В квадрате 28-31

Эшелоны летят под откос

Пятеро пробирались к железной дороге лесом, нехожеными просеками, еще не успевшими растаять болотами. Старшим группы был Петр Иванович Ефимов. До войны он трудился на горных разработках, хорошо овладел техникой подрывного дела, когда бурил шпуры, закладывал в них взрывчатку.

В группе Ефимова все были не новички, хотя по возрасту совсем молодые: Вася Яковенко, Вася Иванов и Катя Докучаева. Пятого — семнадцатилетнего сына колхозника Исаева, уроженца Болотовского района, — взяли с собой по рекомендации комиссара бригады Тимохина.

И не без оснований. Саша до этого поддерживал связь между партизанами и подпольными организациями города Дно и поселка Волот. Юноша прекрасно знал лесные и болотные тропы от Дно до Старой Руссы и не раз водил этими тропами диверсионные группы отряда «Дружный». Проводником шел и сейчас. Вел группу в район станции Морино.

Нелегким был путь. Вещевые мешки с взрывчаткой давили на плечи. Приходилось делать частые остановки. Передохнут партизаны, поправят сбившиеся портянки и дальше в путь.

Стараясь хотя бы немного отвлечься, Катя вспоминала прошлое. Каким чистым, безоблачно мирным представлялось оно теперь! И как обидно, что порой не ценилось оно тогда, до войны, в то время, которое казалось сейчас, в тылу врага, таким призрачно далеким.

…Вот он, до каждой мелочи знакомый Братский проезд в Пестове. Бревенчатый одноэтажный домик с тремя окнами на песчаную немощеную улицу. В заборе калитка. Рядом — высокая ветвистая береза. Перед домом небольшой палисадник. Там ходит отец, что-то прихорашивает, убирает. На аккуратных чистеньких грядках топорщится зеленый лук. Цветет в огороде картофель. У поленницы мелко наколотых на зиму дров греется на солнце лохматый Дружок.

А как хорошо на речке — раздолье, веселый гомон купающихся. С лодки удят рыбу бронзовые от загара мальчишки. Вот из-за поворота показалась моторная лодка — рыболовы бросили удочки; загоравшие на песке вскочили, и все, точно по команде, кинулись в воду: каждому охота покачаться на волнах…

— Скоро будет деревня, — сказал Саша Исаев. — В ней — надежные люди. Зайдем обогреться, обсушиться. Узнаем у Петровны новости, — предложил он командиру.

Настатья Петровна встретила ребят очень приветливо.

— Устали небось? Отдохните. Потчевать особо нечем, но все же кое-что найду.

^{Е. И. Докучаева, сандружинница отряда «Храбрый».}

Достала чугунок с картошкой, соленые огурцы, каравай овсяного хлеба, лук.

— Как поживаете тут, тетя Настя? — спросил Саша, отрезая краюху.

— Пока бог милует. Спокойно. Немцев давно не было. Правда, мостищенский комендант свирепствует. В общем, та еще птица! В деревне Боковень расстрелял родителей красноармейца-фронтовика. Стрелял в женщину, ранил ее — зачем на речку с ведрами пошла, а не к колодцу. Мальчонку пулеметной очередью прикончил — зачем в поле уходил.

— А с агентурой его как? — присоединился к разговору Ефимов.

— Подозрительные появились. Но на лбу-то не написано. Приходится выжидать, присматриваться. Будет что нового — сообщу через «почтовый ящик».

Поблагодарив хозяйку, партизаны двинулись дальше. Глубокой ночью они подошли к полотну железной дороги. Залегли, замаскировались. Кругом было тихо. Ярко мерцали на темном небе светлячки-звезды. По команде Ефимова приступили к разведке. Выбрали удобное место — начинался уклон: значит, скорость поезда здесь будет увеличиваться. Жилья, кроме сторожевой будки, еле заметной в отдалении, у переезда, не видно. До станции Морино, где вражеский гарнизон, два километра. Можно приступить к операции. Ефимов распределил обязанности.

— Катя и Саша! Вы вправо и влево — наблюдать внимательно. Чуть что — к нам. Оба Василия и я — закладываем взрывчатку.

Яковенко быстро и ловко орудовал ломиком и саперной лопаткой, рыл под рельсом ямку. Иванов собирал в мешок грунт. Командир готовил мину медленно, спокойно, не волнуясь, на ощупь. Торопиться в этом деле нельзя: чуть ошибся — и конец. Ведь каждому известно, что подрывник, работающий со взрывчаткой, ошибается только один раз в жизни.

Когда заряд был уложен и замаскирован, группа отошла к опушке леса. Перекурить бы теперь после перенесенного перенапряжения, но нельзя. Надо терпеть. А тут еще и ночная прохлада стала давать себя знать. Полтора часа, пока не послышался шум приближающегося поезда, показались вечностью.

Вражеский эшелон шел в сторону фронта. Временами то вспыхивал, то опять гас его единственный глаз — прожектор. Искры из трубы подскакивали вверх, потом их уносил встречный ветер.

В ночной мгле можно было различить товарные вагоны, несколько пассажирских, в которых вырисовывались квадратики освещенных окон, накрытые брезентом платформы. А что это перед паровозом? Пригляделись — две платформы с песком.

— Додумались! — зло сказал Ефимов. — Балласт наперед ставят, чтобы мина раньше взрывалась — не под локомотивом. Боятся, значит.

— Выходит, и нам что-то придумывать надо. — Яковенко отодвинул мешавшую ему смотреть ветку.

Ефимову понравилась рассудительность младшего товарища.

— Правильно. Потому что эффект при таком положении слабее.

Под колесами первой платформы вспыхнуло оранжево-красное пламя. Взрывная волна обдала партизан своим горьковато-теплым дыханием. Послышался скрежет металла, треск ломавшегося дерева, крики. Паровоз и несколько платформ слетели под откос. Уцелевшие гитлеровцы начали круговой обстрел, на станции взвились вверх три красные ракеты — сигнал тревоги. Пора уходить! На месте крушения вот-вот появятся специальные розыскные команды с собаками-овчарками.

На обратном пути группа делала замысловатые крюки и петли, чтобы сбить со следа. Только через трое суток она вышла к деревне Севера, где находился отряд «Боевой».

«Война на рельсах» приобретала в квадрате 28–31 все больший и больший размах. Партизаны взрывали мосты, пускали под откос эшелоны.

Вскоре удачную диверсию провел и командир взвода Николай Никитин из отряда «Храбрый».

Родители Николая — железнодорожники. Они жили и работали на станции Медведево близ города Бологое. Отец был мастером вагонного хозяйства, мать — стрелочницей. Сын же — девятнадцатилетний комсомолец — вместе с другими парнями и девчатами решил осваивать Север. Он уехал туда и стал работать вальцовщиком на Онежском заводе. Там, в Карелии, женился. В сороковом году переехал в Выборг — древний город на Карельском перешейке. Здесь не было металлургических предприятий, и Николай пришел в вагонное депо. Не успел обжиться, освоиться на новом месте, как началась война. И вот он — доброволец партизанского отряда железнодорожников. Своими руками пришлось взрывать и крушить то, что строил и ремонтировал раньше. Было обидно до слез, но что поделаешь, если на Родину напал враг.

…Сведения о том, что фашисты в целях предосторожности стали пускать перед своими составами балласт, заставили партизан изменить способы проведения диверсий. Взрыватели нажимного действия стали применяться все реже и реже; им на смену пришла «удочка». Так прозвали свое новое «детище» партизанские «конструкторы». Для этого брали упрощенный взрыватель, толовые шашки и метров сто крепкого шнура, который чаще всего сами сплетали из льна или связывали из парашютных строп.

Группа Никитина скрытно миновала район Сельцо — Мостище, обошла восточной стороной озеро Должинское, недалеко от которого действовал у немцев смоляной завод, и болотистой низиной, заросшей кустарником, приблизилась к железнодорожному участку Морино — Волот. Почти тотчас же подрывники заметили на полотне двух патрульных. Собак-ищеек с ними не было. Солдаты громко разговаривали, освещали путь фонариками. Время от времени простреливали придорожные кусты, видимо для своей же собственной храбрости. Уходя влево, они появлялись снова через десять — двенадцать минут, вправо — через двадцать.

— Будем использовать эти минуты, — сказал Никитин.

— Успеем? — спросил Крылов.

Он только второй раз участвовал в такой операции.

— От нас самих зависит. Главное — четкость и никакой суеты!

— А может, убрать гадов бесшумно, чтоб не мешали? — предложил Александр Петров.

Никитин не без оснований возразил:

— Исчезнут охранники — сразу же в карауле начнется переполох: куда, мол, делись. Объявят тревогу. Еще больше нам помешают.

Патруль прошел вправо. Ребята сразу же поползли к насыпи, поднялись на нее. Двое уложили в ямку толовые шашки, один унес вырытую из-под рельса землю. Никитин прикрепил к чеке взрывателя протянутый от кустов шнур, тщательно замаскировал и его, и весь заряд. Потом приказал:

— Все в укрытие! Следы замести еловыми ветками!

Укрытием служила выбранная в восьмидесяти метрах от насыпи воронка. На один ее край подрывники воткнули несколько срезанных веток, чтобы было безопасно наблюдать. «Рыбалка» началась…

Едва засветлело на востоке, послышался нарастающий стук колес. Но он был слабым, не похожим на шум приближающегося поезда. Что бы это означало? Не желая подвергать риску всю группу, Никитин скомандовал:

— Петров, останешься со мной. Крылов, с остальными выдвигайся вон к той высотке с соснами, — и показал в сторону начинавшегося леса. — Оружие держать наготове!

Ребята ящерицами уползли к лесу. Командир остался с помощником. Их недоумение скоро рассеялось — мимо проскочила небольшая мотодрезина. Наверное, для проверки линии. Тут и сказалось преимущество «удочки»: был бы заряд с нажимным взрывателем — лететь бы этой пустой дрезине в воздух. А с «удочкой» ее можно и пропустить — нечего тратить взрывчатку на такой несерьезный транспорт!

Ночная мгла постепенно рассеивалась. Натруженно пыхтя, шел к Волоту тяжелый, с двумя паровозами состав. И вдруг совсем низко, под серыми облаками, медленно плывущими на запад, показался самолет.

— Истребитель! — по силуэту определил Никитин.

— Впервые вижу этакое над поездом, — удивился Петров.

«Мессершмитт» облетывал эшелон кругами, прошелся вдоль полотна.

— Видать, объект особой важности. Под таким конвоем, помню, к Старой Руссе везли танки. Да однажды ехали на фронт выпускники «Блюторденсбурга» — замка ордена крови, как назвал Гиммлер высшую имперскую школу офицеров СС. — Николай Никитин крепче сжал шнур. — Считай, нам повезло, Саша!

Он привстал на одно колено, с силой дернул шнур. Ахнул и каким-то причудливо стонущим эхом разнесся по низине взрыв. К грохоту взрыва прибавилось шипение пара, вырвавшегося из котлов паровозов, повалившихся под откос. За собой они потянули вагоны и платформы. «Мессершмитт» ринулся к облакам, словно его, как мячик, кто-то подбросил вверх своей невидимой рукой. Затем развернулся и начал бешено поливать огнем из пулемета пространство вдоль железнодорожного полотна.

Партизаны были уже далеко от места взрыва. Удача бодрила уставших, измученных походом и бессонной ночью людей, придавала силы. Никитин и Петров старались выбрать путь покороче. Партизаны подошли к селу Волчьему. «Если там нет фашистов или полицейских, зайдем на пару минут», — решил Николай Никитин: от начальника особого отдела он имел задание — на обратном пути собрать сведения о старосте этого села.

Полицаев в деревне не оказалось. На улице вообще никого не было видно. Только с противоположного конца села кто-то выезжал верхом на лошади.

В окне одного из домов шевельнулась занавеска. Никитин подошел к окну, постучал. Окно открылось.

— Кто это? — спросил Никитин, показывая рукой на всадника.

Крестьянин выглянул:

— Это староста. Должно быть, поехал докладывать своему шефу о вашем появлении. Говорят, что какие-то партизаны сделали большое крушение и получен приказ: о каждом незнакомом человеке сообщать в комендатуру. Сейчас дороги контролируются конными патрулями, которые часто заезжают в деревню. Вон, посмотрите, что там написано, — он указал рукой на прикрепленные к стене одного из домов клочки бумаги.

Партизаны подошли поближе и стали читать.

Правда, большинство букв от сырости расплылось, но все же можно было разобрать все слова:

— На безрыбье и рак рыба, — ухмыльнулся Николай, складывая бумагу в планшет. — В бригаде покажем сей «документ».

— Раз, два, три, четыре, пять, — начиная с себя, весело пересчитал Петров и подытожил: — Значит, тридцать коров, пятьдесят литров водки и разное там прочее. А не маловато ли за такие буйные головы?

— Факт, маловато! Короче говоря, не согласны. Это же чистая обдираловка! И куда смотрит фюрер?! — язвили ребята.

Через пять дней группа Николая Никитина была дома.

А потом пошло и пошло… Группы подрывников были созданы в каждом отряде. Изучалось в группах минноподрывное дело, способы минирования различных дорог и объектов, правила обращения с взрывчаткой, бикфордовым и детонирующим шнурами, взрывателями ударного действия, химическими, с часовым механизмом… Вскоре группа Осипенкова, в которую вошли Юханов, Ковенцов, Егапов и Прокофьев, между станциями Морино и Болот подорвала вражеский эшелон с боеприпасами. Группа Яковенко — теперь он сам был старшим после проведения диверсии в составе группы Петра Ивановича Ефимова — около станции Вязье напала на ремонтно-восстановительный поезд фашистов, перебила его охрану, уничтожила оборудование поезда и вдобавок взорвала находящийся поблизости мост. Через несколько дней группа Лысенко пустила под откос эшелон с живой силой и техникой — семь пассажирских и столько же товарных вагонов, а также семь платформ с тягачами и автомашинами. Еще одна группа — Егоров, Зуев, Роднов и Терентьев — провела на железной дороге удачную диверсию с эшелоном гитлеровцев, после которой, по сообщению агентурных разведчиков, фашистам пришлось устраивать новое кладбище с тремястами березовыми крестами.

Подрывники в своих «походах за эшелонами» нередко становились и разведчиками. Им удавалось добывать ценные разведданные. В районе станции Вязье партизаны обнаружили вражеский аэродром. Провели тщательную разведку и установили, сколько на аэродроме самолетов, каких типов, где расположены дома летного состава и казармы обслуживающего персонала, бензохранилища, склады бомб. Все это нанесли на схему, доставили в штаб. Поскольку на самом аэродроме диверсию провести не удалось — слишком усиленной была его охрана и особо сложной система сигнализации, — добытые разведывательные данные были переданы на Большую землю.

^{Война на рельсах.}

Однажды подрывникам повезло вдвойне. На железнодорожном участке Дно — Старая Русса они пустили под откос воинский эшелон из двадцати четырех вагонов. Можно было бы спешить в отряд, но неподалеку стоял на лугу немецкий самолет «хейнкель», с черно-желтыми крестами на фюзеляже и крыльях, со свастикой на хвостовом оперении. Его заметили еще вчера, когда подходили к «железке». Ребята решили подобраться к нему во что бы то ни стало.

Около «хейнкеля» никого не оказалось, экипаж и охранники, услышав взрыв и стрельбу на железной дороге, сбежали в казарму железнодорожного поста на переезде (позднее об этом сообщил стрелочник, помогавший партизанам добывать сведения о результатах диверсий).

Подрывники подползли к самолету и подожгли его. В отблесках разгоревшегося пламени они поспешили к лесу… Теперь — скорее домой, к своим.

«Бабий бунт»

Как выяснили через некоторое время партизаны, на совести старосты села Волчье было не одно черное дело. Он исправно служил гитлеровцам, ретиво исполнял их приказы, аккуратно доносил на советских патриотов.

— Посмотрите на меня, ребята. Похож я на женщину или нет? — спросил Егоров. Он был тщательно выбрит и теперь прихорашивался перед зеркалом. — Где тут еще подложить, чтобы сделать фигуру?

— Много не подкладывай, — ответила ему Надя Петрова, двадцатидвухлетняя учительница из Молвотиц, — а то потеряешь…

Командир «Храброго» Павлов, провожая партизан в путь-дорогу, напутствовал их:

— Смотрите, идете на ярмарку, значит, хорошо гуляйте и веселитесь. Не балуйтесь — ведите себя серьезно, с достоинством. С возвращением не задерживайтесь, буду волноваться. Ну, ни пуха…

— К черту, к черту! — раздались в ответ мужские и женские голоса.

— Не ругайтесь! Девушкам не к лицу.

Надя Петрова, Крылов, Егоров и Николай Никитин, одетые в длинные юбки, повязали головы косынками, взяли кошелки и направились в село Волчье.

Староста отдыхал после сытного обеда и стакана солдатского шнапса. Приятную дремоту прервал стук в стекло. Он открыл глаза: на улице стояла миловидная девушка лет двадцати.

— Могу я видеть старосту?

— Сейчас открою. Входи.

Надя Петрова присела, поставила на лавку кошелку и вытащила из нее деньги:

— Нельзя ли через вас керосинцу да мыла купить?

— Погоди, занавески задерну, тогда потолкуем.

Подошел к окну — и не поверил своим глазам: на него глядела женщина… с пистолетом в руке. Бросился к другому — то же самое: вроде крестьянка, но правая рука на кобуре. Почуяв недоброе, заметался из угла в угол, забыв про гостью, бросился к двери мимо Нади, но в сени ввалились женщины и окружили старосту.

— Что вы, бабы, что вы! Никак ошалели? Да пустите, бросьте шутки! — он говорил трусливым голосом.

— Не шутки это, господин староста! — прозвучал твердый и неженский голос. Николай Никитин, руководитель операции, скомандовал: — Руки вверх! Выходи! Больше не сможешь предавать советских людей!

Разведчики хорошо справились с ролью девушек. Только Надюше Петровой играть роль не пришлось: она была сама собой — советской партизанкой-комсомолкой.

Верность присяге

Каратели рыскали по деревням, искали партизан, жестоко расправлялись с теми, кто им помогал. Деревушку Севера, где находился отряд «Боевой», гитлеровцы окружили плотным кольцом. Бой был жарким. И хотя партизан насчитывалось во много раз меньше гитлеровцев, до вечера населенный пункт был в их руках. С наступлением темноты командование разрешило отойти в лес, в недавно оборудованный Павловским лагерь.

Когда расположились в нем и произвели проверку личного состава, выяснилось, что нет двоих. Васю Иванова последний раз видели отстреливавшимся от наседавших карателей, его напарника — заряжавшим автоматный диск. Больше никто о них ничего не знал.

Неизвестность всегда хуже самой горькой правды. Через несколько дней командование послало в Северу группу разведчиков во главе с Орестом Юхановым.

Первым, кто встретился Юханову, был хозяин дома, у которого не раз останавливались разведчики. Он обрадовался, увидев юношу:

— Орестушка, дорогой! Жив, значит! Очень рад, очень рад видеть.

— Здравствуйте, дядя Миша! И я рад видеть вас в полном здравии. Немцы давно ушли?

— А сразу после боя. Побуйствовали, пограбили и отбыли, будь они прокляты. А как над вашими-то измывались!

— Погоди, дядя Миша, погоди. Сам видел или наслышан от кого?

— Слыхал, знамо дело. Сам-то я во время боя раненых отвозил к оврагу, в санчасть. А это опосля Федотыч всей деревне сказывал о тех двоих.

— Пошли к нему!

Страшным был рассказ очевидца, пожилого северского крестьянина.

Только заняли фрицы деревню, в дом к Федотычу вбежал какой-то офицер, сел на лавку, обхватил голову руками. Потом приказал: «Подать скорее воды!»

Дал ему Федотыч кружку и спрашивает: «Что случилось, господин офицер?» По-русски говорил он плохо и поначалу показал на пальцах: мол, было много, стало мало. Солдат их. После, знать, спохватился и как гаркнет: «Пшоль вон, русски швыня!»

Ушел Федотыч за перегородку. Притих. Чего, думает, на глаза лезть! Еще пристрелит. Вскоре пришел солдат, что-то сказал и убежал. Появился еще один офицер. Они сели к столу в горнице, залопотали по-своему. Вдруг, видит в щелку, тащат двоих партизан — пораненных, покалеченных. Один еще мог немного стоять. Поздоровее был. Другой, как солдаты отпустили, повалился на пол. Начали допрос. Второй офицер — за переводчика.

«Кто такой? Имя, фамилия?»

«Не все ли равно?»

«Отвечай, бандит! Тебе велит офицер великой Германии».

«Не бандит я. Понял? Иванов моя фамилия — ясно? А Ивановых в России мильоны! Не чета вашей великой».

«Молчать! Ты стрелял в солдат фюрера. За это — смерть!»

«Не пугай! Ивановы за Родину умирать не боятся».

«Дурак, смерть — это вечно. Это земля. Черная вечная ночь. Зачем тебе, Иванов, ночь? Ты можешь жить и работать. Ты есть рабочий, большевик?»

«Не все ли равно?»

«Отвечай!»

«Беспартийный я. Но с большевиками заодно — против вас, фашистов, за Родину».

«Где жил до войны?»

Вася почему-то опустил голову, грустно вздохнул, будто вспоминал что-то.

«Говори!»

«В тюрьме жил. Вот где. Вор я, уголовник. Понятно?»

Переводчик быстро заговорил с обер-лейтенантом по-немецки. Тот с любопытством посмотрел на партизана и достал сигарету. Переводчик подал ее Иванову.

В отряде знали, что Вася — сирота-беспризорник. В одной из воровских шаек ему пообещали все — и деньги, и славу, и легкую жизнь. А потом пригрозили: не будешь с нами — убьем. Юнец украл раз, другой. На третий попался. Суд, лишение свободы, лагерь… Как он проклинал себя! В работе на лесозаготовках был сноровист, не «сачковал», — ему казалось, что в неуемном труде забывается стыд, горе, скорее приближается окончание срока. Лагерное начальство назначило его помощником десятника.

И вдруг война! Он даже не поверил, что его досрочно выпускают на свободу. Но это было так. Со справкой об освобождении из заключения двадцатилетний парень появился у знакомых, в прифронтовой зоне. Тут и прослышал о добровольцах-партизанах. Его приняли в Пестовский отряд. В первых же боевых операциях он показал себя выносливым, до дерзости отчаянным. Александр Макарович Никитин охотно брал его в разведку. В бою за Северу Вася прикрывал отход товарищей и не смог уйти с ними, получив несколько ранений…

«Обер-лейтенант удивлен, что ты, Иванов, служишь большевикам, посадившим тебя в тюрьму. Они — изверги. Ты должен им отомстить».

«Зря намекаете! Не выйдет!»

«Пойми, Иванов. Ты сидел в тюрьме, тебя можно помиловать, раз большевики заставили воевать против великой Германии».

«Никто не заставлял — я сам хотел воевать за Родину…»

«Громкие слова говоришь! Отвечай: где твой отряд, сколько человек и оружия? Мы отпустим тебя к ним, если захочешь. Подумай».

«Мне думать нечего! Ивановы не продают!»

«Ах так! Не согласен? Поговорим тогда по-другому».

Обер-лейтенант вскочил с лавки и с силой ударил Васю. Затем вызвал двух солдат. Они надели черные кожаные перчатки и стали хлопотать у печки.

Партизанам прижигали пятки раскаленным железом, вырезали на спине ремни. У Федотыча от одного вида этого холодело сердце, его мутило, трясло как в лихорадке, он боялся потерять сознание, но продолжал смотреть, чтобы донести потом людям правду о стойкости, о непокоренной воле советских парней.

Иванов еще дышал, изредка стонал, скрипел зубами. Друг его был уже мертв.

«Говори! Отвечай. Сколько человек в отряде? Где он находится?» — уже по очереди кричали гитлеровцы.

«Гады вы, гады — вот последнее мое слово. — Вася чуть поднял окровавленную голову. — А гадов Россия всегда давила».

«Смертная казнь!» — приказал обер-лейтенант.

Гитлеровцы поволокли тела партизан к реке…

Как только ушли каратели, Федотыч бросился вместе с соседями к реке, достал трупы ребят и с почестью предал их земле, за которую они славно бились с врагом и отдали свои молодые жизни.

Уничтожение «осиных гнезд»

После многих случаев разгрома гарнизонов гитлеровское командование пришло к выводу, что населенные пункты служат плохой защитой от нападения партизан. Фашисты стали сжигать находящиеся на важнейших коммуникациях деревни и на их месте возводить дерево-земляные огневые точки.

Работы эти производились с чисто немецкой методичностью. Сжигался один дом, и в талом грунте выкапывался котлован. Построенный дзот приспосабливали под жилье и переселяли в него часть гарнизона. Затем поджигали следующие дома, пока на месте деревни не вырастал подземный опорный пункт с глядящими во все стороны амбразурами. Между дзотами устанавливались скорострельные орудия или минометы. Отдельные участки на подходах минировались.

Один из таких объектов гитлеровцы соорудили в деревне Прудцы, второй — в Острове.

Эти «осиные гнезда» стали большой помехой для развертывания боевых действий бригады.

— Тут, пожалуй, без «хирургии» не обойдешься. Может, «резанем», Андрей Кириллович? — спросил Шурыгин начальника штаба.

Фатеев, не отрываясь от карты-километровки, что-то прикидывал, взвешивал и ответил не сразу.

— Связной от Грозного прибыл, Юрий Павлович. Сообщил, что Иван Иванович расположился поблизости, у Горок и Дубовца. Вот и думаю из его отряда и нашего «Боевого» создать ударную группу. В ночных операциях они спецы. Остальных поставим в заслоны.

— Вызывай наших командиров. Обдумаем вместе.

Посовещались и решили, что после разведки начальник штаба отряда Грозного Чебыкин и начальник штаба отряда «Боевой» Никитин выведут ударные группы на исходные рубежи. Бесшумно снимаются часовые, гранатометчики и автоматчики располагаются у амбразур и входов в дзоты. Со стороны Горок, Мякшина и Дубовца устраиваются засады. Разведчикам поручили охранять подходы к минным полям, чтобы на них случайно не наткнулись партизаны.

В состав ударной группы вошло сорок человек: десять из отряда «Боевой» и тридцать из отряда Ивана Ивановича Грозного. В заслоны со стороны Дубовца и Горок назначили по пятнадцать человек с одним пулеметом в каждой группе.

Однако в первую ночь осуществить разработанный план не удалось. Незнакомая местность была еще недостаточно хорошо изучена, и до наступления ночи разведка не успела вывести отряды на рубежи атаки. Это могло отрицательно сказаться на исходе операции. Чтобы не рисковать зря, командование приняло решение — отложить боевую операцию на сутки, а всех ее участников отвести обратно.

Утром Фатеев вызвал Александра Никитина в штаб бригады.

— Чтобы не повторилась ночная путаница, — сказал он Никитину, — тебе поручается провести повторную разведку и сегодня ночью проводить ударную группу на исходный рубеж.

Весь день был посвящен тщательной рекогносцировке. Повторно проработали вопросы тактики предстоящей операции. Выделили шестнадцать бойцов ударной группы для приведения в негодность орудий, установленных между дзотами.

Поздно вечером группа покинула Мякшино. Никитин вывел ее точно к Прудцам.

Ночь была пасмурная, партизанская. Временами моросил дождь.

Около дзотов, кроме часового, никого не было видно. С прижатым к груди автоматом он ходил вдоль линии оборонительных сооружений. Дойдя до конца, останавливался, осматривался и возвращался обратно.

Вот он приблизился к месту, где залегла ударная группа, повернулся к ней спиной. Тотчас же вскочили два партизана. Один свалил фашиста на землю и начал его душить, а второй тем временем засовывал в рот кляп. Еще немного усилий — лежащий вытянулся и замер.

Чебыкин убедился, что шум борьбы никого из обитателей дзотов не потревожил, и подал команду бойцам ударной группы. Они поползли к амбразурам дзотов. Среди них были командиры отделений отряда Грозного Мараев, Коконов, Баринов, рядовые бойцы Ефимов, Федоров, Михайлов, Крылов и Дегтев. Партизаны Борисов, Темешев, Федор Иванов и другие заняли позиции у входов в дзоты.

Чебыкин посмотрел на часы и шепнул Мараеву:

— Пора!

В амбразуры полетели противотанковые гранаты. Раздалось почти одновременно несколько сильных взрывов.

Из некоторых дзотов стали выбегать перепуганные гитлеровцы. Они тут же попадали под автоматные очереди притаившихся у входов партизан.

Бой продолжался до трех часов утра. Трофеи взять не удалось — нечего было собирать среди развалин и обломков.

Усталые, но в приподнятом настроении возвращались партизаны к местам своих стоянок.

Через несколько дней коммунисты бригады принимали в свои ряды Павла Долинина, Владимира Афанасьева, Александра Осипенкова, Зинаиду Миронову, Ореста Юханова, Екатерину Докучаеву, Николая Петрова, Лидию Михайлову… Это были те, кто в боях с врагом кровью доказал беззаветную преданность партии, Родине, народу, делу Великого Октября. Честь стать членом великой партии Ленина была оказана и Николаю Васильевичу Никитину.

Сразу же после собрания его вызвали в штаб отряда. Там он узнал от Еремеева, что намечен разгром гитлеровского гарнизона в Острове. Для окружения села назначались отряды «Храбрый», «Дружный» и один отряд из Второй партизанской бригады.

Уничтожение дзотов возлагалось на ударную группу в составе восемнадцати человек из отряда «Храбрый».

— Командовать ударной группой, Николай Васильевич, будешь ты. Как думаешь, справишься? — спросил Еремеев.

— Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать высокое звание члена партии. Только дайте небольшой срок, чтобы осмотреть, как и что, — ответил Никитин.

— Операция назначена завтра в ночь. В твоем распоряжении целые сутки. Разведай и представь свои соображения.

Николай по-прежнему командовал взводом в отряде «Храбрый». Он хорошо знал своих партизан, учил их не только боям и подрывному делу, но и разведке, словно не хотел отставать в разведывательных делах от своего однофамильца — Александра Никитина.

Поздним вечером Николай Никитин с тремя товарищами пробрался к берегу Северки и замаскировался в зарослях ивняка, напротив Острова. Темными буграми возвышались на другом берегу дзоты. С наблюдательной вышки, стоявшей на краю села, время от времени пускали ракеты. На вышке партизаны заметили пулемет.

— После Прудцов нервничают, — шепнул Николай. — Вишь как постреливают — ракет не жалеют…

Выяснив время смены постов, Никитин набросал на бумаге схему расположения огневых средств. Затем пополз к воде. Ребята удивились:

— Куда ты, Николай Васильевич?

— В случае чего — прикройте огнем. Я уточню подходы к реке, проверю дно, глубину.

Он крадучись подобрался к самой воде; стараясь не булькать, вошел в нее, ногами ощупал дно — твердое. Свои «изыскания» Николай провел в перерывах между взлетами осветительных ракет. Уже засветло группа вернулась в отряд. Еремеев просмотрел записи Никитина и сделанную им схему:

— Неплохо! Молодцы. Можно докладывать в штаб бригады.

С наступлением темноты отряды отправились на задание. Погода стояла дождливая. Дул сильный ветер. Часам к трем партизаны, миновав болота, окружили с трех сторон село.

Под покровом ночи ударная группа приступила к переправе. Первым пошло отделение Александра Петрова. Воды было по грудь. Шли осторожно, без плеска. В поднятых над головами руках несли оружие.

Переправа прошла благополучно.

Засветилась пара ракет. К этому времени все уже сидели у самой цели, надежно укрытые зарослями ивы.

Снова стало темно, и бойцы поползли к дзотам. Никитин подал знак гранатометчикам. В дзоты полетели гранаты. Одновременно с этим был застрелен часовой на вышке. Взмахнув руками, он перевалился через перила и полетел вниз. Два остальных охранника бросились бежать по дороге и попали под огонь партизанского заслона.

Не прошло и получаса, как все восемь точек были разрушены.

Уходили партизаны из Острова с тремя исправными пулеметами, двумя так и не успевшими выстрелить минометами и другими трофеями, среди которых был уцелевший в тайнике штабного дзота портфель с ценными документами.

Докладывая об этих операциях, Тимохин писал в Ленинградский штаб партизанского движения:

Через день в штабе бригады состоялось совещание.

— Вот что такое внезапность, неожиданность, товарищи, — сказал комбриг. — В Острове мы не потеряли ни одного человека, а урон врагу нанесли большой. Мы и впредь должны применять такую же тактику.

После комбрига поднялся Тимохин. Он, как всегда, был краток и деловит:

— Прошу представить к награждению бойцов, командиров и политработников. Последние операции показали, что достойных у нас немало.

Глубокая разведка

Населенный пункт Кряжи находился рядом с большаком Болот — Дедовичи. Размещавшийся в нем гарнизон мешал партизанам скрытно подойти к железной дороге Новосокольники — Ленинград. Это село и привлекло внимание командования. Разведку поручили дновцам — ветеранам отряда «Дружный», которые бывали здесь, когда изучали Липовецкие болота.

Петр Антонович Войчунас, командир разведки «Дружного», еще не вернулся из Ленинграда с делегацией Партизанского края. Его помощник Николай Семенов, в свое время принятый Войчунасом в отряд по рекомендации Юры Бисениека, на этот раз действовал самостоятельно. У Виктора Ивановича Власова и Александра Макаровича Никитина он уточнил явки и пароль для связи с расставленной ими на местах агентурой и двинулся вдоль кромки болот к деревне Атлетово. Здесь на условленный сигнал отозвалась агентурная разведчица Гаврилова.

— Кряжи нас интересуют, Татьяна Михайловна. Чем поможете?

— Раздобыла пропуск. Под видом родственницы могу пройти туда к одной знакомой, — ответила она.

— Это хорошо. Значит, все о гарнизоне, его обороне, силе…

— Постараюсь, Коленька. Если без провала — встретимся на третий полдень у первого лесного «почтового ящика». Если что случится, ищите записку во втором.

Пока группа Семенова выполняла задание, в бригаде появились Демянский и Лычковский районные партизанские отряды. В результате наступательных операций Красной Армии на Северо-Западном фронте против 16-й немецкой армии места их базирования были освобождены от оккупантов. Чуть передохнув, они снова отправились в тыл врага. Ленинградский штаб партизанского движения придал их Пятой бригаде. Лычковцы во главе с Мартыном Мартыновичем Полкманом, партизанившим еще в гражданскую, стали отдельной ротой отряда «Боевой»; демянцы во главе со вторым секретарем Демянского райкома партии Иваном Васильевичем Ефищенко влились в отряд «Вперед». В это же время наладилась регулярная связь с Четвертой бригадой, она дислоцировалась недалеко — западнее большака Заречье — Бельково, в районе Дубья. Все партизаны готовились к 1 Мая.

Хлопот у командования в канун большого международного праздника было и так много, а тут еще озадачило появление никому не знакомого человека. Задержали его разведчики Никитина и доставили на созданный при бригаде пункт формирования — к Малину: он исполнял обязанности оперативного работника этого пункта.

— Вот, Николай Николаевич, гляньте, орел какой! Возраста призывного, а без документов. Байки нам разные сказывает — хоть рты раскрывай.

— Присаживайся. Кто такой? Объясняйся, зачем пожаловал. Познакомимся — и поговорим. Только как на духу! — Малин произнес это отрывисто. С одной стороны, вроде бы и душевно, с другой — по-военному строго.

— Зовут меня Николаем. Матвеенко — фамилия. Свой я, поверьте, товарищи.

Небольшого роста, худощавый парень рассказал, что призван был в Красную Армию, попал в окружение. Затем — плен и порховский лагерь.

— Как же удалось бежать?

— Помог лагерный доктор. Его фамилию никто из заключенных не знал, но по секрету мне как-то сказали, что там существует подпольная организация. В ней участвуют врачи лазарета.

— Теперь поподробнее о своем житье-бытье после побега.

— Вырвавшись из лагеря, часа два шел пустырями, полями. Остановился в лесу. Немного передохнул. Вдруг вижу — навстречу идет человек. По виду вроде бы крестьянин. Разговорились. Я соврал, что дезертировал из Красной Армии, а теперь пробираюсь домой. Он достал из кошеля кусок хлеба и подал мне: «Возьми на дорогу». Потом оглядел с головы до ног и, должно быть, догадался, кто я такой. Мне стало не по себе. Даже подумал: не пристукнуть ли его. Но рука не поднялась — он ведь кусок хлеба дал. «Вид-то у тебя, — говорит, — больно подозрительный. Кто ни посмотрит, сразу поймет, кто и откуда. А там — староста, комендатура и… лагерь с особым режимом, если в «Могилевскую губернию» не отправят. Ты уж лучше высмотри хорошего мужичка и попросись поработать за помощника. Сменишь одежду и обувку. Тогда уж иди к своим».

После таких речей постоял я немного, поглядел ему вслед и пошел стороной от дорог. Иду и думаю: «Да, вот она, война, все перепутала. Видно, что он — хороший человек, а все же надо остерегаться».

В тот же день недалеко от деревушки — название забыл: то ли Заполье или Заболотье, просто ни к чему было — посмотрел: фрицев вроде бы не видно. Присел на опушке и опять, вижу, идет мужичок. Подошел. Остановился. Спросил: кто, мол, такой и куда путь держу? Я снова соврал, что дезертир. Поверил он или нет, не знаю — только слышу: «Кто ты, парень, покажет будущее. Но вижу, что горюшка хлебнул. Заходи ко мне, сойдешь за племяша. Окрепнешь малость, обрастешь мяском, по-божески оденешься. А там действуй, как тебе совесть подскажет. Только смотри, с правильной дороги не сбейся. Они — эти дороги — разные бывают. Часом, туда заведут, что и не выберешься».

Жил тот дядько с жинкой. Вдвоем. Женщина сердечная была. Взглянет порой на меня и вздохнет: у самой сын где-то вдали от дома. Деревушка попалась глухая, и фашист ни разу, пока был я там, не заглянул. Помог, значит, я хозяину картофель убрать, лен стрепать, сено в сарай уложить и говорю: «Пожил я у тебя, Акимыч, пора и честь знать. Большое тебе русское спасибо за привет и ласку. Правильная ты душа. Пойду своей дорогой. Пора!»

Должен сказать, что за все время моей жизни у него мы часто вели разные разговоры. Захаживали к нему и соседи побеседовать с «племяшем». Только ни разу никто не расспрашивал меня: кто, откуда, что думаю и чем собираюсь заниматься дальше. Да и о себе ничего не говаривали.

Настал прощальный день. Он собрал кое-что из одежды, хоть и старенькой, но еще крепкой. Я и подумал: «Должно быть, от сына осталась». Дал полкаравая хлеба, кусок вареного мяса, завернутого в чистую тряпицу, большую щепоть соли.

«Ну, теперь все. Не обессудь. Чем богаты, тем и рады. На дорогу не бройся. Так оно ловчее будет. Только не забывай нашу встречу в лесу. Ищи верную дорогу. На вихлястую не стремись. Держи путь прямо на восход. Перейдешь «железку», найдешь что надо. Может, настанет время — свидимся. Не посетуй за нашу хлеб-соль. Прощай».

Мы крепко обнялись, и пошел я искать партизан. По его намекам понял, в чем он видел правильную дорогу.

Перешел я «железку», долго блуждал по лесам да болотам. Ночевал где в стогу, где на чьем-либо сеновале, а то и просто в лесу под кустом. Да и питаться приходилось когда чем, а иногда и вовсе ничем. Добрался до той деревни, где меня ваши задержали. Вот и вся моя история. Если вы поверите мне, обещаю до последней капли крови бороться с проклятыми фашистами. А что документов не уцелело, так ведь не у тещи на блинах был…

Хотелось верить парню, но верить только словам в тех условиях не приходилось. В советский тыл пошел соответствующий запрос о военной службе Николая Матвеенко. Специальную проверку его рассказа о лагере и побеге организовали через порховских подпольщиков, среди которых был замечательный советский патриот Борис Петрович Калачев.

Имя этого человека хорошо знали на ленинградской земле. Он был агрономом-мичуринцем, всю жизнь посвятил семеноводству и цветоводству. Борис Петрович так любил свое благородное дело, что, даже получив пенсию, не оставил его, а возглавил в древнем русском городе на Шелони — Порхове — детскую биологическую станцию. Жил он в скромном небольшом домике, всегда утопавшем в зелени, в цветах. Фашистские оккупанты, ворвавшись в город, не оставили старого человека без внимания.

«Нам известно, господин Калачев, что вы до революции в России учились у нас, в Германии, и получили высшее образование, — учтиво начал беседу с ним немецкий военный комендант города майор Тиль. — Мы знаем, что вы настоящий ученый. Поэтому и хотим создать вам необходимые условия для работы, надеясь, что и вы поможете нам. Лично я хочу предложить вам, господин Калачев, большой пост — бургомистра Порхова».

Негромко звучал ответный голос Калачева, твердого, неподкупного русского человека?

«Я больной и почти глухой старик, господин комендант. Я уже утратил свои жизненные силы и согласиться на ваше предложение не могу. Мой последний удел — выращивать цветы».

«Мы создадим для вас все, чтобы вы смогли в меру сил своих помогать великой Германии строить новый порядок в России. Вы будете довольны».

«Благодарю. Но пост бургомистра мне уже не по силам. О другой работе я, с вашего разрешения, подумаю…»

«Подумайте, господин Калачев. Мы вас не торопим…»

Борис Петрович, несмотря на старость и болезненное состояние, не остался в стороне от общей борьбы своего народа с заклятым врагом. Он знал немецкий язык, знал нрав и быт немцев. Калачев поступил работать в городскую управу. Теперь он был в курсе намерений оккупантов и имел возможность мешать их исполнению.

Запомнилось очевидцам его выступление на «празднике весны», который гитлеровцы устроили на городской площади, чтобы мобилизовать порховичей на весенние полевые работы, на борьбу за урожай льна, хлеба, овощей, яблок и слив. Присутствовал на митинге и Калачев. Он стоял в сторонке от трибуны и с омерзением слушал гитлеровских «пропагандистов». Вдруг ему передали записку коменданта. Борис Петрович прочитал по-немецки: «Вы, господин Калачев, — ученый, агроном. Ваша честь — призвать народ провести сев дружно и быстро».

Выхода не было — пришлось подниматься на трибуну.

«Дорогие сограждане! — начал свою «агитацию» Калачев. — Вы меня знаете давно. Я — старый агроном и старый цветовод. Вот мне и хочется обратиться к вам с призывом. Человеку нужна не только пища. Ему нужны цветы. Мы вот тут живем в стороне, ничего не знаем, а мне рассказывали, что под Старой Руссой погибло немало наших «освободителей». А ведь там кругом болота. Чем можно украсить их могилы? Вот и будем посылать туда цветы. Скажу вам, сограждане, что я в своем городском хозяйстве всю площадь засеял цветами. Мне овощи сажать негде. Но я всегда готов самыми редкими, самыми ароматными цветами украшать могилы «победителей»».

«Благодарю вас, господин Калачев, за проявление добрых чувств к нашей героической армии», — пожал после митинга руку Бориса Петровича комендант, так и не понявший истинного смысла его речи.

Крепкую, надежную антифашистскую организацию удалось создать в Порхове и районе с помощью Калачева. В нее входили агрономы, врачи, учителя. Девятнадцать подпольщиков сумели устроиться на работу в различные военно-административные и хозяйственные органы оккупационных властей. Добытые ими разведывательные данные представляли огромную ценность для военного и партизанского командования.

Калачев проверил и подтвердил рассказ Николая Матвеенко, и недавний красноармеец взял в руки партизанскую винтовку.

— Не понравится — добывай в бою трофейный автомат, — пошутили ребята. — Да хоть и пулемет! — Смеялись: — А не возразим, если даже танк или миномет шестиствольный. В общем, воюй, Коля, не робей!

— Спасибо, ребята! Знали бы вы, какую радость доставили мне! Словно заново родился, ей-богу.

Борису Петровичу не довелось дожить до радостного дня Победы. Осенью сорок третьего его арестовали гестаповцы. Целый месяц допрашивали по нескольку раз в день, издевались, не давали пить, били…

Он выдержал муки, но совести своей не опозорил. Чувствуя, что силы покидают его, Борис Петрович гневно бросил в лицо фашистскому палачу — начальнику порховского отделения СД — службы безопасности — фон Фогелю:

«Советская Армия непобедима, а вашу армию под Ленинградом ждет та же судьба, что и на Волге. Вы ответите за все!»

Трагически закончилась жизнь замученного гестаповцами Калачева. Но такие люди, как он, не умирают в памяти народной. Борис Петрович страстно любил цветы. И они навечно остались с ним рядом — эти цветы жизни. В любое время года на могиле Калачева можно увидеть гвоздики, георгины, астры…

…В отряд вернулся Семенов с разведчиками. Как и было условлено, у них на третий полдень состоялась встреча с Гавриловой. Она передала им нужные сведения: в Кряжах гарнизон человек двести, есть телефонная связь с Дно, радиостанция в крытом грузовике.

Получив разведданные, комбриг-5 сказал:

— Итак, идем на Кряжи! Вызвать в штаб командиров отрядов. Операция «Первомайский подарок» назначается на двадцать восьмое апреля. Будем просить поддержать нас самолетами. Вопросов нет? Тогда информирую: в Партизанский край прилетели специальные корреспонденты «Правды» и «Известий» Петр Синцов и Виктор Стариков. Они будут интересоваться боевыми делами партизан. Ленинградцы прислали подарки — бинокли, книги, патефоны с пластинками, фотоаппараты.

— Не забыли партизан и в Политуправлении фронта, — дополнил командира бригады Шурыгина комиссар Тимохин. — Оттуда прибыл техник с киноустановкой. Так что готовьтесь: после Кряжей будем смотреть фильмы «Александр Невский», «Чапаев», кинохронику «Разгром немцев под Москвой» и «Героическая оборона Ленинграда».

Пришло также письмо от инструктора Политуправления Северо-Западного фронта Семена Львовича Беспрозванного. Вот что он пишет: «Уважаемый Юрий Павлович и Матвей Иванович! Большое спасибо за донесение о вашей работе и образцы газеты «Дновец». Гордимся и радуемся вашим успехам.

В отношении заявки на боеприпасы и обувь отвечаю: Васильеву дано распоряжение выделить вам двести пар сапог, а боеприпасов у него предостаточно.

Мыло, табак и соль получены на днях и при первой возможности будут заброшены для всех. Включитесь в составление Обращения к партизанам Белоруссии, Украины и других областей. До скорой встречи».

— Захвалили, — улыбнулся комбриг. Но чувствовалось, что слова об успехах деятельности бригады ему приятны.

— Ну а как с Обращением, комиссар?

— Над ним начнем работать непосредственно в ротах и взводах: задания уже даны. Во всех отрядах готовятся специальные выпуски стенных газет и «Боевых листков».

^{Карикатуры А. М. Никитина из «Боевых листков» (1942 г.).}

^{Карикатура А. М. Никитина из «Боевого листка» (1942 г.).}

Крылатые друзья

В ноябре сорок первого года пилот ГВФ Шелест совершил ночью на машине «С-2» посадку у деревни Красный Борок — в трех десятках километров от вражеского гарнизона в Де-довичах. Затем трассу освоили летчики Дикобразов, Семенов, Тимлер, Фадеев. Авиаторы доставляли оружие, боеприпасы, листовки и газеты, вывозили в советский тыл тяжелораненых, переправляли в штаб фронта ценных «языков» и важные трофейные документы. Лишь за несколько первых месяцев в Партизанском крае было совершено почти пятьсот посадок легких самолетов «С-2», «Р-5», «У-2»… В иные месяцы на примитивных аэродромах края принималось до девяноста — ста самолетов. В исключительно трудных условиях партизанам приходилось из-за карателей часто менять аэродромы, посадочными сигналами могли служить лишь небольшие костры или керосиновые фонари «летучая мышь».

Летчики Абрамов, Никишин, Реут, Рышков, авиатехники Горошинский, Добров, Евстигнеев и другие проявляли подлинное самообладание и мужество.

Полеты через линию фронта за сотни километров от своих аэродромов на тихоходных самолетах были предельно опасными. Гитлеровские асы презрительно называли эти машины «рус-фанер». Однако боевому делу прозвище не мешало.

Чтобы, например, хватало горючего на рейс в Партизанский край и обратно, авиационные специалисты установили на самолетах дополнительные бензобаки. Для более удобного транспортирования раненых оборудовали под крыльями машины «Р-5» четыре люльки-гондолы.

Пришло время, когда наши небесные тихоходы стали даже… бомбить гитлеровцев. Летчики Баранов, Камолов, Отрышко, Романов, Рожнов, по данным партизан, совершили около ста боевых вылетов в тыл врага и сбросили почти двадцать тысяч килограммов бомб на гарнизоны карателей в населенных пунктах Пустошки, Бродки, Плещевка, Апросово, Крутец, Коноплюха…

С самолетов сбрасывались не только обычные фугасные бомбы, но и зажигательные. Их изобрели молодые специалисты Научно-исследовательского института гражданской авиации Островский и Копылов. Простые по своей конструкции, но эффективные по действию «воздушные зажигалки» представляли собой особые клеенчатые мешки, которые наполнялись горючим составом и мелкими осколочными бомбами. Изготовлять новинку было легко на местах. Такие «огненные мешки», как называли эти бомбы наши летчики, взрываясь, распространяли вокруг пламя пожара, далеко рассеивали многочисленные осколки.

Перед первомайским праздником летчики гражданской авиации прислали партизанам поздравительное письмо и пожелали новых боевых успехов в беспощадной борьбе с оккупантами. Авиаторы обязались оказывать народным мстителям еще большую помощь, доставлять в Партизанский край еще больше оружия и боеприпасов, а также предложили в ближайшее время провести какую-нибудь совместную боевую операцию.

Вот тогда-то и решили согласовать через Ленинградский штаб партизанского движения время налета нашей авиации на Кряжи, который будет «увертюрой» к партизанскому штурму вражеского гарнизона. В штаб бригады пришла ответная шифровка: «Начало в ноль-один. Границы бомбометания укажите светящимися точками формы «треугольник». Ваша атака по сигналу с самолета — одна желтая ракета».

С четырех сторон окружили село отряды «пятерки» и отряд Второй бригады «Ворошиловец», которым командовал армейский командир Александр Павлович Артемьев. На исходных позициях они окопались, замаскировались. Три группы сигнальщиков с карманными фонариками выдвинулись вперед и разошлись по своим зонам. Увидев, с каким «оборудованием» они скрылись в темноте, пулеметчик Шота Гогишвили забеспокоился.

— Вай-вай, развэ эта свэт? Какой самолот его замэтит?.. — сказал он лежащему рядом начальнику штаба «Боевого» Александру Макаровичу Никитину.

— Не дрейфь, Шота, заметит! — И каг знаток своего дела Никитин разъяснил: — Вот зажгу спичку — за сколько ее увидеть можно? Шагов за двадцать, говоришь? Чудак ты, Шотик! За километр свет спички в темноте виден. А «глазок» от папиросы — за полкилометра. Понял? А там, как-никак, фонарики — не спички. Да и наши подлетят на малой высоте!

Видимо, Гогишвили остался удовлетворен ответом:

— Эсли так, то ладна. Скарей бы лэтэли!..

В Кряжах было тихо. Только откуда-то доносился приглушенный звук губной гармошки. Никитин прислушался: какой-то бодрствующий гитлеровец, может быть часовой, играл мелодию «Песни Хорста Весселя» — признанного в рейхе нацистского «героя». Это он, Вессель, еще в тридцатые годы поучал парней и девиц из гитлерюгенда, как надо расправляться с врагами фюрера: «Нацисты! Если красный выколет вам глаз, ослепите его! Если он выломает вам зуб, перервите ему глотку! Если он ранит вас, убейте его!»

Размышления Никитина прервал едва различимый рокот мотора. По его характерному звуку он понял: летит долгожданный «утенок». Вскоре с КП пошел по цепи приказ Шурыгина:

— Приготовиться! В каждом отряде один пулемет зарядить бронебойно-зажигательными! В атаку — по установленному сигналу!

Тотчас же в запасные диски пулеметчики начали укладывать патроны с красно-черными носиками пуль.

Самолет с небольшой высоты точно отбомбился в пределах сигнальных границ.

— Маладэц, Вано! — радостно крикнул Гогишвили, не знавший, конечно, имени летчика. Но он не видел ничего плохого в том, чтобы назвать его популярным русским именем. — Прылэтай на Кавказ! Дарагим гостам будешь!

А «гость» тем временем дал газ и взмыл вверх под аккомпанемент раздавшихся взрывов. Из его кабины дугообразно полетела к земле желтая ракета. В грохоте пулеметных и автоматных очередей, в разрывах-хлопках ручных гранат потонуло грозное партизанское «ура!».

Полная неожиданность бомбового удара и внезапное появление партизан не позволили вражескому гарнизону наладить организованную оборону — время было упущено. Лишь кое-где гитлеровцы, бросившиеся в сторону Дно, отстреливались на ходу. Одна из их пуль сразила ведущего в атаку свой взвод Петра Ивановича Ефимова, храброго командира и умелого подрывника.

Фашистский укрепленный пункт перестал существовать через полтора часа. Трофеи партизан были большими. Все бойцы и командиры провели операцию с высоким подъемом, действовали решительно и отважно. В первом же своем партизанском бою новичок Николай Матвеенко уничтожил гранатами две вражеские огневые точки.

На следующее утро Николая Семенова послали разведать результаты боя.

В деревне Котово, что в двух километрах от Кряжей, жители рассказали, что фашисты целый день возили убитых. В отместку агенты тайной полевой полиции и каратели батальона Рисса буквально наводнили район. Разведчики принесли в штаб бригады печальное известие: каратели схватили, долго мучили и в конце концов расстреляли подпольщицу Татьяну Михайловну Гаврилову. Несовершеннолетних ее дочерей Тоню и Нину отправили в концентрационный лагерь.

Такая же участь постигла Сашу — семнадцатилетнюю дочь Якова Спиридонова, довоенного председателя колхоза. Он успел эвакуировать на восток хозяйство и скот, после чего вступил в ряды Красной Армии. Дом, в котором осталась Саша с матерью, вскоре стал явочной квартирой. Туда неоднократно заходили партизанские разведчики. Часто бывал и Николай Семенов.

Озверелые гитлеровцы арестовали заподозренных в сочувствии партизанам жителей, в числе которых оказалась и юная патриотка.

Баллады Энского леса

В последний месяц весны дни стояли теплые, в лесах терпко пахло смолой и, трудолюбиво продалбливая в бересте оконца-луночки, остроносые дятлы брали пробу березового сока…

Первомайский приказ народного комиссара обороны Верховного главнокомандующего И. В. Сталина комбриг зачитывал перед всей бригадой, выстроившейся буквой «П» на большой лесной поляне. Как только Шурыгин произнес заключительные слова: «Под непобедимым знаменем великого Ленина — вперед к победе!» — грозным морским валом покатилось по лесу мощное партизанское «ура!».

После митинга устроили праздничный обед. Служба «главного интенданта» Валова на этот раз не поскупилась: из неприкосновенных запасов, хранившихся на дальней лесной базе, выделила по сто граммов — какой же праздник без хорошего тоста!

Когда кончился обед, молодежь по инициативе комсорга бригады Миши Козодоя решила блеснуть своими талантами. Александру Садовникову доверили открыть концерт. Немного волнуясь, он предложил послушать партизанский вариант одного из некрасовских стихотворений. Все притихли. Только неугомонные лесные птахи продолжали задористые песнопения, будто хотели посоревноваться с декламатором.

Аплодисменты не смолкали долго, как в настоящем театре. Саша неловко поклонился и сказал:

— А теперь будут музыканты.

Касим Рахилов играл на гитаре, в такт мелодии Петя Журавлев стучал двумя алюминиевыми ложками.

— Настоящий ансамбль! — пошутил Орест Юханов. — И кто это выдумал, что в Энском лесу нет талантов?

На середину поляны вышла Зина Миронова:

— Давайте споем что-нибудь хором! Ведь сколько песен хороших!

Тут мнения разошлись. Кто был за «Тачанку», кто за «Конармейскую», кто за «Синий платочек»… И вдруг разведчики, как всегда сидевшие у костра тесной дружной группой, разом грянули свою любимую «Терскую походную». С довоенных времен большой популярностью пользовалась эта песня Алексея Суркова, и всем был хорошо знаком четкий походный ритм ее музыки, созданной братьями Дмитрием и Даниилом Покрассами:

Только повторили разведчики последнюю фразу, как дальше запели всем отрядом. И было в этом что-то необъяснимо радостное, звавшее людей на самые трудные победные дороги.

Шел первый год великой битвы с врагом. До штурма логова фашизма, до алого знамени Победи над рейхстагом было еще далеко. Но в том, что будет именно так — никто из партизан тогда не сомневался.

Эта вера выражалась даже в бесхитростных частушках, сложенных ими самими в пламени боев и походов. Поочередно их затягивали под переливы обычной тульской трехрядки Катя Докучаева, Саша Осипенков, Коля Петров, Миша Козодой, Надя Петрова, Саша Исаев…

Еще за три года до капитуляции фашистской Германии партизаны сложили куплет, замечательный по своей прозорливости:

Так непоколебима была у советских людей вера в нашу окончательную победу.