В «игру» вступает дублер

Внезапная замена

Генерал Панов был на редкость сдержанным человеком. Некоторые считали, что даже слишком. Когда он приглашал сотрудников на беседу, его широкое лицо с прямыми линиями бровей и плотно сжатого рта казалось в первые минуты настолько неподвижным, словно было высечено из камня. И во время разговора оно почти не меняло этого строго-спокойного выражения, лишь маленькие, едва заметные искорки, иногда загоравшиеся в глазах, свидетельствовали о том, что генерал чем-то обеспокоен или обрадован.

— Инструкцию проглотил, никак не переварит, — не зло пошутил как-то эмоциональный Коля Чернов.

У некоторых бывалых чекистов облик генерала вызывал снисходительные улыбки, но это не мешало им относиться к нему с уважением. Иные из них проработали в органах государственной безопасности десятки лет, а Панов, в прошлом партийный работник, был совсем недавно переведен из Москвы на Северный Кавказ и назначен руководителем разведывательной группы. Все понимали: чрезмерная сдержанность генерала, очевидно, объясняется отсутствием опыта такой работы. Но очень скоро подметили, что какое-то особое чутьё помогает Панову быстро распознавать человеческие характеры, а это для сотрудника госбезопасности, да ещё руководителя, просто божий дар. И хотя его сдержанность по-прежнему удивляла, даже порой ошеломляла, уже мало кто в коллективе относился настороженно к этой особенности своего начальника, так как он за короткий срок успел проявить себя справедливым, терпеливым и весьма деликатным человеком. А больше всего в нем ценили то, что он не давил своим авторитетом, и прежде чем принять решение, не стеснялся посоветоваться с опытными работниками, находившимися в его подчинении.

Майор Игнатов, вызванный к генералу на двенадцать часов, явился секунда в секунду — строгий счёт времени был ещё одной особенностью Панова.

Когда майор вошел в кабинет, Виталий Иванович, как всегда, сидел за столом с непроницаемым лицом.

— Садитесь, Валентин Петрович, — пригласил он Игнатова.

Голос бесстрастный, но в глазах генерала взметнулись и тут же погасли крохотные искорки. Игнатов напрягся: пожалуй, искорки не сулили ничего хорошего. Ведь только сегодня утром у них состоялась завершающая беседа. Они сидели вдвоём и обстоятельно обсуждали каждую мелочь. Неужели ещё чего-то не учли?

— Валентин Петрович, — сказал генерал, глядя прямо в лицо Игнатову, — вы остаётесь с нами.

Майор застыл от неожиданности.

— Я сам удивлён, — продолжал ровным голосом Панов, — но поступило распоряжение из центра. Туда, — он сделал неопределённый взмах рукой, — пойдёт другой человек.

Валентин постарался сохранить спокойствие. Более десяти лет работы в органах научили его предельной выдержке. Это поначалу он пытался задавать вопросы начальству, а теперь выслушивал распоряжения молча, коротко рапортовал «есть!», точно зная, что рано или поздно всё прояснится. Но сейчас душа протестовала так бурно, что он боялся выдать себя, и потому на мгновение отвёл глаза.

Эта операция — его детище. Он так хорошо всё продумал, подготовил… Ну, конечно, при участии Коли Чернова и самого генерала, но в основу легли именно его идеи. И вдруг всё рушится, неожиданная замена. Почему?

— К вам одна просьба, — продолжал Панов. — Пока никому не говорите, что остаётесь. До момента передислокации. Вернее, это приказ.

Как ни старался Валентин, но всё же едва мог скрыть недоумение, огорчение, растерянность, и Виталий Иванович счёл своим долгом поддержать его:

— Ваш опыт пригодится для руководства этой операцией отсюда, а возможно, и для связи с…

Секунду-другую генерал думал, назвать ли имя сейчас или пока воздержаться, но всё же решился и сказал:

— Его зовут Зигфрид.

Затем, словно предваряя возможные вопросы со стороны Игнатова, быстро добавил:

— Вы свободны.

Майор вышел. Виталий Иванович, не поднимаясь из-за стола, не меняя положения, ещё некоторое время обдумывал создавшуюся ситуацию. Он знал, почему отвели кандидатуру Игнатова, но почёл за лучшее пока не объяснять. Из центра сообщили: возможна утечка информации о предстоящей деятельности майора, поэтому его срочно заменили другим человеком, которого здесь никто не знал. А Игнатову необходимо отойти вместе со всеми и помогать в осуществлении операции.

«Об отступлении говорят как о деле решённом», — недовольно подумал генерал, и две искорки в глазах метнулись из стороны в сторону. От затылка к вискам стала расползаться тупая боль, мысли едва ворочались в голове. Через день-два придётся переносить расположение разведывательной группы. Казалось, к операции всё готово, а теперь на тебе… в «игру» вступает дублёр, которого он сам ещё в глаза не видел. Установить связь дублёра с Морозовым, ввести его в дело срочным порядком будет нелегко. А хуже всего, что из хорошо продуманной цепи выпадало важное звено — Игнатов, знавший как операцию в мельчайших деталях, так и город с его многочисленными проходными дворами, короткими переулками, то и дело упирающимися то в гору, то в глухую стену старинного дома. Нелегко будет дублёру быстро сориентироваться в эдаком местечке.

Но приказ есть приказ. Остаётся только обеспечить неведомому Зигфриду выполнение задания. В центре его, конечно, познакомили с планом операции в общих чертах, но детали он может узнать только здесь, на месте. Значит, его вот-вот пришлют? Или, опасаясь новой утечки информации, не пойдут на это? Возникнут осложнения с радисткой. Она человек новый, не проверенный в деле, и Игнатов решил дать ей позывные и шифр лишь тогда, когда операции будет дан ход. Да-а, с радисткой пошли на риск, но другого выхода не было, и центр их благословил.

Только у себя в кабинете Валентин позволил себе небольшую разрядку: сделал несколько быстрых наклонов, а затем — несколько глубоких вдохов и выдохов. Успокоившись, сел за стол и стал проворачивать назад ленту последних дней недели. Может, он где-то «засветился»? Почему вдруг эта замена? Или?… Но об этом подумать страшно: ему не доверяют?

Майор почувствовал, как по спине побежал холодок. Он довольно спокойно пережил тридцать седьмой год (их управления беды почти не коснулись). Так что же теперь-то, когда у всех один враг — гитлеровский фашизм? Да он скорее даст разрезать себя на части, чем предаст! Впрочем, если бы в нём видели предателя, он наверняка уже не сидел бы в своём кабинете. Выходит, где-то «наследил». Но где, когда?

Игнатов искал прорехи в подготовке операции и не мог ни на чём остановиться. Вот разве что радистка…

Из центра сообщили, что Таня только что прибыла в город под видом беженки, устроилась у какой-то старухи. Им необходимо срочно увидеться и разместить Таню с рацией в надёжном месте, куда Морозов мог бы заходить под видом родственника, например, дяди. Сам Игнатов должен держать связь с Таней через Морозова, а явиться к ней может только в особо экстренном случае. Сообщили её адрес и пароль.

В тот же день Игнатов через Колю Чернова известил Морозова о предстоящей встрече, а вечером и сам отправился на улицу Заречную. Было ещё достаточно светло, хотя солнце уже висело над самыми крышами одноэтажных домиков, тянувшихся неровной цепочкой к реке с немного странным названием Подкумок. В этой глухой части города всегда мало людей, и сейчас не было никого видно, кроме двух ребятишек, которые, бегая друг за другом, вскоре забежали в какой-то двор.

Игнатов увидел дом под номером 27, стал на противоположной стороне за деревом. Сейчас Морозов и Таня выйдут из ворот. Таня пойдёт провожать «дядю» до угла и вернётся. Поворот в проулок всего через три дома. За это время Игнатов успеет пересечь улицу и поравняться с Таней. Он пройдёт мимо, вытирая платком пот с правого виска — это условный знак. Им достаточно мимоходом взглянуть друг на друга, чтобы запомнить лица. На всякий случай.

Морозов вышел первым. В руке у него был потрёпанный чемоданчик. «Рация», — догадался Игнатов. Всё как договорились. Завтра Морозов доставит её на конспиративную квартиру, куда переедет и Таня. Морозов в своём амплуа. Из-под ворота плохо застёгнутой рубашки выглядывала полинявшая тельняшка. Примятые мешковатые брюки дополняли костюм «мастерового» человека, который в мастерской около рынка будет чинить обувь населению и чистить сапоги представителям «нового порядка». «Хорошо», — мысленно одобрил Игнатов. И Таня ему под стать. Невысокая, простенькая девушка с окраины или из села. Короткая стрижка прихвачена полукруглой гребёнкой. Ситцевое платьице, старенькие босоножки. В общем, как и полагалось, вполне неприметные люди.

Игнатов стоял всего две или полторы минуты, делая вид, что ищет что-то в кармане. Наконец, вытащив платок, медленно двинулся навстречу Тане, вытирая на ходу вспотевшее лицо. Таня махнула на прощание Морозову и повернула назад. Игнатов понял, что она его заметила.

То, что произошло в следующие секунды, Валентин пытался восстановить наиболее отчётливо и подробно, но всякий раз выходило одно и то же. Из проулка стремительно выскочил мотоциклист в защитных тёмных очках и чёрном кожаном шлеме, сходу налетел на Таню, с силой отбросив её на булыжную мостовую, и так же стремительно помчался по улице, свернув в следующий переулок.

Обыкновенный несчастный случай. Догонять мотоциклиста было бессмысленно. Игнатов успел только заметить, что номерной знак на мотоцикле сильно запылён, поэтому прочесть его невозможно. К Тане уже подбежали женщины, выскочившие из соседних домов. Игнатов приостановился, будто случайный прохожий. Таня лежала без сознания, лужица крови около разбитой головы быстро увеличивалась. Кто-то из женщин побежал вызвать «скорую». Он потом лично проследил за тем, чтобы Таню на следующий же день отправили из больницы в Москву на санитарном самолёте. И вот теперь думал: был ли это обыкновенный несчастный случай? А что, если кто-то опознал радистку и связал его имя с ней в тот короткий миг, когда он подошёл к окровавленной девушке на улице?

Без радистки связь можно осуществлять, только посылая людей через линию фронта. Путь слишком опасный и долгий, хотя и он не исключался. Связных предполагалось использовать, но для других целей. Для постоянных контактов с разведгруппой, а через неё — с центром нужна была радистка. Прошло два дня, как Таню отправили в столицу, а центр ничего не сообщал о замене. Между тем, гитлеровцы уже подошли к Сальску. Надо было спасать хорошо продуманную операцию, срочно самим искать радистку, и майор предложил свой вариант.

Валентин как-то видел эту девушку. Он стоял у входа в помещение радиокурсов ДОСААФ, разговаривая с давним знакомым — Алексеем Матвеевым, руководителем этих самых курсов. До занятий оставалось минут пять, и слушатели, поспешно здороваясь с Матвеевым, проходили в помещение. Никто из них не привлёк внимания Игнатова. И вдруг прошла тоненькая миловидная блондинка, очень похожая на девушку с праздничной открытки. Во всём её облике было что-то утончённое, и она никак не вписывалась в отряд будущих радистов, которые мечтали о фронте.

— К вам и такие ходят? — удивлённо спросил Валентин у Матвеева.

— А что? — ответил тот. — Одна из лучших учениц. Очень способная. Учительница из первой школы.

— Не слишком ли интеллигентная для такой работы?

— Ну ты даёшь!

— Но ты же знаешь: там характер нужен, выдержка.

— А вот это у неё есть! Ты не смотри, что она с виду слабая. Очень работоспособная, добросовестная. Если что-то сразу не даётся, будет отрабатывать до тех пор, пока не научится выполнять лучше всех. И, знаешь, без лишних разговоров, тихонько так. Сидит и отрабатывает. А потом — язык! Это же для фронта находка. Она из австрийских переселенцев, Вагнер её фамилия. Анна Вагнер. На немецком говорит как на родном.

— Вот как, — сказал Игнатов, — тогда она нужнее как переводчица.

— Ну не прогоню же я её! — возразил Матвеев. — Пусть учится.

На том и кончился их разговор. Когда Таню пришлось отправить в Москву, Игнатов вспомнил об Анне Вагнер. Навёл справки в школе (якобы военкомат интересуется) — характеристику получил отличную. Предложил Панову новую кандидатуру радистки, разработал план её ввода в операцию. Оставалось получить согласие девушки.

Долго думал, как с ней встретиться, не навлекая возможных подозрений и до поры, до времени не открываясь ей полностью — всё-таки посторонний человек, а это риск. Пригласить к себе в кабинет нельзя, пойти к ней домой — тоже, у неё, оказывается, есть отец. Что-то в случае с мотоциклистом беспокоило его, и он решил проявить предельную осторожность.

Вечером Игнатов подошел к школе ДОСААФ, ожидая, когда Анна выйдет с занятий. Но, как нарочно, на этот раз она вышла не одна, а вместе с какой-то девушкой. Скользнула по лицу Игнатова спокойным, но чуть заинтересованным взглядом, и Валентин по глазам её понял: запомнила его, когда он стоял с Матвеевым. Валентин улыбнулся ей и подумал: «Что ж, здесь и нужен человек с цепкой памятью». Но подойти было нельзя, и он немного спустя пошёл следом по другой стороне улицы.

Около булочной девушки расстались, Анна вошла в магазин. Игнатов быстро пересёк улицу и, увидев Анну, тотчас оказался у входа, будто намереваясь войти в магазин. Она не скрыла удивления, столкнувшись с ним в двери, а он быстро прошептал:

— Жду вас завтра на старом кладбище ровно в полдень. Очень нужно!

Игнатов вошёл в магазин. Расплачиваясь за хлеб, видел, как Анна торопливо, не оглядываясь, шла к дому. Он был почти уверен, что она не испугается, придёт.

Анна весь вечер вспоминала нежданную встречу и думала о том, что сказал этот странный человек. Она не испугалась: мужчина с виду интеллигентный, привлекательный и постарше её, пожалуй, лет на пятнадцать или около того. К тому же, знаком с Матвеевым — она сама видела, что они разговаривали как старые друзья. Вряд ли он задумал что-нибудь плохое по отношению к ней. Скорее всего, она действительно очень нужна. Не ему лично, а для какого-то тайного дела — ведь того и гляди враг нагрянет. Но почему такая секретность, такая осторожность? А впрочем, и тут удивляться нечему: фронт совсем близко, возможно, формируется подполье. Значит, не нужно задавать глупых вопросов, а просто пойти на старое кладбище. Это не опасно. Там уже несколько лет не хоронят. Его и расположенную поблизости небольшую церковь посещают туристы. Господи, какие же сейчас туристы? Их, конечно, нет, но всё равно днём там всегда тихо, спокойно и красиво, как в парке. Она-то знает, потому что ходит на могилу матери.

Мать свою Анна помнила плохо — она умерла, когда девочке не было и шести лет. Видно, с тех пор отец и остался на всю жизнь неразговорчивым. Мачеху в дом не привёл, сам воспитал дочь, дал ей возможность окончить институт, подрабатывая где только можно к своему заработку истопника. Например, топил каминные печи на вилле у профессора с октября по май. А летом не гнушался подёнщины: кому что починить, поправить. Благо, руки умелые. Он считал, что дочь должна была учиться в институте, чтобы потом могла работать в школе. Ему очень хотелось, чтобы Аня стала учительницей немецкого языка, — видно, сказывался голос австрийских предков. Правда, австрийцами-то были его дед и бабка, а сын их, путешествуя по Кавказу, женился на русской, поселился в этом городе, купил дом из трёх комнат. Только дом да фамилия и перешли по наследству к Питеру Вагнеру, когда отец его внезапно скончался, а мать уехала в Сибирь с каким-то инженером и пропала.

Питер, или Пётр Федорович, как его звали соседи и сослуживцы, был тихого нрава, болезненный, ни во что не вмешивался, поэтому, несмотря на все сложности классовых и социальных отношений во время революции и гражданской войны, уцелел вместе со своим домом. Потом женился. Потеряв жену, посвятил жизнь дочери.

В доме говорили на двух языках — русском и немецком, и девочка хорошо усваивала оба. Она вообще оказалась способной, в школу поступила шести лет, училась отлично. А с иностранным тем более ни в школе, ни в институте затруднений у Анны не было. Получив диплом, она вернулась в свою же школу и уже год отработала. Во время каникул пошла на курсы радистов. Прозанимались около двух месяцев, и вдруг Матвеев сказал, что курсы скоро закроют: немцы уже близко, наверное, придётся эвакуироваться.

Дома отец тоже говорил об эвакуации, и Анна решила, что надо к этому готовиться. Если бы можно было оставить отца, она давно бы попросилась на фронт. Но отец так болен и слаб, уйти от него невозможно. Придётся вместе с ним уезжать. Анна уже думала о том, что пора собирать вещи, и вдруг этот человек… Она, конечно, пойдёт к нему. Непременно.

В тот день моросил дождь, такой непривычный в начале августа. Намокшие деревья склоняли потяжелевшие ветви чуть ли не до земли. На кладбище не было ни души, и Анна подумала, что лучшей погоды для тайной встречи и не придумать.

Девушка медленно поднималась по дорожке, идущей на подъём, машинально читала надписи на памятниках и плитах, автоматически отмечая даты рождения и смерти. Если бы человек заранее знал свою вторую дату, интересно, как бы он жил, какие поступки совершал, как расходовал время? Например, она сама? Если бы ей вдруг сказали, что жить осталось совсем немного, изменилось бы что-нибудь? Нет, наверное, жила бы так же, как теперь, учила бы ребят иностранному языку, а во внеклассные часы рассказывала им о своих любимых поэтах, чтобы дети сумели почувствовать музыку поэтических строк, постичь их мудрость.

А вот и надгробие с именем её любимого поэта. Он метался по жизни, как «парус одинокий», искал бури, чтобы наполнить ею мятущуюся душу. Его прах давно перенесли в родовое имение бабушки — Тарханы, но почитатели приходят и к этому, первоначальному месту захоронения, приносят цветы. Сейчас лежат лишь две веточки давно засохшей сирени: что делать, война…

На боковой аллее, идущей от дорожки, внезапно выросла фигура человека в плаще и кепке. Анна вздрогнула и приостановилась. Человек поманил её рукой, и Анна, чувствуя, как страх подступает к горлу, всё-таки пошла к нему, догадываясь, что это и есть тот, кто должен её здесь ждать. Он, вероятно, отделился от ствола ивы, ветками которой был почти полностью скрыт.

— Не будем останавливаться, — сказал мужчина, когда Анна приблизилась, и улыбнулся. — Пойдёмте дальше.

Анну сразу успокоила эта улыбка, приветливая, хотя и сдержанная. И лицо показалось давно знакомым. Возможно, она видела его не только с Матвеевым, но и раньше, например, на педагогических конференциях. Анна неожиданно для себя спросила:

— А вы из какой школы?

Мужчина улыбнулся снова:

— Ну, скажем, из школы мужества. Вам подходит?

Анна поняла, что прямого ответа не будет, что в этих словах скрывается какой-то особый смысл, и снова спросила:

— Вы считаете, что мне необходимо пройти школу мужества?

— Так складывается жизнь, — уже серьёзно сказал незнакомец. — Меня уполномочили предложить вам нечто такое, что потребует и мужества, и силы воли, и самопожертвования.

Анна с недоумением и любопытством смотрела на него. Он немного помолчал и добавил:

— Возможно, даже жизни…

Мужчина быстро взглянул Анне прямо в глаза, но не прочёл в них страха, а только интерес. Он понял, что пора перейти к откровенному разговору.

— Через несколько дней сюда войдут немецкие войска. Ваше австрийское происхождение («о, он, конечно, знает!») может обеспечить вам относительную свободу и неприкосновенность. Повторяю: относительную. А знание немецкого языка поможет найти контакты… В общем, нужна ваша помощь в немецком тылу.

— Что я должна делать? — спросила Анна.

— Сначала честно ответьте, хотите помочь или нет? Предупреждаю ещё раз: это может стоить жизни.

— Я согласна, — ответила Анна. — А жизнь только тогда чего-нибудь стоит, когда она кому-то нужна.

В другой обстановке эти слова, возможно, прозвучали бы выспренно, но сейчас в них было столько простоты и искренности, что сомневаться не приходилось: такая девушка способна на самопожертвование.

— Я был уверен, что вы меня поймёте, — улыбнулся мужчина.

— Но как вы… как вы решились мне доверить?

— Познакомились с личным делом, поговорили с людьми, понаблюдали… И пришли к выводу, что вы человек честный, надёжный.

— Что я должна делать? — повторила Анна свой вопрос.

— Вы найдёте в доме надёжное место для рации?

Анна немного подумала и кивнула:

— Да, да, конечно. Даже очень надёжное.

— Вы уже хорошо освоили работу с рацией?

— Не-е-ет, наверное, — растерялась Анна.

— А у меня другие сведения. Впрочем, вас ещё подучат.

— Кто? Когда?

После случая с Таней пришлось срочно менять версию «дяди и племянницы» — родство между утончённой Анной и Морозовым было настолько неправдоподобным, что сразу бы вызвало подозрение. Значит, скорее всего, к ней будет приходить сам Игнатов. Но сказать об этом он пока не решился, поэтому ответил так:

— К вам придёт человек и скажет пароль. Запомните его хорошенько, как и свой отзыв. Если будет малейшее отклонение, ни в коем случае не раскрывайтесь.

Последнее он сказал на всякий случай, так как в их деле может всё случиться, и тогда на связь пойдёт другой человек. Потом назвал пароль и отзыв, Анна несколько раз повторила.

— Разумеется, никому ни слова об этом, даже отцу.

— Он честный человек.

— Не сомневаюсь. Но лучше пусть не знает.

Анна согласно кивнула, потом спросила:

— С чего я должна начинать, когда… когда придут немцы?

— С чего? Дайте объявление о том, что готовы учить немецкому языку за умеренную плату. Для вас это будет очень правдоподобно.

— Где?

— Пойдёте в городскую управу, там обязательно будет человек для приёма местных граждан. Во всех оккупированных местностях просьбы, объявления проходят через него. Для объявлений обычно используют уже существующие доски. И ваше наверняка повесят около рынка дней на пять-семь. Этого вполне достаточно.

Они дошли до края аллеи. Навстречу им, свернув с тропинки, прихрамывая и опираясь на сучковатую палку, шёл пожилой человек и довольно громко бурчал недовольным голосом:

— Ну что за погода, чистое наказание! Грязь кругом, к могилкам не подойдёшь. Тут же великие люди лежат, а коммунхозу и дела нет, что к ним не подойти. Совсем перестали средства отпускать на их содержание.

Анна в замешательстве повернула голову к своему спутнику: дескать, непрошенный свидетель. Она узнала кладбищенского сторожа, которого иногда здесь видела, но сейчас он был явно некстати.

— Оно, конечно, так, средств нет, — продолжал бурчать старик. — Всё для фронта. Но ведь тут же такие памятники!

Старик поравнялся с посетителями кладбища, продолжая говорить сам с собой, и в этот миг спутник Анны улыбнулся и сказал:

— Ну, хватит, Петрович. Считаю, что вы уже познакомились. Завтра же принесёшь чемодан с рацией Ане.

— Понятно, — буркнул Петрович. — А могилки-то всё-таки надо беречь. Уж больно люди известные были.

Он неторопливо пошёл дальше, припадая на изувеченную ногу. Минут через пять Анна уже одна стояла около могилы матери. Петрович снова подошёл, стал очищать могилу от увядшей травы, и Анна рассказала ему, как лучше к ней пройти, чтобы его никто не заметил. Условились и о времени.

Игнатов перебирал в памяти все подробности встречи, думал, правильно ли выбрал место для неё. Ну а где бы ещё он мог познакомить Анну с Петровичем? Нет, здесь прокола не было, их никто не видел. Анне можно доверять. К тому же она ничего не знает ни о Морозове, ни о нём самом, даже его имени. Рацию ей Петрович доставил в тот же день, как только стемнело, но не с парадного входа, а дворами, какие указала Анна. Он оказался в саду перед яблоней, которая росла за невысоким забором. Здесь уже ждала его Анна. Взяв чемоданчик, она быстро прошла к двери, выходившей на веранду с тыльной стороны дома, и тотчас скрылась. Этого никто не мог видеть, так как ближайший дом был отделён садом и двумя дворами. Всё это произошло только вчера, а сегодня днём — уже замена. Нет, тут что-то другое. Возможно, всё-таки «засветился» около Тани, а может быть, в центре просто решили немного изменить цель операции, для которой нужен другой человек. Остаётся только ждать дальнейших распоряжений.