В краю саванн

Дом служащих

Приближалось начало моих лекций в Высшей административной школе, а я все еще жил в мотеле, в четырех километрах от школы. Добираться туда было очень неудобно. Я уже обращался к администрации школы с просьбой помочь мне переселиться поближе к месту работы, но определенного ответа не получил.

И вот я снова у директора по учебной работе. Сай-он Фофана — высокий малиец в коричневом бубу — выслушивает меня молча и поручает секретарю школы Сумано, симпатичному молодому человеку, заняться моим переселением. В моем присутствии Сумано улаживает этот вопрос. Завтра я могу прийти за «боном» — разрешением на поселение.

На следующий день я разыскиваю «Бюро де ложман» — Жилищное управление Бамако. Найти его не просто, так как вывески здесь нет, как, впрочем, и на многих других учреждениях. В Жилищном бюро уже очередь: французы, малийские служащие, советские специалисты ждут приема у шефа бюро господина Минту. Проблема обеспечения иностранных специалистов жильем в Мали очень острая. Жилищное бюро арендует у частных домовладельцев виллы. Многие государственные служащие сдают свои виллы в аренду, неплохо зарабатывая на этом.

Господин Минту поручает своему заместителю показать мне мое новое жилье. Такси останавливается возле красивого трехэтажного каменного дома с необычной архитектурой. Его лестницы находятся снаружи здания. Это Дом служащих. Построен он еще во времена колониализма. Здесь живут иностранные специалисты. Моя квартира на втором этаже. Мне очень нравятся просторная комната метров двадцати пяти и выходящая на юг веранда. Вместо стекол на всех окнах натянута частая металлическая сетка от комаров и москитов. Отсюда до школы всего десять минут ходьбы, а в трехстах метрах от дома начинается саванна.

Моя первая ночь в новом доме прошла не совсем спокойно. Надоедали соскучившиеся по человеку комары, громко бились о металлическую сетку какие-то летучие кузнечики. А под утро ночную тишину разорвал повелительный рык льва. «Неужели львы так близко подходят к городу?» — подумал я, невольно оценивая крепость двери. На следующий день выяснилось, что недалеко от дома находится зоопарк, где звери живут почти в естественных условиях в огороженной части саванны.

После семи утра улицы города начали оживать. Дом служащих расположен рядом с женским лицеем. Сегодня понедельник, и главы семей подвозят на автомобилях своих молодых жен и дочерей, которые провели воскресенье дома. С узелками в руках тонкие и подтянутые ученицы не спеша идут в ворота лицея.

Собираются бои, работающие в Доме служащих. Они моют машины, прогуливают собак. Один из боев — невысокий старик — встает на колени посредине двора и начинает молиться. Мальчик лет четырнадцати выводит на прогулку девочку-мулатку от смешанного брака африканца и француженки. Говорят, африканцы — лучшие няньки. Заметив меня, бой предлагает марки. Из соседнего двора приходят ребятишки лет пяти-шести и начинают клянчить деньги. Появляется торговец с мешком.

— Отличные лягушки, мосье!

— Ну нет, лягушек я не ем!

В доме живет много французов, и покупатель вскоре находится. Торговец усаживается во дворе и начинает свежевать свой товар.

Около восьми утра обитатели дома уезжают на работу. Возвращаются они в полдень. Пока их нет, бои убирают квартиры, стирают белье, готовят обед. Они громко и весело переговариваются между собой, иногда величая друг друга полковниками. Они неплохо говорят по-французски: многие служили во французской армии.

Административная школа Мои студенты и коллеги

Высшая административная школа расположена возле высокого красного обрыва у подножия Кулубы. Это красивое двухэтажное здание из стекла и бетона, построенное Советским Союзом в дар Республике Мали. Школа имеет вид замкнутого четырехугольника с зеленым двором посредине и вместительным водоемом. Здесь есть актовый зал на двести пятьдесят мест, библиотека. Школа — первое высшее учебное заведение в республике. Она готовит экономистов, финансистов, администраторов, юристов, дипломатов.

В Административной школе два директора — генеральный директор и директор по учебной работе. До моего приезда, хотя школа функционировала уже четвертый год, пост директора по учебной работе занимал француз, господин Вене, преподававший всеобщую историю. Только с этого учебного года директором по учебной работе стал малиец Сайон Фофана, географ по специальности, окончивший педагогический институт во Франции. В школе работало человек двенадцать французов, столько же малийцев и два советских преподавателя — экономист и философ. Я стал третьим.

В школе трехлетнее обучение. Набор в нее производится путем конкурсных экзаменов. По степени подготовки все студенты разделены на два потока, или цикла. Студенты цикла «А» — наиболее подготовленные, закончившие полный курс двенадцатилетнего лицея и получившие диплом бакалавра. Они уже могут работать учителями начальной школы. Цикл «Б» объединяет тех, кто окончил девять классов лицея. Некоторые студенты пришли в школу с практической работы. Женское образование в стране развито слабо, поэтому женщин в школе немного — процентов 10–15, большая часть из них замужем.

Система обучения в школе французская. Учебный год делится на три триместра. В конце каждого триместра проводится письменный экзамен. Чтобы перейти на следующий курс, студент должен набрать определенную сумму баллов. На выпускном курсе студенты проходят практику в государственных учреждениях и пишут дипломную работу. Сочинения оцениваются по двадцатибалльной системе. Преподаватель должен не только поставить оценку, но и дать подробную письменную рецензию с разбором достоинств и недостатков экзаменационной работы, включая грамматические и стилистические ошибки. При определении проходного балла низкие оценки по одним предметам компенсируются более высокими оценками по другим. Забегая вперед могу сказать, что после первых же моих оценок в аудитории развернулись дебаты, шумели те, кто считал, что его сочинение заслуживает более высокого балла. Тут я заметил быструю обидчивость африканцев. Приходилось аргументировать каждую оценку.

Довольно часто в школе были публичные лекции государственных деятелей, представителей ведомств, зарубежных гостей. Сам доклад продолжался не более часа, но ответы на вопросы, выступления и жаркие споры затягивались еще на три-четыре часа. Зал не мог вместить всех пришедших на лекцию, так что часть слушателей располагалась снаружи, следя за дискуссией по радиотрансляции.

Главной темой большинства докладов были положение финансов, сельского хозяйства, внешняя задолженность страны, работа первых государственных предприятий. Когда была пушена сигаретная фабрика, ораторы обращались к публике с вопросом:

— Покажите, какие сигареты вы курите?

В воздух поднимались сигареты отечественной марки. Все присутствующие считали своим долгом курить сигареты национального производства, тем более что «свои» сигареты раза в три дешевле импортных.

Сегодня моя первая лекция. Фофана представляет меня студентам и уходит. В аудитории главным образом мужчины. Сосредоточенные лица, сдержанность, ожидание. На мое приветствие по-французски и на бамбара несколько человек робко пытаются ответить по-русски. В лицее они изучали русский язык, но, конечно, у них не было практики.

Представляюсь и кратко рассказываю о структуре и порядке изучения курса, даю план лекции и начинаю излагать ее содержание. Студенты внимательно слушают, пишут. Рабочая обстановка меня успокаивает, и в глубине души я даже недоволен таким спокойствием аудитории. В конце лекции прошу задавать мне вопросы. Моментально треть аудитории взрывается. Речь быстрая, темпераментная, с акцентом. Большая часть вопросов с темой лекции не связана.

У африканцев своеобразная манера задавать вопросы. Вначале две-три минуты они развивают свою мысль и лишь в конце делается короткое резюме, содержащее вопрос. Некоторые вопросы задаются явно с подвохом. Это закономерно. Молодежь развивающихся стран испытывает самое разное идеологическое воздействие. Буржуазная пропаганда не жалеет усилий, чтобы привить молодым африканцам свои взгляды, и студенты были не прочь со мной подискутировать.

К тому же они очень мало знают о нашей стране, и их интересуют многие стороны нашей жизни: и система социального и пенсионного обеспечения, и уровень зарплаты, и условия жизни в колхозах, и покупательная способность населения, и правила распределения молодых специалистов, и помощь борющемуся Вьетнаму. Несколько раз студентка Маладо Сидибе принимается расспрашивать меня, почему у советских мусульман нет многоженства. Полигамия в Мали довольно распространена, и девушка хотела знать, как этот вопрос был разрешен у нас.

Мои студенты — выходцы из разных социальных слоев: из семей торговцев, скотовладельцев, государственных служащих, крестьян. Одни приезжают на собственных машинах, другие ежедневно вышагивают многие километры пешком. Каждый студент получает стипендию, которая выше заработка квалифицированного рабочего. Те, кто победнее, на стипендию питаются, покупают одежду и книги (а книги в Мали необычайно дороги), снимают комнату. Некоторую часть стипендии отсылают родственникам.

Первое время я чувствовал, что студенты присматриваются ко мне, больше слушают, чем говорят. Мне же хотелось как можно скорее разобраться в новой обстановке, понять интересы окружающих меня людей. Мне удалось найти несколько книг французских этнографов, посвященных религии и быту отдельных народов Мали. Но книги были написаны во времена колониализма, а с завоеванием независимости старина начала быстро уступать место новым веяниям. На многие мои вопросы могли ответить только живые люди. Но захотят ли они со мной — иностранцем — быть достаточно откровенными? Не усмотрят ли в моем любопытстве посягательство на свое национальное достоинство? Ведь малийцы знают, что в некоторых европейских изданиях их жизнь изображалась в искаженном виде, и очень болезненно реагируют на неосторожные расспросы.

Мне так и не удалось приобрести никакой литературы по экономике Мали, не считая нескольких статистических ежегодников, которые я нашел в Торговой палате. Такая литература была мне крайне нужна, так как после первых же семинаров я почувствовал, что студенты весьма слабо знают экономику страны. Это было на выпускном курсе. Я стал просить Фофану организовать чтение курса лекций по национальной экономике силами малийских преподавателей. Первоначально этот курс был записан за мной, но читать я его не мог, поскольку не располагал необходимыми материалами и сам только что начал знакомиться со страной.

Вскоре у меня появился стажер Камара Каба — работник министерства планирования, который приступил к созданию такого курса. Трудности у него были немалые. На следующий год этот курс закрепился за Фунеке Кейта, начальником отдела министерства планирования, получившим образование в Советском Союзе.

Студентов волновали пути развития производительных сил страны. На семинарах по переходному периоду в СССР у них почти всегда вставал вопрос о Мали: о социальной структуре, сельском хозяйстве, путях и возможностях индустриализации, культурной революции, накоплении национального капитала и иностранной помощи, роли финансов в развитии экономики. Что делать дальше? С чего начать, чтобы поднять жизненный уровень народа, его культуру?

Семинары проходили бурно. Первое время, особенно в больших группах цикла «Б», семинар становился почти неуправляемым. Каждый высказывал свою точку зрения, настаивал на ней, горячился, не слушал, что говорили другие. Страсти разгорались так, что мы мешали занимающимся в соседних аудиториях. Мои замечания о том, что семинар превращается в «Гран марше», не достигали цели. Однажды, услышав шум в аудитории, к нам пришел встревоженный Фофана, чтобы узнать, что происходит.

Студенческие споры по, казалось бы, ясным вопросам объяснялись опять же отсутствием соответствующей литературы по социально-экономическим проблемам Мали. В учебниках по истории Мали, написанных французскими авторами и изданных во Франции, много говорилось о средневековых империях Западной Африки и почти ничего о колониализме.

Довольно часто ко мне приходили студенты. Одни — за тем, чтобы выбрать что-нибудь из литературы, другие — просто посмотреть, как живет советский преподаватель. Мои гости не отказывались познакомиться с русской кухней. Жена угощала студентов пловом, и они считали, что он похож на их национальное блюдо кус-кус. Правда, перцу было маловато. Некоторые хотели узнать, как пахнет русская водка, но дальше простого любопытства шли немногие. Ислам запрещает употреблять спиртные напитки.

Интересным собеседником был Саму Кулибали — двадцатисемилетний студент. Он снабжал меня материалами об обычном праве африканцев, довольно часто просил книги, в которых рассказывалось о первых шагах Советской власти, о том, как молодая Советская Республика находила в себе силы преодолевать многочисленные трудности. Его интересовал вопрос о соотношении гуманитарного и технического образования в СССР. При колониализме в Мали преобладало общее среднее образование.

— Теперь, — говорит Саму, — необходимо, чтобы грамотные люди все больше участвовали в производительном труде, отдавали свои силы и знания экономическому развитию страны.

С каждой встречей я узнавал что-то новое о своих студентах. Саму Кулибали был сторонник теории негритюда. Как-то он сказал, что европейцу никогда не понять африканца. В его представлении белый человек был индивидуалистом, рационалистом, использующим технику для достижения материальных благ. Африканцам, по мнению Саму, наоборот, более свойственно чувство коллективизма, взаимопомощи, заботы о ближнем. На мои возражения о том, что в Бамако я не вижу равенства среди африканцев, он отвечал, что это влияние Запада. Саму — бамбара и немало мог рассказать о религии этого народа. Он принял ислам, но знал много интересного и о прежних верованиях. Как-то я попросил его рассказать о духах-покровителях его рода.

— Вы европеец, вам нельзя их знать, — отвечает Саму, хитро сверкнув глазами.

— Но ведь о религии бамбара написаны толстые книги. Откуда же узнали французы об этих богах?

— От своих поваров, — недовольно морщится Саму.

Частым гостем у меня был невысокий, хрупкого вида юноша Умар Касоге, происходивший из догонов. От него я услышал немало о жизни и быте этого удивительного африканского народа. Под влиянием рассказов Умара я совершил два путешествия в страну догонов, оставивших неизгладимые впечатления.

Красивый, стройный, деликатный, постоянно улыбающийся Мамаду Диаби Сангаре, фульбе по национальности, рассказывал мне о быте кочевников-скотоводов в Масине — области, где живет большая часть фульбе в Мали. Он говорит, что многие представители африканской интеллигенции являются выходцами из бедных семей. В период колониализма в деревню периодически приходили приказы французского коменданта о посылке нескольких мальчиков в школу. Жалея своих детей, деревенская верхушка нередко отправляла учиться детей бедных крестьян. Кроме того, человек, посланный в город на учебу, считался потерянным для семьи. Получив образование, он становился чиновником, материально возвышался над родственниками, презрительно относился к физическому труду.

Раза два в год студенческая общественность школы вручала преподавателям пригласительные билеты на балы. Балы были излюбленным развлечением в учебных заведениях Бамако. Красочные объявления о них расклеиваются на деревьях вдоль главных улиц. Один-два бала в год бывают и в Административной школе. Танцевальной площадкой служит вестибюль школы, залитый электрическим светом. Играет джаз. Женщины одеты в праздничные национальные одежды или в светлые короткие европейские платья. На мужчинах — белоснежные нейлоновые рубашки, черные европейские костюмы, галстуки, блестящие черные ботинки Бубу не видно ни одного. В перерыве между танцами можно посидеть за столиками. Европейцам подают виски со льдом. Малийцы пьют холодный крюшон.

Многих своих студентов я не вижу. Посещение бала — дорогое удовольствие: билет стоит столько же, сколько получает за два дня квалифицированный рабочий.

Иногда французы, с которыми мне приходилось сталкиваться в Мали, узнав, что я преподаватель, при первом же знакомстве спрашивали: «Ну как ваши студенты?» Они обычно подчеркивали, что уровень подготовки и способностей африканских учащихся ниже, чем европейских. Теперь африканцы сами начали управлять государством, предприятиями, финансами, торговлей — те африканцы, которым столько лет не доверяли, которым поручались лишь третьи роли в управлении. Конечно, в любой стране умение управлять народным хозяйством рождается не сразу. Немало ошибок и у африканцев. Но именно этого неумения, именно этих ошибок, казалось, и ждали многие из бывших «просвещенных» хозяев, которые не сомневались, что все хорошее, что создано в Африке, держится на их присутствии, чтобы саркастически улыбнуться и заявить о неспособности африканцев, чтобы вспомнить старую теорию о «больших детях».

С одним из приверженцев такой теории я столкнулся вскоре по приезде в Мали. Раз за завтраком в мотеле моим соседом по столу оказался словоохотливый толстяк лет пятидесяти. Это был заместитель директора крупной французской фирмы, занимавшейся перевозкой грузов из Дакара в Бамако. После завтрака мы вышли во двор мотеля. Последовал традиционный вопрос о моих студентах. Я ответил, что пока их не знаю. Собеседник помолчал, задумчиво посмотрел на работавших во дворе боев-садовников, которые весело и громко переговаривались, и с грустью сказал: «Наши большие дети».

Я не согласился с такой характеристикой африканцев и возразил, что если бы этим людям с юных лет 36 создать такие же условия, в каких растет молодое поколение, скажем, во Франции, то неизвестно, в ком осталось бы больше детства: к моменту завоевания независимости из каждых ста малийских детей школьного возраста обучалось только девять. Расстояние между школами в сельской местности было 70–80 километров.

Я стремился к беседам с малийскими и французскими преподавателями, особенно теми, кто давно работал в стране. Первым моим собеседником стал известный малийский историк Мамби Сидибе, работавший в школе. Я сразу же обратил внимание на невысокого сухощавого человека, одетого даже в жару в темное бубу из толстой материи и в блестящую шапочку, похожую на корону. Ходил он не спеша и, казалось, с некоторым трудом. На педагогических советах молодые руководители школы всякий раз выказывали ему подчеркнутое уважение, называя старейшиной и как будто прося извинения, что не он — старший, а они — младшие — открывают собрание. Мамби улыбался в ответ и воспринимал эти знаки почтения как должное. Хотя ему было 73 года, он работал начальником отдела министерства информации. Дважды в неделю можно было слышать по радио неторопливую беседу Мамби Сидибе о прошлом и настоящем в тех или иных областях жизни Мали. Основной упор делался на происшедшие перемены.

Мамби оказался простым общительным человеком и хорошим рассказчиком. Местом наших встреч обычно было министерство информации, где я к тому же мог почитать выходивший нерегулярно журнал «Мали». Несмотря на свой преклонный возраст, Мамби не упускал случая поездить по стране. От него я услышал немало интересного о географии отдельных районов Мали, о старинных обычаях сватовства, о его собственной жизни.

Я побывал в Национальном архиве страны, который находится в небольшом здании на Кулубе. Здесь много интересных рукописных материалов о периоде колониальных завоеваний Судана: донесения командиров воинских частей о ходе завоевания, о карательных экспедициях против отдельных деревень и местных вождей. Но архив этот пока не разобран и хранится недостаточно хорошо. Национальный музей в Бамако по существу еще только создается.

Я обратил внимание, что учащиеся больше читают свои записи в тетрадях, чем книги. Многие мои студенты, особенно цикла «Б», даже при наличии учебников хотели подробно записать лекцию и обижались, если я давал материал слишком быстро. Условий для занятий дома у большинства из них не было. Библиотека школы работала только в часы занятий, книги на дом не выдавались. Студенты занимались в библиотеке лишь накануне экзаменов и при написании дипломных работ. Надо сказать, что библиотека школы комплектуется за счет литературы из разных стран. Здесь имеются книги, отражающие самые разнообразные взгляды. Причем книги из США и других капиталистических стран присылаются по почте без запроса школы.

В Бамако несколько книжных магазинов. Здесь продается учебная и общественно-политическая литература, но значительное место занимают иллюстрированные журналы с изображением кинозвезд и полицейские романы. Один из магазинов принадлежит евангелической миссии. Торговлю ведет здесь высокий, довольно молодой канадец, женатый на африканке. Он потратил пять лет на обращение в христианство малийских крестьян в глубине саванны. Я интересуюсь, как он доводит христианское учение до неграмотного населения. Он говорит: первое — это изучение местного языка ^г(он хорошо владеет бамбара), второе — перевод с помощью французского алфавита христианской литературы на местный язык.

Следовательно, малийцу достаточно знать лишь французский алфавит, чтобы читать Священное писание на родном языке. Я спрашиваю, чем же еще кроме слова божьего миссионеры завоевывают авторитет у крестьян. Канадец говорит, что каждый миссионер получает хорошую медицинскую подготовку и занимается врачеванием.

В книжном магазине удобные кресла и стол, за которым двое обращенных в христианство молодых малийцев что-то читают. Посетителей в лавке нет, и словоохотливый миссионер готов говорить со мной сколько угодно. Иногда в лавку забегают двое его сыновей со светло-оливковой кожей. На прощание канадец предлагает мне купить Библию на французском или русском языке.

Иностранцы в Мали

Первый год я был в Мали без семьи и сильно страдал от одиночества. Поэтому я старался как можно чаще бывать в клубе нашей колонии. По субботам и воскресеньям здесь работала библиотека, демонстрировались фильмы, происходили горячие сражения команд КВН, представлявших преподавателей, геологов, строителей, работников посольства, врачей. При клубе была создана столовая, которую обслуживали африканские повара. В воскресные дни организовывались поездки на водопад и в другие примечательные места в окрестностях Бамако. А в зимние каникулы преподаватели могли попутешествовать по стране.

И малийцы и иностранцы обращали внимание на то, как дружно живут советские люди. В нашем клубе я часто видел работавших в Мали болгар, поляков, немцев из ГДР.

За рубежом люди сближаются довольно быстро. Вскоре у меня появилось много знакомых. С одними связывала работа в Административной школе, с другими — интерес к быту малийцев, поездки по стране.

Особенно я сблизился с врачами — Станиславом и Майей Душейко. Станислав, эпидемиолог, работал в кишечно-бактериологической лаборатории, Майя — в поликлинике, обслуживавшей советских специалистов. У Станислава, возглавлявшего группу советских врачей, часто бывали его коллеги, приезжавшие из отдаленных районов страны.

Однажды я встретил у Душейко доктора Георгия Александровича Леонова. Он работал в маленьком городке Ниоро, на границе с Сахарой. Я слышал об этом чудесном докторе уже не раз. Теперь я рад, что мне довелось с ним познакомиться. Доктор — высокий, симпатичный. У него спокойный приятный взгляд, к такому человеку сразу проникаешься доверием.

Мне хочется побольше узнать о жизни и работе в отдаленном уголке Мали. Доктор рассказывает просто, только констатирует факты.

— Начало было трудным. До меня в Ниоро не было ни одного врача-европейца. Местные жители относились ко мне с недоверием, а знахари и «святые» не скрывали своей враждебности. Ведь я лечил бесплатно, значит, возникла конкуренция. Фельдшер передавал мне рассказы о могуществе знахарей и «святых», которые будто бы могли даже заставить рыбу выскочить из реки на берег.

Через месяц-два недоверие к «доктору Жоржу», как называли его малийцы, было поколеблено. В городке и деревнях у врача появилось немало друзей. Местные врачеватели сами стали лечиться у русского доктора. Слух о нем дошел даже до соседней Мавритании. И жители этой страны, нимало не заботясь о пограничных формальностях, стали направляться на исцеление в Ниоро.

— Условия работы в небольшой больнице Ниоро тяжелые. О кондиционере или даже вентиляторе нечего и мечтать, так как электричества в городе нет. Воду привозят за несколько километров. На всю больницу один, работающий на керосине холодильник, где хранятся медикаменты. С марта по июнь на город раза два в неделю налетают пыльные бури. Чтобы сохранить воду и продукты, нужно тщательно их закрывать. На дверях и окнах висят плотные шторы, но все равно после каждой бури в больнице приходится все долго чистить и отмывать. Во дворе дома, где я живу, много скорпионов и фаланг. Скорпионы иногда забираются в комнату и прячутся под кровать. Как-то я обнаружил одного в своем ботинке. По вечерам на свет фонаря приползают фаланги. Когда я приехал, во дворе жила кобра. Хорошо, что поселился варан и выгнал ее.

Через год я еще раз встретился с Г. А. Леоновым накануне его возвращения на родину. Теперь сам доктор уезжал лечиться. Вновь мы заговорили о его деятельности в отдаленном районе.

— Я вижу, что мою работу ценят и малийская администрация округа и сами больные, — говорит Георгий Александрович, — Я делал что мог. Но все-таки я был единственным врачом, и мои возможности были ограниченны. Там нужны десятки врачей и несколько больниц. Надеюсь, что труд мой будет продолжен.

Советские врачи пользовались большой популярностью в Мали. Поэтому к каждому из них ежедневно обращалось до сотни человек. И рабочий день их зачастую продолжался гораздо дольше положенного.

Пожалуй, самым большим отрядом среди советских специалистов были геологи. Именно советские геологи открыли запасы золота в Мединанди, имеющие промышленное значение. Директор педагогического института в Бадалабугу, малийский географ Бакари Камиан рассказывал мне, как он присутствовал при бурении скважин на воду в присахарских районах.

— В Мали много пастбищ, — говорит Камиан, — но они пересыхают из-за отсутствия воды. Возникает угроза скотоводству. Поэтому малийское правительство обратилось к геологам за помощью. Советские геологи доказали, что под необозримыми выжженными просторами Сахары плещется огромное море пресной воды. Если эту воду поднять на поверхность, то в пустыню вернется жизнь. Когда бур достиг значительной глубины, из земли ударил сильный фонтан пресной воды. Вокруг скважины быстро образовалось небольшое озеро. Вскоре появились кочевники со своими стадами. Воды было так много, что можно было не только напоить скот, но даже и выкупаться. Но кочевники, несмотря на уговоры, так и не последовали примеру геологов и малийских рабочих. Дефицит воды в Сахаре с детства воспитывает бережное к ней отношение. Не так-то легко туарегу решиться постирать свою одежду, когда к колодцу подходит требующее воды стадо. Немало надо потрудиться, чтобы с помощью кожаного ведра и веревки напоить скот. И вот теперь советские геологи оборудуют скважины насосами с качалкой, приводимой в движение двумя верблюдами в упряжке.

Бескорыстие и благожелательность советских специалистов были широко известны среди малийцев. В профтехцентре работал мой знакомый, большой любитель фотографии и путешествий Михаил Елисеев. Центр профессионального образования, построенный в Бамако с помощью Советского Союза, был хорошо оснащен станочным оборудованием и напоминал небольшой механический завод. Здесь не только осуществлялась подготовка национальных кадров под руководством советских преподавателей и мастеров, но и изготовлялись простейшие сельскохозяйственные орудия по заказам государственных предприятий и частных лиц.

Однажды в моем присутствии ученики подвели к М. Елисееву пожилого малийца. Он просил сварить лопнувшую раму автомобиля. Возле цеха стоял потрепанный «ситроен», похожий на облезлую черепаху. Владелец, по его словам, получил отказ во всех частных мастерских Бамако. Михаил велит поставить автомобиль на яму, осматривает его и молча берется за работу. Когда машина была починена, владелец неуверенно спрашивает о цене. Услышав, что платы не нужно, малиец некоторое время недоумевает, затем трясет Мишину руку, что-то бормоча и поминая аллаха.

Работая в Административной школе, я был связан с преподавателями из разных стран. Недели через три после моего приезда Фофана пригласил нас к себе на день разговления. Это большой мусульманский праздник после сурового поста. Так как только центральные улицы Бамако имеют названия, мы боимся не найти дом Фофаны и поэтому просим его встретить нас в условленном месте. Теперь мы пробираемся на «Москвиче» за его «ситроеном» по немощеным, одинаковым на вид улицам африканских кварталов. Фофана живет в небольшой белой вилле с внутренним двориком. В холле уже много гостей, которые рассаживаются на стульях вдоль стен. Каждый вновь прибывший должен обойти всех по кругу и представиться. Моими соседями оказываются два француза — преподаватели Административной школы Аллэн Капиан и Франсуа Трикар.

С Капианом мы уже знакомы. Он преподает в школе планирование. Капиан «милитзр». Так называют французских специалистов, которые окончили высшие учебные заведения и должны были идти служить в армию, но вместо этого согласились работать в Африке. С Капианом мы впоследствии не раз встречались. И всегда он с энтузиазмом рассказывал о том, как все свободное время посвящает изучению этнографии Мали и сбору коллекции догонских фетишей.

Франсуа Трикар работает в Африке уже одиннадцатый год и хорошо знает местные обычаи.

Разговор среди гостей тянется вяло. Единственное развлечение-разглядывание вновь прибывших. Поодиночке и парами входят малийцы, французы, группами появляются вьетнамцы, китайцы. Всего собирается человек тридцать.

Наконец Фофана приглашает всех во внутренний дворик, где хлопочут несколько поваров. Руководит ими жена Фофаны — Фанта. Фанта — высокая, тонкая, миловидная женщина — получила акушерское образование во Франции и работает в Медицинском училище, построенном Советским Союзом в дар Республике Мали. Открываются ворота, и четверо боев вносят на кольях двух целиком зажаренных баранов, которых кладут на стол. Время уже обеденное, и гостей упрашивать не приходится. Каждый отпиливает себе зубчатым ножом кусок немного недожаренного мяса. Тут же подают пиво, фрукты.

На приеме у Фофаны я познакомился с французскими коммунистками мадам Левин и ее подругой мадемуазель Пратт — географами по специальности. Мадам Левин было лет тридцать пять. Она окончила Сорбонну и хорошо говорила по-русски. В Африке она работала уже больше десяти лет, сначала в Сенегале, потом в Мали. В свободное время мадам Левин ездила по деревням, собирала для диссертации материал по сельскому хозяйству страны. Для того чтобы объясняться с крестьянами, она изучила язык бамбара на курсах, организованных американцами.

С мадам Левин и с мадемуазель Пратт мы стали обмениваться книгами. Они интересовались экономической географией СССР, я — всем, что могло расширить мои знания о Мали. У мадам Левин живой, общительный характер, среди ее многочисленных друзей немало прогрессивно настроенных французов.

В квартире мадам Левин я увидел двенадцатилетнюю африканскую девочку, которая называла ее мамой. Это была приемная дочь мадам Левин Мария-Луиза. Как-то мадам Левин рассказала историю девочки. В Сенегале Иоланта Левин вышла замуж за африканца, которого арестовали за политическую деятельность. Это было еще во времена колониализма. Однажды при посещении многодетной семьи брата мужа, у которого было несколько жен, одна из девочек потянулась к белой женщине и назвала ее мамой. При попытке Иоланты уйти ребенок стал неистово кричать и звать её. «Мама, мама!» И вот Иоланта, получив согласие родителей девочки, взяла Марию-Луизу к себе. Теперь они разлучались лишь во время каникул, когда девочка уезжала в родную семью, а мадам Левин — во Францию, но в сентябре они снова встречались в Бамако.

Мадам Левин познакомила меня с несколькими французами, побывавшими в СССР в качестве туристов. Среди них были супруги Ноэль и Колетт Тибо, которые изъявили желание изучать русский язык. Они были филологами и преподавали французский язык в лицеях. Мы договорились, что сорок минут говорим по-русски, сорок минут — по-французски. Год назад Тибо совершили поездку в Москву и Ленинград. Теперь они собирались посетить Сибирь и хотели бы поменьше прибегать к услугам переводчика.

Иногда я бывал у своих соседей Клода и Ани Ланглуа. Клод преподавал всеобщую историю, в том числе историю СССР. Меня заинтересовал учебник, по которому преподавали историю СССР в Мали. Это была весьма объемистая книга, начинавшаяся с характеристики России в начале XX века. Затем излагались важнейшие события этого периода: русско-японская война, революция 1905 года, первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции. О социализме ничего не говорилось; было лишь сказано, что Россия строит новое, не похожее на другие общество.

Касты и классы

В Западной Африке с IV по XVII век существовали три сильных государства — Гана, Мали, Сонгай. С XVII до конца XIX века Западная Африка переживала период раздробленности, борьбы внутри правящих династий, столкновений между различными государствами и этническими группами.

В конце XIX века глинобитные крепости феодальных суданских государств не устояли против огня французской артиллерии. Малийская земля стала колонией — Французским Суданом.

Как же оценивали мои студенты значение колониального периода для своей страны? Колониальные завоевания разрушили старую цивилизацию — этого они не отрицали. Старшее поколение малийцев познакомилось с пушками европейцев раньше, чем с другими достижениями их культуры. Правда, в результате колониальных завоеваний европейская культура все же проникла в страну. Это студенты считали положительным явлением. Но они отмечали, что европейская культура стала достоянием лишь небольшой кучки малийцев, получивших французское образование и привлеченных на службу в аппарат колониальной администрации. Широкие же массы народа узнают о достижениях мировой культуры только сейчас, после получения страной независимости.

Годы колониализма не способствовали промышленному развитию страны. Во время моих прогулок по Бамако я не видел ни одной заводской трубы. Промышленности в столице не было. Исключение составляли небольшие полукустарные предприятия. В других городах положение было еще хуже. Лишь в годы независимости с помощью социалистических стран в малийской столице было построено несколько фабрик и заводов.

Отсталая экономика Мали не могла изменить и неразвитую социальную структуру, ликвидировать пережитки старины. Я имел случай в этом убедиться. Я жил возле профтехцентра, где получали рабочие профессии 350 малийских юношей. Согласно порядку, существующему в профтехцентре, учащиеся сами убирают свой цех. И вот однажды ученик нового набора отказался работать, заявив, что пришлет вместо себя раба.

— Как раба? — удивился советский мастер. — Ты сам должен убрать свое рабочее место.

При вмешательстве малийской администрации конфликт был быстро улажен. А я недоумевал: о каких это рабах шла речь? Правда, из работы советского ученого А. Б. Летнева я знал о пережитках рабства в Мали, но мне было интересно поговорить на эту тему с малийцами. Я отправился к Мамби Сидибе.

Он рассказал, что ко времени французского завоевания у многих суданских народов существовали аристократия, простые свободные люди и касты ремесленников, гриотов и домашних рабов. К свободным людям относились земледельцы, охотники, рыбаки, которые были обязаны выполнять повинности в пользу царя. В основном рабы добывались во время войн. Но человек мог попасть в неволю и за неуплату долга, за преступление, а иногда просто продавал свою свободу ради сохранения жизни. Во время голода отец, случалось, продавал своих сыновей или менял их на съестные припасы.

Что касается каст, то они были замкнутой организацией. Браки допускались только внутри каст. С провозглашением республики были отменены все касты и запрещены все виды домашнего рабства.

В книге Бакари Камиана «Знакомство с Мали» меня заинтересовали слова о том, что по фамилии малийца можно узнать, к какой социальной группе принадлежал человек. Оказывается, во время существования каст кузнецы носили фамилии Думбиа, Канте, Дьявара, частично Сиссоко. Куяте, Камара и некоторые Сиссоко были гриотами.

Я вспомнил об этом при посещении Дома ремесел. Тут можно видеть, как появляются на свет маски, фигурки толкущих просо женщин, чудесные тонконогие газели, головки из слоновой кости, можно наблюдать работу по золоту и серебру. Здесь я познакомился с Адама Канте, который возглавлял целый коллектив родственников — резчиков по дереву. В Мали кузнецы издавна занимаются изготовлением масок и деревянных фигурок. Здесь же я встретился и с Ламином Думбиа — резчиком по слоновой кости, и с Джибрилом Сиссоко, одним из сыновей владельца ювелирной мастерской. Действительно, ремесленники носили именно те фамилии, какие называл Камиан. Хотя теперь нет каст, люди продолжают заниматься делом своих предков.

Вечерняя столица

В Бамако независимо от сезона светает в седьмом часу утра, а после шести вечера начинает темнеть. В это время солнце медленно садится за Кулубу. В воздухе разлит мягкий розовый свет. Чувствуется легкая прохлада.

Как только солнце зайдет, сразу же становится темно. В это время во дворе прекращается игра французов в шары, а с высоких стен Дома служащих падают крупные летучие мыши — крыланы. В Мали их множество, и зовут их здесь летающими собаками. Я не понимал этого названия до тех пор, пока не увидел сбитых крыланов в руках мальчишек. Действительно, мордочка крылана — темная, гладкая, с черным носиком и крупными бусинками глаз — удивительно напоминала собачью. Размах крыльев летучих собак — около метра. Множество их живет в Бамако на гигантских сейбах по берегу Нигера. Днем они без конца ссорятся, противно пищат и возятся в полумраке ветвей. По вечерам армады крыланов заполняют небо над Нигером.

Очень часто, как только спадала дневная жара, мы отправлялись в зоопарк. У моей дочки с собой всегда много арахиса, ведь от него не отказываются ни обезьяны, ни страус, ни слон, ни жираф.

Но сегодня мы решили познакомиться с вечерней Столицей. Главное и, пожалуй, единственное развлечение для европейцев в Бамако — это кино. В столице семь кинотеатров, но хороший фильм выбрать трудно. Как правило, показывают пустые коммерческие фильмы. За один сеанс крутят два фильма, причем второй обычно ковбойский.

Сеанс начинается в девять вечера, и у нас еще много времени. Отправляемся побродить по вечернему городу. Идем по Народному бульвару. Под фонарями подростки ведут бесконечные баталии в настольный футбол. На деревянных топчанах возле стен домов отдыхают главы семейств. Перед многими стоят транзисторы. Возле Дома борцов слышится яростный треск барабанов: по субботам здесь дает представление танцевальный ансамбль.

На узкой асфальтированной улице без фонарей возле входа в один из дворов горит электрический свет. Здесь стоят несколько юношей. Другие то входят, то выходят из двора.

— Что здесь находится? — спрашиваю я.

— Клуб нашего квартала.

— Можно нам войти?

— Почему же нет? Скоро начнутся танцы и будут петь гриоты.

Мы входим. В левой части двора небольшая бетонированная площадка, вокруг которой стоят деревянные скамейки. Возле глинобитной стены сидит молодой гриот в очках и настраивает свою кору. Во дворе человек тридцать молодых людей, одетых в белые бубу и белые шапочки. Золотистые одежды женщин переливаются под электрическим светом.

Видимо, мы попали к началу, так как через четверть часа во дворе яблоку было негде упасть. Мы стояли сдавленные со всех сторон, и я жалел, что не послушался юношу, советовавшего занять место на скамейке.

Наконец послышалась музыка и стоявшие на бетонированной площадке люди, подняв руки, задвигались. Движения их были медленны и чем-то напоминали некоторые фигуры вальса. Такие танцы я видел впервые. На площадку устремлялись все новые люди, и вскоре там стало еще теснее, чем вокруг нас. Всякое движение стало невозможным. Раздались недовольные крики. Смолкла музыка, танцующие остановились.

Организаторы вечера предлагали части публики уйти. Мы могли, конечно, только догадываться о смысле разговора, который шел на бамбара. Но никто не тронулся с места. Все хотели танцевать. Тогда погас свет. И это не помогло. Вокруг нас не стало просторнее. Вновь зажигают свет и возобновляют танцы. Чем все это кончилось, мы не знали, так как поспешили выбраться из толпы.

Пора к кинотеатру. В центре заходим в один из баров, работающих по вечерам. Здесь можно выпить холодного пива или лимонада. Кроме баров в Бамако есть несколько ресторанов. Посещение ресторанов — дорогое удовольствие, и бывают там главным образом европейцы. Все подступы к «Рексу» — так называется кинотеатр — забиты автомобилями и мопедами зрителей. У входа на табуретах горят фонари и свечи торговцев сигаретами, лимонадом. Подростки предлагают жевательную резинку, сигареты.

О билетах в кинотеатр беспокоиться не надо. Они дороги, и далеко не каждый малиец может позволить себе сходить в кино. Кинозал разгорожен на три части. Каждая имеет свой вход. Самые дорогие места — в удаленной от экрана части. Здесь обычно сидят европейцы и состоятельные малийцы. Стоимость билета вдвое больше дневного заработка нашего дворника Яя Дигиба. Эта часть кинотеатра подведена под крышу, а в других секторах зрители сидят под открытым небом.

Возвращаемся домой в половине первого ночи, когда горят лишь немногие фонари. На нашей улице в час ночи гаснут и они.

Когда же пойдет дождь?

В конце февраля бой моего соседа Муса Койта начинает вздыхать:

— Скоро наступит плохое время, станет очень жарко, люди будут обливаться потом, ночью будет невозможно спать.

Муса Койта — коренной малиец, бывший солдат французских колониальных войск. И если абориген боится жары, то как же мы, жители средней полосы нашего Союза, перенесем ее? Вскоре предсказания Мусы начинают сбываться.

У меня в комнате стоит деревянная статуэтка богини догонов — сидящая женщина с поднятыми руками, в которых она держит пустые калебасы. Богиня молит небо о дожде. И сам я все чаще и чаще начинаю смотреть на опаловое небо, на котором плавает раскаленный диск солнца. И жжет, и жжет… В воздухе висит тонкая пелена сухой пыли. Пыль беспрепятственно проникает в комнату, ложится красноватым налетом на белье, книги, мебель. Достаточно раз-два надеть рубашку, как она становится красноватой. Этот оттенок так и не удается уничтожить.

Вот уже несколько месяцев на небе нет ни облачка. Иногда меня охватывает сомнение: бывают ли вообще облака на малийском небе, идут ли здесь дожди? Спрашиваю своих студентов. Оказывается, в присахарских районах дождя надо ждать 10–11 месяцев. Фульбе Мамаду Диаби Сангаре говорит, что в его родной Масине (область сахеля) дожди идут через девять месяцев, а в районе Бамако между последним и первым дождем проходит 7 месяцев.

В Мали четко различаются три климатических периода: сухой прохладный — с декабря по февраль; жаркий сухой — с марта по май и сезон дождей — с июня по октябрь. В ноябре жарко и влажно, это переходное время от сезона дождей к прохладным зимним месяцам.

Период с декабря по февраль можно только условно назвать прохладным. Это скорее период прохладных ночей. Днем же — солнце жжет почти так же неистово, как и в жаркое время.

С конца февраля жара усиливается. Солнце стоит в зените, тени коротки, небо безоблачно. Со второй половины дня до глубокой ночи земля пышет зноем. Стены квартиры нагреваются, белье кажется только что вынутым из-под утюга. В апреле — мае из водопроводных кранов течет горячая вода, температура в комнате 34–35°, в тени на улице 41–42°. Работоспособность резко падает. Сухость воздуха усиливает жажду. Это самое тяжелое время.

По вечерам отправляюсь на улицу, надеясь, что там легче дышать. На тротуарах возле своих домов, спасаясь от духоты, на циновках лежат малийцы. Нигер тоже как будто разомлел от жары, обмелел и, кажется, не течет.

В это время излюбленным местом отдыха на реке служит Старый мост — узкая бетонная дорога, проложенная прямо по каменистому ложу Нигера в семи километрах от города. Старый мост расположен на возвышенности, недалеко от порогов Сотуба. С декабря по июль Нигер здесь обычно почти полностью пересыхает, обнажив черное ноздреватое каменное ложе. От могучей реки остаются лишь две узкие бурные протоки.

В жаркий сезон разницы между дневной и ночной температурой почти нет. Ночь не освежает. Лишь к трем-четырем часам утра потянет свежий ветерок, громко зашуршат сухие длинные стручки на акациях, как будто там возятся обезьяны. В комнате из-за духоты уснуть невозможно. Переношу свою постель на веранду. Ложусь без противомоскитной сетки. Она хоть и совсем легкая, но все же мешает проникновению свежего воздуха. И хотя беспокоят москиты и комары, мгновенно засыпаю.

В это время в саванне господствует харматтан — ветер, приносящий жар Сахары. Он сушит и обрывает листья деревьев, превращает в ломкие соломинки травы.

Когда едешь по саванне, горячий воздух от нагретой земли обжигает глаза. Растительность саванны становится серовато-зеленой. Да и эта зелень — редкая, скромная. Земля и растения кажутся измученными. И у людей, и у растений одни помыслы: когда же пойдет дождь?

И вот в конце мая на исходе дня небольшая синяя тучка появляется из-за уступа каменной стены. Ни ветерка, ни грома. Я собираюсь в город, но Муса Койта меня предупреждает:

— Скоро будет дождь.

Я сомневаюсь. Слишком уж, незначительной кажется тучка, да и от города она далеко.

— Посмотри, где муравьи, — говорит Муса.

Во дворе дома служащих в земле живут крупные черные муравьи. Обычно они снуют по проделанным ими дорожкам, как по автостраде. Но сегодня их не видно. Деревья стоят не шелохнувшись. Все замерло в ожидании.

Вдруг в небо неожиданно поднимается столб пыли, песка, сухих листьев. В одно мгновение воздух становится тяжелым, красноватым. Пыль и песок набиваются в глаза, в нос, в волосы, скрипят на зубах. Все живое стремится покинуть улицу. Видимость плохая, машины медленно ползут с зажженными фарами. Из-за горы, подгоняемые ураганным ветром, на город стремительно наваливаются низкие рваные тучи.

Падают на землю первые крупные капли дождя, и через две-три минуты землю как будто начинают поливать из огромней лейки. Босоногие ребятишки с радостными криками высыпают на улицу и умываются, подставляя руки и лицо дождю. Бои тоже ловят хлещущую с крыш воду и моют руки. Струи воды похожи на толстые жгуты. Гора Кулуба едва видна сквозь густую водяную сетку. Хлопают, как выстрелы, двери Дома служащих. Ветер стремится сорвать их с петель. У меня под окном растет несколько исполинских акаций. Порыв сильнейшего ветра как бы зачесал на одну сторону их ветви. Падает вырванная с корнем папайя. Гаснет свет: где-то оборвало провода. Наслаждаюсь наступившей прохладой, открываю окна и двери, чтобы ветер выдул жару из всех углов.

Тропическая гроза великолепна! Небесная канонада грохочет не переставая. Гигантские молнии непрерывно разрывают небо. Дождь, то затихая, то усиливаясь, длится часа четыре. Мутные потоки покрывают всю землю. Они уносят листья, ветки, сухую кору.

После грозы по городу трудно проехать: асфальт, как дорожка в осеннем саду, покрыт толстым слоем сорванных листьев. Дорогу преграждают большие сучья, а то и поваленные ветром деревья. После дождя начинается возрождение природы. Деревья, кусты и травы саванны, да и сама голая каменистая земля кажутся вымытыми и вычищенными. Саванна очень чувствительна к дождю. Вскоре здесь появляются первые робкие островки зелени. В небе исчезает знойное сероватое марево, воздух чист и прозрачен до самого горизонта.

Но солнце, кажется, не хочет разделять радость земли. Через несколько часов земля снова суха. Воздух насыщен испарениями. Влажность воздуха доходит до 96 %. Нашими спичками невозможно пользоваться, соль становится мокрой, а табак приобретает непонятный (и довольно-таки неприятный) запах. Появляются тучи комаров, по ночам истошно кричат огромные африканские лягушки.

Первые дожди идут обычно во второй половине дня. Спустя несколько часов после них начинается вылет поденки. По вечерам наподобие мелькающего снега они лихорадочно кружатся вокруг уличных фонарей, пробиваются в комнату. Особенно много поденки вокруг фонарей на мосту через Нигер. Упавшую на землю поденку ребятишки собирают в мешочки. Говорят, она съедобна. Вылет продолжается всего несколько часов. Утром под фонарями остаются лишь легкие кучки прозрачных крыльев этих летучих существ.

Если в сухой сезон саванна имеет однообразный унылый вид, то во время дождей ее не узнать. Кажется, удовлетворение разлито во всем. Красная глинистая земля досыта напоена водой. Через переполненные речушки уже не перейти. Ветер покачивает высокие шелковистые травы, над которыми порхают красивые птицы и крупные яркие бабочки. Воздух влажный. Солнце купается в сероватой дымке испарений, не так печет и кажется подобревшим.

В сезон дождей саванна живет полной жизнью. Как-то вечером, возвращаясь от Старого моста, мы остановили машину и вышли на дорогу. Мир саванны окружил нас. Что-то шуршало, скреблось, вздыхало. Но больше всего нас поразила музыка. Невидимые музыканты сидели на деревьях и позванивали в легкие колокольчики, издававшие нежнейшие звуки. Разнообразия звуков было немного, но музыканты сидели на разном расстоянии, и это создавало впечатление удивительной гармонии. Ночных музыкантов можно было послушать и в городе, но там их было гораздо меньше.

С появлением во дворах Бамако зелени и лягушек из саванны приползают змеи. Сентябрьскими вечерами ходить по двору без фонаря небезопасно. К живущему подо мной французу змея заползла прямо в квартиру и устроилась на стуле. Жильцам ничего не остается, как велеть дворнику Яя Дигиба уничтожить убежище змей — густую зеленую траву. Вырубая под корень траву, Яя убил сразу четырех змей. Сезон дождей — время их размножения. Жители Бамако настроены по отношению к змеям весьма решительно. Мне не раз приходилось видеть, как группы ребятишек, вооруженных палками, преследовали обнаруженных змей. В саванне обитает много ядовитых змей, тут есть и кобры и гадюки. Местные жители нередко погибают от змеиных укусов. Большую опасность представляет плюющаяся черная кобра, которая может выплюнуть свой яд прямо в глаза человеку, находящемуся от нее на расстоянии трех метров. Последствие этого — слепота или смерть.

Река, несущая жизнь

Измученный зноем всегда тянется к воде. Вот и я, отправляясь в город, стараюсь проехать по набережной Нигера. И не только я. Днем все водители сбавляют здесь скорость и смотрят на реку. С утра на берегу начинается стирка белья. Здесь не только женщины — белье стирают и мужчины. Это бои-прачки. Я наблюдаю, как они свертывают покрывала в толстые жгуты, взмахивают ими над головой и бьют их о камни. Стирают они без мыла. Тут же на земле разостлано выстиранное белье: африканцы не сушат белье на веревках.

В сухой жаркий сезон по вечерам особенно приятно посидеть на берегу Нигера. При виде черной безмолвной воды вспоминаются другие реки, свежая зелень лугов и лесов. И считаешь, сколько же времени осталось до отпуска. На берегу Нигера кучками сидят малийцы, некоторые купаются. Но это небезопасно: вода малийских рек заражена шистоматозом.

Вечером на Нигере тишина. Не слышно ни смеха, ни громких возгласов. Я замечаю стоящего невдалеке поэта Гаусу Диавара, с которым познакомился в самолете, когда первый раз летел в Бамако из Москвы. В нашей стране Гаусу Диавара окончил литературный институт и выпустил на русском языке первую книжку своих стихов. Это невысокий человек с задумчивым лицом и характерной морщиной на лбу. Когда он молчит, то кажется целиком погруженным в свои мысли. Но когда он увлекается разговором, то в упор смотрит на собеседника, его открытый взгляд полон внутреннего огня и любопытства.

Гаусу Диавара — преподаватель в Национальном институте искусств, где после завоевания страной независимости началась подготовка первых групп профессиональных артистов. Гаусу часто говорит о драматургии Шекспира, Горького, Арбузова, об одном французском актере-энтузиасте, работавшем вместе с ним, о своей диссертации по литературе Западной Африки, которую он готовит под руководством советских специалистов.

Со мной Гаусу Диавара говорит только по-русски. Под настроение вспоминает русскую березку, которая произвела на него большое впечатление.

Я спрашиваю Гаусу, есть ли у него стихи о Нигере. Помолчав, поэт начинает читать:

Я повторяю вслед за Гаусу: «Империи рушились в прах, тонули в пучине веков, но ты продолжала свой путь, торжественный и повседневный…» Я понимаю почтение малийцев к своей великой реке. Вспоминаю первую поездку на Кулубу. Оттуда открывается величественная панорама реки с ее рукавами, островками, плесами. Река бесстрашно катит свои воды навстречу Сахаре. Долина Нигера — колыбель древних цивилизаций Западной Африки. На Нигере или на его притоках расположены все важнейшие города Мали: Бамако — столица республики, Сегу — столица бывшего королевства бамбара, крупные торговые и сельскохозяйственные центры — Мопти, Сан. На нем стоят древние культурные центры страны — Томбукту, Гао. Около трех четвертей населения Мали живет в бассейне Нигера. Он является важнейшей транспортной артерией, так как дорожная сеть в стране развита крайне слабо. Эта река имеет для Мали почти такое же значение, как Нил для Египта.

В районе Бамако Нигер пересекает гранитный массив и его течение прерывается порогами Сотуба. Режим Нигера тропический: высокий уровень воды летом и низкий зимой. В связи с тем что река питается в основном за счет тропических дождей, регулярная навигация на ней невозможна. В сухой сезон на приколе стоит немало речных судов, шаланд. Они тоже ждут дождей.

В октябре — ноябре уровень воды в реке поднимается метров на восемь-девять, почти полностью закрывая железобетонные опоры моста. Масса бурой воды затопляет берега. Малийцы строят деревни на возвышенном правом берегу, но и здесь наводнения не редкость.

Одно из сильных наводнений мне пришлось наблюдать в 1967 году. Вода прибывала с каждым днем, и ее уровень был выше обычного. За несколько дней река затопила высокий берег и залила набережную. Скрылись под водой оптовый банановый рынок и мастерские ремесленников. Между торчащими из воды верхушками хижин теперь разъезжали на пирогах. Затем река двинулась в город и затопила лицей «Нотрдам дю Нижер», жилые и общественные здания. Полицейские, установившие деревянные заграждения на дороге, ведущей к реке, каждый день отодвигали их все дальше в город. Старожилы помнили наводнение, когда вода доходила до «Прентаньи», то есть до центра города.

Радио ежедневно передавало тревожные сообщения о затопленных дорогах, полях, складах с зерном, населенных пунктах. На борьбу с наводнением были брошены войска. В городах, куда наводнение еще не дошло, спешно сооружались земляные дамбы. Ущерб от наводнения был большой: разрушены десятки деревень, на полях уничтожен урожай проса и сорго, хлопка, арахиса. Пострадали жилые кварталы городов, остановились предприятия в Куликоро, сахарный завод в Дугабугу, керамический завод в Джикорони.

Как только вода спадает, начинается рыболовный сезон. По вечерам на набережной много рыбаков. Удилищем они не пользуются. В воду подальше от берега забрасывают капроновую леску с грузилом. На конце лески имеется несколько Крючков е наживкой.

Если в период паводков Нигер грозен, то в жаркий сезон он похож на немощного старца. В Бамако русло его достигает в ширину восьмисот метров, но он так мелеет, что с моста можно пересчитать камни на дне,