины магазинов, рекламные щиты, плакаты-перетяжки.

— Не забыли о моей просьбе? — спросил Васьков, выдавая причину своей услужливости.

— Сегодня же поговорю со следователем, если вы еще не передумали.

— Нет, не передумал. И даже настаиваю. Сам виноват. Разнервничался из-за ходоков этих. Короче, погорячился.

— Что, много было ходоков?

— Да не то чтобы много — дотошные. Особенно хачики. Я после них и завелся.

— Хачики?

— Ну да.

— А что хотели?

— Деда искали. И с такими претензиями ко мне, будто я его из дома выгнал.

— Вы сказали, что купили эту квартиру?

— Конечно. А они говорят, мол, не должен был дед уезжать. Мол, они договаривались встретиться. Ну, я их и послал… в тот дом на улице Амурской.

— Вы им назвали адрес?

— Ну, не адрес, а приметы, как и вам.

— Кстати, взгляните еще раз на фотографии, — спохватился Полынцев, открывая папку.

Но в этот момент Васьков резко повернул руль влево.

— Вот, урод! — крикнул он в сердцах. — Вихляется на дороге, как червяк в навозе!

«Ниссан» впритирку обошел впередиидущую машину.

Полынцев спрятал улыбку. Это был дымный тарантас Мошкина. Незадачливый коллега на ходу регулировал зеркало заднего вида. Удивляло другое: как при такой беспечности он до сих пор не попал ни в одну аварию (не в дороге будет сказано).

— Так куда, говоришь, посмотреть, лейтенант?

— На фотографии стариков. Кто из них был на сделке?

Васьков взял в руку снимки.

— Вот этот, — указал он пальцем на ранее судимого.

— Точно он?

— Точно.

— И на сделке, кроме вас двоих, никого не было?

— Ну, почему же? Нотариус был. Риэлтор.

— Женщина, мужчина?

— Нотариус — женщина. Риэлтор — мужик. Мордатый такой, крепкий. Андреем звали.

Услышав собственное имя, Полынцев слегка насторожился. Большую часть мерзавцев, которых он встречал немало, звали именно Андреями. Что ни преступник — то Андрюха. Что ни наркоман — то Андрейка. На днях вытащили из подвала вонючего бомжа — назвался Андрей Андреичем.

— А вы квартиру через фирму искали? — спросил Полынцев, пряча фотографии в папку.

— Нет. По объявлениям. Увидел подходящий вариант и сразу позвонил.

— Хозяину?

— Там был указан телефон риэлтора.

— Городской?

— Мобильный.

— Он у вас сохранился?

— Дома где-то лежит. Нужен?

— Обязательно.

— Я поищу.

— После сделки ему звонили?

— Да. Но он не отвечал.

— Документы вы оформляли?

— Нет, он бумагами занимался.

Полынцев достал из папки фотографию убитого кавказца.

— Кстати, взгляните на снимок. Не этот ли хачик к вам в гости приходил?

Васьков покачал головой, поворачивая к РУВД.

— Нет, я в этих друзьях не разбираюсь. Они для меня все на одно лицо. Может, и он. Не могу сказать.

Белая «Волга», звонко скрипнув тормозами, остановилась у дома Николая Петровича. Из машины вышли главбух и директор. Одергивая прилипшие к спинам рубахи, они в ногу зашагали к высоким голубым воротам. Подойдя к двери, громко постучали.

— Здрасьте, пожалте, — выглянул на улицу удивленный старик. — Неужель опять соскучились?

— Добрый день, Николай Петрович! — то ли торжественно, то ли официально прогудел директор.

— И вам того же, — кивнул хозяин.

— Мы к тебе по делу.

— Ну, проходьте, коли по делу, — он отступил от дверей, направляясь к сараю. — Сейчас только замок закрою.

Гости вошли во двор.

— А ты зачем сарай закрываешь? — полюбопытствовал главбух. — Боишься, что гробы стащат?

— Да, всяко бывает, — повернул ключ Петрович. — Народ у нас, сами знаете…

— Правда твоя, — согласился директор. — А мы к тебе с предложением.

— Да ну?

— Ну да. С конкретным. Чтоб, как говорится, вбить последний гвоздь в крышку его гроба.

— Интересно знать — чьего?

— Ах ты, хитрец, — лукаво погрозил пальчиком главбух. — А то сам не догадываешься?

Левый глаз Петровича едва заметно прищурился. Так обычно снайпер «тушит» свободный глаз, когда «ложится» на цель.

— Я много о чем догадываюсь, но в угадайки играть не собираюсь. Коль пришли, так говорите с чем. А то у меня дел невпроворот.

Директор покашлял в кулак, как в рупор.

— Ты, конечно, умный мужик, Петрович, — сказал он с легкой надменностью в голосе. — Но и мы, понимаешь, не пальцем в носу ковыряем.

— А чем? — уточнил старик.

— Действительно, — посмотрел на шефа главбух, очевидно, рассчитывая услышать о каком-то новом, экстравагантном способе.

Директор, кашлянув в другой кулак, неуверенно переступил с ноги на ногу. Он снова перепутал поговорки. Хотел сказать: мол, не пальцем деланы, а приплел зачем-то нос. Не станешь ведь сейчас признаваться в собственной ошибке, терять, так сказать, начальственный авторитет. Перебрав в уме варианты замены, но так и не найдя приличного, он с пафосом гаркнул.

— Мы в нем вообще не ковыряемся! — и еще раз кашлянул.

— Это вы молодцы, — похвалил Петрович. — Об этом, что ль, приехали рассказать-то?

— Да нет, мы к тебе с серьезным предложением.

— Это было ясно с первых слов. Серьезное начало — серьезное продолжение.

— Так вот, — в очередной раз прокашлялся директор, растеряв остатки начальственности. — Мы твою хитрость, стало быть, раскусили.

Глаз Петровича снова прищурился.

— Да неужели?!

— Да. Посидели, пораскинули умишком — а он у нас тоже имеется — и все про тебя поняли.

— Видно, постарел я, испекся.

— Да уж, видно, — хихикнул главбух. — Молодые мозги-то все равно пошустрее ваших соображают.

— Ну, это понятно. Так что, дальше-то?

— Ну, так вот, — приободрился директор. — Вора мы вычислили сами.

— Иди ты? — изумился Петрович.

— Да. По списку вслед за тобой пробежались, и вот он, голубчик.

— А и правда, молодцы.

— Да уж, не дураки, — подмигнул розовым глазом бухгалтер.

— Так от меня-то чего надо, коль сами с усами?

— Возместить материальный ущерб, вернуть зверьков на баланс.

— Вы мне, старику, попонятней объясняйте. За вами, молодыми, не угонишься.

Задвинув главбуха, как ящик комода, директор выступил на шаг вперед. Вид его стал суров и решителен. Доказательства, полученные в ходе собственного расследования, казались ему неопровержимыми. Гордо заложив руки за спину, он еще раз прокашлялся и приступил к обвинению.

— У Колоскова среди хонориков был любимчик. Мурзиком звали.

— Так вы Колоскова жуликом, что ль, определили?

— Ну да, а кого ж еще? Ты всех по списку прошел, а на нем остановился. Значит, кто вор?

— Так вы по этим соображениям вычисляли?

— Ну да, а по каким же еще?

— Да по разным можно.

— Согласен. И Мурзик тому подтверждение. Это значит, что Колосков своего любимчика выкрал, а других лишь для виду прихватил. Ну, чтоб подозрений не было. Верно?

— Не знаю, вам видней.

— Ну, как же? Мурзик — это же конкретное обвинение.

— Или наоборот, — буркнул Петрович.

— Ты хочешь сказать — вор не он, что ли?

— Не знаю

— А почему тогда на нем остановился?

— Ты пытать меня будешь или дело станешь говорить. Что от меня-то надо?

— Обыск провести.

— Эва, куда хватил? У Колоскова, что ль?

— Ну да. Не будет же он шапку из своего любимчика кроить. Значит, тот живой, где-то дома сидит.

— Э, нет, други мои. Я с обысками связываться не буду, даже не просите. Вон к Вовке обращайтесь — он по чужим дворам мастак шастать…

Петрович ненавидел обыски. Даже в годы службы он предпочитал обходить это мероприятие стороной. Ему было стыдно копаться в чужих вещах и квартирах. Однажды он нашел украденные деньги в шкафу, под стопкой женского белья. И уже на следующий день жена воришки на весь свет раструбила, что Петрович де в бабских панталонах рылся. А самое противное, что женщина была абсолютно права. Тогда он чуть со стыда не сгорел. После этого случая невзлюбил обыски особенно.

В кабинете Инны Вишняковой шел очередной допрос. Занятие довольно скучное и малоприятное, особенно когда приходилось вытягивать показания из молчаливых свидетелей. Зачастую они ничего не видели, не слышали, не помнили. Старый афоризм: «Я свидетель — что случилось?» теперь казался совершенно несмешным и для многих непонятным. Общественная активность граждан давно канула в лету. Сегодня все жили по принципу: «моя хата с краю, ничего не знаю». И преступников это вполне устраивало (как и нетерпимость к доносительству).

Полынцев заглянул в дверь и собрался было ретироваться, чтобы не мешать работе, но Инна вдруг проявила неожиданное гостеприимство.

— Проходи, — сказала она, оторвавшись от протокола. — Я уже почти закончила.

Он на цыпочках обогнул полную с короткой стрижкой женщину и опустился на свободный стул у окна.

— Значит, вы видели, как они выносили большие сумки и садились в машину?

— Ну да, — вяло подтвердила женщина.

— А почему же «02» не набрали?

— Так почем я знала, что это воры? Это уж потом выяснилось, что пятую квартиру обокрали.

— Вы же сами говорили, что мужчины показались вам подозрительными?

— Ну да, говорила. А вдруг бы я ошиблась? Потом выписали бы штраф за ложный вызов.

— Милиция за ложные вызовы штрафы не взимает, — с гордостью сообщила Инна. — Лучше пять раз впустую съездить, чем одного жулика упустить. Так что в следующий раз звоните, не стесняйтесь.

Женщина ничего не ответила, но во взгляде ее можно было прочесть: «Вы бы поменьше в кабинетах сидели, а побольше по улицам ходили, тогда бы сами все видели. А то нацепляют на бока пистолетов и охраняют власти, да себя любимых».

— Ну, хорошо, — протянула Инна протокол. — Вот здесь напишите: с моих слов записано верно, мною прочитано… И распишитесь.

— Все, могу идти?

— Да, спасибо. До свидания.

Женщина, пыхтя, поднялась со стула и, одарив присутствующих укоризненным взглядом, вразвалочку вышла из кабинета.

— Кража? — кивнул на протокол Полынцев.

— А что у нас еще: кражи да грабежи, грабежи да кражи. Скукотища. Прокурорские хоть в убийствах копаются — и то веселей.

— Ничего веселого.

— Да, — спохватилась Инна. — Как голова-то? Давай я тебе чаю сделаю.

Соскочив со стула, она открыла шкаф, на нижней полке которого стоял чайник и посуда.

— А ты откуда про голову знаешь? — спросил Полынцев, наблюдая за ее движениями. Точнее, не совсем за движениями, их как раз видно не было. Полка, как уже говорилось, размещалась внизу, и девушка, нагнувшись, заслоняла ее своей юбкой. Вот на нее-то и смотрел, сканировал зеленым взглядом.

— Нашлись люди, рассказали, — ответила Инна, гремя посудой.

— Жираф донес?

— Нет, Мошкин.

— Это одно и тоже.

— Зачем ты так? Он без насмешек рассказывал. Мне тебя даже жалко стало.

С большим трудом верилось в то, что Мошкин мог говорить о ком-то без присущей ему колкости.

Во-первых, человек он вредный, а значит, при всем желании не умеет кого-либо хвалить или проявлять сострадание. Для него все вокруг олухи и недотепы, над которыми можно только подсмеиваться. Во-вторых, служил он в уголовном розыске, а сыщики на другие подразделения поглядывают с высоты птичьего полета (не все, конечно, но очень многие). И в-третьих, он ухлестывал за девушкой, в душе которой вряд ли захотел бы пробудить жалость к потенциальному сопернику.

Из этого следовало, что Инна сама прониклась сочувствием к пострадавшему и невольно приписывала другим такое же отношение. «Жалеет — значит любит», вспомнил Полынцев старую поговорку. Представлялся удобный случай проверить это утвержденье на себе.

— Жалко, говоришь? — спросил он, ища подтверждение своих мыслей.

— Ну да. Немного.

— А пожалеешь?

— А как насчет скромности?

— Скромность — мое второе имя.

— Я вижу.

— Серьезно говорю.

Полынцев не шутил, он действительно был скромен, а порой, если дело касалось прекрасного пола, и робок. Правда, случалось это лишь на первом этапе знакомства. Позднее, когда отношения заходили в интимное русло, он становился раскованным, а нередко и нахальным. В хорошем смысле этого слова, разумеется.

— Взгляд с моей спины убери, скромняга, — сказала Инна, оправляя юбку. — Дырку прожжешь.

— А я не на спину смотрю

— Я чувствую. Оттуда и убери.

— Да, пожалуйста, все равно ничего не видно.

Она вернулась на место, поставив перед ним цветастую чашечку.

— Попробуй, не остыл?

Он сделал глоток, нечаянно засосав и нитку чайного пакетика.

— Тьфу.

— А ты ловкий, Полынцев, — хихикнула Инна. — За тобой весело наблюдать.

— Ты наблюдаешь?

— Может, и наблюдаю, — сказала она кокетливо

— Ну, тогда это…

— А может, и нет. Не отвлекайся: пей чай, доедай пакет.

— Спасибо, вкусный.

— Вижу, что вкусный — всю этикетку обмусолил.

— Не смешно. Вы с Мошкиным, случайно, не вместе острить учились?

— Он что, острить умеет?

— Так же, как ты — обхохочешься.

— Оттаял, что ли? Зачирикал?

— Ты не поняла — это я воркую.

— Ну, давай. Я слушаю.

Полынцев поставил чашечку на стол.

Хуже нет обсуждать служебные проблемы с красивой девушкой. Просьба кажется ей попыткой завязать роман, вопрос — покушением на профессиональную состоятельность. Самыми отзывчивыми в этом смысле были старые, потрепанные опытом сотрудники. Они сами могли подсказать, что и как лучше выправить, и тебе оставалось лишь бегать в магазин за жидким топливом.

— По делу Зотова потерпевший хочет заявление забрать, — начал Полынцев вкрадчивым тоном. — Ты не против?

— Ты, я смотрю, воркуешь, еще хуже, чем чирикаешь! — хмуро ответила Инна. — Пакетик, что ли, с гашишем попался?! Как это — забрать?! Ты юрист или домохозяйка из сериала?

— Ну, неправильно выразился. Хочет встречное заявление написать, чтоб дело прекратить.

— Как это прекратить? Это тебе, что, дело частного обвинения: дал — забрал?

— Ну, подшлифовать, переквалифицировать. Что я тебе процессуальным тонкостям учить буду?

— Не собираюсь я ничего шлифовать. Там уже куча свидетелей допрошена, человек задержан.

Полынцева вдруг посетила умная мысль (что случалось с ним довольно редко).

— Подожди, подожди. А где он служил? Не в Чечне ли?

— Не знаю, не спрашивала.

— Ну, как же ты не спросила?

— Да мне какая разница, где он служил — к делу это отношения не имеет.

— Ты следователь или домохозяйка из сериала? Как не имеет? А изучить психологический портрет обвиняемого, а истоки преступного мотива, а…

— Ну-ну, — поучи курицу яйца нести, — сухо обрезала Инна.

— Ты вот не доработала маленькую деталь, а теперь другое дело из-за нее зависнет.

— Кажется, точно, пакетик с добавками был.

— Этот дембель мог из Чечни за собой хвост притащить. Понимаешь?

— И что?

— Вот и закрутилась карусель с трупами.

— Ну, так раскручивайте, кто вам мешает? Тогда дело тем более прекращать нельзя.

— Да, пожалуй, что нельзя. Ты Мошкина не видела?

— Только слышала, — кивнула она за окно.

Оттуда доносились одиночные выстрелы из глушителя. Сыщик, по локоть в мазуте, с ключами наперевес регулировал непослушное зажигание.

Белая «Волга», покачиваясь на ухабах, не спеша, подъезжала к воротам зверофермы. Солнце уж садилось на макушки кленов. Поля укрывались легкой вечерней дымкой. В деревне заливисто голосили петухи.

— Нет, хитрит, Петрович, определенно хитрит, — в который раз сокрушался директор, стуча ладонью по сиденью. — Как змей выкручивается. Не хочет называть вора, и все тут. Что думаешь?

— Согласен, хитрит, — поддакнул бухгалтер. — И я даже знаю, почему.

— Я тоже знаю. Уезжать собирается. Не хочет о себе плохую память оставлять.

— Насчет отъезда — это еще бабка надвое сказала. Мало их тут уезжать собиралось? И что? Все на завалинках сидят. Кому они там нужны.

— А почему тогда?

— Авторитет боится растерять. Сначала думал, все будет легко, как раньше. Что такое, воришку на селе поймать? Тьфу, и готово. Семечки. А взялся, попробовал — силы уже не те. Насквозь не видит, рентген не работает, вот и тюкается, как слепой кутенок. Одного, другого, третьего прошел — нет, не работает. Думает, зачем перед людьми срамиться — сошлюсь на старость, да займусь огородом.

— А что тут позорного?

— Ну, как же? Представьте — обойдет он полсела, а вора не поймает. Потом же люди смеяться станут. А сам жулик — в первую очередь.

Директор подивился сообразительности подчиненного. Чудак-чудак, а понимание имеет. Глядишь, и ума наберется под его чутким руководством.

— Соображаешь, — поощрительно хмыкнул он, нажав на тормоза.

— Ну, так. Есть, у кого учиться.

— Само собой, естественно. Тогда понятно, почему он от обыска отказался.

— Почему? — не понял бухгалтер.

— Думаю, заревновал. Мы ж вора сами вычислили, а дед, вроде, как на подхвате остался — зазорно.

— Совершенно верно. Когда мы про Мурзика рассказали, у него аж глаз задергался.

— От ревности.

— От ревности.

— Отстрелялся старик, пороху совсем не осталось.