В квадрате 28-31

Операция «Юбилей»

Командир 603-го карательного батальона подполковник Шмидт, батальон которого составлял основное ядро дедовичского гарнизона, вместе с комендантом гауптманом Шмелингом и бургомистром Грюнвальдом основательно укрепили пристанционный поселок: вокруг него были выстроены блиндажи из рельсов и бревен в два наката, сооружены ледяные валы из снега и дров, залитых водой. У дорог Шмидт приказал вкопать несколько танков, все подходы опоясать проволочными заграждениями.

Партизаны обо всем этом знали: разведчики и подпольщики доставили ценные сведения о системе вражеской обороны. Операция «Юбилей» проводилась точно по разработанному и утвержденному плану. Отряды партизан Второй бригады ударили с северо-западной стороны, откуда фашисты их не ждали. Туманная ночь позволила скрытно приблизиться к поселку, внезапно ворваться в него и завязать уличные бои.

Однако несмотря на то что партизаны уже в первые часы схватки взорвали мост через Шелонь, овладели веревочкой фабрикой, пакгаузами, водонапорной башней и проникли в центр поселка, гитлеровские радисты все же успели бросить в эфир сигнал: «Тревога! Партизаны атакуют, срочно шлите подкрепления!»

…Наступило утро. Бой затихал. В Ленинград и Валдай полетела радостная весть: операция завершена, уничтожено более шестисот гитлеровцев, несколько складов, огневые точки; полностью разрушено станционное хозяйство, дорога выведена из строя. Захвачены большие трофеи.

Это был партизанский подарок ко Дню Красной Армии.

Подкрепление к Дедовичам так и не прошло: вражеская колонна, наткнувшись на партизанский заслон отряда «Грозный», скрылась в неизвестном направлении.

Куда скрылись каратели? Где они вынырнут вновь? Ответа на этот вопрос пока не было ни у полкового комиссара Асмолова, ни у комбрига-2 Васильева.

Ждать? Не в их правилах. Наоборот, искать и находить, первыми нападать и побеждать — такой тактики придерживались Алексей Никитович Асмолов и Николай Григорьевич Васильев. И она уже не раз оправдывала себя.

Написав что-то на блокнотном листке и сложив его треугольником, Асмолов спросил вошедшего связного:

— В Яблоновку дорогу прямиком знаешь?

— Сызмальства в этих краях, товарищ полковой комиссар. С батей-агрономом хаживал.

— Добре. Тогда скачи галопом. Вручи лично Шурыгину или Тимохину. Ясно?

— Так точно! Ясно.

Комбриг-5 тем временем заканчивал объезд отрядов, находившихся в боевой готовности. Вернувшись в Яблоновку, он стал писать заметку в «Боевой листок». За этим занятием и застал его связной штаба Второй бригады.

«Воронову, Дновскому, — прочитал Шурыгин. — Между Заречьем и Яссками появился неустановленной численности отряд противника. Примите все меры к его поиску и уничтожению. Валдайский».

Воронов, Дновский, Валдайский — псевдонимы Шурыгина, Тимохина, Асмолова.

— По-моему, выходит, Матвей Иванович, — заметил Шурыгин, обращаясь к приехавшему из деревни Изобной комиссару, — нам придется продолжить «Юбилей». Как думаешь?

— Думай не думай — сто рублей не деньги, сотня фашистов не клад, — усмехнулся Тимохин и уже серьезно добавил: — Найдем, не уйдут!

Своеобразная создалась обстановка: каратели усиленно рыскали в поисках партизан, а те, в свою очередь, сами решили двинуться навстречу гитлеровцам. Важно было первыми обнаружить противника и нанести ему удар. В такой ситуации успех дела могли решить прежде всего те, кого справедливо называли: «Глаза и уши соединения».

Александр Никитин и его пятнадцать лучших разведчиков тотчас же выехали на поиск. В дровнях, под сеном, спрятали на всякий случай шинели с отличительными повязками полицейских.

— При таком гнусном маскараде где-нибудь и свои поколотить могут, — сказал Николай Космачев.

— Ты суди-суди, да повыше, как говорят, сапога, — образно ответил Никитин. — Чудеса, знаешь, на войне разные встречаются. А в нашем хозяйстве и эта шкура может пригодиться. Запас карман не ест, — слыхал небось?

— Слыхал. А все равно тошно, Александр Макарыч, в такую дрянь рядиться…

В селе Заречье жила одна из активных помощниц партизан — агентурная разведчица. Никитин и Яковенко — остальные разведчики укрылись в придорожном кустарнике — подошли к ее дому и постучали.

— Нельзя ли, хозяюшка, упряжь купить новую?

— А чем платить будете: рублями или марками?

— Серединой на половину, — ответил Никитин условной фразой.

Пароль и отзыв были правильными — можно входить в дом.

— Есть новости, ребята, — сказала женщина, поставив на стол крынку топленого молока. — Пейте и слушайте. Вчера на Сосницы прошла колонна карателей. Стояли часа полтора. Человек четыреста, может и больше. Без пушек. Только с десяток пулеметов. Среди немцев есть полицаи. Слышала даже их разговор. Одного Федором звали. По фамилии вроде бы Гришуев или Гришаев. А главного почему-то паном величали — не то Шницкер, не то Шпицке, а может и Спицкий — точно не расслышала. Дедовичи упоминали. Грозились леса прочесывать, деревни в округе жечь.

Сообщение было важным. Никитин поинтересовался:

— Обратно не проходили?

— Нет.

«Значит, нужно повернуть, — подумал он, — идти по их следу…»

На прощанье спросил:

— Новых гарнизонов не расставили?

— Пока не заметила. А вот в Сельце и Мостище неизвестный чужак объявился — комендантом себя приказал называть. В Кривицы, через речку от нас, заезжал давеча, мужиков в подводчики набирал. Угрожал: кто, мол, сбежит, гестапо из-под земли выкопает — найдет.

Распрощались. С очередным донесением Никитин послал в штаб Васю Яковенко. С остальными двинулся в сторону Сосниц.

Утро стояло туманное. Деревни скорее угадывались в морозной дымке, чем различались на расстоянии. Это, с одной стороны, помогало, но с другой — еще более настораживало: как бы не наскочить прямо на стоянку карателей.

Решили пробраться на хутор Фуры-Горы — в нем каратели вряд ли станут размещаться — и оттуда понаблюдать за ближним селом. Но получилось иначе…

— Вы куда это собрались? — удивился, завидев своих, дед-хуторянин — обладатель сивой бороды с зеленым оттенком. — Никак с ума спятили — в Тюрикове же фрицы. Видимо-невидимо.

— Дивизия, что ли, дедушка? — улыбнулся Николай Петров. — А може, корпус?

— Не язви. Молод еще! Знаю, какие дивизии да корпуса бывают. Словом, с полтыщи, пожалуй, наехало. Так что топайте-ка другой дорогой.

— Спасибо. Совет твой сгодится. А скажи, много ли в селе жителей?

— Эк куда хватил, мил человек! Еще на той неделе никого не осталось. Слух был — на перешивку «железки» погнали.

Разведчиков отделяло от противника несколько сот метров.

Оставалось уточнить: останутся ли каратели в Тюрикове на ночлег или пойдут дальше?

Метрах в ста от села, по другую сторону дороги, стоял одинокий сарай.

Никитин принял смелое решение.

— Видишь? — спросил он у Петрова. — Я к этому сараю проберусь, а ты бери пятерых и давай в обход. Проверь выход из Тюрикова на Ясски. Если все будет тихо — сбор у сарая через два часа. Если что случится — отходим к Зуевке. Там ждем друг друга.

Сверили часы и разошлись.

Ложбиной, по глубокому снегу, Никитин с четырьмя разведчиками дополз до сарая. Пахнуло душистым сеном. Забраться бы в него, отдохнуть, выспаться! Но об этом сейчас можно было только мечтать.

С крыши донесся тихий голос наблюдавшего в бинокль Парфентия Кочнева:

— Чего-то у пулеметов засуетились. Пять их вижу.

— Запомни где, — ответил Никитин. В свой «цейсс» он с земли видел пулемет лишь у въезда в село. — И штабной дом возьми на заметку.

Суетливость гитлеровцев вскоре стала понятной. Оказывается, заняв село, они решили открыть круговой пристрелочный огонь — проверяли надежность обороны. Видимо, рассчитывали здесь заночевать.

Разрывные пули ранили ветви деревьев, поднимали снежные фонтанчики. Со свистом пронзали оставшиеся в низинах клочья тумана трассирующие. Гулким эхом отдавалась в округе эта свинцовая музыка. Была она смертельно опасной. Холодила тело больше, чем февральский мороз.

Все же разведчики обрадовались ей — это позволило им точно засечь расположение огневых точек противника. И если бы не ранение шальной пулей Кочнева, разведку можно было считать бескровной. Но Парфентий не унывал: когда ему перевязывали руку, даже пошутил:

— Добрый фриц попался — простой пулей шарахнул, не разрывной. — Попросил Никитина: — Не говори комбригу о ранении, Макарыч. Обойдется. Не раз еще вместе походим.

Группа Никитина вышла из зоны обстрела и у деревни Зуевка встретилась с группой Петрова. Крестьян здесь не было. Безжизненными окнами смотрели дома, нетронутыми высились заснеженные стога сена. Ни дорожки, ни тропинки…

— Лысенко, облачайся полицейским, останешься в наблюдении, — приказал Никитин. — За дорогой гляди в оба! — Затем обратился к Петрову: — Поставь двоих для контроля за другим краем деревни.

В давно не топленной избе Никитин и Петров составили схему села Тюрикова и его обороны, отправили еще одного связного с донесением.

Ни перекусить, ни отдохнуть разведчики не успели. Вбежал Лысенко:

— Немцы! Шесть подвод!

— Николай, сними своих часовых, возьми раненого Кочнева — и вон туда! — Никитин показал Петрову на ближний от дома стог сена. — Укройся и наблюдай. Попробуем взять живьем. Мы с Ваней поиграем в «белорукавников».

Обоз медленно приближался. Лысенко и Никитин — он тоже надел полицейскую шинель — отчетливо видели из окна ездовых, полицаев и одного солдата. Приготовились к встрече. Но враги, не доезжая до деревни, свернули с дороги и по снежной целине направились прямо к стогу, где находилась группа Петрова.

— Пора. Выходим, Ваня.

Наверное, так бывает с каждым: сердце, кажется, вдруг останавливается, хотя бьется учащеннее, чем раньше; забывается обо всем — о себе и грозящей опасности, о голоде и мучающей тебя болезни, даже о любимом человеке. Так было сейчас и с разведчиками.

Подавив внутреннее волнение, Александр Макарович крикнул с крыльца:

— Никак в Тюрикове сено вышло? Или пану перин мало?

— Кто его знает, — ответил ездовой. — Послал обер-ефрейтор — вот и едем.

— А чего нам смены долго нету? — продолжил «игру» Лысенко.

— Кто поставил — у того и спроси. Наше дело — ездовое. А этот, — он кивнул в сторону полусонного немецкого солдата, — ни бельмеса по-русски не понимает.

— Второй раз приедешь — захвати шнапсу. Холод тут собачий.

— Не жди. Спать будем.

Никитин и Лысенко приближались к дровням. Петров с затаенным дыханием наблюдал за ними из-за стога. Он ждал команды.

— Спать, говоришь, будешь? — Никитин, поймав взгляд Петрова, смачно выругался, резанув воздух правой рукой.

— Брось похабель нести — чай, на службе, — лениво ответили с подводы.

— Ни с места! Бросай оружие! — Петров и его группа мгновенно выскочили из своей засады.

Захваченные врасплох немецкий солдат и его помощники были быстро обезоружены и связаны. Гитлеровец, с ужасом глядя на партизан, лопотал: «Нахтгешпенстер («ночные призраки»). О майн гот…»

Разведчики на санях двинулись на соединение с ударной группой бригады — отрядом «Боевой».

— Право, не ожидали такого улова, Макарыч. Поздравляем! — обнимали друзья Никитина и Петрова.

Допрашивали захваченных порознь, но их показания совпадали полностью. Действительно, каратели в Тюрикове — те, что скрылись из-под Яссок. Их около четырехсот человек.

— А как будете возвращаться обратно, господа, если мы вас отпустим? — не без умысла спросил Никитин.

«Господа» оживились. Переглянулись.

— Скажем, что сено гнилое, хорошего не нашли, — ответил старший из них, так и не учуяв подвоха.

— В темноте часовой и подстрелить может — за бандитов примет.

— Не примет. Пароль знаем на сутки.

Этого только и ждали партизаны.

— Какой? — спросил знавший немецкий язык Александр Андреевич Павлов.

— Пан Шпицкий.

— Отзыв?

— Шпрее.

— Что означает «Шпицкий»?

— Фамилия командира головного карательного отряда.

— Штаб где?

— В школе. Напротив — караульное помещение.

— Кем в отряде Федор?

— Гришаев, что ли?.. Командир особой карательной группы. В фельдфебелях ходит. Зверствует люто. У начальства расположением пользуется.

Немедленно обо всем сообщили в штаб бригады, по-прежнему находившийся под охраной отряда «Храбрый» в деревне Яблоновке. Шурыгин тотчас же прислал связного.

«По согласованию с Васильевым и Асмоловым, операция поручается вам. Действуйте немедленно, по обстановке. Карателей не упустить! В операцию ввести «Боевой» и «Вперед»; «Дружный» будет выдвинут в заслон — по берегу реки Северки, у Чернева, на случай необходимости флангового удара. Воронов».

Командование отрядов «Боевой» и «Вперед» собралось на свой военный совет и решило на этот раз не окружать карательный отряд. Зачем пробираться к вражескому гарнизону по глубоким снегам, терять людей под вражеским огнем? Нет, надо воспользоваться паролем… Доложили о своем плане в штаб бригады. Шурыгин и Фатеев одобрили его.

Был пан, да пропал…

Остаток вечера и начало ночи на 22 февраля прошли в хлопотах. Спать никто не ложился. Снаряжались дровни, подгонялась упряжь, готовилось оружие.

Наконец отправились в путь. Из отрядов «Боевой» и «Вперед» выехало по шесть саней с бойцами ударных групп. Гранатометчиков возглавили Павел Долинин и Николай Петров, автоматчиков — Николай Шамшурин и Анатолий Сюгин.

К назначенному сроку они съехались в ложбине около хутора Фуры-Горы. Сделали из белого материала нарукавные повязки полицейских и, надев их, стали ждать назначенного для въезда в Тюриково срока.

Два отделения отряда «Вперед» — Ионова и Мисаилова — отправились на лыжах к южной стороне села. Там они скрытно расположились вдоль тюриковской дороги.

Взвод Николая Еремеева на дровнях проехал несколько деревень и остановился в Хилкине, не доезжая трех километров до Тюрикова. Здесь партизаны оставили обоз, разобрали боеприпасы и двинулись дальше.

Охранять обоз Еремеев поручил Валову и Павловскому.

— Если кто-нибудь пеший или на санях появится со стороны Тюрикова, — приказал он, — задерживайте. После окончания операции передадим их в штаб. Смотрите в оба. Ну, до встречи.

Взвод, не замеченный гитлеровцами, подошел к Тюрикову и расположился в засаде, закрыв выход из села с севера.

Где-то пропел петух. Время приближалось к четырем…

«Тогда вступил князь Игорь в златое стремя и поехал по чистому полю. Солнце дорогу ему заступило…» Эти поэтические строки из «Слова о полку Игореве» пришли Никитину на память совсем не случайно. Уже целый час стоял в ложбине между хутором Фуры-Горы и лесом замаскированный обоз. И не мог выехать на тюриковскую дорогу: луна светила настолько ярко, что будь сейчас под рукой Никитина то самое «Слово» — его можно было бы читать.

^{Н. Н. Шамшурин, командир отряда «Вперед».}

— Бывает же так, — буркнул он с досады. — Игоревой рати свет был нужен в дорогу — так солнце луной затмилось, нам сейчас темнота нужна — так луну-красавицу хоть шапкой закрывай. Прямо-таки несправедливость историческая.

— Чего бурчишь под нос? — придвинулся ближе к нему Николай Космачев.

— Эх, Коля, Коля. На луну хоть волком вой, а она светит — и баста! Смотрит с верхотуры и ни черта в наших земных делах не смыслит. Иначе посочувствовала бы, скрылась куда-нибудь.

— Что верно, то верно.

«Неужели придется отложить задуманное? — с волнением размышлял стоявший впереди снаряженного обоза Шамшурин. — Нет, невозможно такое: ведь на следующие сутки пароль сменится…»

Николай Николаевич Шамшурин был в бригаде одним из самых молодых командиров. Но в свои двадцать шесть уже имел хорошую школу жизни. Вырос он там, где и родился, на берегах Камы, вблизи города Сарапула. Трудился с юношеских лет, служил в армии в звании младшего политрука, работал в органах НКВД. С начала войны возглавлял истребительный батальон в поселке Окуловка, затем стал партизаном. Назначенный командиром отряда «Вперед», умело вел за собой бойцов, всегда следовал боевой формуле: «Ни шагу назад!» Вот и сейчас никак не хотел примириться с мыслью, что вперед двинуться не удастся. Нервничал и, в душе проклиная луну-злодейку, то и дело посматривал на часы…

Вдруг из-за горизонта выползла большая темная туча. Она, словно на парусах, плыла по небу в сторону хутора. Прошло минут пятнадцать — и туча закрыла луну.

— Вот теперь пора, «господин старший полицейский», — обрадованно заметил Шамшурину Никитин.

— Трогай, «господин старший ездовой», — тихо приказал Шамшурин Долинину и, прежде чем прыгнуть в дровни, крепко пожал Никитину руку. — Ну, Сашок, лиха беда начало — как говорится, пан или пропал.

— Желаю успеха, Коля!

…Одинокая фигура часового маячила на въезде в село Тюриково. Временами фашист то подпрыгивал от холода, то снова начинал ходить по дороге. Ни накинутый сверху шинели деревенский тулуп, ни надетый поверх шапки какой-то женский платок не согревали по-настоящему, и солдат в мыслях своих проклинал этот далекий от родного фатерлянда суровый русский край. Он пытался мурлыкать себе под нос «Лили Марлен» — любимую песню всех солдат фюрера, но и она не отвлекала от мороза.

Гитлеровский вояка вспоминал легкие победы в Бельгии и Франции. Тогда завоеватели купались в Луаре и Марне, наполняли бокалы в Шампани и Бордо, смотрели, как гордо развевается на Эйфелевой башне большой флаг с фашистской свастикой…

Правда, и на той земле было не очень спокойно — патриоты Франции уходили в подполье и в отряды маки, становились франтирерами — вольными стрелками — партизанами. Но Россия… Этот проклятущий медвежий угол!.. И когда здесь кончится зима? Когда же станет возможным послать милой Гертруде в свою родную Саксонию какой-нибудь дорогой восточный сувенир — самоцветы Урала или майолику Хорезма, украшения Палеха или серебряную чеканку Дагестана?..

Размышления солдата прервал донесшийся из ночной темноты скрип санных полозьев, пофыркивание лошадей, хруст ледка под их копытами. Часовой подошел к установленному на снежном бугорке пулемету, сбросил с него накидку и повернул ствол «дрейзе» в сторону доносившихся звуков. Притаился у дерева, сжал в руках торчавший из-под тулупа «шмайссер».

Вгляделся в темноту и различил цепочку растянувшихся дровней с сеном.

«Поздно возвращаются… Шнапс, конечно, пили, свиньи. С фрейлейнами наверняка развлекались в деревнях. А тут мерзни… — с завистью подумал о тех, кто днем по приказу начальства уехал за сеном. — А может быть, не они?»

По-уставному громко и требовательно крикнул, хотя уже видел на передних дровнях полицейского с белой нарукавной повязкой и с винтовкой «маузер»:

— Хальт! — и взвел затвор автомата. — Пароль?

— Пан Шпицкий, — как бы нехотя, безразличным тоном ответил старший полицейский.

— Шпрее, — буркнул отзыв часовой, снял затвор «шмайссера» с боевого взвода и махнул рукой: прямо, мол, проезжайте.

Первая подвода прошла мимо. Со второй, глядя на поеживавшегося от мороза солдата, младший полицейский сочувственным голосом спросил:

— Зер кальт, зольдат?

— Я-я! Зер кальт. Шлехт…

Не видел часовой, что, задавая сочувственный вопрос, этот полицейский правой рукой сжимал под брезентом советский автомат «ППД», а левой тихонько толкнул лежавшего под сеном здоровяка Осипенкова. Тот понял сигнал и незаметно вывалился на снег с другого края саней. Мгновение — и часовой без шума «отбыл в мир иной». Осипенков как ни в чем не бывало заступил на пост, не преминув при этом развернуть «дрейзе» вдоль домов.

Не предусмотренная расписанием наряда такая же досрочная «смена часовых» тихо прошла и у караульного помещения, и у штаба карательного отряда в центре села, и на другой его окраине. На всех постах и у пулеметных точек теперь стояли… партизанские «полицейские». А с дровней, рассредоточенных по селу, на дома, где спали гитлеровцы, были направлены стволы ручных пулеметов, автоматов, винтовок и карабинов.

Отлегло от сердца у «старшего полицейского» Шамшурина, у «младшего полицейского» Сюгина, у «старшего ездового» Долинина… Не просто было им с помощью Павловского и Валова снарядить такой «полицейский» обоз, подогнать упряжь, укрыть и замаскировать в дровнях ударную группу — автоматчиков, пулеметчиков и гранатометчиков, облачить «полицейских» и «ездовых» в соответствующее одеяние… Но пока все шло хорошо.

Над Тюриковом стояла тишина. Падали на землю крупные снежинки. Шамшурин посмотрел на фосфоресцировавший циферблат часов — минутная стрелка через два деления покажет ровно четыре.

— Начнем, пожалуй, — сказал Николай Николаевич своему начальнику штаба Анатолию Сюгину. — Твои автоматчики готовы?

— Да, все на исходных.

Четыре ноль-ноль.

— По фашистской нечисти, за Родину, за Ленинград — огонь! — скомандовал Шамшурин.

Разрыв противотанковой гранаты, которую метнул командир роты отряда «Боевой» Павел Васильевич Долинин, явился условленным сигналом к общей атаке. «Простите, ребятки, что школу разрушаю, — подумал Долинин. — Делать нечего — там враг. После войны новую отстроим — еще лучше будет».

Из-под обледеневшего брезента дровней выскочили гранатометчики Николай Егоров, Николай Петров, Александр Роднов, Николай Чернышев, Николай Космачев и другие. Их «лимонки» и «эргедушки», как ласково называли ребята гранаты Ф-1 и РГД, полетели в окна домов, занятых карателями. Обломки строений погребали под собой фашистов. Начинались пожары.

— Партизанен! Нахтгешпенстер! — кричали уцелевшие после первых взрывов гитлеровцы.

^{П. В. Долинин, командир роты отряда «Боевой».}

Офицеры пытались вывести своих солдат из состояния панической растерянности. Поначалу это не удавалось. Обезумевшие от страха фашисты в нижнем белье выскакивали из домов, метались по улице, стараясь укрыться от пулеметного и автоматного огня партизан.

Командир роты Павел Григорьевич Куразов — самый старший по возрасту партизан-доброволец отряда «Вперед» — заметил пятерых притаившихся гитлеровцев.

— Эй, вояки! Что ж вы босиком? — крикнул он. — Сдавайтесь, а то капут! Аллес капут!

Куразов поверх их голов дал автоматную очередь. Фашисты сразу же подняли руки.

— Федор! — подозвал Павел Григорьевич бойца Абрамова. — Быстро этих босяков в штаб. Только дай приодеться, а то девчат на медпункте напугают.

Взяли в плен гитлеровца и два партизана — Михайлов и Кузьмин. Правда, довольно неожиданно для себя. Они укладывали в дровни своего раненого товарища — бойца Алексеева. И вдруг рядом с ним буквально плюхнулся в сено потерявший всякое представление о происходящем перепуганный до смерти каратель. Его так и доставили на командный пункт в одних санях с Алексеевым.

Однако постепенно гитлеровцы начинали приходить в себя. В центре села оборону возглавил помощник командира карателей капрал Гольц. Отсюда гитлеровцы открыли огонь из скорострельного пулемета «эрликон». Среди партизан появились раненые. Их тут же под огнем быстро перевязала отважная сандружинница Лидия Михайлова.

К командиру отряда Шамшурину подбежал его ординарец Ваня Григорьев.

— Беда, Николай Николаевич!

— В чем дело? Говори толком.

— Иванова и Черникова убили. Неймана и Федорова ранили. Из-за поленницы какой-то гад автоматом срезал… Зато Покашников пленных взял — двоих…

— Космачева и Кушичева направь с ранеными в Хилкино — в санчасть! — тут же приказал Шамшурин командиру роты Петру Ивановичу Васильеву — заместителю парторга отряда. — А пленных — пока вон в тот подвал! Куразов уже пятерых отправил в штаб.

Валентин Овчинников, Михаил Ковенцов и заместитель Шамшурина по разведке Иван Семикин решили осмотреть конюшню, где в страхе ржали и бились лошади, но попали под автоматный огонь: оказалось, что в конюшне засели несколько солдат, обер-ефрейтор и офицер.

— Гранаты остались, Миша? — спросил Семикин.

— Последняя.

— Давай!

Ковенцов метнул противотанковую. Взрывом снесло угол. В открывшийся проем ринулись животные. За ними — гитлеровцы.

— Стой! Бросай оружие! — крикнул Иван Семикин.

Но каратели не остановились.

— Тогда получайте!..

Автоматные очереди уложили шестнадцать гитлеровцев.

Постепенно бой переместился к южной окраине села. Здесь, на пригорке, в небольшом каменном здании, где разместилась медсанчасть карательного отряда, фашисты во главе со Шпицким организовали оборону.

Сюда, к южной окраине Тюрикова, подошли автоматчики Василий Никитин, Иннокентий Боговский, Николай Покашников, Александр Анфиногенов, Федор Минкин, Анатолий Богданов, Никифор Кузьмин. Когда они с криком «ура!» бросились врукопашную, а с фланга, со стороны небольшой рощицы, их поддержали группы Долинина и Куразова, «рыцарь железного креста» первого класса с майорскими погонами, забыв о своих солдатах, пустился наутек. Он побежал через огороды, прячась за кустами и отстреливаясь из автомата. Одной из очередей Шпицкий смертельно ранил Анатолия Дмитриевича Богданова, тридцатилетнего партизана-добровольца из города Боровичи. Жизнь отважного парня уже угасала, когда к нему подбежали друзья и увидели: лежал Анатолий ничком, не выпустив из рук оружия, с обращенным на запад лицом. Это будто про него писал поэт Иосиф Уткин в «Комсомольской песне»:

Но не удалось уйти «пану» из Тюрикова. Не добрался он до высотки с черневшим на ней кустарником, за которым виделось ему спасение от «ночных призраков». Партизанское возмездие настигло его на этой русской земле. Такая же участь ожидала позднее и его помощника, взятого партизанами в плен.

…Бой продолжался. Яростная схватка шла у радиостанции, у крытых брезентом санных повозок. Здесь залегли несколько фашистов с пулеметом. Александру Осипенкову, ловко и бесшумно снявшему на въезде в Тюриково немецкого часового, удалось подобраться с тыла к пулеметчикам и бросить гранату. Вражеский пулемет замолчал. Партизаны поспешили дальше. Неподалеку от того места, где разорвалась граната, осталась только Лида Михайлова: она перевязывала раненого партизана. Отправив раненого с санитаром, Лида стала собирать свою санитарную сумку и вдруг услышала:

— А… русс фрау!.. Партизанен фрау… Тод! Капут…

Неожиданно подскочивший офицер сбил Лиду с ног, схватил за горло и начал душить. У Лиды потемнело в глазах. Неужели пришла смерть? Нет, не может быть! Собрав последние силы, резким движением своего гибкого тела девушка высвободила руку, вытащила из кобуры врага пистолет и выстрелила ему в живот. Фашист скорчился, обмяк, и партизанка оттолкнула его от себя. Хотела встать, но тут же заметила, что на помощь гитлеровцу бежит другой офицер. Лида не растерялась — уложила и этого фашиста.

Вскоре в районной газете «Дновец» была напечатана заметка о подвиге комсомолки Михайловой в тюриковской операции. Она называлась «Наша Лида».

Стрелка часов показывала половину шестого, когда на наблюдательный пункт к Новаковскому, которому было поручено руководить операцией, прибежал ординарец Шамшурина Ваня Григорьев. Он принес донесение: «Пан и его помощник капрал Гольц приказали долго жить. Обоз нераспакованных санных повозок и пулеметы захвачены целыми. Тюриково в наших руках. Небольшая группа карателей вырвалась на Северное Устье».

В этот момент на НП находился уполномоченный особого отдела и политрук отряда «Вперед» Георгий Васильевич Игнатьев — он только что доставил сюда нескольких пленных. Среди них был радист. На допросе он сразу же рассказал о себе и о карательном отряде, а в заключение добавил:

— Там остались радиостанции. Если их не вывезти, они сгорят.

— Георгий Васильевич, — тотчас же приказал руководитель операции, — быстро на лошадь — и за рациями! Возьми кого-либо в помощь, захвати с собой радиста: он знает, где рации находятся.

— Есть, товарищ командир.

Игнатьев на санях доехал до охваченного пламенем Тюрикова, в отблесках пожара стал искать Шамшурина. Вдруг перед ним вырос немецкий офицер. Георгий Васильевич выстрелил в него из пистолета.

Николай Николаевич Шамшурин, выслушав Игнатьева, дал ему в помощь еще двух бойцов, и Георгий Васильевич приказал пленному радисту:

— Показывай, где бросил свою технику!

Через некоторое время радиостанции целехонькими были отправлены в штаб бригады.

Полтора часа назад сорок шесть человек на десяти санях проникли в логово врага. Восемь из них погибли в этом бою — Василий Алексеев, Федор Абрамов, Анатолий Богданов, Евгений Иванов, Никифор Кузьмин, Василий Никитин, Иннокентий Боговский, Александр Черников.

Более двухсот гитлеровских солдат и офицеров, жандармов и полицейских нашли здесь свою бесславную смерть, а пятьдесят побросали оружие и сдались в плен, решив, что «Гитлер капут!» в данном случае соответствует сложившейся обстановке гораздо больше, чем небезызвестное «хайль Гитлер!».

Возвращались из Тюрикова тридцать восемь партизан на семидесяти четырех подводах с сотнями винтовок, автоматов, мин, гранат, семью пулеметами, шестнадцатью тысячами патронов, четырьмя радиостанциями, множеством продовольствия и обмундирования…

От нервного напряжения и усталости подкашивались ноги, и все же никто, кроме раненых, не ехал на санях, — партизаны шли медленно, молчаливо, но шли.

Сидевшие в это время в засаде бойцы отряда «Вперед» уже потеряли надежду на участие в бою.

— Всех там переколотят. Нам ничего не достанется, — говорил соседу молодой парень в ватной фуфайке. — А тут лежишь и мерзнешь. Я уже ног не чую. Совсем закоченели.

^{Рисунок А. М. Никитина из «Боевого листка», посвященного разгрому карателей в Тюрикове (февраль 1942 года)}

— Не скули! — ответил ему Лукашкин. — Будешь плакать, совсем в ледяшку превратишься. Ты больше пальцами шевели, ноги скорее отойдут.

— Прекратить разговоры! — приказал Ионов. — Лежи и не зевай!

Вдруг впереди показалось несколько дровней. Неистово подхлестываемые седоками, кони неслись по дороге в сторону Северного Устья.

— Внимание! — прошептал Ионов. — Не упустите карателей!

Бойцы приготовили оружие и замерли в ожидании.

Прошла секунда-другая, и вот они рядом — взмыленные кони, скорченные фигуры седоков.

— Пли! — крикнул Ионов.

Разом застрочили пулеметы, захлопали выстрелы винтовок.

Сквозь огневой заслон прорвались лишь немногие каратели.

Настало время действовать и взводу Еремеева, находившемуся в засаде с северной стороны села. Из Тюрикова вырвались и мчались по дороге несколько саней.

— Внимание! — вполголоса подал команду Еремеев. — Петров, бросай гранату.

Партизаны приготовились.

Александр Петров изловчился и метнул гранату. Все прижались к земле, чтобы не задели осколки. Но… граната разорвалась за дорогой.

— Плохо рассчитал! — не скрыл досады Еремеев и скомандовал: — Огонь!

Только двум первым саням удалось проскочить в сторону Хилкина.

Валов и Павловский продолжали тем временем патрулировать по Хилкину. Часов около семи утра они увидели, что к ним приближаются двое саней. Вот седоки поравнялись с крайней избой. Валов выскочил на дорогу с винтовкой наперевес и крикнул:

— Стой!

От неожиданного появления человека первая лошадь шарахнулась в сторону. Валов схватил ее под уздцы. За нею остановилась и вторая.

Ездовой покосился на Валова и, должно быть, принял его за полицая:

— Скорее садись! За нами гонятся!

— Я тебе сяду! А ну, сваливайся с дровней, бросай оружие! — подбежал Павловский и, оглядываясь, добавил: — Отряд, слушай мою команду!

— Не теряйте времени, ребята, садитесь к нам. Сзади погоня. Мы не партизаны…

— Зато мы — партизаны. Быстрей пошевеливайся, а то…

Ездовой первых дровней хотел дать очередь из автомата, но Павловский тут же сильно ударил его прикладом винтовки.

— Три шага — и на колени! Больше повторять не буду.

Пять человек, сидевшие в санях, бросили оружие. Валов и Павловский повесили себе на плечо по трофейному «шмайссеру». Вдруг грянул выстрел. Пуля, свистнув рядом с Павловским, со звоном выбила оконное стекло. Оказывается, при обыске унтер-офицера Павловский не заметил у него заткнутого за голенище сапога пистолета. Из него гитлеровец и выстрелил. Спиридону Ивановичу пришлось ответить тем же, только без промаха…

— Руки на головы! И не шевелиться!

Стрельбу на улице услышала сандружинница Зинаида Миронова. Она выбежала из дома, увидела стоящих на коленях пленных и ахнула:

— Ну и диковинка! Как же вы так сумели?

— Направь, Зина, санитара к командиру, пусть пришлет конвойных! — ответил Павловский. — Мы тут их пока придержим.

…Тюриковская операция закончилась полным разгромом карательного отряда Шпицкого. Ее высоко оценили в Ленинградском обкоме партии и штабе партизанского движения.

Через несколько дней о ней сообщило Советское Информбюро, а специальный военный корреспондент Петр Васильевич Синцов рассказал о бое в Тюрикове на страницах газеты «Правда».