В «игру» вступает дублер

Шестеро в степи

Старшина Алёшин, скакавший впереди казачьего наряда, приостановил коня и поднял руку:

— Стой, ребята! А ну, давайте вон к тому кургану!

Наряд конной разведки спешился около небольшой возвышенности.

— Гладкий — как облизанный, — подивился Матвей Криволапов.

— Небось, какая-нибудь царица там лежит, — сказал Андрюшка, самый молодой казак в наряде, тоже с любопытством оглядывая пирамидку земли правильной формы.

— Ну, ты загнул! — засмеялся Криволапов. — Откуда в степи царица?

— Книжки читать надо, — обиделся Андрюшка. — Скифы здесь в древности жили. Они, когда царей хоронили или ещё каких знатных людей, то на могилах такие холмы насыпали, чтобы золото не растащили. У них этого золота было! Я в музее видел.

— А я вот слыхал, ногайцы здесь жили, — решил показать свою учёность и Криволапов.

— Так это уже потом, — терпеливо объяснял Андрюшка. — И калмыки потом. А сначала скифы.

— Цыц вы, грамотеи! — прикрикнул старшина. — А ну прижмитесь к кургану! Что-то впереди виднеется — не разберу. Криволапов!

— Есть!

— Ждите моей команды, а я проеду вперёд, посмотрю, что там.

Алёшин тихонько пустил коня по степи, но вскоре остановился, уловив, что крохотная тёмная точка далеко впереди всё-таки движется. Старшина поднёс к глазам бинокль: вроде человек, пеший, идёт, не разбирая дороги.

А где тут её найдёшь, дорогу-то? Куда ни глянь — ровная земля. Даже курганы здесь попадаются редко, не чаще, чем за сотни километров друг от друга. Летом тут раздолье сайгакам. Кочуют они по степи неоглядной. Но сейчас их не видно — то ли опасность вспугнула — фронт близко, то ли начавшаяся зима заставила откочевать. Снег выпал уже в середине ноября, прикрыл тонкой плёнкой выгоревшую за лето траву.

Темнота быстро наползала на землю со всех сторон, и старшина уже еле различал фигуру человека, который продолжал идти вперёд. «А, чёрт! Сейчас растворится в ночи, — подумал он. — И кто такой? Заблудился, что ли?»

— Пошёл! — Алёшин пришпорил коня и поскакал навстречу человеку.

Тот, увидев приближающегося всадника, отчаянно закричал:

— Свой! Свой! Не стреляй!

Подскакав, Алёшин остановил коня.

— Чего орёшь? Кто такой?

Человек, широкий в плечах, в полушубке и мохнатой шапке с опущенными ушами, походил на медведя. Он махал руками и всё повторял:

— Да свой я, свой! Лейтенант Иванов. Из плена бежал.

Алёшин недоверчиво оглядел его, спросил:

— Оружие есть?

— Нету, нету! Вот хоть обыщи! Браток, думал, пропадём мы в той степи…

— Ты что, не один?

— Шестеро нас.

— Где же остальные?

— Там, — Иванов неопределённо махнул рукой в сторону степи.

Алёшин свистнул. Кавалерийский наряд выскочил из-за кургана.

— Криволапов! Скачите вперёд, там люди, из плена бежали. И вообще, пошарьте тут по степи.

Наряд поскакал вперёд, а старшина соскочил с коня, продолжая расспрашивать лейтенанта:

— Немцев видел в степи?

— На трёх транспортёрах, километрах в пяти-шести отсюда.

— Они, что же, не заметили вас? — удивился Алёшин.

— Мы в бурьяне спрятались. Долго лежали, пока они не проехали.

Алёшин кинул повод под локоть, достал кисет с табаком.

— Будешь?

— Спрашиваешь!

Иванов широкой лапищей взял клочок газеты, предложенный старшиной, и подставил к кисету. Разглядев вышивку, спросил:

— Зазнобушка?

— Жена.

Они свернули цигарки. Алёшин достал спички, чиркнул, но ветер тут же погасил огонь. Против ветра прикурить не удавалось, и старшина на миг повернулся спиной к лейтенанту. В ту же секунду на его голову обрушился сильный удар. Он ахнул и свалился под ноги всхрапнувшей лошади, выпустил поводья.

Криволапов наткнулся на старшину уже почти в полной темноте. Он даже не понял вначале, кто это. Соскочил с коня, наклонился и увидел Алёшина, лежавшего без сознания. Путника и коня поблизости не было, и снежная пороша уже заметала следы.

— Та-а-ак! — Криволапов быстро повернулся к наряду казаков и тем пятерым, кого они подобрали в степи неподалёку отсюда. — Не спускайте с этих глаз, ребята!

Он живо отстегнул фляжку с водкой, смочил бинт, приложил к ране, приговаривая:

— Вот дурная башка… Ей-ей, дурная башка…

Старшина, наконец, пришёл в себя, сел, очумело осмотрелся и вдруг закричал:

— Ко-о-нь! Где мой гнедой конь?

— Тю-тю твой гнедой, — сказал Криволапов. — Теперь его не догонишь. Ну, как он тебя саданул! Моли бога, что не в висок попал. Был бы тебе полный капут.

— Дай коня, Криволапов! — шатаясь, встал старшина. — Догоню — убью!

— Разве твоего гнедого догонишь? Да и не гож ты сейчас на такое дело. Вон ребята съездят.

Скрипя зубами и мрачно глядя перед собой, Алёшин подошёл к пленным, которые жались друг к другу, окружённые казаками.

— В расход их, гадов! — изрёк старшина, всё ещё пошатываясь и придерживая голову руками.

— Очумел? Разобраться надо, — напомнил Криволапов.

Алёшин, не отрывая мрачного взгляда от пленных, заорал:

— Кто такие? Командиры есть?

Худой парнишка в ватнике сделал шаг из строя, за ним — высокий тип в полушубке гражданского покроя и суконных штанах, заправленных в валенки.

— Ты кто? — спросил старшина парня.

— Младший лейтенант Скиба.

— А ты? — старшина ткнул пальцем в сторону высокого.

— Капитан Пшеничный.

— Кто старший в команде?

— Был я, — ответил капитан.

— Та-а-ак, капитан за мной, остальным оставаться на месте.

Они отошли, и Алёшин негромко, но с плохо скрываемой яростью спросил:

— Знаешь того, что убежал? Ну! Отвечай!

— Вы, старшина, на меня не давите, — с обидой сказал капитан. — Нагнали на него страху, вот он и дал тягу. И нечего нас здесь морозить. Отправляйте в штаб — там разберутся.

Тон капитана, который словно желал подчеркнуть разницу в званиях даже в таких условиях, раздражал старшину, и он грубо заявил:

— Когда нужно будет, тогда и отправлю! Фамилия того?

— Иванов… Так он говорил. Имя я не знаю.

Из погони вернулись казаки. Лейтенанта они не догнали. В степи стало совсем темно, и если бы не месяц, изредка пробивавшийся сквозь тучи, то и не видно было бы, в какую сторону идти. Алёшин время от времени со злостью потирал голову и корил себя: «Разведчик! Уши развесил — коня и оружия лишился. И этого… упустил. Кто такой? И что теперь командиру скажу?»

В штабе 3-й кавалерийской дивизии кавкорпуса генерал-лейтенанта Кириченко задержанных допросили на скорую руку и отправили в Кизляр. Их приконвоировал Криволапов. Он подробно доложил майору Игнатову, при каких обстоятельствах задержаны беглецы. Потом попросил:

— Вы уж, пожалуйста, не пишите бумагу на Алёшина. Старшина и так переживает. Хотел добра человеку, а тот гадом оказался. Да и досталось старшине хорошо, он сейчас в медсанбате, лечится.

— Ладно, разберёмся, — пообещал Игнатов.

Отпустив Криволапова, майор стал обдумывать всё, что было уже известно. Шестеро бежали из плена. Друг друга почти не знали. Могут ли эти пятеро отвечать за того, который сбежал? И куда сбежал? Просто дезертировал или знает, что по степи бродит банда дезертиров, и решил к ним примкнуть?

Со своими сомнениями майор пришёл к Панову. Генерал, стоя у карты, как бы размышлял вслух:

— Надо исходить из создавшегося положения. Немцы застряли под Орджоникидзе, поэтому усиленно ищут стыки частей кавкорпуса, чтобы вбить танковый клин. А для этого им надо разведать оборону Красной Армии, скажем, в районе Моздок — Кизляр. В распоряжении Клейста разведывательная школа Файста, в которой обучаются бывшие военнопленные…

— Понятно, — обдумывая слова генерала, протянул Игнатов. — У меня тоже есть подозрение, что эта шестёрка — явление не случайное. И в то же время… Вдруг они, действительно, бежали из плена?

— Продолжайте работать, — сказал Панов. — Кстати, что там с письмом?

— Ждём со дня на день, товарищ генерал. Им Чернов занимается.

Панов плотно сжал губы и сел к столу. Это означало, что майор может идти.

Из всей шестёрки Игнатова больше всего заинтересовал капитан. В первый раз, войдя в кабинет, он бодро и чётко представился, попросил папиросу. Эта вольность не понравилась майору и насторожила: мало соответствовала человеку, натерпевшемуся в плену. Но характеры бывают разные, один сразу скиснет, а другой и на пороге смерти будет шутить и хорохориться. Надо разобраться и лучше всего попробовать поддержать тон, заданный капитаном.

Валентин предложил Пшеничному сесть на диван, сам сел рядом, открыл коробку «Казбека», начал рассказывать о сводке Совинформбюро, о том, что наши войска на Волге бьют немцев.

— Да, да! — с воодушевлением поддержал капитан. — Я сегодня уже прочитал в «Известиях». Мы в лагере изголодались по правде. Ведь там что? Одно нам твердили: считайте, что Россия пала. А тут, оказывается, такие дела! В Москве нормальная жизнь, работают театры. Сибиряки плавки ударные льют одну за другой. Колхозники урожай хороший собрали. Ну… со мной такое… Будто заново на свет родился!

— Вы в армии не политработником были?

— Комбатом.

— Пехоты?

— Стройбата.

— Специальность?

— Техник-строитель. В Ростове кончал.

— Ростовчанин, значит?

— Родился в Таганроге, жил в Ростове.

— А в плен?

— Под Батайском попал. Тяжёлая контузия… И сразу лагерь. Мало того, что голод, холод, так ещё постоянное унижение. Одна мысль всё время была: бежать, бежать, бежать… Иначе не знаю, как бы выдержал.

Чувствовалось, что это капитан говорит искренне. Он судорожно затягивался папиросой, часто покашливал — видать, лагерь и путь по студёной степи даром не прошли. Но ни слова его, ни явная взволнованность не могли служить подтверждением того, что он именно капитан Пшеничный, а не майор Петров или полковник Сидоров. Что бы он ни сказал о себе, проверить его показания практически невозможно, во всяком случае, так быстро, как было необходимо. Ни Ростов, ни Таганрог не запросишь, там сейчас немцы, и сколько они пробудут, неизвестно. А правду надо знать сегодня-завтра. Человек ждёт решения свое судьбы, возможно, абсолютно честный, настрадавшийся. Такого зачем держать? Вон он, снова в бой рвётся. Ну, а если хитрит, хочет утомить, запутать? Дескать, потеряют терпение, в конце концов, и отпустят.

— Наверное, соскучились по жене, по детям?

— Не успел обзавестись, — вздохнул капитан.

— Значит, по родителям?

— Естественно! За мать беспокоюсь — в Таганроге она осталась. Отец где-то в армии. Ещё до плена связь прервалась. Может, погиб, а я даже номера части не знаю.

Итак, ни одной зацепки. Специально не даёт или действительно так сложилось? Орешек трудный, враз не разгрызть.

Вошёл следователь Гусев, хотел что-то спросить, но, очевидно, не решился, только несколько удивлённо приподнял брови. Сказал, что зайдёт позже, но через минуту уже звонил по телефону:

— Я веду допрос Скибы. Он рассказал, что в шестёрке капитан и Иванов держались обособленно. Скиба подметил на руке у капитана то ли часы, то ли компас. Ни того, ни другого при обыске не оказалось.

Игнатов положил трубку. Ну, что часы или компас? Мог потерять в суматохе. А почему надо верить Скибе? Неизвестно ещё, кто он сам. И всё-таки отпускать капитана ещё рано.

— Назовите лагеря, в которых находились во время плена.

— Вначале в Ростове, а когда немцы заняли Минеральные Воды, перевели туда.

— Весь лагерь?

— Нет, специалистов.

— Расконвоировали?

— Как вам сказать… Специалисты пользовались некоторой поблажкой. Даже вступали в контакты с местным населением. Главным образом, с женщинами.

— Вас бежало шестеро?

— Да, шестеро.

— Кто шестой?

— Вы имеете в виду Иванова? Так я ничего о нём не знаю.

— Он участвовал в организации побега?

— Участвовал… Эх, опять кашель… Разрешите закурить?

— Курите. Я скажу, чтобы вам дали аспирин… Как вы думаете, что побудило Иванова напасть на старшину? Ведь цель уже была достигнута: побег удался, вы встретили своих.

— Я сам удивился. Меня же не было там в этот момент. Может, испугался угроз?

Ну, что ж, вполне логично. Капитана трудно было в чём-то уличить. И вообще, производит впечатление делового, хваткого человека. Вот разве что излишне хваткого. Интересно, что он ответит, если спросить, видел ли в лагере бывшего офицера царской армии, разыскивающего «племянника»? Если скажет, что видел, надо тянуть ниточку дальше, если нет — можно прерывать допрос. Капитан ответил: «Не встречал».

Игнатов прервал допрос. Уходил капитан неохотно, даже задержался у двери, словно удивляясь, почему идёт в сопровождении конвоира, а не самостоятельно. Ведь всё ясно: в плену оказался не по своей воле, никакой военной тайны немцам не выдал, при первой возможности бежал, да ещё привёл пополнение Красной Армии. А в том, что один из шестерых бежал, его вины нет. Он там рядом не стоял и не знает, что и как случилось. Может, сам старшина виноват. Игнатов прочёл в его взгляде недоуменный вопрос: «Чего вы от меня ещё хотите?»

Панов собрал совещание, чтобы обсудить результаты допроса. Как ни старались все настроиться только на деловой лад, никому из сотрудников не удавалось скрыть повышенного интереса к генералу, подчёркнутого уважения к нему и радости, что вот он снова с ними и работает как обычно. Дело в том, что накануне, 19 ноября, поздно вечером немцы, участившие бомбовые удары по нашим штабам и стратегическим объектам, сильно бомбили Кизляр. Одна из крупных бомб попала в здание, где в это время находился Виталий Иванович. При взрыве бомбы часть здания рухнула, некоторые из присутствовавших здесь работников были ранены. Виталий Иванович, слава богу, и царапины не получил, а ведь всякое могло случиться, разорвись бомба чуть ближе к нему. И, кажется, все, даже «вечный оппонент» Кондратьев, осознали, как стал им близок и необходим их суровый с виду генерал.

— Так что у нас с этой шестёркой? — спросил Панов.

Игнатов коротко доложил. Выяснилось, что из пяти задержанных мужчин нет ни одного старше тридцати лет, никто не состоял в комсомоле, не привлекался к суду, не уклонялся от призыва в армию, не нарушал воинской присяги. Один — техник, второй — учитель, третий — механик, да двое колхозников. Все хотели бы вернуться в ряды Красной Армии. Анкетные данные четверых находятся на проверке. У капитана Пшеничного проверить их невозможно, так как он с той территории, которая временно оккупирована гитлеровцами.

— Что делать, товарищ генерал? Ждать или решать без запроса?

Панов коротко пыхнул искорками глаз:

— Не надо торопиться… Момент очень сложный, я бы даже сказал, кризисный. Враг скоро побежит. Тут только и жди диверсий… Поговорите ещё… Все свободны, Чернов и Игнатов, останьтесь.

Когда остальные вышли, Панов спросил:

— Что там с письмом?

Чернов с готовностью подскочил:

— Есть, товарищ генерал! Вот оно!

— И молчишь?!

— Да только доставили из Москвы.

Панов прочитал письмо и некоторое время сидел неподвижно. Потом негромко сказал:

— Не знаю, как у него, а у меня бы просто сердце разорвалось от таких слов.

— Да, уж письмо… — Николай покрутил головой. — Если бы мне мать такое написала…

— Неужели не подействует? — сказал генерал. — Он нам сейчас нужен, как никогда! Немцы, отступая, будут уничтожать всё и всех подряд. Не допустить, уберечь — это одна из главных наших задач.

— Ну, он такой хлюст, этот Гук! — недовольно проговорил Чернов.

— И всё-таки надо искать в человеке хоть каплю хорошего, светлого и использовать. Это тем более важно, что нам необходимо готовить Зигфрида и Анну для работы в новых условиях — сегодня поступило указание из Москвы. Зигфрида там лучше нас знают. О радистке судили по нашим данным, она произвела самое благоприятное впечатление… Как, Валентин Петрович? Что скажете? Ваша «находка».

— Думаю, она себя достаточно проявила, товарищ генерал.

— А раз так думаешь, сам и готовь. Для начала немедленно отправляйте Чернова с письмом к Гуку, посмотрим, как он отреагирует на материнскую боль. Где там Рыжов? Пусть прокладывает «коридор». С шестёркой разбирайтесь, пока не останется неясностей.

Самым спокойным из задержанных оказался бывший учитель Скиба. Он и Игнатову повторил то же, что говорил на допросах Гусеву, вёл себя сдержанно, но всё время подчёркивал одну деталь: однажды, когда капитан прикуривал от зажигалки, то взглянул на запястье левой руки, где у него были часы или компас.

Возможно, и был компас, по которому капитан ориентировался в степи, уводя шестёрку к своим. Вопрос о нём Игнатов приберегал, чтобы использовать в более нужный момент. А сейчас Пшеничный просто откажется, и ничего не докажешь.

Майор снова пригласил Пшеничного на беседу. Тот явился в хорошем настроении, сказал, что после приёма лекарств почти не кашлял, спал спокойно, за завтраком с аппетитом съел кусок мяса с картошкой, выпил сладкого чая.

— Наконец-то я почувствовал себя дома! — с воодушевлением говорил капитан. — Как вы думаете, дадут мне хотя бы взвод? О роте, тем более о батальоне, не мечтаю… Но взвод-то, взвод! Да мне и этих ребят достаточно, чтобы рассчитаться с немцами!

— Думаю, дадут, — согласился Игнатов.

Он взял папиросу из пачки «Казбека», предложил капитану и подошёл к окну. В кабинете было достаточно тепло, и довольный капитан, закинув ногу на ногу, с удовольствием курил. А за окном кружил мелкий сухой снег.

— Всё время такая теплынь, и вдруг стужа, — сказал Игнатов. — А каково-то теперь в степи… Жуть!

— Да-а-а, невесело, — поддержал капитан и тоже устремил взгляд в окно.

— Мне сообщили, что там найден труп загнанной лошади старшины Алёшина.

Игнатов сказал это как бы между прочим и тут же обернулся. В глазах капитана мелькнула тень, он медленно протянул:

— Да-а-а?

В этом протяжном «да-а-а» Игнатов уловил нотку испуга. «А ведь забеспокоился», — тотчас подумал он.

— Разведчики взяли и след конокрада, — продолжал майор. — Мда-а-а, в такой буран очень легко заблудиться, даже имея при себе компас.

Капитан молча пожал плечами, но левая бровь у него раза два дёрнулась. «Точно забеспокоился!» — удовлетворённо констатировал Игнатов и тоже умолк, глядя на Пшеничного. Пауза затянулась, и в тишине было явственно слышно, как гремел под порывами ветра кусок оторванного железа на крыше соседнего дома. Хорошее настроение капитана заметно гасло.

Игнатов был доволен удачным поворотом дела: наконец-то нащупал верёвочку, связывающую капитана с беглецом. Наверняка отдал Иванову свой компас. Но как докажешь? Есть лишь косвенные данные да интуиция. И вот он сидит перед ним, Пшеничный (а может, вовсе и не Пшеничный), и мрачнеет от растерянности, хотя и пытается это скрыть. Ведь он не знает, всё ли сказал ему Игнатов! А если Иванова уже взяли? Вот чего он испугался! Значит, есть причина для испуга.

— Ж-жарко у вас, — с лёгкой запинкой произнёс капитан и провёл рукой по слегка удлинённой голове с залысинами.

У него даже уши покраснели. То ли в самом деле хорошо натопили, то ли он волновался. Игнатов отметил про себя, что маленькие, похожие на пельмени уши, плотно прижатые к вискам, не соответствовали высокой и довольно крупной фигуре капитана. У кого он видел такие уши?

Игнатов отогнал от себя эту мысль и продолжал допрос, но теперь уже так уверенно обращая свои догадки в доказательства, что капитан не выдержал, обозлился. Его уши снова запылали огнём. Игнатов даже поморщился: дались ему капитановы уши! И вдруг осенило: он их не видел, он о них слышал! Зигфрид передал через Николая приметы агента абвера из разведшколы Файста, которого готовили для заброски в Грозный: маленькие, почти детские уши, прижатые к вискам!

Майор повеселел — теперь-то он знает, с кем имеет дело, а это намного облегчает задачу. Более двух суток мнимый капитан прикидывался патриотом. Но не зря же что-то в нём настораживало. Иной раз интуиция стоит факта. Теперь только прижать его каким-нибудь вопросом, намёком, и он не устоит. Уже, наверное, догадался, что ему и взвод не дадут. Игнатов мысленно улыбнулся своей шутке и быстро спросил:

— Хотите увидеться с Ивановым?

И тут же прочитал по глазам: нет, капитан этого не хотел. Теперь он уже не мог скрыть мрачного испуга. «Уверен, что Иванова взяли», — подумал Игнатов и пошёл «ва-банк»:

— Кто вас инструктировал — «полковник Пушкин» или сам Файст?

На лбу капитана проступил пот.

— Ну! — резко поторопил Игнатов. — Вас лично! Кто из них двоих?

Инструкцию капитан мог получить от кого угодно другого, но Игнатова снова вывела на верный след интуиция: эти два имени нужны были ему для того, чтобы в соединении с Ивановым посильнее ошарашить капитана, не дать ему преодолеть испуг. Расчёт оказался верным. Капитан приподнялся, было, с дивана, но тут же сел, придерживая рукой левую бровь, которая снова начала дёргаться.

— К столу! — быстро скомандовал Игнатов.

Капитан послушно пересел.

— Ну что? Поговорим начистоту? Прекрасно знаете, что это в ваших интересах. Итак, Пшеничный — ваша подлинная фамилия?

— Н-нет, вымышленная.

— Псевдоним?

— Азовский.

— Куда шёл?

— В Грозный.

— Зачем?

— Должен был связаться с резидентом и участвовать в крупной операции по срыву снабжения горючим советских войск.

— Кто проводил инструктаж?

— Начальник абвергруппы № 101 Файст в присутствии генерала Кестринга («так вот он зачем пожаловал!»).

— Они, конечно, дали пароль к резиденту.

— Да.

— Устный или вещественный?

— Устный: «У вас не найдётся томика сочинений Пушкина?»

— Отзыв?

— «Найдётся».

— Дальше?

— Тогда я должен был попросить «Кавказского пленника».

— Зачем вы передали Иванову компас?

— Он должен был вернуться, чтобы доложить Файсту разведывательные данные, а также — что со мной. Я боялся, что он заблудится в степи, попадёт в руки красноармейцев, потому и дал компас.

— Что ещё должен был сделать Иванов?

— Кроме разведки частей корпуса генерала Кириченко, ничего.

— А чем же вызвано нападение на Алёшина?

— Ну… хотел уйти… Это как бы от меня отводило подозрение.

— Остальные?

— Остальные ни при чём. Мы с Ивановым на некоторое время перешли в лагерь и «организовали» группу для побега, чтобы всё выглядело достоверно.

Игнатов позвал конвойного, распорядился:

— Увести!

Прежде чем доложить Панову, Валентин сел за стол, задумался. Интересно, сумел ли Иванов вернуться в разведшколу? Если да, то Файст всё равно не знает, удалось ли вывернуться капитану. Подтверждением может стать только знак от резидента. Это надо использовать, тем более, что пароль известен. И он отправился с докладом к генералу.