В квадрате 28-31

«Волчья стая» расставляет сети

Фельдфебель Гришаев печем зря разносил своего командира майора Шпицкого:

— Осел он, а не пан! Идиот! Не мог посты как следует расставить. Из-за этого болвана партизаны почти весь отряд перестреляли.

Сам фельдфебель, командовавший особой карательной группой, сообразил, что лучше всего побыстрее исчезнуть из села. Отстреливаясь, он бросился к стоящим неподалеку дровням. В них успели сесть еще несколько карателей. Неистово погоняя лошадей, они выскочили из Тюрикова и помчались к Северному Устью, где находился немецкий гарнизон.

— Этот пан еще долго будет меня помнить, доложу…

Кому доложит, фельдфебель договорить не успел. Он услышал, как впереди кто-то скомандовал:! «Пли!». Не раздумывая, Гришаев выпрыгнул из саней и, зарываясь в снег, пополз по придорожной канаве к кустарнику. Ехавшие же с ним остальные каратели были уничтожены партизанами отделения Ионова.

Запутывал «волк» свои следы довольно умело. На опушке леса он случайно встретился с раненым немецким солдатом, который тоже сумел на санях выбраться из Тюрикова. Гришаев разоружил гитлеровца, сел рядом с ним и поехал прямо к занятой партизанами деревне.

— Глядите, фрица пленного везу! В Тюрикове взяли, — бойко кричал фельдфебель. — Приказано в штаб доставить!

Задуманный план удался. Фельдфебель проскочил через наше охранение…

До войны за Гришаевым числился длинный реестр преступлений и десяток судимостей. Его не раз арестовывали, ловили после побегов из мест заключения, снова сажали…

Однако к труду он продолжал относиться с нескрываемым отвращением.

С началом войны многие из тех, кого советское правосудие когда-то справедливо покарало, забывали о своей «обиде», сознавали, что сейчас, когда Родина в опасности, главное — это защита ее от врага. Они просили послать их на фронт, становились в ряды бойцов, храбро воевали, даже удостаивались наград.

С Федором, здоровым тридцатишестилетним мужчиной, этого не произошло, хотя он тоже попал на фронт…

Каких только лагерей не организовывали гитлеровцы к моменту нападения на Советский Союз и уже в ходе самой войны! Это была бесконечная цепь колючей проволоки, многорядно опутавшей каменные и бревенчатые бараки, бетонные карцеры и аппельплатцы, блоки смертников и газовые печи, песчаные карьеры и секретные подземные заводы-стройки, а то и просто лагеря под открытым небом…

Во всех этих прифронтовых, сортировочных, отборочных, тыловых, сборных, штрафных, концентрационных и прочих лагерях царили безудержный террор и насилие, голод и холод, пытки и эпидемии…

В одном из таких тыловых немецких лагерей для советских военнопленных оказался в первые же месяцы войны Федор Гришаев, сдавшийся в плен. Он внимательно вглядывался в лица тех, кого заставляли под угрозой смерти выполнять непосильную работу, прислушивался к разговорам в бараках.

— Неужели всему конец? Слух идет — Ленинград немец взял…

— Москву, говорят, захватили…

Слухов было много. И разных. Большинство бойцов и командиров им не верило. Одни сразу же начинали искать способы побега, другие организовывались в группы, присматривались, выжидали и при удобном случае вырывались на свободу. Кое-кто жил в страхе, смятении, не зная, что предпринять, на что решиться…

Федор голову держал высоко и нередко усмехался:

— Эх, серятинка, скотинка! Чего делать — не знаете? От страха трясетесь? Думать надо.

Он уже надумал. Из лагеря Гришаева направили в одну из немецких разведывательных школ, расположенную в небольшом латвийском местечке. Затем в другую, где готовили «специалистов» для заброски в советский тыл.

Так Гришаев стал агентом абвера — немецкой военной разведки. Его направили в Псков — в «Марс» — «Абверкоманду-104». Сам полковник Неймеркель — начальник разведоргана «Абверштелле-Остланд» в Риге — пообещал ему за будущие отличия, как агенту абвера из военнопленных, «Бронзовую медаль с мечами».

Звериный след Гришаева петлял в районе Старой Руссы и Болота, Холма и Демянска… Затем он появился в Партизанском крае. Здесь каратели нуждались в подкреплении: был обезврежен их агент Пученков, о котором уже говорилось выше, а незадолго до приезда Гришаева провалился немецкий разведчик-радист, действовавший под фамилией Дуденков.

Случилось это так. Однажды в дом колхозницы Прокошиной, где была подпольная явка, постучались двое неизвестных с котомками за плечами.

— Разрешите у вас остановиться? — спросил один из них, поставив на крыльце чемодан.

«Кто такие? — думала Прокошина. — Стучали в дверь. А свои должны стучать условным сигналом в окно…»

Решила отпугнуть:

— В нашем доме больной тифом.

— Не имеет значения. Я уже болел тифом — у меня выработался иммунитет, — ответил один из них, видимо старший.

Прокошина заволновалась: если незнакомцы поселятся в доме, партизанским связным показываться будет опасно. Оставалось надеяться на смекалку деда Василия…

— У нас сейчас такой порядок — без разрешения старосты никого не пускать.

— Не беспокойтесь — разрешение будет… — Один из пришельцев взял чемодан, вошел в горницу и вдруг, изменив тон, резко сказал: — Освободи и вымой вот эту комнату! Я сейчас вернусь, только зайду к старосте.

Деревенский староста Василий Терентьевич, посмотрев протянутую незнакомцем бумагу, испугался: «Немецкая тайная полиция предлагает всем должностным лицам оказывать предъявителю сего господину Дуденкову всяческую помощь и содействие…»

«Неужели пронюхали что-либо про партизанскую явку?» — подумал он и решил отвести удар от подпольщицы:

— Остановитесь лучше у меня. Там, на окраине, опасно: мало ли, партизаны вдруг нагрянут.

Дуденков задумался:

— Может, так лучше. Кстати, поможете мне собрать нужные сведения. О партизанах, их базах, численности…

— Так никто их, проклятущих, не считал, мил человек, — развел руками Василий Терентьевич. — Я каждую ночь дрожу — вдруг заявятся по мою душу. Запросто прикончить могут. Господи, сохрани и помилуй, — и он эффектно осенил себя крестным знамением.

Вражеские агенты о чем-то поговорили по-немецки и остались. Сюда же принесли из дома Прокошиной чемодан.

Дуденков и его напарник работали на рации, оборудованной в чемодане, встречались в комендатуре с командиром карательного отряда, а однажды попросили надежного проводника в село Лесовщина.

— Да поживите еще, отдохните, — предлагал Терентьич.

— Нельзя. Отряд скоро уходит в другое место, нам тоже надо.

— Ладно. Проводника найдем. Только ближней дорогой опасно — лесная она. Партизаны могут встретиться. Боязно за вас, — лебезил староста.

— Хорош ты, дед, — сказал Дуденков, развязывая котомку. — Садись с нами, выпьем, закусим.

Сели за стол. Старик стал нахваливать «новый порядок».

Не отставал и гость:

— Большевикам теперь у власти не бывать! Так что служи нам верой и правдой — награду получишь. Вот и мне шеф обещал Железный крест.

— А друг-то твой молчалив, — заметил Терентьич. — И чего это он раньше тебя уехал?

— Служба, дед, такая. Он впереди меня ходит. Помощник. Тоже из нашей школы.

Пьяный Дуденков болтал, пока не уснул прямо на лавке. А Василий Терентьевич тем временем договорился с Прокошиной, как лучше убрать его.

План был осуществлен. На пустынной лесной дороге прогремели три выстрела. Подпольщица, посланная старостой под видом проводницы, разрядила револьвер в голову вражеского агента и спрятала его труп.

В карманах Дуденкова нашлось немало ценного для партизанских разведчиков — важные бумаги и документы, карта с условными обозначениями фашистских гарнизонов и записи о предполагаемой дислокации партизан…

Бесследное исчезновение Дуденкова так и осталось для гитлеровцев загадкой.

…В карательном батальоне удравшего из Тюрикова командира группы особого назначения фельдфебеля Гришаева встретили как героя. Офицеры Рисс и Миллер, адъютант Рисса Проклиенко, помощник командира взвода фельдфебель Гурвич, командир отделения Эйн не скупились на поздравления.

— Ты далеко пойдешь, Федор, — многообещающе сказал Рисс. — Великий фюрер ценит всех, кто освободился от идей большевиков и от унижающей химеры, которая называется совестью. — Он и в этот момент не упустил случая блеснуть своими познаниями и процитировал Гитлера: — «Совесть, как и образование, калечит человека…»

Вскоре после неудачи в Тюрикове командование батальона снарядило новый усиленный карательный отряд.

В Партизанском крае, в населенных пунктах Белебелковского, Дедовичского, Дновского, Поддорского и других соседних районов продолжался тем временем сбор продовольствия в помощь защитникам блокированного фашистскими армиями Ленинграда. Об этой операции, начатой в тылу врага по инициативе комиссара Второй партизанской бригады Орлова, пронюхала вражеская агентура. Под видом партизан, глухими безлюдными тропами, гришаевской группе особого назначения удалось незаметно подобраться к деревне Великая Нива.

Здесь в это время проводилось колхозное собрание. Зачитывали клятву Верховному главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину. Это письмо, текст которого подготовил довоенный редактор районной газеты «Славковский льновод» партизанский поэт Иван Васильевич Виноградов, отражало думы и надежды советских партизан и колхозников.

^{П. А. Васькин, руководитель подпольной партийной организации Болотовского района Ленинградской области.}

— Кровавые фашисты хотели сломить наш дух, нашу волю, — читал проводивший собрание уполномоченный оргтройки Дедовичского района Семен Засорин. Высокий, статный, с густой шевелюрой вьющихся волос, Семен обладал звонким баритоном, хорошей дикцией. Знали его в округе и как храброго партизана, и как активиста оргтройки — временного органа Советской власти на оккупированной территории. Засорин продолжал: — Они забыли, что имеют дело с русским народом, который никогда не стоял и не будет стоять на коленях!..

Гришаев со своей бандой ворвался в деревню, стреляя без разбора во всех встречных. В дома колхозников каратели бросали гранаты.

Засорин, спрятав письмо на груди под рубахой, выскочил в окно, но был тяжело ранен и упал, истекая кровью. Погибли его друзья — председатель Сосницкого сельсовета Михаил Воробьев, председатель колхоза «Красная горка» Иван Смирнов, отважный и умелый руководитель подпольной организации соседнего Болотовского района Павел Васькин…

Каратели снимали с расстрелянных одежду, обувь, ремни, часы. Засорин, еще не потерявший сознания, почувствовал, что к нему приближаются враги. Мелькнула спасительная мысль: притвориться мертвым. Каратели раздели его, перевернули со спины на живот и несколько раз выстрелили в упор. Стреляли уже просто так, «для верности».

Когда каратели наконец ушли, у Засорина уже не было сил шевелиться. Уцелевшие колхозники подобрали его, обмороженного, потерявшего сознание, и срочно повезли в партизанский госпиталь.

— Еще бы немного — и не жилец, — сокрушалась врач Второй партизанской бригады Лидия Семеновна Радевич. — Ну и сволочи! Так изрешетить человека…

Ее руки сделали все возможное в тех условиях. Семен открыл глаза, еле слышно, но все же прошептал:

— Спа… си… бо, мать…

На Большой земле, в госпитале, вернули Семену Ивановичу здоровье и силу.

А Гришаев докладывал начальству об «успехах», об уничтожении организаторов красного обоза. Только в Белебелковском районе каратели расстреляли и повесили около ста местных жителей, сожгли тридцать девять деревень, четыреста восемьдесят шесть семей оставили без крова.

Но напрасно бахвалился Гришаев: в Ленинград через линию фронта были отправлены двести двадцать три подводы с продовольствием и около тридцати тысяч рублей в фонд обороны; в Центральный Комитет ВКП(б) — письмо-клятва с тремя тысячами подписей в нескольких тетрадях. Среди двадцати двух делегатов Партизанского края, отправившихся в Ленинград, находился и уже знакомый читателю партизанский разведчик из «Дружного» Петр Антонович Войчунас.

«Это были послы, чрезвычайные и полномочные послы от советских людей, попавших на время под иго немецко-фашистских оккупантов. Они несли глубоко запрятанные на груди простые школьные тетради, которые даже смерть не отняла бы у них» — так написала тогда газета «Известия».

Ловушка

4 марта в населенные пункты Заречье и Кривицы выехали партизанские заготовители продовольствия и два взвода сопровождения во главе с командиром отряда «Храбрый» Ефремом Васильевичем Храмовым. Напутствуя разведку, уехавшую вперед, начальник штаба отряда Капустин предупредил ее командира Рыбакова:

— Доедешь до деревни Крутец — остановись. Жди колонну. Если же заметишь что-либо подозрительное, срочно высылай связного.

Разведчики въехали в Крутец, поговорили с местными жителями, выяснили, что со вчерашнего дня на дороге между Великой Нивой и деревней Сельцо противник не появлялся. А именно на дороге между этими населенными пунктами и находились Заречье и Кривицы. Рыбаков решил быстрее провести разведку по всему маршруту и, оставив своего ординарца ждать подхода отряда, выехал дальше. Он не видел, что из-за крайнего к лесу дома метнулась к скирде соломы чья-то сгорбленная фигура — человек вскочил там на коня и галопом помчался в сторону немецкого гарнизона.

Отряд продолжал следовать за разведкой. Кругом было тихо. Никаких сообщений об опасности от Рыбакова не поступало. Прошло часа два, и вдруг со стороны Заречья раздались автоматные и пулеметные очереди. «У наших пулеметов нет. Стало быть, не они, что-то, значит, случилось… — заволновался Ефрем Васильевич Храмов. — Надо остановиться, ждать связного».

Однако связного не было. И командир снова повел отряд вперед. Тем более что стрельба так же внезапно кончилась, как и началась.

А с Рыбаковым и его товарищами тем временем произошло вот что. Только разведчики приблизились к Заречью, как с колокольни, стоявшей на околице, недалеко от моста через речку, ударил по ним вражеский пулемет.

В неравной схватке с только что прибывшими сюда со стороны Должина гитлеровцами все семь разведчиков погибли.

К Заречью, где разыгралась трагедия, подошли бойцы отряда.

Фашисты снова открыли огонь. Пришлось с ходу разворачиваться цепью, рассредоточиться и занять оборону — наступать в этих условиях было безрассудно, отходить — слишком рискованно: враги прицельным огнем сверху могли перестрелять всех.

Шесть часов длился бой у Заречья. С наступлением темноты Храмов рассчитывал увести свой отряд от деревни. Партизаны часто меняли свои позиции, не давали возможности гитлеровцам пристреляться.

Пулеметчик из отделения Александра Петрова и автоматчики повели огонь по колокольне — вражеский пулемет ненадолго замолчал. Это позволило партизанам снова переменить позиции.

Стемнело. Отряд двинулся на соединение со своими. Боль утраты жгла сердца партизан. В зареченском бою погибли политрук роты заместитель парторга отряда инструктор Бологовского райкома партии Белогорлов, командир роты Кирбасов, командир взвода Заложкин, командир отделения Латышев, боец Мухин. Ранен был командир отряда Ефрем Васильевич Храмов.

— Что-то с Заречьем не все ясно, — сказал начальник особого отдела бригады Виктор Иванович Власов, обращаясь к оперативным работникам в отрядах Веселову, Игнатьеву, Малину. — Немедленно запросите тетю Таню и Фрола-длинного, передайте, что дело очень срочное, чтобы ответы они не задерживали.

Через несколько дней разведчик Николай Семенов принес от Татьяны Михайловны Гавриловой записку.

Подпольщица сообщала: «У нас недавно объявился некий Вася-инвалид. Говорит, что пробирается к линии фронта, сбежав из немецкого лазарета. Там якобы лежал по ранению. Показывал красноармейскую книжку. На фотографии — он. Однако моя старшая дочь видела его когда-то у волчанского старосты. Когда он уехал, в нашей деревне не заметили. Думаю, не инвалид…»

У работников особого отдела и у разведчиков уже был на примете один подозрительный человек Вилли Степиц. Предстояло выяснить: кто он? Почему так хорошо владеет русским языком? Он немного хромал. Не одно ли это лицо Вася и Вилли?

Вскоре стало известно, что трагедии в Заречье могло не случиться, не сделай своего черного дела агент немецкой тайной полевой полиции, значившийся в ГФП под именем Вилли Степица. Это он, покинув незаметно Крутец, привел отряд гитлеровцев в Заречье для расправы над появившимися в районе партизанами, ареста «ненадежных» жителей двух соседних деревень, для мобилизации мужчин на охрану мостов и дорог. На этот отряд и наскочила неожиданно малочисленная группа Рыбакова.

Начальник штаба бригады Фатеев и начальник особого отдела Власов вызвали командира отряда «Храбрый» Павлова.

— Александр Андреевич, снаряди-ка людей к этому «инвалиду». Только предупреди, чтобы действовали осторожно — поблизости рота Миллера.

— Брать его или оставить под наблюдением?

— Бери. Дело ясное, — ответил Власов.

…По дороге на Заречье рысцой трусила лошадка. День стоял безоблачный, легкий ветерок приятно охлаждал лица сидевших на подводе. Двое из них — в форме офицеров СС, со сдвоенными серебряными молниями в правой петлице мундира, двое — с белыми нарукавными повязками полицаев, пятый — в деревенской обувке и латаном кожухе — возница. Из-под ковровой накидки выглядывал вороненый ствол немецкого ручного пулемета «ZB-30». У мостка через ручей бег замедлили: увидели мужика — он неторопливо подтесывал покосившуюся доску.

Увидел эсэсовцев, вытянулся, снял картуз, посторонился.

— Проезжайте с богом, господа хорошие! — и почему-то лукаво подмигнул вознице.

«Значит, в селе спокойно», — подумал один из офицеров, тот, что постарше.

У дома с резными наличниками и крашеными ставнями остановились. Полицейские поднялись на крыльцо, офицеры продолжали свою тихую беседу.

— Кто такие? — спросил резкий мужской голос после стука в дверь.

— Из Дно. С приказом от военного коменданта.

Дверь открылась.

Полицейские вошли в дом.

— Нам нужно хозяйку этого дома.

— Она в поле.

— Господин оберштурмфюрер, — вышел на крыльцо полицейский, — хозяйки нет. Может, зайдете отдохнуть?

— А это кто? — спросил оберштурмфюрер.

— Говорит, документ имеет. — Полицейский повернулся к «инвалиду»: — Предъяви господину офицеру.

— Теперь все ясно, — произнес «эсэсовец», посмотрев бумагу. — Читай, Коля, приговор.

Переодетые партизаны держали «инвалида» за руки.

— Именем Советской власти партизанский трибунал приговаривает агента немецкой разведки Вилли Степица к смертной казни…

Еще не до конца сообразив, что же произошло, «Вася-инвалид» стоял с мертвенно восковым лицом.

— Пошли!..

У мостика лошадка снова приостановила бег. Деревенский мастеровой уже закончил работу.

— Все в порядке, Пахомыч! Спасибо за сигналы и помощь. Татьяне привет! — «Оберштурмфюрер» крепко пожал руку старику. — Передай ей: приговор приведен в исполнение!

Во имя жизни товарищей

Весна все заметнее, все властнее заявляла о себе. Правда, иногда еще взвихривались метели, пошаливали морозы, но дни становились все длиннее, солнце все выше поднималось над горизонтом.

В один из таких погожих весенних дней в штаб бригады прискакал связной и передал командиру пакет.

«…Вы находитесь на самом ответственном участке и занимаете очень выгодное положение относительно противника, — читал Юрий Павлович Шурыгин полученное от полкового комиссара Асмолова письмо. — Вы усилены отрядом Второй бригады и ротой армейской группы, а кому много дано, с того много спрашивается. Активно бейте и истребляйте врага так, как это было 22 февраля в Тюрикове… Основная ваша задача — не допустить безнаказанного проникновения противника по дорогам на участке Заречье — Северное Устье и Севера — Сухинькино — Плещевка. Тщательно ведите разведку с целью установления дальнейшего направления движения противника. Он может пойти или в сторону Белебелки, или в сторону Чихачева. 12.03.42, Асмолов». В конце этого делового послания он сделал заботливую приписку: «Посылаю 5 осьмушек табаку и сахару».

Армейская группа, о которой упомянул полковой комиссар, недавно прибыла из советского тыла и была передана в распоряжение Пятой бригады. Командовал ею кадровый командир РККА Артюшин, с первых же дней борьбы в тылу противника проявивший себя способным разведчиком.

— Матвей Иванович, — обратился Шурыгин к вошедшему Тимохину. — Разведкой Артюшина обнаружены передвижения значительных сил противника. Очевидно, гитлеровцы намереваются крепко ударить по роте и лишить нас важного опорного пункта. Вот его донесение, ознакомься.

«…Очевидно, противник поставил перед собой задачу выбить нас из Крутца и отрезать от партизан, — писал Артюшин. — Если мы оставим Крутец, как командную высоту, то нам останется одно болото. Сейчас, не теряя ни минуты, надо выбить его из Сухинькина…»

— Положение ясное, — сказал Тимохин. — Надо помочь Артюшину. Дело, пожалуй, найдется для всей бригады.

Начальник штаба Фатеев начал готовить приказ, в котором ставились боевые задачи для каждого отряда.

Выполняя приказ командования бригады, отряд «Вперед» и разведчики отряда «Боевой» заняли село Станки, раскинувшееся на берегу небольшой речки.

Партизаны выставили дозоры. Свободные от нарядов бойцы отдыхали.

Рано утром в деревню Сухинькино, расположенную недалеко от села Станки, ворвались гитлеровцы. Многие жители успели убежать в лес. Остальные попрятались. Фашистский офицер приказал разыскать их.

В одном из домов на печи лежал древний старик и немигающими глазами неподвижно смотрел в одну точку. «Куда идти? — думал он. — Неужели тронут мои старые кости?»

Резко хлопнула входная дверь. В горницу пахнуло холодом. Раздался грубый говор. Дед закашлялся. Гитлеровец наставил винтовку и показал, что надо деду слезть с печки.

Старик повиновался и стал медленно спускаться, вытягивая вперед сухие, как плети, ноги. Ворот его домотканой холщовой рубахи был расстегнут. На впалой смуглой груди болтался медный крест, полузакрытый длинной седой бородой.

В хату вошло еще несколько гитлеровцев в сопровождении офицера и переводчика.

— Как дела? — спросил офицер.

— Гут, герр лейтенант! — ответил переводчик.

— Что это за птица? — офицер бросил брезгливый взгляд на слезающего с печи старика, который являлся пока что единственным «языком» из всей деревни.

Дед тяжело дышал и с полным равнодушием смотрел на окружающих.

Лейтенант щелкнул о сапог концом стека.

— Слушай, старый, — обратился он к старику, — сколько партизан стояло в вашей деревне? Кто командир?

Переводчик перевел.

— Ась? — не понял вопроса старик, приставив к уху ладонь.

— Партизан, говорю, много у вас было?

— Да кто их знает? Я не считал.

— А вот это ты видел? — лейтенант показал на хлыст.

— Как сосчитаешь? Они во всех домах стояли.

— И у тебя тоже?

— И у меня были.

В воздухе свистнул хлыст и опустился на полуобнаженную спину старика. Дед согнулся, из его груди вырвался стон:

— Ты лучше из ружья прикончи меня.

— О… у тебя тоже партизанская натура! Выведите его на улицу и надавайте палок.

Старика забили до смерти. Он лежал на спине с раскрытыми глазами, неподвижно глядящими в небо. Студеный ветер шевелил его белую бороду с желтизной около усов.

Поиски людей в деревне оказались не безрезультатными. Лейтенант приказал солдатам согнать на улицу женщин, подростков и стариков, которые не успели скрыться. Несколько гитлеровцев повели их в поле, подгоняя отстающих прикладами винтовок и автоматов, остальные фашисты принялись обыскивать все закоулки, унося все, что приглянулось, — одеяла, подушки, часы-ходики, платки, кастрюли, иконы…

Потом каратели заставили полураздетых и замерзших людей ползти обратно в деревню.

Там офицер стал перед толпой «держать речь»:

— Мы будем проводить собрание. Как говорят большевики, повестка дня — один вопрос. Где партизанский отряд?

Из толпы ответили, что не знают.

— И ты не знаешь? — офицер ткнул в грудь пожилого крестьянина.

Тот молчал, понурив голову.

— Говори, черт возьми! — лейтенант показал пальцем на другого крестьянина.

Не отвечал и этот.

— Всем будет капут! Вы не хотите сказать правду немецкой армии. Вы сами — партизаны.

Закончив эту тираду, лейтенант приказал вывести троих мужчин. Расстреляв их на глазах односельчан, гитлеровцы погрузили награбленное имущество на дровни, подожгли деревню и пошли в направлении Станков.

Партизаны отрядов «Вперед» и «Боевой» увидели дым от горевших в Сухинькине домов. По команде «В ружье!» выскочили на улицу и заняли оборону.

Спустя примерно час фашистская колонна натолкнулась на дозорную группу отряда «Вперед». Партизаны дали по противнику залп и стали отходить к Станкам. Гитлеровцы начали их преследовать. В бою был тяжело ранен заместитель Шамшурина по разведке Иван Николаевич Семикин. Вражеская колонна, дойдя до ветряной мельницы, остановилась метрах в трехстах от партизанской обороны.

Офицер не заметил ничего подозрительного и подал команду — двигаться дальше.

Партизаны занимали позицию слева, недалеко от опушки леса. Шамшурин приказал пулеметчику открыть огонь. Полыхнула огнем и вся линия обороны.

Фашисты побежали, бросая награбленное у крестьян добро. Но только одному солдату удалось добежать до мельницы и скрыться.

В полевых сумках убитых офицеров оказались оперативные документы — их немедленно направили в штаб бригады. Сами же партизаны двинулись на Крутец.

Недалеко от большака Сухинькино — Крутец находился лес. От него к Крутцу вела глубокая лощина, по которой партизаны пробрались в лесную чащу и стали ожидать сигнала. Двадцать человек из своего отряда Шамшурин послал в заслон со стороны села Станки. «Храбрый» выдвигался в засаду в сторону Белькова.

Почти одновременно сюда подошел отряд «Дружный», который только что провел трехчасовой бой с противником, заставив его отступить на Чернево. Этим самым была предотвращена попытка врага взять роту Артюшина в кольцо.

К юго-востоку от Крутца занял деревушку Рай отряд Ивана Ивановича Грозного, временно прикомандированный к «пятерке». Опытный командир предусмотрел возможность движения карателей по дороге на Мякшино и решил выставить там заслон.

Как показала обстановка, решение Грозного было очень своевременным.

Иван Иванович Грозный — известный в Партизанском крае человек. С первых дней оккупации Старорусского района он, коммунист, мастер фанерного комбината, волевой, мужественный человек, возглавил местный партизанский отряд. Бил врагов он умело, тактически грамотно, лихо и смело, доказывая на деле, что ему не зря досталась в наследство от дедов такая фамилия — Грозный. Позднее Иван Иванович командовал крупным партизанским полком в Четвертой бригаде, по-прежнему был грозой карателей и их сообщников.

Без малого на километр растянулась по большаку Релки — Крутец вражеская колонна. Пехота, обоз, батальонные минометы, скорострельные пулеметы…

О появлении врага и его вооружении разведчики Никитина тотчас же сообщили командиру.

— Приготовиться к бою, — приказал Шурыгин.

Наткнувшись на партизан, каратели начали интенсивный обстрел Крутца. Потом развернулись в полукольцо и повели наступление, оставив свободным выход на Релки. Они явно рассчитывали выбить артюшинцев из Крутца и подставить их под удар своего второго эшелона, двигавшегося к Релнам. Ход этот разгадали командир отряда Шамшурин и разведчики.

— Пора начинать. — Никитин тронул за плечо Шамшурина и добавил: — Я двигаюсь вправо. Следи!

Разведчикам Петрову, Ефимову, Михайлову удалось скрытно пересечь большак и занять удобную высоту перед правым флангом наступавших. Когда они вместе с пулеметчиками открыли сильный огонь, не ожидавшие этого гитлеровцы ослабили нажим на Крутец, что и было нужно немногочисленной роте красноармейцев Артюшина.

Тогда-то по лощине из леса и устремились к центру вражеского полукольца отряд Николая Шамшурина «Вперед» и отряд «Дружный», — дновцами к этому времени стал командовать Александр Иванович Иванов (Шматов снова приступил к исполнению обязанностей редактора печатной газеты «Дновец»).

Каратели, таким образом, неожиданно для себя попали под огонь сразу с трех сторон. Они метались, не могли организовать четкую оборону и начали отходить.

Буквально на их «хвосте» народные мстители ворвались в село.

В разгар боя Никитин взглянул на дорогу и не поверил своим глазам: со стороны Станков трусила рысцой лохматая лошаденка. На повозке стояла Зина Миронова. По-мужицки собрав вожжи в кулак, она свободным их концом подхлестывала животину. Кругом свистели пули.

— Зина! Глупая! Куда ты едешь? Убьют! — закричал Никитин.

Услышав знакомый голос, она помахала рукой:

— За ранены-ыми!

^{З. В. Миронова, сандружинница отряда «Боевой».}

Это было правдой. Но была в рискованной затее Зины и другая цель: в трудную минуту ей хотелось находиться рядом с близким ее сердцу человеком. Давно уже искренне дружили молодые земляки-пестовцы Александр Никитин и Зинаида Миронова. Нередко их видели вместе — и в бою, и на отдыхе.

Боевые дела, невзгоды, волнения друг за друга сближали еще больше, и однажды настало время, когда Саша и Зина поняли: пришло за дружбой и настоящее чувство любви.

«Жаль, что нет у нас загса, — пошутил однажды Александр Андреевич Павлов, — поженили бы мы вас, друзья, в партизанском лесу. Такое ведь не часто встретишь на дорогах войны. Все особо помнили бы партизанскую свадьбу. Верно ведь?» Несколько застенчиво Саша ответил: «После войны весь отряд пригласим на свадьбу».

Зина подъехала ближе, остановила лошадь и как ни в чем не бывало подняла бойцов:

— Эй, ребята, помогите!

Два партизана вскочили с земли и стали укладывать раненых на «скорую помощь».

Лошадь пугливо озиралась и пофыркивала.

Зина укрыла раненых, развернула свою «оказию», помахала разведчикам рукой и скрылась в направлении санитарного пункта.

— Ну и Зина! — восторгались разведчики. — Молодчина! Пятерых парней стоит. За такой можно в огонь и в воду идти.

Когда закончился бой, артюшинцы обнимались с партизанами.

— Плохо пришлось бы нам без вашей поддержки.

— Могли бы нас здорово пощипать.

— Ничего, братцы, — сказал Шамшурин, — когда рука об руку — сил намного прибавляется. Так и у нас получилось.

Подсчитали трофеи: двадцать автоматов, два миномета, четырнадцать крупнокалиберных и ручных пулеметов, большой обоз.

Пленный офицер и солдаты были направлены в штаб бригады.

Казалось бы, все окончилось хорошо. Но… не совсем так.

Отделение Александра Петрова из отряда «Храбрый» находилось в заслоне на опушке леса, недалеко от деревни Фекино. Прошло уже полтора часа, а на дороге никто не появлялся. Холодный ветер раскачивал верхушки елей. Они сердито шумели, стряхивая с себя снег.

Вдали показались гитлеровцы. За пехотой тянулись повозки.

Когда колонна подошла ближе, Петров увидел идущего впереди, рядом с немецким офицером, мальчика.

— Ишь ты, никак Васятка наш объявился? — шепнул Петров бойцам. — Без моей команды не стрелять! Когда скомандую — бейте изо всей силы, только паренька не заденьте — с ним надо разобраться.

Колонна приблизилась уже настолько, что можно было и без бинокля различать не только отдельные фигуры врагов, но и их лица. Действительно, в голове колонны рядом с офицером шел… Вася. Движения его были настороженны. Он поминутно озирался по сторонам.

«Странно, — подумал Петров. — Как его угораздило попасть гитлеровцам в проводники? Ведь так хорошо провел разведку в Кудрове. И потом умело действовал. Что же произошло?»

Не знал Петров, что несколько дней тому назад Васятка вместе со взрослым партизаном попросился идти в дозор. Заменивший раненого командира отряда Храмова начальник штаба Капустин согласился. «В случае чего — шустрый подросток быстрее доберется до отряда», — подумал он.

Наблюдали дозорные долго. Потом решили проползти немного вперед, получше разглядеть, что делают фрицы в деревне. Увидели, как по дороге пронеслась крытая брезентом автомашина. Прошел небольшой обоз. За деревней по полю ходили солдаты и что-то искали: наверное, спрятанное крестьянами добро.

Вдруг почти рядом раздалась автоматная очередь. Вася вздрогнул.

— Тикай! — услышал он и бросился за товарищем.

Вокруг свистели пули. Ветки кустарника больно хлестали по лицу. У толстой осины партизан зашатался и упал.

— Что с тобой, дядя? — с тревогой спросил Вася.

— Ногу задело, — ответил партизан.

— Мы, кажись, забрали в сторону… Вот беда-то, — вздохнул мальчик. — Давай подсоблю, потопаем помаленьку.

Васятка подставил плечо, и они оба заковыляли по направлению к отряду. Пройдя метров сто, услышали треск сучьев. Пригнулись, замаскировались: прямо на них шли три гитлеровца с автоматами.

— Тс-с… глянь-кось! — зло процедил сквозь зубы Вася.

Фашисты, очевидно, заметили их, залегли и открыли стрельбу.

— Дай-ка сумку — там лежит граната.

Впопыхах парнишка не сразу нашел ее.

— Вот она, будь ты неладна!

Партизан взял ее, размахнулся и метнул. Раздался взрыв.

Васятка и партизан поползли дальше, но снова наткнулись на немцев. Когда во время перестрелки сзади партизан разорвалась граната, Васю откинуло в сторону. Едва он открыл глаза, увидел у ветвистого дерева лежащего неподвижно своего старшего товарища. В этот момент гитлеровцы навалились на мальчика, скрутили руки и повели к офицеру.

Обер-лейтенант смерил пленника строгим взглядом и расхохотался.

— Партизан? Ха-ха!.. Посмотрите на этого поросенка, — обратился он к переводчику. — Клейне руссише швайн.

Вася стоял раскрасневшийся и от злости, и от бессилия, и от смущения. Сначала смех офицера совершенно ошеломил его, но Васятка тут же пришел в себя и, глядя в упор, произнес:

— Что от меня надо? Я ничего не знаю.

— Тебя надо повесить, как юного бандита и разбойника. Да жаль твою бедную муттер. Она будет плакать…

— Ты мою мамку не тронь. — Вася вспомнил ее лежащей вместе с другими расстрелянными жителями деревни.

— Послушай, щенок! Нам некогда с тобой разговаривать. Или ты укажешь, где база партизан, или я повешу тебя вот на этом суку, — офицер показал рукой на высокое дерево.

— Я не знаю, где они.

— Врешь, молодые парни все знают.

Свистнула плеть и обожгла Васину спину. Он закусил губы.

— Паршивец! — заорал офицер и еще раз стеганул плетью.

От боли и обиды у Васятки навернулись слезы. Решение пришло сразу:

— Не бейте, дяденька офицер, я все скажу. — Вася заревел, давясь слезами.

— Ну! — гаркнул гитлеровец.

— В лесах… у деревни… — мальчик на мгновение замолчал, придумывая название, — Фекино. Я могу провести.

— Гут. Давно бы так, — обрадовался обер-лейтенант. — Отведите его в землянку, — приказал он солдатам.

На следующий день Вася повел вражескую колонну. Ее командир шел рядом, временами приставляя к глазам бинокль.

— Еще далеко? — тыкал он Васю в бок.

— Скоро, господин офицер.

Рубаха под накинутой на худенькие Васины плечи старой фуфайкой висела рваными клочьями, едва прикрывая спину в ссадинах и кровоподтеках.

Солнце припекало, но воздух был еще прохладен. Тело мальчика покрылось гусиной кожей. Скуластое лицо с маленьким носиком и лихорадочно горящими глазами выражало возбуждение и тревогу.

Вася нервно перебирал руками лоскут рубахи. Глаза его бегали по сторонам.

— Если обманешь, зажарю на огне, как цыпленка, — услышал он угрожающий голос сбоку.

— Будьте уверены, найдете!..

Вот подошли к деревне. К ней вела узкая дорога.

— В деревню не надо, надо идти по проселку. — Собственный голос показался Васе чужим.

Дорога удалялась к лесу. Вперед можно было видеть на целый километр.

У мальчика подкашивались ноги. Волнение достигло крайних пределов.

— Где? — раздраженно спросил немецкий лейтенант.

— Чуть подальше! — пробормотал Вася и вдруг заметил, как среди ветвей кустарника что-то сверкнуло и исчезло.

Еле заметная страдальческая улыбка на миг искривила рот. Он на секунду остановился, набрал полную грудь воздуха и во всю силу мальчишеских легких закричал:

— Стреляйте по фашистам! — и тут же упал наземь.

Разом заговорили два пулемета и шесть автоматов. Только нескольким гитлеровцам удалось уйти.

Александр Петров подскочил к все еще лежащему парнишке:

— Живой?

— Живой, дядя Саша! Вроде бы ничем не задетый… — ответил Вася.

Его била нервная дрожь, губы сводила судорога.

Петров снял с убитого немецкого офицера полушубок, закутал мальчика с головой и отправил в штаб отряда к Капустину.

Отряд «Храбрый» в это время находился в засаде — в деревне Бельково.

Увидев Васятку, Николай Павлович Капустин обнял его и сказал, чтобы он шел пока отдыхать. Поговорить с мальчиком командир отряда решил потом. Но разговору этому не суждено было состояться…

Близился рассвет. Караульное отделение Александра Викторовича Михайлова готовилось к смене постов. Ребята мечтали о кружке горячего чая: пронизывающий ночной ветер порядком их просквозил.

Неожиданно на другом конце Белькова загремели выстрелы: сюда подошла из Заречья новая группа карателей. Минометы и станковые пулеметы били не смолкая. Казалось, загорелись и небо и земля; и не было ни клочка земли, куда бы не впивался вражеский осколок, где бы не свистели пули… Вся деревня Бельково полыхала огромным костром. Горели даже срубы колодцев…

^{Горит подожженная гитлеровцами деревня Бельково.}

Капустин понимал, что держаться в пылающей деревне невозможно. Да и каратели берут ее в кольцо. Надо спасать отряд.

— Николай Григорьевич, — приказал Капустин командиру взвода Еремееву, — выводи отряд в лес. Я буду прикрывать сам.

— Зачем сам? Оставим отделение Михайлова, которое в карауле.

— Сам буду. Выполняй приказ! Догоню вас.

Капустин был молод и смел. Любил товарищей крепкой мужской любовью. В смертельно опасную минуту он подумал: «На кого ни глянь — все земляки. Всех жалко…» — и решил принять основной удар на себя.

— Я тоже с тобой, Коля! — сказал комиссар отряда Александр Григорьевич Семенов. — Еремеев один доведет.

Капустин и Семенов остались прикрывать отход партизан…

Бойцы отделения Михайлова, так и не дождавшись смены, отправились в деревню. На околице, за большим камнем, они обнаружили лежавшего навзничь командира. Нижней части его лица не было — вражеский осколок оторвал челюсть.

— Эх, Коля, Коля! — выдохнул Михайлов. Для него Капустин тоже был не только командиром, но и добрым старым знакомым.

В десяти метрах боец Лаврентий Джура увидел распластанное тело комиссара Семенова: и он до последнего своего вздоха не выпустил из рук автомата.

— Неужели все наши погибли? — оторопели друзья.

Они не знали, что командир и комиссар пожертвовали жизнями ради спасения отряда. Вокруг их тел Михайлов насчитал несколько десятков фашистских трупов.

— Соорудить носилки! — приказал командир отделения. — Погибших возьмем с собой.

Пробираясь лесной дорогой, партизаны наткнулись на тело Ремезова, молодого горняка из Боровичей. Когда его тронули, он застонал.

— Что с тобой?

^{А. В. Михайлов, командир отделения отряда «Храбрый».}

— Две пули — в обе ноги… Не доползти… Пристрелите, ребятки… Чего обузой быть?..

— Прекрати хныкать! — резко оборвал Михайлов. — Тоже мне, смешить народ собрался. Лаврентий, — это уже Джуре, — подними и неси. Будем подменять друг друга.

Джура взвалил Ремезова на спину. Его раненые ноги иногда цеплялись за корни деревьев, но он не стонал. От него и узнали об отходе отряда на Крутец, о ранении нескольких партизан, оставленных Еремеевым в густом потайном ельнике, куда позднее вернутся за ними их товарищи с лошадьми.

Встретились со своими к полудню. Отправили раненых в лесной госпиталь. По установленному ритуалу похоронили погибших, поклялись отомстить за них. Над свежими могильными холмами прогремел троекратный салют.

Каратели понесли большие потери. Видимо, это и заставило их прекратить дальнейшее продвижение от Белькова. А может быть, зная, что поблизости, в Рае, их поджидает Грозный, не решились еще раз испытать силу ударов его отряда. Так или иначе, гитлеровцы направились в сторону своего крупного гарнизона. За ними — Иван Иванович Грозный. И тогда поредевший в бою отряд «Храбрый» занял деревню Рай. Еремеев, последним видевший командира и комиссара перед их гибелью, выехал в штаб бригады на доклад о проведенном бое.

Он застал в штабе Шурыгина, Тимохина, Фатеева, Большакова, Власова, — командование бригады безотлагательно решало организационный вопрос: кто заменит погибших командира и комиссара «Храброго».

Долго обсуждали предлагаемые кандидатуры, и это не было простой формальностью. Дело в том, что борьба в тылу врага требовала иного подхода к кадрам, нежели, скажем, служба в Красной Армии. Специфические условия этой борьбы выдвигали на первый план не воинское звание, не специальное образование или соответствующий стаж работы, а прежде всего личные качества человека, организаторские способности, его авторитет среди коллектива, готовность к самопожертвованию, умение вести за собой людей, ориентироваться в обстановке постоянного вражеского окружения… Как известно, специального партизанского устава не существовало, и любое решение регламентировалось необходимостью как можно активнее и лучше бить врага на захваченной им же территории. Эта специфика и была тем главным фактором, от которого зависела судьба каждого, его место в строю, его рост, его будущее…

Нередко тогда можно было видеть, как умело и отважно командовал крупным партизанским соединением сугубо гражданский человек, допустим, даже с обычным семилетним или средним образованием, командовал грамотно, тактически правильно, что приносило партизанам победу над фашистскими подразделениями.

Отряд «Храбрый» принял по приказу командования Александр Андреевич Павлов, который проявил себя как опытный начальник штаба «Боевого». На его место назначили отважного командира разведчиков Александра Никитина. Стоило сделать одно-два перемещения, как за ними неизбежно следовали другие: стал заместителем командира отряда «Боевой» по разведке Николай Петров. Правой рукой Павлова — комиссаром «Храброго» — был утвержден хорошо зарекомендовавший себя в боях, походах, среди всего коллектива политрук первой роты Николай Кондратьев. Николаю Еремееву, успешно осуществившему вывод отряда из опасной зоны, достался «портфель» начальника штаба этого отряда.

Путевка в «рай»

Несмотря на наступившую распутицу, гитлеровцы проявляли все же большую активность.

Командир «Храброго» старший лейтенант Павлов сообщал из занятой им деревни Рай, что разведка обнаружила большую группу карателей на дороге между Черневом и Северой. Вскоре в штаб бригады пришло донесение и от Артюшина: «Колонна гитлеровцев двигалась от Сосниц на Релки. Наткнувшись на нашу засаду, повернула на Прудцы. Там была обстреляна нашим заслоном. Сейчас отошла к Горкам и Фекину».

Становилось все очевиднее, что неприятель ведет усиленную рекогносцировку местности, уточняет силы партизан.

— Так… — размышлял Никитин, — группируются, затевают что-то.

Он еще не успел приступить к исполнению своих новых обязанностей начальника штаба в «Боевом», поэтому смотрел на развертывавшиеся события с позиций разведчика. Доложив обстановку Шурыгину, Александр Макарович решил выехать в Рай: там у его друга-земляка Александра Андреевича Павлова сейчас особенно горячий участок обороны.

В деревне командира не оказалось. Комиссар Кондратьев сказал, что Павлов лично объезжает линию обороны, проверяет систему огневых точек, боеспособность рот, взводов, отдельных расчетов. «Узнаю, — подумал Александр Макарович, — узнаю Павлова: как всегда, во всем должен убедиться лично».

Не успел Александр Андреевич оставить лошадь у коновязи, как в воздухе раздался характерный звук «стрекозы» — так прозвали партизаны немецкий самолет разведчик-корректировщик.

— Не на лошадином ли хвосте ты его притащил? — пошутил Никитин, когда Павлов вернулся с обороны и вошел в избу.

— Третий раз уже облетывает… Должно быть, засек наше «стойбище»… Хотя маскировка у нас отличная — сам проверял.

Самолет сделал несколько кругов и скрылся за лесом. Никитин и Павлов приготовились отужинать, но появился новый незваный гость — бомбардировщик «юнкерс». На этот раз в нескольких местах взорвались бомбы, вспыхнули пожары. Когда улетел самолет, партизаны и крестьяне бросились тушить пожары.

Ночь прошла спокойно. На заре со стороны Мякшина показалась большая вражеская колонна. В арьергарде следовал обоз.

Павлов и Никитин смотрели на это шествие в бинокль. То, что боя уже не миновать, было ясно. Оставалось только одно: как можно дольше не обнаружить себя, подпустить карателей ближе.

Первые же залпы и пулеметные очереди заставили гитлеровцев залечь. Но потом они поднялись и двинулись в полный рост, с приставленными к животам «шмайссерами», с дикими криками, смысл которых разобрать в грохоте боя было невозможно.

«Психическая атака!» — подумал Павлов. И передал по цепи:

— Не робеть, бить наверняка, с близкой дистанции!

Вдруг в кустарнике, вплотную примыкавшем к начинавшемуся болоту, смолк наш пулемет: наверное, от перегрева заело диск. Тотчас же туда устремились фашисты, почувствовав свободную от огня зону. Уже были слышны их пьяные голоса:

— Иван, сдавайс!

— Рус, Москау капут, сдавайс!

Наконец пулемет заработал.

Бой длился долго. Появились потери и у партизан. Павлов решил отвести отряд.

Гитлеровцы бежали к деревне, продолжая что-то громко орать. Уже совсем близко от себя они видели какого-то нерасторопного русского, который со страху никак не мог справиться с лошадиной упряжью, суетливо возился у оглобель, что-то искал в повозке под сеном. Этого-то мужика они обязательно возьмут живьем — вон у него как руки трясутся…

— Рус Иван! Хэндэ хох! Руки вверх! Сдавайс!

Тот испуганно обернулся, сделал вид, что готовится поднять руки, и вдруг с силой резанул по гужам, вскочил на спину лошади и на глазах у карателей, бросив свою повозку, галопом помчался догонять своих. Враги настолько опешили, что не успели даже выстрелить вдогонку. Но если бы и попытались, партизаны тут же открыли бы огонь из пулемета, хорошо замаскированного на пригорке в густом ольшанике и прикрыли бы отход специально оставленного возиться у дровней своего товарища.

«Трофей» вызвал у карателей взвода фельдфебеля Гурвича большой интерес. Они сгрудились вокруг повозки, азартно вспарывали мешки, передавали из рук в руки впопыхах оставленный «рус Иваном» дробовик, у которого почему-то были сломаны курки на обоих стволах.

Головастый рыжеволосый ефрейтор достал из-под сиденья небольшую миниатюрную шкатулку из раскрашенного дерева. Такие обычно стояли на углу комодов, и деревенские модницы хранили в них свои украшения — серьги, бусы, медальоны.

— Не иначе как золото.

Каратели сгрудились и с нетерпением ждали, что же покажется сейчас под разрисованной крышкой. Но увидеть им ничего не удалось. Как только крышка чуть поднялась вверх, Гурвич, стоявший в отдалении, услышал сильный взрыв.

Это сработала «путевка в рай», сделанная в деревне Рай Никитиным и Павловым.

О минах-сюрпризах Александр Макарович и Александр Андреевич знали еще со времен войны с белофиннами на Карельском перешейке. Они-то и начинили взрывчаткой миниатюрную шкатулочку.

«Главный строитель» и «главный интендант»

Павловского в отряде «Храбрый» все звали только по имени и отчеству — Спиридон Иванович. Человек в возрасте, хозяйственный, степенный, он многим годился не только в наставники, но и в отцы. Исключение в этом было лишь для Валова: земляк и закадычный друг, он звал его по-дружески — Спиря. Конечно, не в присутствии начальства, не в официальной обстановке.

Однажды командир отряда Павлов пригласил Павловского в штабную землянку. Здесь же бойко орудовал у железной печурки Кондратьев.

— Присаживайся, Спиридон Иванович. Разговор есть. Видишь, и комиссар чайком грозится нас побаловать.

Чайник на «буржуйке» уже приятно ворковал, пуская из горбатого носика волнистую струйку пара.

— Я от чаю, замечаю, мало пользы получаю… — начал было Павловский в ответ шутливую рифмованную присказку, в которой говорилось: «Пиво пить предпочитаю, а в вине души не чаю», но остановился, улыбнулся и закончил: — Чую, не в чае чудо. Так о чем разговор будет, Александр Андреевич?

— Ты, говорят, в строительном деле мастак?

— Брешут. Правда, кирпичную кладку знаю. Могу, к примеру, очажок сложить или русскую печку с лежанкой. А то и «голландку».

— А по плотницкому?

— Так какой же деревенский топора в руках не держал?

— Небось и верхом можешь?

— Тю-ю! — протянул Павловский. — Это у нас каждый малец. И без седла! Только не разумею, куда клоните, товарищ командир? — вдруг забеспокоился Спиридон Иванович.

— Сам чуешь — дело к лету. Значит, пора браться за новые резервные базы. За жилье в лесах. Чтоб к любой неожиданности быть готовым. Сведения у нас не из обнадеживающих — каратели не утихомирились и посуху готовятся атаковать еще сильнее.

— Дело понятное. Стало быть, в лесах, где подальше? И в секрете до поры до времени?

— Рад, что понял, Спиридон Иванович. Так что не осерчай — с комиссаром мы так думаем: будешь у нас главным строителем…

— До главного, — усмехнулся Павловский, — грамотенкой, к сожалению, не дорос, а насчет жилья и баз — постараюсь.

— Людей в помощь выбирай — не откажем.

Горячо принялся Спиридон Иванович за новое дело. Однако не обошлось новое назначение без дружеского подтрунивания Валова:

— Эх, Спиря-Спирюшка. Я думал, вояка ты заправский, а ты… «пиши в обоз на заднюю повозку…»

— Много ты понимаешь! Задание-то посерьезней, чем твое. Мала игла, да весь мир обшивает; не велик плуг, а всю землю переворачивает… Понял?

— Чего уж тут не понимать — кто в лес, кто по дрова…

Действительно, Павловский вскоре отправился в лес с группой помощников. В одном из укромных мест зареченского леса стали строить добротные шалаши, легкие складские помещения, временные навесы для «госпиталя». Александр Николаевич Валов часто приходил на лесное строительство, помогал другу. Так уж получалось, что они нередко оказывались вместе, словно держались один за другого. Командование в свою очередь учитывало многолетнюю дружбу земляков, старалось дать задание так, чтобы они были рядом.

Дружбе этой не мешало различие их характеров, профессий, внешности. Валов был длинен и худощав, строг на вид, но весел и задирист, хотя и безобидно. Павловский — полнолиц, солиден, крепкого атлетического сложения, однако впечатления толстяка не производил — наоборот: был по-своему складен, быстр в движениях, сноровист. Многим думалось: «От такого богатыря не увернешься, если захватит…» Взаимной мужской привязанности не вредило и то обстоятельство, что Валов любил подшучивать над Павловским, и довольно часто. Тот порой начинал обижаться, и сам отшучивался — ловко, быстро, ехидно… Словом, в отряде двух более близких друг другу людей, чем они, не было.

Отец Александра Николаевича Валова, старорусский столяр-краснодеревец, слыл когда-то в округе умельцем. Что ни соорудит — на все можно было любоваться. Когда он умер в восемнадцатом году, семнадцатилетний Саша стал работать по найму — пас скотину, рубил лес, сплавлял его по Ловати. В годы гражданской войны не сидел в ожидании повестки, а добровольно вступил в Красную Армию, служил в артиллерийском дивизионе, кавалерийском эскадроне… За храбрость получил именное оружие. Демобилизовался в двадцать шестом.

Спиридон Иванович Павловский был его постоянным спутником — и на рыбалке, и в лесу. От него Валов знал многое о Петрограде. Еще в канун первой империалистической войны четырнадцатилетним пареньком отправился Спиря в российскую столицу на заработки — был грузчиком у богатого булочника. В то время и познакомился с питерскими пролетариями, с ними осенью семнадцатого принял участие в штурме Зимнего дворца. И в гражданской участвовал: только, в отличие от друга, не на северном, а на южном фронте — громил белогвардейцев под Балашовом. Демобилизовался и поселился в Бологом — на родине деда. Война застала Павловского на посту заведующего торговым отделом райпотребсоюза.

Оба друга были истинными почитателями русской природы. В мирное время часами просиживали на рыбалке, бродили по лесам, хлопотливо работали в своих садах. Спиридон Иванович частенько любил повторять заученную однажды французскую пословицу: «Кто украшает цветами свой дом, тот облагораживает свое сердце». Даже сейчас, в суровое время партизанской войны, Валов и Павловский не оставались равнодушными к природе, ее пленительному очарованию.

Как-то вечером, закончив очередной шалаш, друзья сели отдохнуть на толстое бревно и закурили.

— Помнишь, как мы чуть не влипли? — спросил Спиридон Иванович друга.

…Было это в деревне Хвершовке.

Друзья находились в секрете на ее окраине, в крайнем доме бывшего колхозного бригадира. Валов на скорую руку чинил свою прохудившуюся фуфайку. Вдруг Павловский толкнул его в плечо:

— Глянь, Саша, какие-то двое шагают.

Присмотрелись. Один вроде в немецкой шинели, другой — в ватнике. Оружия при них не видно.

— Наверное, сборщики подарков, — предположил хозяин дома. — У нас тут подарки собирают к празднику — для партизан.

— Свои не свои, а правило одно: незнакомцы — значит, в штаб. Там разберутся.

Павловский и Валов с оружием на изготовку выскочили из дома:

— Руки вверх!

Незнакомцы подчинились. Валов повернул их лицами к стене, Павловский обыскал. Из оружия были только пистолеты. У одного из пришельцев нашли бумагу: «Список добровольно вступающих в отряд СС для борьбы с Советской властью и коммунистами».

— Вот те подарочки! — заметил Валов.

Валов остался в секрете, а Павловский повел задержанных в штаб.

Хвершовка — деревня длинная. Дома — по обе стороны прямой, густо обсаженной кустами сирени и желтой акации дороги. В середине деревни один из арестованных ринулся от Павловского к невысокой изгороди и перемахнул через нее. Спиридон Иванович на мгновение растерялся: или догонять беглеца, или сторожить оставшегося. Но тут же ему скомандовал:

— Ложись! И ни с места!

Тот повиновался. Подскочив к изгороди, Павловский вскинул карабин и выстрелил вдогонку. То ли промахнулся, то ли было уже далеко, но враг продолжал бежать. Хорошо, что услышал выстрел и крик дежурный по гарнизону Шамшурин. Он выскочил на крыльцо соседнего дома. Находился Николай Николаевич к беглецу ближе и, поняв, что Павловскому его не достать, тут же уложил гитлеровца автоматной очередью.

Оставшийся назвался писарем полицейского управления: он-де маленькая сошка и обязан был выполнять приказ — записывать тех, кто согласен сотрудничать с оккупантами. С тем ефрейтором он был в соседней деревне, где оставлена подвода: староста сказал, что надо починить упряжь, а в Хвершовку, мол, можно дойти пешком: это рядом и партизан там никаких нет.

Долго еще не мог успокоиться Павловский, ругал в душе и себя, а заодно и Валова за то, что они чуть-чуть не влипли в историю, если бы ефрейтор ушел. Спиридон Иванович сказал тогда Шамшурину:

— Ты мой ангел-спаситель, Николашенька! Я твой должник по гроб жизни.

— Свои люди — сочтемся. Ладно уж, — отшутился Шамшурин.

«Главный строитель» трудился вовсю, и вскоре «дачные квартирки», как окрестил лесное строительство Павловского Валов, были готовы. Шурыгин, Тимохин и Фатеев приехали осмотреть новый лагерь в лесу и остались довольны.

^{А. К. Фатеев, начальник штаба Пятой Ленинградской партизанской бригады (1942 г.).}

— Неплохо бы такие базы и другим отрядам сделать, — заметил комиссар. — А Павловскому, считаю, надо объявить благодарность.

— Согласен, — сказал командир бригады.

— Андрей Кириллович, — обратился он к начальнику штаба, — придется приказ подготовить. О распространении почина «Храброго». Дело действительно нужное.

— К вечеру напишу, дам на подпись.

Спиридон Иванович ходил как именинник. Работу одобрило командование, опыт решено распространить. Он чувствовал прилив энергии, испытывал радость за свои покрывшиеся мозолями руки, которые его не подвели.

«Главный строитель» не ведал, что в этот момент его друг тоже «главным» становился…

Командир отряда Павлов неожиданно для Валова направил его в штаб бригады.

— А не знаешь, часом, зачем, Александр Андреевич?

— Точно не знаю, придешь — узнаешь.

— Ну все-таки? Может, провинился чем?

— Тогда бы я сам с тобой справился.

В общем, ехал Валов и терялся в догадках. Первым встретил его начальник штаба Фатеев. Поздоровались. Фатеев сказал:

— Александр Николаевич, рекомендовал я тебя командиру на повышение.

— Шутишь, Андрей Кириллович?

— Иди к Юрию Павловичу.

Неподалеку от хутора Пожариха бригадные заготовители устроили новую хозяйственную базу. Ее-то начальником и предложил Фатеев назначить Валова.

— У него порядок будет стопроцентный, — поручился Андрей Кириллович. — Я о нем еще с Бологого наслышан.

В обязанности начальника базы входил немалый круг вопросов: распределить и выдать продукты по отрядам, организовать выпечку хлеба в лесных условиях, наладить заготовку особо ценных, питательных и лечебных продуктов для раненых — сливок, творога, сметаны, меда…

Когда о новом назначении узнал Павловский, он пошутил на этот раз первым:

— В главные интенданты, значит, выбился. От меня боишься отстать?

— Точно так, боюсь, Спиря!

— Ладно уж, трудись. Да не забывай, что про вашего брата интенданта Суворов или, может быть, Михайло Ларионович Кутузов говаривал: храбрость солдата — в его желудке, а здоровье — в теплых портянках. Правда, потом кто-то еще и такое выдумал: держи, мол, пузо в голоде, голову в холоде, а ноги в тепле, и будешь самый здоровый вояка на земле… Оно и понятно — здоровье всему голова. Возьми, к примеру, у нас: кашляющий и чихающий боец опаснее минометного обстрела. — Спиридон Иванович улыбнулся, хитровато подмигнул, и земляки принялись за самокрутки.

Так и остался Валов «главным интендантом» на долгие месяцы. Даже когда позднее Савву Ильича Пильченко из отряда «Вперед» назначили начальником снабжения бригады, Валова все равно продолжали величать так.